Это были недельные мероприятия, которые я организовывал каждый сезон, и за эту неделю я набирал себе достаточно жертв, чтобы какое-то время жить в расслабленном режиме. Если жертв было мало, я чувствовал поражение, что мои слова ничего не значат для этих депрессивных людишек, и тогда я заражал их сам, отнимая метки у преданных, а потом дьявольскими речами возвращал им их назад в обновлённом варианте. Да, дел у меня всегда хватало, если я хотел не просто насыщать свой голод, а развиваться. Через жертвы я познавал мир глубже, и хотя я до сих пор закатывал глаза от христианских теорий, я не просто верил в высшие силы, я сам был этими силами, пускай и временно облачённый в земные формы.
Секта была последним убежищем для многих людей на грани. Поскольку присутствие их Мессии было реальным, многие чувствовали себя избранными и даже счастливыми. Мысли о самоубийстве у них притуплялись настолько, что с ними было бесполезно работать, они были слишком рады тому, что стали свидетелями этого чуда. Они верили в теорию прощения – раз они выжили после попытки самоубийства, значит, их возвращение было необходимо. И я уже различал тех, кого будет проблематично заразить. В принципе, секта добивалась неплохих результатов, выполняя своё предназначение, так много счастливых лиц появлялось в кругу наших почитателей! Но самоубийства тоже увеличивались в наших рядах. Единственное, что меня удручало в этой ситуации, так это то, что большая часть моих жертв были слабовольными и безликими. И хотя я уже знал, что уровень развития, возраст, социальный статус или суицидальный опыт никак не влияли на поглощение, эстетическая сторона страдала. Мне хотелось ломать сильных людей, а не получать какие-то отбросы, от того я иногда грешил тем, что осознанно знакомился с людьми с высоким статусом и психологической выдержкой. Я почти всегда вляпывался в отвратительные ситуации, которые били по репутации или привлекали внимание спецслужб, но тем не менее, я изредка поддавался этому искушению. Жертвы в больнице и секте не удовлетворяли мои гедонические потребности, от того я и продолжал охоту.
В секте я умышленно заражал тех, кто мне по каким-то причинам не запал в душу. Обидеть меня было затруднительно, ведь я был их Мессией, а если они не верили в эту теорию, тогда они бы и не ходили на все эти собрания. Так что жертвы я часто выбирал исходя из личной антипатии, а также тех, кто знал когда-то меня слабым. Я помнил, как странно себя чувствовал во время первых безумных встреч, когда только получал информацию о том, кто я такой, совершенно не соответствуя своему статусу, который я сейчас гордо носил как орден. Один за другим, я потихоньку избавлялся от тех, кто помнил меня трясущимся слабаком, сомневающимся во всём на свете. Я помнил полное отвержение на встречах в клинике, где я впервые и увидел метку, и все люди, которые там принимали участие, стали моими жертвами. Я выследил всех, сейчас мне хватало полномочий отыскать имена всех пациентов. В больнице эти встречи посещали не только члены секты, не знаю, чем они провинились передо мной. Что не поддержали, когда мне было так плохо? Что игнорировали меня? Что считали психом? Боже мой, да эти люди едва на ногах держались от непосильного жизненного груза, концентрируя все свои мысли на том, чтобы заставить себя жить. Да какая там поддержка, они сами за ней пришли! Но я намеревался замести все следы своего прошлого. А эти люди были напоминанием о тех адских днях, которые заставили меня пересмотреть свои жизненные взгляды, усомниться в своей адекватности, испытать множество страхов и через период отрицания, наконец-то, покориться судьбе. Как бы то ни было, я не выбирал этот путь.
Каждый из них был заражён разрушительной тягой к самоликвидации, приведшей к их смерти. Я не буду описывать всё это, лишь акцентируя внимание на тех персонажах, что фигурировали в моей исповеди. Полноватая девушка с радужным шарфом с первой встречи была найдена мной через соцсети. Она коллекционировала советские керамические сервизы, и под видом продавца я назначил ей встречу. Конечно же, она не узнала во мне того безумца, что когда-то на встрече несостоявшихся самоубийц отжигал со своими галлюцинациями. Я не отслеживал её жизнь дальше, но через связи секты узнал, что она утопилась спустя тринадцать дней после заражения. Парня в худи СССР я нашёл на стройке. Под видом клиента, желающего заказать у его начальника спецпроект особняка, я передал ему через посредника метку. Я ходил на эту стройку несколько дней под видом того самого клиента, и в этот раз мне повезло, парень сиганул с недостроенного последнего этажа вниз, когда я там присутствовал. Несколько раз до рокового дня отчаянный парень пытался со мной заговорить, понимая, что он чувствует что-то по отношению ко мне, но не способный сформулировать свои страхи. Дарья, девушка с прекраснейшим маникюром, которая когда-то совершила показное самоубийство в надежде вернуть своего мужика, была найдена на территории США, где сменила фамилию, выйдя замуж за иностранца. И я посчитал, что она не представляет опасности моей репутации, и я оставил её в покое. Переезд спас ей жизнь.
Поскольку я не упоминал других персонажей, я и не буду концентрироваться на их историях, лишь добавив, что двое из них к тому времени почили. Один человек с пустым взглядом наложил на себя руки, а второй (разглядывающий искусственный фикус) умер при невыясненных обстоятельствах. Мне было всё равно, их души всё равно не достались мне. Все мои жертвы имели слабую психику и перед самоубийством их сильно колбасило – все подсознательные страхи, всё безумие, вся ненависть к себе усиливались многократно. Я понимал, что не должен поступать так с этими людьми, это уже был личный мотив, указывающий на собственные страхи. Но ведь они ничего мне не могли сделать, я был в безопасности. Значит, я всё же сомневался, что следую своей судьбе, и страх наказания, что я с такой лёгкостью и без необходимости заражаю людей на добровольную смерть, всё же присутствовал.
Пафнутия я оставил на сладкое, с первого взгляда не понравился мне этот златоречивый лингвофрик, хотя и был вполне себе безобидным кадром. Его никто не любил, странно, что он в секте имел полномочия, не обладая лидерским потенциалом. Видимо, говорливость и активность стали его козырем, ведь большая часть сектантов предпочитали унылое молчание и созерцание со стороны. С ним я решил поиграть, и с этической стороны мои игры могли показаться садистскими. На одном из праздничных мероприятий я включил импровизацию. Я сообщил, что после длительной медитации ко мне пришло озарение, что высшие силы благословили в этом зале одного счастливого избранного. После томительной паузы я вызвал Пафнутия.
Пока тот нервно переминался с ноги на ноги в ожидании сигнала, когда можно будет усыпить зал своим высокопарным словоизвержением, я подошёл к женщине с веером в третьем ряду и пригласил на сцену. У неё была тусклая серая метка с зелёными и бирюзовыми вкраплениями, которую я в тот же миг передал Пафнутию. Это действие заняло от силы полминуты, но выброс энергии был таким, что у нас на несколько секунд отключилось электричество.
- Вы видите, мы сегодня благословлены вдвойне, и брат наш Пафнутий ступает на жертвенную тропу, потому что сегодня он созрел до состояния, чтобы спасти весь мир! Друг мой, я знаю, что теперь ты готов сотрудничать со мной, готов покориться судьбе и завершить свой кармический путь спасения! Не просто так ты был возвращён в мир сей грешный, проклиная навеки свою душу и обрекая её на уничтожение! Сейчас всё изменилось, и душа твоя послужит райской пищей для наших общих целей! Так возрадуемся, братья и сёстры мои, что мы живём в благословенные времена, когда даже самая жалкая душа получает возможность исцелиться!
После этого случая я начал обрабатывать Пафнутия на жертвенный акт, так как хотел сделать из его смерти шоу. Он был ярким представителем секты, его все знали, каждый имел мнение о нём, так что за этой историей сектанты следили с замиранием сердца. Каждый день я вызывал его на сцену и давал десять минут эфира, где он мог делиться своими напыщенными мыслями о том, как он себя ощущает перед добровольным самопожертвованием. Я его программировал на то, что он сам этого хочет, что это необходимо, и поскольку аудитория следила за каждым его словом и движением, он, наконец-то, мог упиваться своей предсмертной славой. Ух, как его распирало, эмоции били через край, зрители плакали и ахали, рукоплескали и хлопали, потому что видели в моей извращённой игре избранность святого Пафнутия. В эти дни все завидовали его судьбе, желая оказаться на его месте.
С каждым днём эмоции зрителей усиливались, а роль святого Пафнутия уже трансформировалась в мученика. Мне хотелось извращённого представления, дабы показать этим сектантам, что самоубийство – не только пафосные речи и тихая смерть, самоубийство – это ещё и шквал распирающих эмоций, психологические муки, кровь и безумие! И я нагнетал исступлённо эту удушающую обстановку, держа каждого из присутствующих в состоянии между агонизирующим ужасом и экзальтированным упоением.
Момент кульминации настал, когда метка Пафнутия стала чернее сажи с алыми пятнами, что я интерпретировал как кровавое самоубийств. Я взял его за руку, тихо проговорив:
- Я рад, что твои последние дни были окрашены столь яркими эмоциями, а твои таланты оценены с должным восторгом. Спасибо, что веришь в нашу миссию и выбираешь жертвенный путь. Я ценю это, твоя душа будет спасена за твоё великодушие и святость. Сегодня я приму твой дар, чтобы и впредь поражать проклятие, ведь только наша объединённая энергия способна преодолеть все трудности.
На меня смотрели глаза блаженного фанатика, Пафнутий верил в необходимость жертвы, и что он действительно являлся моим избранным. И я ни капли не сомневался, что он понимал и то, что это был его последний день на этой грешной земле.
Его последнее выступление было блестящим, слова лились из его уст как музыка, и даже я хотел взять свои нелестные замечания обратно, что в его речах никогда нет смысла. Сегодня смысл был, и предельно ясен, Пафнутий приветствовал смерть и отдавал себя в руки того, кто разрушает смерть, чтобы избавить мир от саморазрушения. Свет и тьма сегодня были на одной шкале важности, все мы вдруг осознали тяжесть проклятия, что лежало непосильным грузом на всём человечестве. Но поскольку существовали ещё люди, которые верили в меня, готовые жертвовать собой, значит, была ещё надежда на спасение. Я как организатор этого спектакля задумался, а что плохого, собственно говоря, в этом? Но когда Пафнутий уже начал кричать, чтобы смерть смилостивилась и забрала его душу, то смотрел лишь на меня. Мне стало не по себе, очевидно перед самой смертью он видел больше, называя меня смертью. И это было верно, я был не просто палачом.
- О великая и пресвятая смерть, я весь твой! - стонал этот бородатый юродивый, тараща свои безумные глаза в мою сторону. – Свят и велик, свят и велик, свят и велик! - бормотал он, пока доставал полученный от меня ножик. После того, как он мощным и уверенным движением руки перерезал себе глотку, то всё ещё продолжал шептать эти слова. Я понятия не имел, откуда в человеке может проснуться такая сила воли, но ему реально удалось самостоятельно перерезать себе горло. Кульминационный момент подействовал катартически на нас всех, и когда я пожирал душу Пафнутия, уставившись немигающими глазами на его пульсирующую алыми бликами метку, я пережил невероятный экстаз. Это был первый раз, когда за слиянием душ наблюдали посторонние люди. Наша объединённая энергия и вера в необходимость этого зрелища, оправдывающая всю дикую и уродливую сторону, сделала это слияние воистину неземным. Меня как будто возродили после долгой спячки, я был могуч и велик, я был вне жизни и смерти, я следовал зову высших сил и освобождал человечество от проклятия. Неуязвим. Свят. Вне суждений, вне категорий, вне ограничений.
Я решил периодически устраивать подобные спектакли. После этого вечера моя репутация стала неприкосновенной, я был святым, я был Мессией, я был богом в глазах сектантов, теперь ни у кого не оставалось сомнений.
Последней, кого я планировал уничтожить, была Фаина. Моя вечная, безмолвная помощница, безропотно и покорно заметающая за мной кровавые следы. Она бы с радостью кинулась ко мне в объятья, чтобы подарить всю себя, чтобы убить себя в моём присутствии, потому что верила в меня. Но она знала, что нужна мне живой, и я сам ощущал некую зависимость от её беспрекословной помощи. Но сейчас я понимал, как работает структура этой организации, и что незаменимых людей нет, а зависимости разрушают личность и делают тебя уязвимым. А я не хотел этого чувства, я был вне зависимостей, души людей для меня были просто пищей, все они были равны перед ликом всепоглощающей смерти. Все аргументы были за то, чтобы я избавился от Фани. Необходимо было вырвать с корнем все личные чувства, грозящие свести с ума, победа над Фаиной будет очередным триумфом, а также доказательством того, что я расту как тот, кто разрушает смерть. И падаю вниз, лишаясь всего человеческого. Но это была моя судьба, на мне была нечеловеческая миссия, от того я и обязан похоронить в себе всё, что мешало мне выполнять своё предназначение. Я был на последней стадии перед тем, как прекратить оценивать души и наделять их личными качествами. Я был почти свободен.
Но смерть Фани всё-таки была личной. Но в конце концов, все души одинаково вкусны, и ни одна из них не была достойна сожалений, я делал то, что должен был делать. Я заразил её во время сектантского собрания, где мы обсуждали последние эксперименты в клинике. Я дождался, когда осталось всего парочку человек, Фаня суетилась с мытьём посуды, а донор сидел угрюмо в телефоне. Никто не смотрел на меня, и я спокойно мог передвинуть метку. Хотя это до сих пор требовало немалых усилий, я полностью контролировал процессом, и даже повышенное давление уже не было смертельным во время этих усилий. Оставалось только дождаться момента, когда она созреет на слияние душ со своим спасителем, я решил не давить на неё, позволив событиям течь естественным путём.
Мы виделись с ней каждый день, и даже после того, как расставались, висели на телефоне, болтая или переписываясь без передышки. Она всегда ощущала со мной особенную связь, и когда наконец-то эта связь стала взаимной, то хотела насладиться каждой минутой нашего с ней контакта. Я ей ничего не внушал при передаче метки, но понимал, что влияние прежнего хозяина всё же будет окрашивать её дальнейшую жизнь. Как ни крути, суицид был темой личной и неповторимой, шаблонов не существовало, поэтому переданные метки всегда были замараны энергией исцелённого самоубийцы. Я не слишком хорошо знал субъекта, у которого отобрал метку, это был типичный серый и пустоглазый сектант, ничего не оставивший после себя в этом мире, единственное, что я знал – он был глубоко верующим. Не совсем в христианские учения, но всё же его вера была ближе всех именно к христианским догмам, так что я рассчитывал на то, что Фаня может резко стать религиозной.
Если Фаина не занималась делами общины или не общалась со мной, то её можно было встретить в Богоявленском храме в Химках, недалеко от штаб-квартиры секты.
Секта была последним убежищем для многих людей на грани. Поскольку присутствие их Мессии было реальным, многие чувствовали себя избранными и даже счастливыми. Мысли о самоубийстве у них притуплялись настолько, что с ними было бесполезно работать, они были слишком рады тому, что стали свидетелями этого чуда. Они верили в теорию прощения – раз они выжили после попытки самоубийства, значит, их возвращение было необходимо. И я уже различал тех, кого будет проблематично заразить. В принципе, секта добивалась неплохих результатов, выполняя своё предназначение, так много счастливых лиц появлялось в кругу наших почитателей! Но самоубийства тоже увеличивались в наших рядах. Единственное, что меня удручало в этой ситуации, так это то, что большая часть моих жертв были слабовольными и безликими. И хотя я уже знал, что уровень развития, возраст, социальный статус или суицидальный опыт никак не влияли на поглощение, эстетическая сторона страдала. Мне хотелось ломать сильных людей, а не получать какие-то отбросы, от того я иногда грешил тем, что осознанно знакомился с людьми с высоким статусом и психологической выдержкой. Я почти всегда вляпывался в отвратительные ситуации, которые били по репутации или привлекали внимание спецслужб, но тем не менее, я изредка поддавался этому искушению. Жертвы в больнице и секте не удовлетворяли мои гедонические потребности, от того я и продолжал охоту.
В секте я умышленно заражал тех, кто мне по каким-то причинам не запал в душу. Обидеть меня было затруднительно, ведь я был их Мессией, а если они не верили в эту теорию, тогда они бы и не ходили на все эти собрания. Так что жертвы я часто выбирал исходя из личной антипатии, а также тех, кто знал когда-то меня слабым. Я помнил, как странно себя чувствовал во время первых безумных встреч, когда только получал информацию о том, кто я такой, совершенно не соответствуя своему статусу, который я сейчас гордо носил как орден. Один за другим, я потихоньку избавлялся от тех, кто помнил меня трясущимся слабаком, сомневающимся во всём на свете. Я помнил полное отвержение на встречах в клинике, где я впервые и увидел метку, и все люди, которые там принимали участие, стали моими жертвами. Я выследил всех, сейчас мне хватало полномочий отыскать имена всех пациентов. В больнице эти встречи посещали не только члены секты, не знаю, чем они провинились передо мной. Что не поддержали, когда мне было так плохо? Что игнорировали меня? Что считали психом? Боже мой, да эти люди едва на ногах держались от непосильного жизненного груза, концентрируя все свои мысли на том, чтобы заставить себя жить. Да какая там поддержка, они сами за ней пришли! Но я намеревался замести все следы своего прошлого. А эти люди были напоминанием о тех адских днях, которые заставили меня пересмотреть свои жизненные взгляды, усомниться в своей адекватности, испытать множество страхов и через период отрицания, наконец-то, покориться судьбе. Как бы то ни было, я не выбирал этот путь.
Каждый из них был заражён разрушительной тягой к самоликвидации, приведшей к их смерти. Я не буду описывать всё это, лишь акцентируя внимание на тех персонажах, что фигурировали в моей исповеди. Полноватая девушка с радужным шарфом с первой встречи была найдена мной через соцсети. Она коллекционировала советские керамические сервизы, и под видом продавца я назначил ей встречу. Конечно же, она не узнала во мне того безумца, что когда-то на встрече несостоявшихся самоубийц отжигал со своими галлюцинациями. Я не отслеживал её жизнь дальше, но через связи секты узнал, что она утопилась спустя тринадцать дней после заражения. Парня в худи СССР я нашёл на стройке. Под видом клиента, желающего заказать у его начальника спецпроект особняка, я передал ему через посредника метку. Я ходил на эту стройку несколько дней под видом того самого клиента, и в этот раз мне повезло, парень сиганул с недостроенного последнего этажа вниз, когда я там присутствовал. Несколько раз до рокового дня отчаянный парень пытался со мной заговорить, понимая, что он чувствует что-то по отношению ко мне, но не способный сформулировать свои страхи. Дарья, девушка с прекраснейшим маникюром, которая когда-то совершила показное самоубийство в надежде вернуть своего мужика, была найдена на территории США, где сменила фамилию, выйдя замуж за иностранца. И я посчитал, что она не представляет опасности моей репутации, и я оставил её в покое. Переезд спас ей жизнь.
Поскольку я не упоминал других персонажей, я и не буду концентрироваться на их историях, лишь добавив, что двое из них к тому времени почили. Один человек с пустым взглядом наложил на себя руки, а второй (разглядывающий искусственный фикус) умер при невыясненных обстоятельствах. Мне было всё равно, их души всё равно не достались мне. Все мои жертвы имели слабую психику и перед самоубийством их сильно колбасило – все подсознательные страхи, всё безумие, вся ненависть к себе усиливались многократно. Я понимал, что не должен поступать так с этими людьми, это уже был личный мотив, указывающий на собственные страхи. Но ведь они ничего мне не могли сделать, я был в безопасности. Значит, я всё же сомневался, что следую своей судьбе, и страх наказания, что я с такой лёгкостью и без необходимости заражаю людей на добровольную смерть, всё же присутствовал.
Пафнутия я оставил на сладкое, с первого взгляда не понравился мне этот златоречивый лингвофрик, хотя и был вполне себе безобидным кадром. Его никто не любил, странно, что он в секте имел полномочия, не обладая лидерским потенциалом. Видимо, говорливость и активность стали его козырем, ведь большая часть сектантов предпочитали унылое молчание и созерцание со стороны. С ним я решил поиграть, и с этической стороны мои игры могли показаться садистскими. На одном из праздничных мероприятий я включил импровизацию. Я сообщил, что после длительной медитации ко мне пришло озарение, что высшие силы благословили в этом зале одного счастливого избранного. После томительной паузы я вызвал Пафнутия.
Пока тот нервно переминался с ноги на ноги в ожидании сигнала, когда можно будет усыпить зал своим высокопарным словоизвержением, я подошёл к женщине с веером в третьем ряду и пригласил на сцену. У неё была тусклая серая метка с зелёными и бирюзовыми вкраплениями, которую я в тот же миг передал Пафнутию. Это действие заняло от силы полминуты, но выброс энергии был таким, что у нас на несколько секунд отключилось электричество.
- Вы видите, мы сегодня благословлены вдвойне, и брат наш Пафнутий ступает на жертвенную тропу, потому что сегодня он созрел до состояния, чтобы спасти весь мир! Друг мой, я знаю, что теперь ты готов сотрудничать со мной, готов покориться судьбе и завершить свой кармический путь спасения! Не просто так ты был возвращён в мир сей грешный, проклиная навеки свою душу и обрекая её на уничтожение! Сейчас всё изменилось, и душа твоя послужит райской пищей для наших общих целей! Так возрадуемся, братья и сёстры мои, что мы живём в благословенные времена, когда даже самая жалкая душа получает возможность исцелиться!
После этого случая я начал обрабатывать Пафнутия на жертвенный акт, так как хотел сделать из его смерти шоу. Он был ярким представителем секты, его все знали, каждый имел мнение о нём, так что за этой историей сектанты следили с замиранием сердца. Каждый день я вызывал его на сцену и давал десять минут эфира, где он мог делиться своими напыщенными мыслями о том, как он себя ощущает перед добровольным самопожертвованием. Я его программировал на то, что он сам этого хочет, что это необходимо, и поскольку аудитория следила за каждым его словом и движением, он, наконец-то, мог упиваться своей предсмертной славой. Ух, как его распирало, эмоции били через край, зрители плакали и ахали, рукоплескали и хлопали, потому что видели в моей извращённой игре избранность святого Пафнутия. В эти дни все завидовали его судьбе, желая оказаться на его месте.
С каждым днём эмоции зрителей усиливались, а роль святого Пафнутия уже трансформировалась в мученика. Мне хотелось извращённого представления, дабы показать этим сектантам, что самоубийство – не только пафосные речи и тихая смерть, самоубийство – это ещё и шквал распирающих эмоций, психологические муки, кровь и безумие! И я нагнетал исступлённо эту удушающую обстановку, держа каждого из присутствующих в состоянии между агонизирующим ужасом и экзальтированным упоением.
Момент кульминации настал, когда метка Пафнутия стала чернее сажи с алыми пятнами, что я интерпретировал как кровавое самоубийств. Я взял его за руку, тихо проговорив:
- Я рад, что твои последние дни были окрашены столь яркими эмоциями, а твои таланты оценены с должным восторгом. Спасибо, что веришь в нашу миссию и выбираешь жертвенный путь. Я ценю это, твоя душа будет спасена за твоё великодушие и святость. Сегодня я приму твой дар, чтобы и впредь поражать проклятие, ведь только наша объединённая энергия способна преодолеть все трудности.
На меня смотрели глаза блаженного фанатика, Пафнутий верил в необходимость жертвы, и что он действительно являлся моим избранным. И я ни капли не сомневался, что он понимал и то, что это был его последний день на этой грешной земле.
Его последнее выступление было блестящим, слова лились из его уст как музыка, и даже я хотел взять свои нелестные замечания обратно, что в его речах никогда нет смысла. Сегодня смысл был, и предельно ясен, Пафнутий приветствовал смерть и отдавал себя в руки того, кто разрушает смерть, чтобы избавить мир от саморазрушения. Свет и тьма сегодня были на одной шкале важности, все мы вдруг осознали тяжесть проклятия, что лежало непосильным грузом на всём человечестве. Но поскольку существовали ещё люди, которые верили в меня, готовые жертвовать собой, значит, была ещё надежда на спасение. Я как организатор этого спектакля задумался, а что плохого, собственно говоря, в этом? Но когда Пафнутий уже начал кричать, чтобы смерть смилостивилась и забрала его душу, то смотрел лишь на меня. Мне стало не по себе, очевидно перед самой смертью он видел больше, называя меня смертью. И это было верно, я был не просто палачом.
- О великая и пресвятая смерть, я весь твой! - стонал этот бородатый юродивый, тараща свои безумные глаза в мою сторону. – Свят и велик, свят и велик, свят и велик! - бормотал он, пока доставал полученный от меня ножик. После того, как он мощным и уверенным движением руки перерезал себе глотку, то всё ещё продолжал шептать эти слова. Я понятия не имел, откуда в человеке может проснуться такая сила воли, но ему реально удалось самостоятельно перерезать себе горло. Кульминационный момент подействовал катартически на нас всех, и когда я пожирал душу Пафнутия, уставившись немигающими глазами на его пульсирующую алыми бликами метку, я пережил невероятный экстаз. Это был первый раз, когда за слиянием душ наблюдали посторонние люди. Наша объединённая энергия и вера в необходимость этого зрелища, оправдывающая всю дикую и уродливую сторону, сделала это слияние воистину неземным. Меня как будто возродили после долгой спячки, я был могуч и велик, я был вне жизни и смерти, я следовал зову высших сил и освобождал человечество от проклятия. Неуязвим. Свят. Вне суждений, вне категорий, вне ограничений.
Я решил периодически устраивать подобные спектакли. После этого вечера моя репутация стала неприкосновенной, я был святым, я был Мессией, я был богом в глазах сектантов, теперь ни у кого не оставалось сомнений.
Последней, кого я планировал уничтожить, была Фаина. Моя вечная, безмолвная помощница, безропотно и покорно заметающая за мной кровавые следы. Она бы с радостью кинулась ко мне в объятья, чтобы подарить всю себя, чтобы убить себя в моём присутствии, потому что верила в меня. Но она знала, что нужна мне живой, и я сам ощущал некую зависимость от её беспрекословной помощи. Но сейчас я понимал, как работает структура этой организации, и что незаменимых людей нет, а зависимости разрушают личность и делают тебя уязвимым. А я не хотел этого чувства, я был вне зависимостей, души людей для меня были просто пищей, все они были равны перед ликом всепоглощающей смерти. Все аргументы были за то, чтобы я избавился от Фани. Необходимо было вырвать с корнем все личные чувства, грозящие свести с ума, победа над Фаиной будет очередным триумфом, а также доказательством того, что я расту как тот, кто разрушает смерть. И падаю вниз, лишаясь всего человеческого. Но это была моя судьба, на мне была нечеловеческая миссия, от того я и обязан похоронить в себе всё, что мешало мне выполнять своё предназначение. Я был на последней стадии перед тем, как прекратить оценивать души и наделять их личными качествами. Я был почти свободен.
Но смерть Фани всё-таки была личной. Но в конце концов, все души одинаково вкусны, и ни одна из них не была достойна сожалений, я делал то, что должен был делать. Я заразил её во время сектантского собрания, где мы обсуждали последние эксперименты в клинике. Я дождался, когда осталось всего парочку человек, Фаня суетилась с мытьём посуды, а донор сидел угрюмо в телефоне. Никто не смотрел на меня, и я спокойно мог передвинуть метку. Хотя это до сих пор требовало немалых усилий, я полностью контролировал процессом, и даже повышенное давление уже не было смертельным во время этих усилий. Оставалось только дождаться момента, когда она созреет на слияние душ со своим спасителем, я решил не давить на неё, позволив событиям течь естественным путём.
Мы виделись с ней каждый день, и даже после того, как расставались, висели на телефоне, болтая или переписываясь без передышки. Она всегда ощущала со мной особенную связь, и когда наконец-то эта связь стала взаимной, то хотела насладиться каждой минутой нашего с ней контакта. Я ей ничего не внушал при передаче метки, но понимал, что влияние прежнего хозяина всё же будет окрашивать её дальнейшую жизнь. Как ни крути, суицид был темой личной и неповторимой, шаблонов не существовало, поэтому переданные метки всегда были замараны энергией исцелённого самоубийцы. Я не слишком хорошо знал субъекта, у которого отобрал метку, это был типичный серый и пустоглазый сектант, ничего не оставивший после себя в этом мире, единственное, что я знал – он был глубоко верующим. Не совсем в христианские учения, но всё же его вера была ближе всех именно к христианским догмам, так что я рассчитывал на то, что Фаня может резко стать религиозной.
Если Фаина не занималась делами общины или не общалась со мной, то её можно было встретить в Богоявленском храме в Химках, недалеко от штаб-квартиры секты.
