Я чувствовал его страх и неуверенность, он цеплялся за какие-то иллюзорные надежды, что в этой жизни ещё может произойти что-то хорошее. Но мой приезд означал лишь одно, от того его метка разгоралась своими привычными неоновыми бликами, создавая вокруг радужный ореол. Абстрактные рисунки в ней становились всё отчётливее, и я распознавал в них изображения с красными крестами, улавливая аналогии с медицинской наукой, что соответствовало моим представлениям о смертельной инъекции. Я вдруг осознал, насколько гармонично ощущаю себя в этой среде. У меня ещё был не такой богатый опыт провожать самоубийц в последний путь, но в этом был такой покой, такая правильность, как будто сейчас действительно наступал момент очищения. Примерно как врач себя ощущает перед операцией по удалению гноя, что отравляет организм. А ведь так оно и было, душа Игоря и была гноем, от которого необходимо освобождать мир. Наконец-то я нащупывал своё место в этом мире, и откровение это накрыло меня экзальтированной гармонией.
Всё прошло гладко и быстро, я не нервничал и не боялся, скорее даже впал в полумедитативное состояние, но при этом контролировал всё с чёткой ясностью. Игорь сам себе сделал укол, он как ВИЧ-инфицированный привык к подобным процедурам. Это было самоубийство, он должен был сделать это сам, а я просто сидел рядом на полу и наблюдал за жизнью метки, практически не моргая. Я не позволял себе задурманенного состояния во время таких ответственных моментов, моё спокойствие было продуктом моей собранности и готовности, я самостоятельно дошёл до состояния, когда начал принимать эти жертвы как необходимость.
Сначала он просто стал вялым, потом заснул и постепенно все его жизненные функции замедляли свой ритм, высасывая последние капли жизни. Это была щадящая смерть, практически безболезненная, я был уверен, что ему дали инъекцию, которую применяют при эвтаназии в странах, где это легализовано. Но я знал, что этого мало, чтобы его убить, и второй укол с более сильной дозировкой придётся делать мне, пока Игорь находился под глубоким наркозом. Я выждал положенное время, чтобы его мышцы успели расслабиться (дабы избежать судорог агонии) и ввёл второй укол, наблюдая за жизнью метки. Всё больше черни в ней появлялось, а радужные блики и плачущие кровью кресты блекли, пока я почти перестал дышать, а моё сердцебиение было настолько замедленным, как будто я сам погружался в кому.
Когда метка испарилась, оставив после себя лёгкий серый туман вокруг тела Игоря, я снова уловил толчок внутри. Я ощутил прилив сил и божественное тепло, которое разливалось по моим жилам, как будто я сам был мёртвым, а сейчас меня воскресили. Это был катарсис, это было обновление, это было полное принятие своей новой личности, и я ощутил себя совершенным. Я долго сидел и наслаждался этим спокойствием, не тревожась о том, что рядом лежит остывающий труп человека, которого я подстрекал покинуть этот мир. В этот день я прекратил противиться своей натуре, мои деяния не были злом, они были началом очищения, и этой ночью я не сомневался в необходимости своей миссии. К тому же я доказал самому себе, что способен убедить человека покончить с собой, искусственно вызвав метку. Но я сомневался, что мне бы удалось проделать этот номер с человеком, без склонности к суицидальной идеации, но что если я был способен передвигать метку и передавать её другому человеку? Как в таком случае она будет действовать на того, у кого я её украл, и на того, кому я её насильно внедрил? Я решил, что это станет темой моего следующего исследования.
29
Как быстро у меня менялись приоритеты! Ещё несколько месяцев назад я всеми силами старался отгородиться от всего, что напоминало бы мне о моей неудавшейся попытке самоубийства. Сейчас же я сожалел, что в Москве было так мало потенциальных самоубийц, мне хотелось себя окружить ими, чтобы иметь под рукой материал для своих экспериментов. Мне нужно было начинать охоту, только я не хотел слепо бродить по людным местам, не так уж и велик был процент застать человека с меткой спонтанно. Придётся крутиться в местах, где теоретически их можно застать – больницы, притоны, социальные центры, клубы самоубийц, короче, самое дно общества. Но так хотелось ошиваться в высших кругах и выбирать интересных, образованных, красивых и эмоционально уравновешенных жертв.
Я знал, что не успокоюсь, пока не проверю свою теорию о том, что освобождённых от метки людей невозможно спасти до конца от цепких лап смерти, и для этого мне нужны были ещё хотя бы две жертвы. Мне пришла в голову идея съездить в командировку в другие большие города, где были филиалы нашей секты, чтобы познакомиться с их членами. К сожалению, я пока ещё не обладал интуицией вынюхивать людей с метками, не видел я также метки через видеосвязь, увы, техника у нас ещё не того уровня, чтобы передавать через профессиональные камеры биополе человека. Мне ничего не оставалось, как наведаться в питерскую ячейку – там было минимум четыре человека, находящихся в кризисном состоянии по шкале суицидальных тестов, вполне возможно, они замышляли в скором времени повторную попытку.
Когда я сообщил о своём намерении познакомиться со своей паствой и в других городах России, я удивился, что мне на это выделили деньги. Как всё просто, деятельность Мессии должна спонсироваться, я это намотал на ус, так как понимал, что уже не тяну ежедневную работу в офисе. Я и так всё чаще брал отгулы или договаривался работать удалённо, но такими темпами я себе заработаю статус худшего работника, а там уже и до увольнения может дойти. Не всю жизнь же будут жалеть бедного самоубийцу, я давно уже не походил на лузера, которого любое суровое слово способно в одночасье загнать повторно в петлю. Мои успехи в трейдинге крепли, я знал, что даже если секта будет меня спонсировать на безбедную жизнь, всегда стоит иметь запасной вариант, ведь я не знал, как долго ещё буду вариться в этом кружке полоумных.
Поездка оказалась весьма продуктивной, я обобщу её, концентрируясь на самом важном. Я взял незапланированный отпуск на неделю, и хотя начальница неохотно подписывала его, я намекнул, что в скором времени планирую уходить, и она пошла мне навстречу. Не то чтобы я был незаменимым сотрудником в её фирме, но я чувствовал, что я ей симпатичен как человек, во всяком случае, ситуация с моей попыткой самоубийства доказала то, что она мне сочувствовала.
В Санкт-Петербурге меня встретили с распростёртыми объятьями, прямо не ожидал от депрессивных людей таких искренних улыбок и неподдельной радости. Но их радость меня мало волновала, ведь как правило, человек, решившийся на самоубийство, очень далёк от такого понятия как «счастье».
Но всё прямо шло ко мне в руки, на собрании присутствовало два человека с метками, именно то количество, которое я и выбрал для дальнейшего анализа. Но в этот раз никаких серых людей с поникшими взглядами из серии «посмотрел и забыл», и я даже не знал, смеяться мне или плакать. Первой жертвой был старик 89 лет, а второй была пятнадцатилетняя девочка. Чёрт, куда меня занесло? Дайте мне серую массу, которую легко стереть с лица земли! Но ведь у меня была обратная миссия с этими людьми, надо было вернуть им смысл жизни, доказать, что суицид – не выход, чтобы они ценили второй шанс, ведь не просто так смерть их отвергла.
После душевной посиделки в их штаб-квартире, я мог приступить к близкому знакомству с моими избранниками. Я был расслаблен и полон сил, никто не сомневался в моём авторитете и важности моей миссии, и столько вопросов мне задали, что я пожалел, что у меня к ним изначально было предвзятое мнение. Питерцы у меня скорее ассоциируются с холодностью, завышенным самомнением и постоянным напоминанием, какие ж вы все плебеи, кто не удостоился родиться в культурной столице. Я был приятно удивлён, насколько моё мнение отличалось от действительности. Да и где были серые невзрачные человечки, почему каждый из членов секты обладал такой яркой личностью? Может быть, я просто начал глубже разбираться в людях и видеть через все маски кусочек реальной души? Мне это не нравилось, потому что легче провожать в последний путь людей, которые тебе совсем не симпатичны, но ведь я не должен зацикливаться на личностях!
На следующий день я встретился с пенсионером Самиром в пельменной «Бульк» на Невском проспекте. У него над головой пестрела метка, и в ней было так мало серых и чёрных тонов, что я даже удивился. В ней доминировали синие и фиолетовые цвета, что явно указывало на высокую духовность, от того я был в недоумении, почему человек преклонного возраста и с таким высоким духовным развитием помышляет о повторной попытке суицида? Мы долго с ним беседовали на нейтральные темы. Он рассказал о своём татарском происхождении, о своей огромной семье, а также о своём детстве в Советском союзе после Второй мировой войны. Потом он поведал, сколько городов сменил, работая на разных заводах – ветеран труда, почтенный гражданин, имеющий много грамот, такой активный, такой небезразличный. Первые неудачи его начались в девяностых. На шинном заводе, на котором он тогда работал, был бунт из-за плохих условий, который перерос в настоящую бойню, и по горячности своей Самир убил человека. Его судили, он отсидел, и именно там его откачали, когда ему почти удалось повеситься на ремне (он подмигнул при этих словах, явно знал мою историю назубок). После этого с ним начал поддерживать связь фонд по предотвращению самоубийств, пытаясь понять, почему он потерял веру и добровольно залез в петлю, незадолго до своего освобождения. Понятное дело, счастливыми годы тюрьмы не назовёшь, но Самир был не из тех, кто легко сдавался. Он начал изучать вместе с другими всё, что было связано с личностью того, кто разрушает смерть, осознав, наконец-то, почему он это сделал. Я нервно сглотнул после этих откровений, чуть не подавившись аппетитным пельменем. Я уже догадывался, чем закончится его рассказ.
- Мною руководили высшие силы, и даже неважно светлые или тёмные, но в тот роковой день я по какому-то наитию действовал, я не планировал этого, но резко почувствовал необходимость этого поступка, который считал бы постыдным, если бы не высший смысл. Но не суждено мне было умереть, потому что моё самоубийство должно принадлежать тебе, повелитель смерти, и только тебе. Я – весь твой, и я готов отдать свою душу на съедение прямо сейчас, потому что знаю, как важно тебя хорошо вскормить. Ты не жалей нас, я уже пожил достаточно, знаешь, я бы ввёл закон добровольной эвтаназии стариков, которые уже понимают, что сделали всё, что могли в этой жизни. Смерть не пугает меня, даже если душа моя навеки сгинет в омуте всех этих страстей, я достаточно прожил, и мне уже охота на покой. Пускай, вечный.
Этот человек сам предлагал себя в жертву, это было благородно и смело, но на данный момент это противоречило моим планам, наоборот, мне нужно было, чтобы он жил. И хотя я чувствовал, что дед всё равно умрёт, почему-то не мог уже отступить, и я понятия не имел, будет ли спасена в таком случае его душа. Но личности и количество жертв не имели значения, разве на птицефабрике кто-нибудь расстраивается из-за смерти конкретной курицы? Какая, к чёрту, разница, сколько сегодня замочат кур – двадцать или две тысячи? Все они были для тебя одинаковыми, просто мясо, просто еда. Так и здесь, не стоило зацикливаться на личности Самира, просто очередная курица с серийным номером, потенциальная туша, чтобы стать чьей-то едой. И всё.
Я говорил похоже, как с Владимиром, которого спас от самоубийства, но от смерти не сберёг. Мол, он ценен для меня именно живым, у меня и так хватает подпитки, самоубийц становится всё больше, но не всем суждено сгинуть из-за проклятия, есть прощённые, избранные, те, кто вместе со мной создаёт армию живых. Я старался обойтись без пафоса, но всё равно, подобные разговоры прямо изрыгают дух церемониальности. Но Самир был умным и проницательным, он понял, что за этим скрыто что-то больше.
- Ты уверен, что следуешь своим путём, отговаривая свои жертвы от смерти? Тебе не нужны наши жизни, парень, ты ошибаешься в своих суждениях. Поверь, нас не пугает ни агония смерти, ни то, что мы никогда не попадём в рай, да даже то, что наши души сгинут, в этом же весь смысл! Кто-то должен стать жертвой! И если эти жертвы добровольные, то всё идёт своим чередом, и ты не должен нам доказывать, что мы ещё способны принести этому миру какую-то ценность. Нет! Мы уже мёртвые, мы родились такими, потому мы и должны уйти обратно в смерть, не оставив ни малейшего следа!
Но я был непреклонен, я знал, что поступаю неправильно, вмешиваясь в сценарий высших сил, но что поделать, коли я был зациклен на своих экспериментах, отступать я был не мастак. В конце концов, я имел авторитет в этой группе, и ничто не должно было поколебать принятого мною решения. И я всё жужжал и жужжал о том, что есть прощёные души, которые очищают загрязнённость учинённую самоубийцами, и Самир был практически святым, и его последние дни будут насыщенными и наполненными смыслом. Я не мог ему обещать вечную жизнь, ему уже было 89, так почему было не воспользоваться всеми дарами, коими он был благословлён?
Он не соглашался с моей теорией, но сказал, что верит мне, и хотя я заврался и бредил, я давно уже прекратил испытывать вину от своей игры. И в ходе нашей послеобеденной прогулки по историческому центру, метка Самира блекла, значит, он принимал в это время самое важное решение в своей жизни. И когда мы уже с ним расставались возле станции метро Лиговский проспект, метка исчезла окончательно. Вот это сила воли, вот это решительность, дед действительно передумал на сто процентов прощаться с жизнью. Но я чуял, что и его интуиция шептала, что добром это не кончится, мы оба с ним нарушали устав космических законов, и кара настигнет нас за это вмешательство.
Я встретился с ним ещё раз в конце недели своего пребывания в Питере, и метка у него больше не появилась. Я знал, что моя миссия по отношению к Самиру завершена, и теперь осталось только ждать, придёт ли за ним в ближайшее время неминуемая смерть. Если смерть будет натуральной, можно ли это будет считать подтверждением моей теории? Этого я не знал.
Прежде чем перейти к своей второй несовершеннолетней жертве, хочу уже завершить рассказ о Самире. После того, как я вернулся в Москву, на пятый день пришла весточка из Санкт-Петербурга. Самира больше нет. Я застыл, когда читал подробности его смерти. Нет, смерть его не была натуральной. Самир умер в пельменной «Бульк», подавившись пельменем. Какая нелепая смерть, но для меня она была символичной. Ведь именно там я изменил его судьбу, после которой обозлённая смерть не выдержала издевательств, прибрав к рукам этого наглеца и оставив деда захлёбываться в луже пельменей. Я знал, что это на моей совести, вместо того, чтобы прибрать его душу для дальнейшего выполнения миссии, я отверг её. Но кто знает, может, Самир и был исключением, получив прощение, но я ведь сам придумал эти слова, от того и начинал в них верить. В любом случае, эта ситуация усилила мои догадки, что помеченный человек не принадлежит миру живых, как бы я ни старался его уберечь. Но чтобы убедиться в этом на сто процентов, я принялся за маленькую Нику, надеясь, что всё пройдёт также гладко как с Самиром.
Всё прошло гладко и быстро, я не нервничал и не боялся, скорее даже впал в полумедитативное состояние, но при этом контролировал всё с чёткой ясностью. Игорь сам себе сделал укол, он как ВИЧ-инфицированный привык к подобным процедурам. Это было самоубийство, он должен был сделать это сам, а я просто сидел рядом на полу и наблюдал за жизнью метки, практически не моргая. Я не позволял себе задурманенного состояния во время таких ответственных моментов, моё спокойствие было продуктом моей собранности и готовности, я самостоятельно дошёл до состояния, когда начал принимать эти жертвы как необходимость.
Сначала он просто стал вялым, потом заснул и постепенно все его жизненные функции замедляли свой ритм, высасывая последние капли жизни. Это была щадящая смерть, практически безболезненная, я был уверен, что ему дали инъекцию, которую применяют при эвтаназии в странах, где это легализовано. Но я знал, что этого мало, чтобы его убить, и второй укол с более сильной дозировкой придётся делать мне, пока Игорь находился под глубоким наркозом. Я выждал положенное время, чтобы его мышцы успели расслабиться (дабы избежать судорог агонии) и ввёл второй укол, наблюдая за жизнью метки. Всё больше черни в ней появлялось, а радужные блики и плачущие кровью кресты блекли, пока я почти перестал дышать, а моё сердцебиение было настолько замедленным, как будто я сам погружался в кому.
Когда метка испарилась, оставив после себя лёгкий серый туман вокруг тела Игоря, я снова уловил толчок внутри. Я ощутил прилив сил и божественное тепло, которое разливалось по моим жилам, как будто я сам был мёртвым, а сейчас меня воскресили. Это был катарсис, это было обновление, это было полное принятие своей новой личности, и я ощутил себя совершенным. Я долго сидел и наслаждался этим спокойствием, не тревожась о том, что рядом лежит остывающий труп человека, которого я подстрекал покинуть этот мир. В этот день я прекратил противиться своей натуре, мои деяния не были злом, они были началом очищения, и этой ночью я не сомневался в необходимости своей миссии. К тому же я доказал самому себе, что способен убедить человека покончить с собой, искусственно вызвав метку. Но я сомневался, что мне бы удалось проделать этот номер с человеком, без склонности к суицидальной идеации, но что если я был способен передвигать метку и передавать её другому человеку? Как в таком случае она будет действовать на того, у кого я её украл, и на того, кому я её насильно внедрил? Я решил, что это станет темой моего следующего исследования.
29
Как быстро у меня менялись приоритеты! Ещё несколько месяцев назад я всеми силами старался отгородиться от всего, что напоминало бы мне о моей неудавшейся попытке самоубийства. Сейчас же я сожалел, что в Москве было так мало потенциальных самоубийц, мне хотелось себя окружить ими, чтобы иметь под рукой материал для своих экспериментов. Мне нужно было начинать охоту, только я не хотел слепо бродить по людным местам, не так уж и велик был процент застать человека с меткой спонтанно. Придётся крутиться в местах, где теоретически их можно застать – больницы, притоны, социальные центры, клубы самоубийц, короче, самое дно общества. Но так хотелось ошиваться в высших кругах и выбирать интересных, образованных, красивых и эмоционально уравновешенных жертв.
Я знал, что не успокоюсь, пока не проверю свою теорию о том, что освобождённых от метки людей невозможно спасти до конца от цепких лап смерти, и для этого мне нужны были ещё хотя бы две жертвы. Мне пришла в голову идея съездить в командировку в другие большие города, где были филиалы нашей секты, чтобы познакомиться с их членами. К сожалению, я пока ещё не обладал интуицией вынюхивать людей с метками, не видел я также метки через видеосвязь, увы, техника у нас ещё не того уровня, чтобы передавать через профессиональные камеры биополе человека. Мне ничего не оставалось, как наведаться в питерскую ячейку – там было минимум четыре человека, находящихся в кризисном состоянии по шкале суицидальных тестов, вполне возможно, они замышляли в скором времени повторную попытку.
Когда я сообщил о своём намерении познакомиться со своей паствой и в других городах России, я удивился, что мне на это выделили деньги. Как всё просто, деятельность Мессии должна спонсироваться, я это намотал на ус, так как понимал, что уже не тяну ежедневную работу в офисе. Я и так всё чаще брал отгулы или договаривался работать удалённо, но такими темпами я себе заработаю статус худшего работника, а там уже и до увольнения может дойти. Не всю жизнь же будут жалеть бедного самоубийцу, я давно уже не походил на лузера, которого любое суровое слово способно в одночасье загнать повторно в петлю. Мои успехи в трейдинге крепли, я знал, что даже если секта будет меня спонсировать на безбедную жизнь, всегда стоит иметь запасной вариант, ведь я не знал, как долго ещё буду вариться в этом кружке полоумных.
Поездка оказалась весьма продуктивной, я обобщу её, концентрируясь на самом важном. Я взял незапланированный отпуск на неделю, и хотя начальница неохотно подписывала его, я намекнул, что в скором времени планирую уходить, и она пошла мне навстречу. Не то чтобы я был незаменимым сотрудником в её фирме, но я чувствовал, что я ей симпатичен как человек, во всяком случае, ситуация с моей попыткой самоубийства доказала то, что она мне сочувствовала.
В Санкт-Петербурге меня встретили с распростёртыми объятьями, прямо не ожидал от депрессивных людей таких искренних улыбок и неподдельной радости. Но их радость меня мало волновала, ведь как правило, человек, решившийся на самоубийство, очень далёк от такого понятия как «счастье».
Но всё прямо шло ко мне в руки, на собрании присутствовало два человека с метками, именно то количество, которое я и выбрал для дальнейшего анализа. Но в этот раз никаких серых людей с поникшими взглядами из серии «посмотрел и забыл», и я даже не знал, смеяться мне или плакать. Первой жертвой был старик 89 лет, а второй была пятнадцатилетняя девочка. Чёрт, куда меня занесло? Дайте мне серую массу, которую легко стереть с лица земли! Но ведь у меня была обратная миссия с этими людьми, надо было вернуть им смысл жизни, доказать, что суицид – не выход, чтобы они ценили второй шанс, ведь не просто так смерть их отвергла.
После душевной посиделки в их штаб-квартире, я мог приступить к близкому знакомству с моими избранниками. Я был расслаблен и полон сил, никто не сомневался в моём авторитете и важности моей миссии, и столько вопросов мне задали, что я пожалел, что у меня к ним изначально было предвзятое мнение. Питерцы у меня скорее ассоциируются с холодностью, завышенным самомнением и постоянным напоминанием, какие ж вы все плебеи, кто не удостоился родиться в культурной столице. Я был приятно удивлён, насколько моё мнение отличалось от действительности. Да и где были серые невзрачные человечки, почему каждый из членов секты обладал такой яркой личностью? Может быть, я просто начал глубже разбираться в людях и видеть через все маски кусочек реальной души? Мне это не нравилось, потому что легче провожать в последний путь людей, которые тебе совсем не симпатичны, но ведь я не должен зацикливаться на личностях!
На следующий день я встретился с пенсионером Самиром в пельменной «Бульк» на Невском проспекте. У него над головой пестрела метка, и в ней было так мало серых и чёрных тонов, что я даже удивился. В ней доминировали синие и фиолетовые цвета, что явно указывало на высокую духовность, от того я был в недоумении, почему человек преклонного возраста и с таким высоким духовным развитием помышляет о повторной попытке суицида? Мы долго с ним беседовали на нейтральные темы. Он рассказал о своём татарском происхождении, о своей огромной семье, а также о своём детстве в Советском союзе после Второй мировой войны. Потом он поведал, сколько городов сменил, работая на разных заводах – ветеран труда, почтенный гражданин, имеющий много грамот, такой активный, такой небезразличный. Первые неудачи его начались в девяностых. На шинном заводе, на котором он тогда работал, был бунт из-за плохих условий, который перерос в настоящую бойню, и по горячности своей Самир убил человека. Его судили, он отсидел, и именно там его откачали, когда ему почти удалось повеситься на ремне (он подмигнул при этих словах, явно знал мою историю назубок). После этого с ним начал поддерживать связь фонд по предотвращению самоубийств, пытаясь понять, почему он потерял веру и добровольно залез в петлю, незадолго до своего освобождения. Понятное дело, счастливыми годы тюрьмы не назовёшь, но Самир был не из тех, кто легко сдавался. Он начал изучать вместе с другими всё, что было связано с личностью того, кто разрушает смерть, осознав, наконец-то, почему он это сделал. Я нервно сглотнул после этих откровений, чуть не подавившись аппетитным пельменем. Я уже догадывался, чем закончится его рассказ.
- Мною руководили высшие силы, и даже неважно светлые или тёмные, но в тот роковой день я по какому-то наитию действовал, я не планировал этого, но резко почувствовал необходимость этого поступка, который считал бы постыдным, если бы не высший смысл. Но не суждено мне было умереть, потому что моё самоубийство должно принадлежать тебе, повелитель смерти, и только тебе. Я – весь твой, и я готов отдать свою душу на съедение прямо сейчас, потому что знаю, как важно тебя хорошо вскормить. Ты не жалей нас, я уже пожил достаточно, знаешь, я бы ввёл закон добровольной эвтаназии стариков, которые уже понимают, что сделали всё, что могли в этой жизни. Смерть не пугает меня, даже если душа моя навеки сгинет в омуте всех этих страстей, я достаточно прожил, и мне уже охота на покой. Пускай, вечный.
Этот человек сам предлагал себя в жертву, это было благородно и смело, но на данный момент это противоречило моим планам, наоборот, мне нужно было, чтобы он жил. И хотя я чувствовал, что дед всё равно умрёт, почему-то не мог уже отступить, и я понятия не имел, будет ли спасена в таком случае его душа. Но личности и количество жертв не имели значения, разве на птицефабрике кто-нибудь расстраивается из-за смерти конкретной курицы? Какая, к чёрту, разница, сколько сегодня замочат кур – двадцать или две тысячи? Все они были для тебя одинаковыми, просто мясо, просто еда. Так и здесь, не стоило зацикливаться на личности Самира, просто очередная курица с серийным номером, потенциальная туша, чтобы стать чьей-то едой. И всё.
Я говорил похоже, как с Владимиром, которого спас от самоубийства, но от смерти не сберёг. Мол, он ценен для меня именно живым, у меня и так хватает подпитки, самоубийц становится всё больше, но не всем суждено сгинуть из-за проклятия, есть прощённые, избранные, те, кто вместе со мной создаёт армию живых. Я старался обойтись без пафоса, но всё равно, подобные разговоры прямо изрыгают дух церемониальности. Но Самир был умным и проницательным, он понял, что за этим скрыто что-то больше.
- Ты уверен, что следуешь своим путём, отговаривая свои жертвы от смерти? Тебе не нужны наши жизни, парень, ты ошибаешься в своих суждениях. Поверь, нас не пугает ни агония смерти, ни то, что мы никогда не попадём в рай, да даже то, что наши души сгинут, в этом же весь смысл! Кто-то должен стать жертвой! И если эти жертвы добровольные, то всё идёт своим чередом, и ты не должен нам доказывать, что мы ещё способны принести этому миру какую-то ценность. Нет! Мы уже мёртвые, мы родились такими, потому мы и должны уйти обратно в смерть, не оставив ни малейшего следа!
Но я был непреклонен, я знал, что поступаю неправильно, вмешиваясь в сценарий высших сил, но что поделать, коли я был зациклен на своих экспериментах, отступать я был не мастак. В конце концов, я имел авторитет в этой группе, и ничто не должно было поколебать принятого мною решения. И я всё жужжал и жужжал о том, что есть прощёные души, которые очищают загрязнённость учинённую самоубийцами, и Самир был практически святым, и его последние дни будут насыщенными и наполненными смыслом. Я не мог ему обещать вечную жизнь, ему уже было 89, так почему было не воспользоваться всеми дарами, коими он был благословлён?
Он не соглашался с моей теорией, но сказал, что верит мне, и хотя я заврался и бредил, я давно уже прекратил испытывать вину от своей игры. И в ходе нашей послеобеденной прогулки по историческому центру, метка Самира блекла, значит, он принимал в это время самое важное решение в своей жизни. И когда мы уже с ним расставались возле станции метро Лиговский проспект, метка исчезла окончательно. Вот это сила воли, вот это решительность, дед действительно передумал на сто процентов прощаться с жизнью. Но я чуял, что и его интуиция шептала, что добром это не кончится, мы оба с ним нарушали устав космических законов, и кара настигнет нас за это вмешательство.
Я встретился с ним ещё раз в конце недели своего пребывания в Питере, и метка у него больше не появилась. Я знал, что моя миссия по отношению к Самиру завершена, и теперь осталось только ждать, придёт ли за ним в ближайшее время неминуемая смерть. Если смерть будет натуральной, можно ли это будет считать подтверждением моей теории? Этого я не знал.
Прежде чем перейти к своей второй несовершеннолетней жертве, хочу уже завершить рассказ о Самире. После того, как я вернулся в Москву, на пятый день пришла весточка из Санкт-Петербурга. Самира больше нет. Я застыл, когда читал подробности его смерти. Нет, смерть его не была натуральной. Самир умер в пельменной «Бульк», подавившись пельменем. Какая нелепая смерть, но для меня она была символичной. Ведь именно там я изменил его судьбу, после которой обозлённая смерть не выдержала издевательств, прибрав к рукам этого наглеца и оставив деда захлёбываться в луже пельменей. Я знал, что это на моей совести, вместо того, чтобы прибрать его душу для дальнейшего выполнения миссии, я отверг её. Но кто знает, может, Самир и был исключением, получив прощение, но я ведь сам придумал эти слова, от того и начинал в них верить. В любом случае, эта ситуация усилила мои догадки, что помеченный человек не принадлежит миру живых, как бы я ни старался его уберечь. Но чтобы убедиться в этом на сто процентов, я принялся за маленькую Нику, надеясь, что всё пройдёт также гладко как с Самиром.
