Однажды Татьяна не выдержала.
– Игорь, зачем ты это делаешь? – устало спросила она как-то после ужина, прошедшего в наших настойчивых расспросах и его односложных ответах.
– Что именно? – вежливо приподнял он брови.
– Отталкиваешь нас, – озвучила она мысль, которая и у меня не раз уже мелькала.
– Я учусь уважать принцип занятости каждого строго своими делами, – любезно проинформировал он ее. – В надежде, что мои старания приблизят день принятия меня в высокое общество.
Татьяна испуганно зыркнула по сторонам, потом на меня. Я успокаивающе кивнул ей. Игорь презрительно скривил губы, опустив глаза.
– Но ты же ничего о нем не знаешь, – продолжила Татьяна с непонятно из какого источника черпаемым терпением. – Отец мог бы рассказать тебе…
– Не нужно, – живо возразил ей Игорь. – Намного разумнее подождать, пока ему дадут позволение на это.
– На то, чтобы вывести вас из-под удара не так давно, – вспылил я, не сдержавшись, – мне никакого позволения не понадобилось.
– Мне очень жаль, – повернулся он ко мне, чуть склонив голову, – что я доставил вам столько неприятностей. Я просто не знал о своей научной ценности. Но теперь, когда все проблемы, связанные со мной, переданы в другие, более доверенные руки, ты можешь спокойно вернуться к своим основным обязанностям.
– Да что же ты говоришь? – В голосе Татьяны послышались слезы.
Я дернулся в сторону Игоря, и в его глазах мелькнуло первое за все это время чувство – радостного ожидания. Придушить я его, конечно, придушу, но Татьяна же между нами втиснется! От охраняемого человека руки у меня сами собой отдернутся, а вот у него от меня – это большой вопрос. Судя по колючей волне, даже через блок пробившейся. Не хватало еще, чтобы меня собственный сын в нокаут послал!
– Ты же вообще ничего не знаешь! – взяла тем временем себя в руки Татьяна. – Только наблюдатели появились, твой отец им прямо в лицо заявил, что в отношении тебя ни один шаг без его ведома предпринят не будет. Сколько он просил, чтобы ему позволили все тебе рассказать!
– И как я заметил, – саркастически вставил Игорь, – все его слова нашли глубокий отклик.
– Правильно, не нашли, – кивнула Татьяна. – И за это ты на него вину возлагать будешь? За то, что он столько лет умудрялся как-то обходить все эти запреты? За то, что он учил тебя, отвечал на твои вопросы, пытался хоть как-то объяснить тебе, что происходит – мысленно, втайне от всех, даже от меня? За то, что, когда вы крик на весь свет подняли, вообразив себе Бог знает что по десятку подслушанных слов, он все бросил, чтобы погасить этот взрыв? Даже ценой своего невозвращения к нам?
– Я уже сказал, – произнес Игорь сквозь зубы, – что глубоко сожалею о неумышленном раскрытии великой государственной тайны. Табличек, извините, не повесили «Посторонним вход воспрещен».
– Посторонним? – вскипел я, когда Татьяна мучительно сморщилась. – А ты можешь себе представить, что было бы, если бы ты раньше об этом узнал, если у тебя сейчас ума не хватает все спокойно выяснить и трезво взвесить?
– Не могу! – отрезал он. – Отталкиваться не от чего. Не случилось с откровенностью встречаться, все больше вранье попадалось. Но еще раз торжественно обещаю больше не быть источником ваших неприятностей.
– В жизни можно быть источником разных неприятностей, – устало бросила Татьяна. – До сих пор ты для нас никогда таким не был. Гордости – да, радости тоже, даже волнений, но не обиды и равнодушия. Моя жизнь вообще по-настоящему началась, когда в ней твой отец появился, а потом и ты – я впервые почувствовала, что где-то кому-то нужна.
– Мне трудно разделить твои чувства, – снова похолодел его голос. – Если я не ошибаюсь, вопрос о моей нужности все еще решается.
– Где? – прищурилась Татьяна. – Там, где тебя никто не знает? Тебя больше волнует их отношение, чем наше? Здесь ты нужен всем – и нам, и Дарине, и ее родителям. Так же, как и она нам всем нужна. Мы все здесь друг другу нужны! Особенно в такое время.
– Вот это точно, – кивнул он, чуть искривив губы в пренебрежительной усмешке. – Сейчас почему-то все друг другу нужны стали. Раньше, правда, один Дарин вид вам неприятен был, и каждое слово Марины с Максом вам поперек горла становилось, даже с Тошей вы не прочь были пнуть друга при любой возможности. Хотя я, конечно, понимаю, – перевел он взгляд на меня. – Если вы всю свою бесконечную жизнь живете, как все небесные тела – каждый на своей орбите, с которой сходите лишь во время вселенской катастрофы – то вам и на земле трудно от этих привычек отучиться.
– Небесные тела, говоришь? – усмехнулся я против воли. – Ну, тебе, конечно, виднее. Я в том космосе редко бываю, так что спорить с тобой не стану. А вот на земле, на которой я в полной памяти примерно столько же, сколько и ты, нахожусь, я одно очень твердо понял – нужно уметь отличать слова от дел. Благодаря твоей матери понял – это она меня с очень разными людьми познакомила, и наши не менее разные ангелы вокруг нее и ее друзей собрались. Притянулись к ним, если следовать твоему сравнению.
Игорь опустил глаза, и у меня затеплилась надежда.
– С некоторыми из них, – продолжил я настойчивее, – я с первого дня душа в душу ужился. С другими всю свою жизнь здесь ругался, ругаюсь и буду ругаться. Но отлично знаю – и отнюдь не умозрительно, в отличие от тебя – что каждого из них из любой пропасти вытащу, если они туда свалятся. Так же, как и они меня. Без дифирамбов и расшаркиваний. А потом опять можно ругаться. И тебе желаю, чтобы тебе очень крупно в жизни повезло – чтобы рядом с тобой в ней были те, кто не хвалить тебя будет, а абсолютно все в ней с тобой делить. А до тех пор попридержи-ка ты язык о том, чего на себе еще не испытал. Я ясно сказал?
– Вполне, – поднял он на меня все также непроницаемый взгляд, и надежда моя угасла.
Нетрудно догадаться, что делиться такими новостями я ни с кем не рвался. Да мы, собственно, практически ни с кем и не виделись. Игорь с Дариной после нашего возвращения на землю категорически отказались от того, чтобы я за ними даже после школы заезжал – и на дополнительные занятия, и домой потом сами добирались. Тоша с Галей сдвинули рабочий график, чтобы уходить раньше и успевать забирать с занятий Аленку – та по стопам старших пошла и одними обязательными уроками не ограничивалась. Она, правда, все больше то одним, то другим рукоделием прямо в школе занималась. Поэтому я даже по вечерам хоть мельком перестал их встречать.
Не скажу, что меня не беспокоило это дальнейшее отстранение Игоря от нас. Не говоря уже о его еще большем сближении с Дариной. Пользуясь его терминологией, раньше сила нашего с Татьяной притяжения хоть как-то уравновешивала Даринино и удерживала его на каком-никаком расстоянии от нее. Во избежание того самого космического катаклизма. Не прибавляли мне оптимизма и слова Татьяны о том, что по рассказам Гали Дарина дома тоже в оппозицию ко всем стала. Не такую, правда, резкую и откровенную, как Игорь – притворства в ней всегда на троих хватало – но при отсутствии всех сдерживающих факторов эти два метеорита грозили стать совсем неуправляемыми. И разнести друг друга к чертовой матери.
У Тоши мне тоже толком ничего не удалось узнать. Когда мы у Светы на дне рождения, наконец, все собрались. Только я отвел его в сторону, чтобы выяснить, с какой это стати Дарина опять в Игоря мертвой хваткой вцепилась, как к нам тут же подкатился Максим. С тем же вопросом, как оказалось. Тоша вдруг как с цепи сорвался, зашипев, что никто бы ни в кого не вцеплялся, если бы у некоторых мозгов хватило не болтать, о чем попало и где попало. Максим вызверился в ответ, что одно дело – услышать что-то, и совсем другое – далеко идущие выводы из услышанного делать. Чем как раз Игорь и занимается, и Дарину против всех настраивает. Тут уж и я не сдержался, напомнив им, кто именно подал детям пример тайного сговора за спиной других.
Говорили мы недолго, но вдохновенно. Конец их бесплодным пререканиям положил опять-таки я – как только заметил, что за нашей оживленной беседой Игорь наблюдает. Пристально и с крайне неприятной усмешкой. А Даринины безмозглые покровители усмотрели в этом окончательное доказательство того, что именно он их противостоянием с нами дирижирует.
Больше я с ними не разговаривал. Ни с кем. Даже с Игорем. Татьяна мне все уши прожужжала, что сейчас главное – не спровоцировать Игоря с Дариной, чтобы они из чувства противоречия во все тяжкие не кинулись. Что им просто нужно время, чтобы свыкнуться со своим новым положением. Что поездка к Анабель поможет им вырваться из привычной обстановки, свежим взглядом на все случившееся посмотреть, новые горизонты увидеть.
Не скажу, что меня порадовала ее твердая убежденность в том, что Анабель опять окажется панацеей от всех наших бед, но некоторую логику в ее словах мне пришлось признать. Я и сам из своего профессионального опыта – в смысле, земного – прекрасно знал, что когда дети замыкаются в себе и отгораживаются от всего окружающего мира, вывести их из такого отшельничества может только посторонний. Они скорее ему откроются, чем любому из близких, которые все их слабые места знают, и критикуют постоянно, и новые подходы к ним редко ищут, и еще реже выслушивают. Но молчать, видя, как все более ожесточается Игорь, как во все более тугую пружину сжимается Татьяна, было совсем непросто.
Одним словом, хотя какие-то полгода назад я бы ни за что в такое не поверил, отъезд Игоря на все лето вызвал во мне почти облегчение. Я просто кожей чувствовал, что нам хоть на какое-то время нужно дистанцироваться друг от друга – так боксеров, сошедшихся в клинче, разводят по углам, чтобы отдышались.
Анабель регулярно звонила с докладом, как Игорь с Дариной проводят время у них с Франсуа, чем занимаются, как ведут себя. Звонила она, разумеется, Татьяне, и насколько та редактировала ее отчеты в пересказе мне, я могу только догадываться. Но вскоре даже я понял, что новая обстановка ни взгляд их не освежила, ни манеры не улучшила. Вот знал же я – всегда знал! – что уж мне точно не стоит на постороннюю помощь рассчитывать! С Франсуа Анабель ловко управляется – слова не скажу, даже зависть иногда берет; и других людей под каблук себе загнала – Марину бы ей на годик; и даже ангелов, по близости оказавшихся, в строгости содержит – чего я себе никогда с младшими коллегами не позволял. Но откуда же ей, понятия о детях не имеющей, к Игорю с Дариной ключик подобрать?
Татьяна, естественно, глянула на все это с другой стороны. И опять чуть было речи меня не лишила очередным кульбитом своих размышлений.
– Не думаю, – задумчиво покачала она головой в ответ на мое замечание, что придется, пожалуй, по возвращении Игоря к более жестким мерам прибегнуть. – Справедливо ли требовать от него, чтобы он разобрался в ситуации, прежде чем оценивать ее, и не делать этого самим?
– В чем это мы должны разбираться? – оторопел я.
– Да в том, откуда такая его реакция взялась, – проговорила она, глядя куда-то в сторону. – Я вот все последнее время думаю, думаю… И начинает мне казаться, что во многом действительно наша вина есть, хотя и не в том, о чем он говорит.
Я смотрел на нее, пытаясь поочередно то глоток воздуха в себя втянуть, то хоть одно слово из себя вытолкнуть. Без особого успеха.
– Тебя по спине хлопнуть? – спросила она, не поворачивая головы. – Когда ты кричишь, мне как-то проще. Привычнее. Так что давай, начинай, а я потом объясню, что имею в виду.
– Да уж будь добра! – выдавил я из себя, твердо решив напомнить ей, что если я и высказываю праведное негодование – изредка и сдержанно, то только после того, как она какую-нибудь глупость скажет.
– А перебивать не будешь? – У нее чуть дрогнули губы.
– Расписку писать или слова хватит? – вежливо поинтересовался я. – Мне действительно очень интересно, в чем еще и ты мои роковые ошибки видишь.
– А я не о тебе, я о нас, – уже в открытую усмехнулась она, и я почему-то вспомнил старую человеческую поговорку о том, что волноваться за исход спора нужно, когда оппонент начинает в ответ не сердиться, а улыбаться. – Мы всю жизнь ограждали Игоря от всего, от чего только могли. Разумеется, у нас были для этого все основания. Но ты когда-нибудь задумывался над тем, какое у него понятие о своем месте в мире в результате этого сложилось?
Я снова временно онемел. Это она что, мне психологический мастер-класс решила дать? Мне – специалисту с дипломом и многолетним стажем работы, который ежедневно в причинах и мотивах всевозможных человеческих поступков копается? Мне – единственному, если не считать всяких корыстных манипуляторов, существу, имеющему доступ к мыслям Игоря и столько лет тщательно отслеживавшему каждую из них?
– Я не претендую на твои знания, – произнесла она после короткой паузы, пристально вглядываясь мне в лицо, и я в который уже в жизни раз чертыхнулся про себя – как ей удается мои мысли читать, в то время как я, со всем своим опытом, до сих пор продолжаю биться над загадкой ее рассуждений. – Ни в работе, ни с Игорем. Я не намерена делать никаких обобщающих выводов, я только о нем хочу кое-что сказать. Я никогда не знала, что у него в голове происходит, ты меня тоже в это особо не посвящал. Поэтому, наверно, я каждую крупицу из того, что ты мне рассказывал, по сто раз со всех сторон рассматривала, к каждому его слову совсем иначе прислушивалась, за каждым его жестом пыталась разглядеть, что им движет. Может, давай сравним мой взгляд издалека и твой изнутри?
Я молча кивнул, успев уже к тому времени переставить акценты. Ладно, психологический мастер-класс – но мой. С моим непревзойденным умением слушать. И направлять говорящего умело поставленными вопросами. И делать неопровержимо логичное заключение из его откровений лишь в самом конце сеанса. Сдержанно.
– Смотри, – устроилась она поудобнее на своем стуле в кухне, в которую, как я вдруг осознал, переместились из ее гостиной все наши судьбоносные разговоры, когда мы переехали из ее квартиры в мою. – Во-первых, он ничего не боится, поскольку понятия не имеет – нашими стараниями – что такое настоящая опасность. Во-вторых, с самого рождения мы все окружили его… да нет, укутали просто вниманием, заботой и пониманием – и он, не зная ничего другого, воспринимает их как должное, не понимает, что бывает и иначе.
– Ты считаешь, что ему нужен контрастный душ? – приступил я к мягко наводящим вопросам.
– Я считаю, что он его уже получил, – ответила она. – Довольно поздно и совершенно неожиданно. Ощущение враждебности он испытывал только от наблюдателя, но оно было постоянным и неактивным, и со временем он привык к нему, как к сквозняку из форточки. И теперь, когда он узнал о вас, наблюдатель стал для него визитной карточкой всего вашего сообщества. К которому, между прочим, и ты принадлежишь.
– И это дает ему право и тебе грубить? – сделал я следующий вопрос чуть более наводящим.
– Он уже знает, что я вас тоже давно признала, – вздохнула она. – А значит, с его точки зрения, и все ваши цели и методы. И потом, я же – человек, а с людьми ему никогда особо интересно не было, как ни сложно мне это признавать. И теперь выходит, что к людям он так и не прибился, ваши ему враждебной цивилизацией кажутся, а мы – вообще предателями. И остался он один.
– Игорь, зачем ты это делаешь? – устало спросила она как-то после ужина, прошедшего в наших настойчивых расспросах и его односложных ответах.
– Что именно? – вежливо приподнял он брови.
– Отталкиваешь нас, – озвучила она мысль, которая и у меня не раз уже мелькала.
– Я учусь уважать принцип занятости каждого строго своими делами, – любезно проинформировал он ее. – В надежде, что мои старания приблизят день принятия меня в высокое общество.
Татьяна испуганно зыркнула по сторонам, потом на меня. Я успокаивающе кивнул ей. Игорь презрительно скривил губы, опустив глаза.
– Но ты же ничего о нем не знаешь, – продолжила Татьяна с непонятно из какого источника черпаемым терпением. – Отец мог бы рассказать тебе…
– Не нужно, – живо возразил ей Игорь. – Намного разумнее подождать, пока ему дадут позволение на это.
– На то, чтобы вывести вас из-под удара не так давно, – вспылил я, не сдержавшись, – мне никакого позволения не понадобилось.
– Мне очень жаль, – повернулся он ко мне, чуть склонив голову, – что я доставил вам столько неприятностей. Я просто не знал о своей научной ценности. Но теперь, когда все проблемы, связанные со мной, переданы в другие, более доверенные руки, ты можешь спокойно вернуться к своим основным обязанностям.
– Да что же ты говоришь? – В голосе Татьяны послышались слезы.
Я дернулся в сторону Игоря, и в его глазах мелькнуло первое за все это время чувство – радостного ожидания. Придушить я его, конечно, придушу, но Татьяна же между нами втиснется! От охраняемого человека руки у меня сами собой отдернутся, а вот у него от меня – это большой вопрос. Судя по колючей волне, даже через блок пробившейся. Не хватало еще, чтобы меня собственный сын в нокаут послал!
Глава 15.3
– Ты же вообще ничего не знаешь! – взяла тем временем себя в руки Татьяна. – Только наблюдатели появились, твой отец им прямо в лицо заявил, что в отношении тебя ни один шаг без его ведома предпринят не будет. Сколько он просил, чтобы ему позволили все тебе рассказать!
– И как я заметил, – саркастически вставил Игорь, – все его слова нашли глубокий отклик.
– Правильно, не нашли, – кивнула Татьяна. – И за это ты на него вину возлагать будешь? За то, что он столько лет умудрялся как-то обходить все эти запреты? За то, что он учил тебя, отвечал на твои вопросы, пытался хоть как-то объяснить тебе, что происходит – мысленно, втайне от всех, даже от меня? За то, что, когда вы крик на весь свет подняли, вообразив себе Бог знает что по десятку подслушанных слов, он все бросил, чтобы погасить этот взрыв? Даже ценой своего невозвращения к нам?
– Я уже сказал, – произнес Игорь сквозь зубы, – что глубоко сожалею о неумышленном раскрытии великой государственной тайны. Табличек, извините, не повесили «Посторонним вход воспрещен».
– Посторонним? – вскипел я, когда Татьяна мучительно сморщилась. – А ты можешь себе представить, что было бы, если бы ты раньше об этом узнал, если у тебя сейчас ума не хватает все спокойно выяснить и трезво взвесить?
– Не могу! – отрезал он. – Отталкиваться не от чего. Не случилось с откровенностью встречаться, все больше вранье попадалось. Но еще раз торжественно обещаю больше не быть источником ваших неприятностей.
– В жизни можно быть источником разных неприятностей, – устало бросила Татьяна. – До сих пор ты для нас никогда таким не был. Гордости – да, радости тоже, даже волнений, но не обиды и равнодушия. Моя жизнь вообще по-настоящему началась, когда в ней твой отец появился, а потом и ты – я впервые почувствовала, что где-то кому-то нужна.
– Мне трудно разделить твои чувства, – снова похолодел его голос. – Если я не ошибаюсь, вопрос о моей нужности все еще решается.
– Где? – прищурилась Татьяна. – Там, где тебя никто не знает? Тебя больше волнует их отношение, чем наше? Здесь ты нужен всем – и нам, и Дарине, и ее родителям. Так же, как и она нам всем нужна. Мы все здесь друг другу нужны! Особенно в такое время.
– Вот это точно, – кивнул он, чуть искривив губы в пренебрежительной усмешке. – Сейчас почему-то все друг другу нужны стали. Раньше, правда, один Дарин вид вам неприятен был, и каждое слово Марины с Максом вам поперек горла становилось, даже с Тошей вы не прочь были пнуть друга при любой возможности. Хотя я, конечно, понимаю, – перевел он взгляд на меня. – Если вы всю свою бесконечную жизнь живете, как все небесные тела – каждый на своей орбите, с которой сходите лишь во время вселенской катастрофы – то вам и на земле трудно от этих привычек отучиться.
– Небесные тела, говоришь? – усмехнулся я против воли. – Ну, тебе, конечно, виднее. Я в том космосе редко бываю, так что спорить с тобой не стану. А вот на земле, на которой я в полной памяти примерно столько же, сколько и ты, нахожусь, я одно очень твердо понял – нужно уметь отличать слова от дел. Благодаря твоей матери понял – это она меня с очень разными людьми познакомила, и наши не менее разные ангелы вокруг нее и ее друзей собрались. Притянулись к ним, если следовать твоему сравнению.
Игорь опустил глаза, и у меня затеплилась надежда.
– С некоторыми из них, – продолжил я настойчивее, – я с первого дня душа в душу ужился. С другими всю свою жизнь здесь ругался, ругаюсь и буду ругаться. Но отлично знаю – и отнюдь не умозрительно, в отличие от тебя – что каждого из них из любой пропасти вытащу, если они туда свалятся. Так же, как и они меня. Без дифирамбов и расшаркиваний. А потом опять можно ругаться. И тебе желаю, чтобы тебе очень крупно в жизни повезло – чтобы рядом с тобой в ней были те, кто не хвалить тебя будет, а абсолютно все в ней с тобой делить. А до тех пор попридержи-ка ты язык о том, чего на себе еще не испытал. Я ясно сказал?
– Вполне, – поднял он на меня все также непроницаемый взгляд, и надежда моя угасла.
Нетрудно догадаться, что делиться такими новостями я ни с кем не рвался. Да мы, собственно, практически ни с кем и не виделись. Игорь с Дариной после нашего возвращения на землю категорически отказались от того, чтобы я за ними даже после школы заезжал – и на дополнительные занятия, и домой потом сами добирались. Тоша с Галей сдвинули рабочий график, чтобы уходить раньше и успевать забирать с занятий Аленку – та по стопам старших пошла и одними обязательными уроками не ограничивалась. Она, правда, все больше то одним, то другим рукоделием прямо в школе занималась. Поэтому я даже по вечерам хоть мельком перестал их встречать.
Не скажу, что меня не беспокоило это дальнейшее отстранение Игоря от нас. Не говоря уже о его еще большем сближении с Дариной. Пользуясь его терминологией, раньше сила нашего с Татьяной притяжения хоть как-то уравновешивала Даринино и удерживала его на каком-никаком расстоянии от нее. Во избежание того самого космического катаклизма. Не прибавляли мне оптимизма и слова Татьяны о том, что по рассказам Гали Дарина дома тоже в оппозицию ко всем стала. Не такую, правда, резкую и откровенную, как Игорь – притворства в ней всегда на троих хватало – но при отсутствии всех сдерживающих факторов эти два метеорита грозили стать совсем неуправляемыми. И разнести друг друга к чертовой матери.
У Тоши мне тоже толком ничего не удалось узнать. Когда мы у Светы на дне рождения, наконец, все собрались. Только я отвел его в сторону, чтобы выяснить, с какой это стати Дарина опять в Игоря мертвой хваткой вцепилась, как к нам тут же подкатился Максим. С тем же вопросом, как оказалось. Тоша вдруг как с цепи сорвался, зашипев, что никто бы ни в кого не вцеплялся, если бы у некоторых мозгов хватило не болтать, о чем попало и где попало. Максим вызверился в ответ, что одно дело – услышать что-то, и совсем другое – далеко идущие выводы из услышанного делать. Чем как раз Игорь и занимается, и Дарину против всех настраивает. Тут уж и я не сдержался, напомнив им, кто именно подал детям пример тайного сговора за спиной других.
Говорили мы недолго, но вдохновенно. Конец их бесплодным пререканиям положил опять-таки я – как только заметил, что за нашей оживленной беседой Игорь наблюдает. Пристально и с крайне неприятной усмешкой. А Даринины безмозглые покровители усмотрели в этом окончательное доказательство того, что именно он их противостоянием с нами дирижирует.
Больше я с ними не разговаривал. Ни с кем. Даже с Игорем. Татьяна мне все уши прожужжала, что сейчас главное – не спровоцировать Игоря с Дариной, чтобы они из чувства противоречия во все тяжкие не кинулись. Что им просто нужно время, чтобы свыкнуться со своим новым положением. Что поездка к Анабель поможет им вырваться из привычной обстановки, свежим взглядом на все случившееся посмотреть, новые горизонты увидеть.
Не скажу, что меня порадовала ее твердая убежденность в том, что Анабель опять окажется панацеей от всех наших бед, но некоторую логику в ее словах мне пришлось признать. Я и сам из своего профессионального опыта – в смысле, земного – прекрасно знал, что когда дети замыкаются в себе и отгораживаются от всего окружающего мира, вывести их из такого отшельничества может только посторонний. Они скорее ему откроются, чем любому из близких, которые все их слабые места знают, и критикуют постоянно, и новые подходы к ним редко ищут, и еще реже выслушивают. Но молчать, видя, как все более ожесточается Игорь, как во все более тугую пружину сжимается Татьяна, было совсем непросто.
Одним словом, хотя какие-то полгода назад я бы ни за что в такое не поверил, отъезд Игоря на все лето вызвал во мне почти облегчение. Я просто кожей чувствовал, что нам хоть на какое-то время нужно дистанцироваться друг от друга – так боксеров, сошедшихся в клинче, разводят по углам, чтобы отдышались.
Анабель регулярно звонила с докладом, как Игорь с Дариной проводят время у них с Франсуа, чем занимаются, как ведут себя. Звонила она, разумеется, Татьяне, и насколько та редактировала ее отчеты в пересказе мне, я могу только догадываться. Но вскоре даже я понял, что новая обстановка ни взгляд их не освежила, ни манеры не улучшила. Вот знал же я – всегда знал! – что уж мне точно не стоит на постороннюю помощь рассчитывать! С Франсуа Анабель ловко управляется – слова не скажу, даже зависть иногда берет; и других людей под каблук себе загнала – Марину бы ей на годик; и даже ангелов, по близости оказавшихся, в строгости содержит – чего я себе никогда с младшими коллегами не позволял. Но откуда же ей, понятия о детях не имеющей, к Игорю с Дариной ключик подобрать?
Татьяна, естественно, глянула на все это с другой стороны. И опять чуть было речи меня не лишила очередным кульбитом своих размышлений.
– Не думаю, – задумчиво покачала она головой в ответ на мое замечание, что придется, пожалуй, по возвращении Игоря к более жестким мерам прибегнуть. – Справедливо ли требовать от него, чтобы он разобрался в ситуации, прежде чем оценивать ее, и не делать этого самим?
– В чем это мы должны разбираться? – оторопел я.
– Да в том, откуда такая его реакция взялась, – проговорила она, глядя куда-то в сторону. – Я вот все последнее время думаю, думаю… И начинает мне казаться, что во многом действительно наша вина есть, хотя и не в том, о чем он говорит.
Я смотрел на нее, пытаясь поочередно то глоток воздуха в себя втянуть, то хоть одно слово из себя вытолкнуть. Без особого успеха.
– Тебя по спине хлопнуть? – спросила она, не поворачивая головы. – Когда ты кричишь, мне как-то проще. Привычнее. Так что давай, начинай, а я потом объясню, что имею в виду.
– Да уж будь добра! – выдавил я из себя, твердо решив напомнить ей, что если я и высказываю праведное негодование – изредка и сдержанно, то только после того, как она какую-нибудь глупость скажет.
– А перебивать не будешь? – У нее чуть дрогнули губы.
– Расписку писать или слова хватит? – вежливо поинтересовался я. – Мне действительно очень интересно, в чем еще и ты мои роковые ошибки видишь.
– А я не о тебе, я о нас, – уже в открытую усмехнулась она, и я почему-то вспомнил старую человеческую поговорку о том, что волноваться за исход спора нужно, когда оппонент начинает в ответ не сердиться, а улыбаться. – Мы всю жизнь ограждали Игоря от всего, от чего только могли. Разумеется, у нас были для этого все основания. Но ты когда-нибудь задумывался над тем, какое у него понятие о своем месте в мире в результате этого сложилось?
Я снова временно онемел. Это она что, мне психологический мастер-класс решила дать? Мне – специалисту с дипломом и многолетним стажем работы, который ежедневно в причинах и мотивах всевозможных человеческих поступков копается? Мне – единственному, если не считать всяких корыстных манипуляторов, существу, имеющему доступ к мыслям Игоря и столько лет тщательно отслеживавшему каждую из них?
Глава 15.4
– Я не претендую на твои знания, – произнесла она после короткой паузы, пристально вглядываясь мне в лицо, и я в который уже в жизни раз чертыхнулся про себя – как ей удается мои мысли читать, в то время как я, со всем своим опытом, до сих пор продолжаю биться над загадкой ее рассуждений. – Ни в работе, ни с Игорем. Я не намерена делать никаких обобщающих выводов, я только о нем хочу кое-что сказать. Я никогда не знала, что у него в голове происходит, ты меня тоже в это особо не посвящал. Поэтому, наверно, я каждую крупицу из того, что ты мне рассказывал, по сто раз со всех сторон рассматривала, к каждому его слову совсем иначе прислушивалась, за каждым его жестом пыталась разглядеть, что им движет. Может, давай сравним мой взгляд издалека и твой изнутри?
Я молча кивнул, успев уже к тому времени переставить акценты. Ладно, психологический мастер-класс – но мой. С моим непревзойденным умением слушать. И направлять говорящего умело поставленными вопросами. И делать неопровержимо логичное заключение из его откровений лишь в самом конце сеанса. Сдержанно.
– Смотри, – устроилась она поудобнее на своем стуле в кухне, в которую, как я вдруг осознал, переместились из ее гостиной все наши судьбоносные разговоры, когда мы переехали из ее квартиры в мою. – Во-первых, он ничего не боится, поскольку понятия не имеет – нашими стараниями – что такое настоящая опасность. Во-вторых, с самого рождения мы все окружили его… да нет, укутали просто вниманием, заботой и пониманием – и он, не зная ничего другого, воспринимает их как должное, не понимает, что бывает и иначе.
– Ты считаешь, что ему нужен контрастный душ? – приступил я к мягко наводящим вопросам.
– Я считаю, что он его уже получил, – ответила она. – Довольно поздно и совершенно неожиданно. Ощущение враждебности он испытывал только от наблюдателя, но оно было постоянным и неактивным, и со временем он привык к нему, как к сквозняку из форточки. И теперь, когда он узнал о вас, наблюдатель стал для него визитной карточкой всего вашего сообщества. К которому, между прочим, и ты принадлежишь.
– И это дает ему право и тебе грубить? – сделал я следующий вопрос чуть более наводящим.
– Он уже знает, что я вас тоже давно признала, – вздохнула она. – А значит, с его точки зрения, и все ваши цели и методы. И потом, я же – человек, а с людьми ему никогда особо интересно не было, как ни сложно мне это признавать. И теперь выходит, что к людям он так и не прибился, ваши ему враждебной цивилизацией кажутся, а мы – вообще предателями. И остался он один.
