Правда, очень скоро доказательства нашлись. Присутствие вируса в бортовом компьютере. Нет, он не параноик, он понял все правильно, распознал опасность. Это диверсия. Кто-то все это устроил. Задумал. Расставил капканы. Кто-то на них охотился.
Потом и охотник объявился. И Мартину вновь пришлось выбирать — действовать или затаиться. Он выбрал действовать.
— Слушай, а как вы с этим хакером сговорились? — спросил Тед, когда вся команда «Космического мозгоеда» собралась в пультогостиной после того, как транспортник покинул станцию.
Мартин взглянул на Корделию. Она сидела с ним рядом на розовом диванчике, укутавшись в плед. Ее по-прежнему познабливало и Мартину это не нравилось. Он снова пристально в нее вгляделся, как тогда, после крушения. Снова прогнал все собранные данные по логическим схемам, задействовав программу диагностики по максимуму. Ничего пугающе непоправимого программа не находила. Да и Вениамин Игнатьевич не выказывал тревоги. Доктор выглядел скорее заинтересованным. А из лекарств предлагал только витамины.
— Давайте, голубушка, я сделаю вам еще один укольчик, — услышал Мартин, когда Корделия в очередной раз вошла в медотсек.
И все же он беспокоился. За то время, пока он стажировался на «Сагане», а затем скрывался на «Мозгоеде», с ней что-то случилось, что-то значительное, изменившее ее на фундаментальном уровне, и об этом случившемся она до сих пор ничего не сказала. Она даже не призналась в том, зачем летала на Асцеллу. Неужели она ему больше не доверяет? Чего она боится? Впрочем, у нее и возможности не было. События громоздились, сталкивались, катились, будто сброшенные на зеленый стол бильярдные шары (Мартин видел эту игру в старых земных фильмах), и упорядочить их, согнав в узнаваемую фигуру, ни у одного из игроков времени так и не нашлось. Все происходило очень стремительно. Вот он с третьей попытки пристыковал катер, вот сдал Уайтера Станиславу Федотовичу, вот оказался в каюте…
Корделия, напряженная, одеревеневшая до мышечной боли, сидела на койке и ждала. Она будто добровольно оптимизировалась до этой единственной функции. Все прочее в ней угасло, истощив ресурсы.
Мартин вдруг очень ясно представил этот нарастающий процесс угасания, отмирания, схождения всех жизненно-проводящих нитей в единую пылающую точку. Так живой организм в минуты смертельной опасности, запуская программу выживания, жертвует второстепенным во имя главного, отсекая кровоснабжение с той же рациональной беспощадностью, с каким бортовой искин блокирует поврежденные отсеки. Мартин увидел светящееся кружево ее нервов, узелки, переходы, развязки нейронов. Как они загораются, тлеют под невыносимой нагрузкой, чернеют, обугливаются, сбрасывая крохи жизненной силы тем собратьям, кому еще суждено жить, проводить нервные импульсы, сокращать и расслаблять мышцы. Этот мучительный процесс происходил в стоическом безмолвии, потому что Корделия за много лет отвыкла допускать зрителей к метаморфозе эмоций. Она переживала это внутреннее горение одна. И к тому моменту, когда Мартин коснулся сенсора каюты, видимый тепловой сектор катастрофически уменьшился. Пылающую сердцевину окружали полутона отчаяния. Казалось, что и зрительные нервы атрофировались, отказывая в существовании внешнему миру, так как Корделия с минуту смотрела на вошедшего Мартина с воинственным недоверием. Она не принимала положительного исхода — слишком затяжным, многоярусным было испытание, слишком извилистой дорога.
Потом она его узнала. Черты лица, схваченные изнутри цементом страдания, стали смягчаться. Отмершие нейроны засветились снова, нервные узлы обрели проводимость.
— Глупый, глупый Бегемотик…
— Ты меня накажешь?
— Конечно! В угол поставлю.
Тех коротких фраз было достаточно.
Они молчали, в безмолвии обретая симбиотическое единство. Киборг и его женщина. Союз двух разумных существ, таких разных, но совершенно единых в поисках любви и целостности. Обстоятельства, детали — все уже несущественно, нематериально. Какая разница, как они пришли к этому долгожданному равновесию, если они слышат мысли друг друга на частоте, неуловимой для самых чувствительных приборов. Все уже кончилось. Прошлое — как хрустящие под ногами иглы геральдийских кедров.
Мартин на мгновение все забыл. Мгновенная архивация данных. Он остался в настоящем, в осязаемом, плотном и захватывающем. Ощутил себя в потоке, причастным, действующим. Ему хотелось и вернуться в этот поток и оставаться рядом с Корделией, в симбиотической гармонии.
— «Как много тех, с кем можно говорить. Как мало тех, с кем трепетно молчание…» Иди, — сказала она, взяв в ладони его в лицо. — Потом все расскажешь.
— И ты тоже.
— И я расскажу.
— Обещаешь?
— Обещаю.
«Мозгоед» покинул станцию сразу, как от нее отстыковался «Сигурэ» с беглым пиратом на борту. Полицейский корвет направился к Титану-10, галактической тюрьме, откуда Уайтеру удалось совершить такой головокружительный побег. Транспортник — в противоположную сторону. За полчала до «Сигурэ» от станции ушла «Алиенора». Остался только «Асмодей». Тед печально взирал на бесхозный кораблик. Катер притулился к станции, будто брошенная хозяевами собака.
— Эх, такая посудина пропадает, — вздохнул пилот.
— Это не надолго, — утешил его Дэн. — Владелец пришлет за ним экипаж. «Асмодей» приписан к Новой Женеве. У Рифеншталей там штаб-квартира, а свое имущество они без присмотра не бросают.
Тед снова вздохнул. Потом обернулся к Мартину.
— Ну ты расскажи, как там было-то. А то Казака изловил, «Асмодей» едва не угробил, и молчит…
— Расскажу, — согласился Мартин.
Он взял со стола кружку с чаем, который приготовила Полина, и осторожно вручил Корделии, как когда-то это сделала она в дождливую ночь на Геральдике, чтобы согреть и успокоить своего пугливого и недоверчивого гостя.
— Да, рассказывай, — присоединилась она к просьбе Теда, — я тоже еще ничего не знаю.
Вся команда «Космического мозгоеда» собралась за чаем в пультогостиной. На столе мерцали фантиками несколько сортов конфет. Это капитан «Алиеноры» уговорил коллегу принять небольшую благодарность. Станислав Федотович пытался отказаться, затем, уловив заблестевший взгляд Полины, заинтересованный — Дэна, вспомнил, что сам экипаж яхты ни в чем не виноват, что капитан не владелец, а всего лишь наемный работник, исполняющий приказы, скорее пострадавший, чем преступник и… передумал. А тут еще и Вениамин Игнатьевич помощь раненым оказал. В конце концов, все спасены, а привлекать кого-то к суду или не привлекать, решать будет Корделия.
Мартин также взял свою кружку и начал со стихийного заговора с хакером по прозвищу Креветка. О том, как они договорились, что Мартин прикинется послушным киборгом, что признает Уайтера своим хозяином, чтобы находиться с ним рядом и пресекать попытки убийства. Креветка очень боялся, что взбешенный неудачей Казак отыграется на безоружном экипаже, и в первую очередь на Камилле, которая уже пострадала. Уайтер ясно дал понять, на что способен. Загнанный в угол, он мог довершить начатое. Терять-то было нечего. Но иллюзия власти над уникальным киборгом и перспектива заработать деньги в некоторой степени нивелировали опасность. Чувствуя себя победителем, Казак уже не стремился к слепой мести.
— Но ван дер Велле он все-таки ранил, — хмуро напомнил Станислав Федотович. — Не то чтобы я так уж жалел этого кукловода…
— Я сам этого не ожидал, — ответил Мартин. — Я рассчитывал обезвредить Уайтера только на борту «Асмодея». Чтобы поблизости никого не было. И с ван дер Велле все должно было окончиться благополучно. Все условия были выполнены. Почему Казак выстрелил, я не знаю.
— Потому что пират, — проворчал Тед.
— Потому что не терпит, когда ему отдают приказы, — пояснил Дэн.
— Похоже на то, — согласился Вениамин Игнатьевич. — Люди такого склада признают только собственные полномочия. Они руководствуются инстинктом хищника, и подчинить их может только сильный вожак.
— Я, конечно, мог его остановить, — виновато произнес Мартин и снова покосился на Корделию, — я бы успел…
— Так ему и надо! — резюмировал Тед. — Этот богатенький ван дер Велле сам кашу заварил. Вот пусть и расхлебывает. Как говорится, не рой яму другому.
— Ты не совсем прав, Тед, — продолжал Вениамин Игнатьевич, — Александр ван дер Велле как раз и пытался эту самую кашу расхлебать и Мартин должен был его защитить. Потому что Александр прежде всего человек, а защищать людей…
— Это смотря каких людей! — не сдавался Тед.
— Да, смотря каких! — поддержала его Полина, убегая к холодильнику.
— Вениамин Игнатьевич прав, — строго добавил капитан, — Мартин, ты должен был его остановить. Тем более что Александр пытался тебя спасти.
Мартин снова взглянул на Корделию. Неужели и она скажет, что он поступил неправильно? Он мог толкнуть Казака, и тогда выстрел ушел бы вверх. Станции грозила бы разгерметизация. Да и вероятность успешного вмешательства была невелика, всего 37%. Мартин стоял слишком далеко, а Казак действовал спонтанно, под влиянием момента. Вот только секунду назад ни зрачки, ни пульс никак не выдавали его намерения, и вдруг он схватился за бластер. Корделия приподнялась, поставила кружку у ножки диванчика и обняла Мартина.
— А я поступлю нелогично и непедагогично, — сказала она. — Вы правы, Станислав Федотович, и вы, Вениамин Игнатьевич, людей надо защищать. И наказывать строго по закону. Никакого самосуда, никакой мести. У людей должен быть шанс. — Она помолчала и добавила: — На искупление. Александр свой шанс получил.
— Псть рдтся чтжвстлс, — проворчал Михалыч.
Тут Полина вернулась от холодильника с колбасной нарезкой. Так же из запасов «Алиеноры».
— Правильно, одним чаем сыт не будешь, — одобрил Тед, извлекая из-под пульта банку с безалкогольным пивом.
На запах из-за диванчика появилась Котька, прежде дремавшая на коленях Ланса. Второй киборг как обычно не выказывал гастрономических восторгов и оставался в наибольшем удалении от стола. Котька составляла ему компанию до тех пор, пока к малопривлекательным для нее сладостям не прибавилось блюдо более основательное — восхитительный натюрморт из нескольких сортов колбасы. Полина торжественно водрузила это произведение искусства на стол и обернулась к пассажирам, намереваясь их так же пригласить принять участие, как вдруг Корделия вскочила с дивана и бросилась вон из пультогостиной. Все замерли в неловком молчании.
— А… что случилось? — растерянно спросила девушка.
Вениамин Игнатьевич, единственный не утративший самообладания, подцепил вилкой красиво свернутый колбасный кружок и сказал:
— Ничего особенного. Вполне естественная реакция.
***
— Да не может этого быть! — в десятый раз громко и отчетливо повторила Корделия. — Вениамин Игнатьевич, проверьте еще раз!
— Голубушка, я, конечно, не специалист, — посмеиваясь, ответил доктор, — и репродуктология не моя область, но установить наличие в крови хорионического гонадотропина моей квалификации хватит. И даже определить уровень его концентрации.
— Но профессор Гриффит уверил меня, что шансов нет, что все эмбрионы погибли.
— Я не знаю, в чем вас уверил профессор и каковы были его мотивы. Я вижу результаты на мониторе. А эти результаты показывают, что уровень гонадотропина соответствует трехнедельной беременности, а это говорит о том, что по крайней мере один эмбрион выжил.
Корделия закрыла лицо руками и снова жалобно повторила:
— Этого не может быть…
— Я могу проверить вашу кровь еще раз. Хотите?
Корделия сначала кивнула, затем, спохватившись, отрицательно качнула головой. Вениамин Игнатьевич, уступая ее недоверчивой настойчивости, выкачал из вены три пробирки и четыре раза прогнал кровь через биоанализатор. Каждый следующий выведенный результат неумолимо подтверждал предыдущий.
— Но почему же он мне так сказал? — Корделия почти умоляюще взглянул на доктора.
— Возможно, у него на тот момент были веские причины.
— Какие?
— Не исключено, что таким образом он пытался вас защитить.
Корделия собралась было возразить, уже набрала в грудь воздуха для ответа… Но слова замерли. Что-то в этом есть. Что-то глубоко иррациональное. Вряд ли такой специалист, как профессор Гриффит, мог совершить такую ошибку. Это скорее напоминает хорошо оплаченную фальсификацию, должностное преступление или… операцию прикрытия? К тому времени Камилла уже прибыла на Асцеллу. Она могла ему угрожать… Или это не она? Камилла ничего не знала о завещании. Зачем ей шантажировать профессора? Или она рассчитывала получить доступ к врачебной тайне? Вдруг выяснится, что сводная сестра смертельно больна, что у нее выявили болезнь, обусловленную генетически, и потому неизлечимую? Если бы Камилла знала о той оговорке, которую добавил их отец, чтобы избежать ухода владений к дальним родственникам и дробления этих владений на крошечные наделы, то сразу бы заподозрила, по какой причине Корделия отправилась в клинику. Ей нужен был ребенок, наследник. С определенным набором хромосом. Профессор Гриффит уверил ее в неудаче. Почему? Чтобы она сама никому не выдала свою тайну? Все это еще предстоит выяснить.
— Вениамин Игнатьевич, пожалуйста, вы пока не говорите, что со мной происходит, а то мне… неловко.
Доктор кивнул.
— Я и сам хотел вам это предложить. Стасику я скажу, что это последствия стресса. А вот как быть с Мартином…
Мартин стоял за дверью медотсека. Подслушивал ли он? Лицо непроницаемое, суровое. Похоже, что подслушивал. И делал выводы. Какие? Сердце будто прихватило первым ноябрьским ледком.
Она его обманула, не доверилась, умолчала. Даже сплела интригу. Однажды она уже совершила нечто подобное — скрыла от Мартина угрозы баронета обратиться в «DEX-company». Надеялась разрешить ситуацию сама, без участия киборга. Сама. Все сама. Боялась напугать Бегемотика. Но Мартин услышал ее разговор с Элис, офицером таможенной службы. И едва не разразилась катастрофа.
И вот она снова сыграла в молчанку. Придумала для него стажировку. Мартин ничего не знал о завещании и мог истолковать эту скрытность как угодно. Уже истолковал.
Молча приблизился, сел рядом, отвернулся. Корделия поежилась.
— Не было необходимости скрывать, — тихо произнес он, — я бы понял.
— Мартин, подожди. Я еще сама мало что понимаю.
Он молчал. Смотрел прямо перед собой.
«Он почувствовал себя лишним, — подумала Корделия. — Лишним и ненужным».
— Помнишь, я летала на переговоры со своим адвокатом Соломоном Майерсом?
— Помню. На обратном пути у флайера отказал двигатель.
— Они хотели похитить тебя… Я тогда очень за тебя испугалась. Придумала эту стажировку. Мне снова стало казаться, что тебе грозит опасность именно рядом со мной, что если ты будешь от меня как можно дальше…
— Я понял.
— И ничего тебе не сказала.
— О чем?
— О завещании. О дополнительном условии, которое оставил мой отец.
— Что за условие?
— Сол сообщил мне, что я могу лишиться статуса законного владельца земель Трастамара.
— Почему?
— Потому что у меня нет детей. Если до 45 лет я не обзаведусь ребенком — носителем ДНК рода, то право на имя и владения переходит детям Карлоса-Фредерика от княгини Мышковской, то есть Камилле.
