Предок развернул его голову к стене и Феликс зажмурился, когда острая боль пронзила шею. Он чувствовал, как жизнь стремительно покидает его тело. Как она утекает с каждым глотком крови, который делал Сальватор и ему понадобились все силы, чтобы сопротивляться паническому желанию отбиваться от своего убийцы. Он почему-то был уверен, что, вздумай он сопротивляться, основателю рода это сильно не понравится.
Перед тем как сознание Феликса померкло, он в последнее мгновение перед смертью слабо улыбнулся. В любом случае его страдания закончились. Такова была его последняя мысль, но последовавшие события показали, как же он ошибся. Когда он много позже очнулся в той же камере, то испустил тяжелый выдох, полный отчаяния, попробовал пошевелиться и громко застонал.
Рядом раздался спокойный голос Сальватора:
- Здравствуй, Феликс. Знаю, тебе сейчас очень больно, это проклятие меняет тебя. Ты приноравливаешься к новой форме существования. Так будет пару часов, а затем тебя найдет Голод.
Феликс медленно сел на постели и подтянул колени к груди, закутавшись в одеяло. Во рту он ощутил странный знакомый привкус и сначала не понял, что это. Лишь потом сообразил, что это была кровь. Впрочем он быстро отвлекся от этой мысли о странном вкусе на языке: руки и ноги едва слушались и нещадно ныли той болью, какая бывает от ночной судороги, только теперь она была не в затекшей ноге или руке, а всюду. В каждой жиле и в каждом суставе. Вдобавок его колотил озноб, и холод этот, пробирающий до костей, никак не уходил, хотя в подземельях всегда было тепло - в коридоре стояли жаровни, которые Жак разжигал, чтобы отогнать сырость и холод. Пленники не должны были болеть - от болезни портился вкус крови, да и поиск новой кормушки всегда был связан с рисками.
- Это всегда так будет? Так холодно? - Спросил Феликс сквозь стучащие зубы.
- Нет, ты скоро привыкнешь. - Пообещал Сальватор, сохранявший каменное спокойствие.
Он все время не отрываясь изучающе смотрел на него, будто ожидая чего-то. Вампир сидел у противоположной стены на стуле, сложив руки на груди и только сейчас Феликс понял, что теперь прекрасно видит лицо Сальватора в полутьме камеры. Что ему видна каждая мелкая складка на его одежде. Он стал блуждать взглядом по стенам и осознал, что прекрасно видит каждую щербинку на камне, видит тончайшие нити паутины в самом темном углу камеры. Менялось не только его тело, менялись глаза, следующим обострился нюх. Теперь он чувствовал, как нестерпимо смердит его одежда, которую он целую неделю не отдавал старому слуге для стирки. Смердела и его постель.
Несмотря на озноб Феликс, пошатываясь, встал, сбросил с себя одеяло и стал стягивать с себя одежду, но был остановлен Сальватором. Тот усадил его обратно и сообщил:
- Жак принесет свежую сорочку и сменит постель. Потерпи. - На этом он снова сел на стул и продолжил наблюдать.
Феликс прислонился спиной к стене. Голова соображала так плохо и была такая тяжелая, будто он намедни выпил половину их винных запасов. Наконец до него дошел смысл последней фразы и страх снова запустил свои холодные когти в его сердце.
- Зачем? Я что, здесь останусь?
- Да, но ненадолго. Я не могу тебя выпустить пока ты… не придешь в себя и не познакомишься с правилами семьи. На это уйдет еще несколько недель, но, учитывая что у тебя теперь вся вечность впереди, это не станет большой проблемой.
На это Феликс лишь кивнул, поднял голову потолку и прикрыл глаза. Внутри зарождалось какое-то новое чувство, совсем еще толком не оформившееся. Оно вскоре стало стремительно нарастать и усиливалось с каждой минутой. Голод. И совсем скоро мученическая гримаса боли исказила его лицо. Он согнулся в припадке режущей, всепоглощающей агонии и скатился с постели, держась обеими руками за живот. Никаких больше мыслей не осталось в его воспаленном мозгу, а весь мир превратился в одну голодную точку в его нутре. Бездну, которая настойчиво требовала пищи.
Даже тяга к выпивке, что появилась у него в последние годы, была ничтожна и даже смешна на фоне того чувства, что он сейчас испытывал. Голод сжигал его изнутри огнем. Требовал утоления, будто вместо желудка у Феликса был портал в пустоши Нергала.
Феликс с трудом встал на четвереньки и медленно пополз к выходу из камеры. Он даже попытался встать, используя чугунные прутья решетки, но и на этот раз был остановлен Сальватором. Тот, наблюдая за своим новым подопечным сразу понял, что происходит. Он ждал именно этого. С легкостью подняв Феликса с пола, он усадил его обратно на постель, затем быстро вышел и запер дверь на ключ.
Через некоторое время он явился в компании уже знакомой Феликсу женщины. Другой пленницы. Она безропотно и молча следовала за Сальватором, околдованная его взглядом.
Вампир велел ей встать у двери, а сам подошел к постели, где в голодном бреду метался Феликс. Теперь он уже мало что перед собой различал и Сальватору было более чем хорошо знакомо его состояние. Таков был настоящий голод - самая жуткая часть его проклятия.
Он приподнял губу мужчины, проверяя, появились ли уже клыки, и Феликс чуть не вцепился ему в руку - его новые бритвенно острые зубы щелкнули в миллиметре от бледной кожи, но Сальватор был быстрее. Сильнее. Опытнее. В конце концов он был высшим вампиром, возможно единственным оставшимся на свете.
Он придавил слепо мечущегося Феликса к постели и знаком велел женщине подойти. Ее руку с предупредительно закатанным рукавом он поднес к лицу новоявленного вампира и тот мгновенно вцепился в нее. Глаза Феликса при этом вспыхнули красными точками даже в слабом свете факелов и жаровен.
Инстинкты хищника вытеснили из его сознания любые разумные мысли и он пил жадно, не обращая внимания, что кровь стекает по подбородку и пачкает его сорочку, капает на постель.
Подождав пару минут Сальватор насильно оторвал Феликса от кормушки, получив от него несколько довольно глубоких царапин. Впрочем они сразу же затянулись.
Сальватор так и остался рядом, прижимая бешено вырывающегося молодого вампира. Первый голод, самый худший, способный безвозвратно свести с ума, скоро должен утихнуть и тогда станет ясно, действительно ли имя Феликс дарует носящему удачу.
О том, что обращение далеко не всегда заканчивается появлением нового вампира, который сможет совладать со своим проклятием, Сальватор своему потомку не сообщил, как не сообщил скольких он так потерял, собственноручно окончив страдания тех, кто пал жертвой Голода.
Перед тем как сознание Феликса померкло, он в последнее мгновение перед смертью слабо улыбнулся. В любом случае его страдания закончились. Такова была его последняя мысль, но последовавшие события показали, как же он ошибся. Когда он много позже очнулся в той же камере, то испустил тяжелый выдох, полный отчаяния, попробовал пошевелиться и громко застонал.
Рядом раздался спокойный голос Сальватора:
- Здравствуй, Феликс. Знаю, тебе сейчас очень больно, это проклятие меняет тебя. Ты приноравливаешься к новой форме существования. Так будет пару часов, а затем тебя найдет Голод.
Феликс медленно сел на постели и подтянул колени к груди, закутавшись в одеяло. Во рту он ощутил странный знакомый привкус и сначала не понял, что это. Лишь потом сообразил, что это была кровь. Впрочем он быстро отвлекся от этой мысли о странном вкусе на языке: руки и ноги едва слушались и нещадно ныли той болью, какая бывает от ночной судороги, только теперь она была не в затекшей ноге или руке, а всюду. В каждой жиле и в каждом суставе. Вдобавок его колотил озноб, и холод этот, пробирающий до костей, никак не уходил, хотя в подземельях всегда было тепло - в коридоре стояли жаровни, которые Жак разжигал, чтобы отогнать сырость и холод. Пленники не должны были болеть - от болезни портился вкус крови, да и поиск новой кормушки всегда был связан с рисками.
- Это всегда так будет? Так холодно? - Спросил Феликс сквозь стучащие зубы.
- Нет, ты скоро привыкнешь. - Пообещал Сальватор, сохранявший каменное спокойствие.
Он все время не отрываясь изучающе смотрел на него, будто ожидая чего-то. Вампир сидел у противоположной стены на стуле, сложив руки на груди и только сейчас Феликс понял, что теперь прекрасно видит лицо Сальватора в полутьме камеры. Что ему видна каждая мелкая складка на его одежде. Он стал блуждать взглядом по стенам и осознал, что прекрасно видит каждую щербинку на камне, видит тончайшие нити паутины в самом темном углу камеры. Менялось не только его тело, менялись глаза, следующим обострился нюх. Теперь он чувствовал, как нестерпимо смердит его одежда, которую он целую неделю не отдавал старому слуге для стирки. Смердела и его постель.
Несмотря на озноб Феликс, пошатываясь, встал, сбросил с себя одеяло и стал стягивать с себя одежду, но был остановлен Сальватором. Тот усадил его обратно и сообщил:
- Жак принесет свежую сорочку и сменит постель. Потерпи. - На этом он снова сел на стул и продолжил наблюдать.
Феликс прислонился спиной к стене. Голова соображала так плохо и была такая тяжелая, будто он намедни выпил половину их винных запасов. Наконец до него дошел смысл последней фразы и страх снова запустил свои холодные когти в его сердце.
- Зачем? Я что, здесь останусь?
- Да, но ненадолго. Я не могу тебя выпустить пока ты… не придешь в себя и не познакомишься с правилами семьи. На это уйдет еще несколько недель, но, учитывая что у тебя теперь вся вечность впереди, это не станет большой проблемой.
На это Феликс лишь кивнул, поднял голову потолку и прикрыл глаза. Внутри зарождалось какое-то новое чувство, совсем еще толком не оформившееся. Оно вскоре стало стремительно нарастать и усиливалось с каждой минутой. Голод. И совсем скоро мученическая гримаса боли исказила его лицо. Он согнулся в припадке режущей, всепоглощающей агонии и скатился с постели, держась обеими руками за живот. Никаких больше мыслей не осталось в его воспаленном мозгу, а весь мир превратился в одну голодную точку в его нутре. Бездну, которая настойчиво требовала пищи.
Даже тяга к выпивке, что появилась у него в последние годы, была ничтожна и даже смешна на фоне того чувства, что он сейчас испытывал. Голод сжигал его изнутри огнем. Требовал утоления, будто вместо желудка у Феликса был портал в пустоши Нергала.
Феликс с трудом встал на четвереньки и медленно пополз к выходу из камеры. Он даже попытался встать, используя чугунные прутья решетки, но и на этот раз был остановлен Сальватором. Тот, наблюдая за своим новым подопечным сразу понял, что происходит. Он ждал именно этого. С легкостью подняв Феликса с пола, он усадил его обратно на постель, затем быстро вышел и запер дверь на ключ.
Через некоторое время он явился в компании уже знакомой Феликсу женщины. Другой пленницы. Она безропотно и молча следовала за Сальватором, околдованная его взглядом.
Вампир велел ей встать у двери, а сам подошел к постели, где в голодном бреду метался Феликс. Теперь он уже мало что перед собой различал и Сальватору было более чем хорошо знакомо его состояние. Таков был настоящий голод - самая жуткая часть его проклятия.
Он приподнял губу мужчины, проверяя, появились ли уже клыки, и Феликс чуть не вцепился ему в руку - его новые бритвенно острые зубы щелкнули в миллиметре от бледной кожи, но Сальватор был быстрее. Сильнее. Опытнее. В конце концов он был высшим вампиром, возможно единственным оставшимся на свете.
Он придавил слепо мечущегося Феликса к постели и знаком велел женщине подойти. Ее руку с предупредительно закатанным рукавом он поднес к лицу новоявленного вампира и тот мгновенно вцепился в нее. Глаза Феликса при этом вспыхнули красными точками даже в слабом свете факелов и жаровен.
Инстинкты хищника вытеснили из его сознания любые разумные мысли и он пил жадно, не обращая внимания, что кровь стекает по подбородку и пачкает его сорочку, капает на постель.
Подождав пару минут Сальватор насильно оторвал Феликса от кормушки, получив от него несколько довольно глубоких царапин. Впрочем они сразу же затянулись.
Сальватор так и остался рядом, прижимая бешено вырывающегося молодого вампира. Первый голод, самый худший, способный безвозвратно свести с ума, скоро должен утихнуть и тогда станет ясно, действительно ли имя Феликс дарует носящему удачу.
О том, что обращение далеко не всегда заканчивается появлением нового вампира, который сможет совладать со своим проклятием, Сальватор своему потомку не сообщил, как не сообщил скольких он так потерял, собственноручно окончив страдания тех, кто пал жертвой Голода.
