Итак, пойдут трое: мужчина и две женщины. Одна, как служанка, по деревне пошастает, пока хозяева – муж с женой, будут служителю церкви мозги выносить. Проведать старого кюре в Витри заехали, а тут такое несчастье.
Интересно, если Нюрку отыщут, как они ее скрутить собираются? Времени всего ничего! Не успеют до закрытия портала, девчонку стеречь полгода будут? О-хо-хо, грехи наши тяжкие!..
Н-да, давненько я такого не слышал! Не то, что от Николаши, а, вообще, по жизни! Некоторые пассажи и фиоритуры кажутся исключительно авторскими и довольно-таки свежими! Пробрало его, однако!
Судя по фото, сестра кюре из Витри выглядела горбоносой худощавой дылдой, напрочь непохожей на рясоносного брата. Черноволосая - надо лбом зализанные, едва три волосинки, почти на голову выше кюре – это еще с учетом того, что означенная девица довольно крепко сутулилась.
Графиня же, правда, запечатленная только со спины – видимо, по-другому не удалось, оказалась пухленькой, но стройной, по тому времени, надо полагать – самое то, с пышными каштановыми волосами и, добрых на два-три пальца, ниже торчащего рядом по стойке смирно служителя культа.
Как ни крути, эти женщины никак не могут сойти одна за другую, ни при каком раскладе. Прям, как нарочно их подбирали.
Облегчив душу, уже без применения ненормативной лексики, Николаша в сердцах рявкнул, чтоб о попаданке он больше не слышал, посулив Катьке Полонской строгий выговор за повышенное внимание к дюманским выдумкам. И мне, заодно, если я в дальнейшем на этот счет ей потакать стану. Пришлось взять под козырек.
Катьке напишу, что присланные ею сведения ПОКА не подтвердились и ненавязчиво посоветую не уделять им в донесениях столь пристального внимания. Авось, поймет, что к чему – вроде как, не совсем уж круглая дура. Глядишь, между делом, и пришлет что-нибудь стоящее.
Есть в Нюркиной истории что-то, определенно, есть. Вся моя чуйка о том сигналит. Просто нам ПОКА не везет.
Глава 11. Double facepalm/
Лето зависало над мегаполисом удушающей ватой, норовя свести с ума утомленных небывалой жарой горожан. Фрилансерам, художникам и прочим занятым на дому специалистам, считай, повезло. Остальные несчастливцы добирались на работу рано утром и возвращались домой лишь поздно вечером, в меру сил переживая гнетуще безветренную ночь. Осознание, что ты не одинок в своих страданиях, не помогало - терпеть прессинг распоясавшейся погоды не было никаких сил.
Казалось, что климат взбесился – на днях был отмечен новый абсолютный максимум температуры воздуха. Африканская жара отуманивала мозги, будто вскрывая череп, обнажая мозг и узлы нервов, шипящих, как провода ночных фонарей. Беспорядочная полудрема прерывистого ночного отдыха стирала грань между явью и сном, угнетая исстрадавшуюся по прохладе душу и утомляя больше, чем атонический дневной труд, когда необходимость сделать даже пару шагов в царстве свирепой солнечной тирании вызывает тяжкий вздох невинно приговоренного к каторжным работам.
В выходные раскаленный город пустел, как в фильмах про Апокалипсис. Эпизодично пробирающийся по мостовой общественный транспорт картину конца Света не нарушал.
Ночью, впервые за несколько недель, наконец, прошел дождь, оживив пожухлую от зноя зелень, и оставив наутро запах ушедшего ливня, маленькие лужи, похожие на слезы, и разноцветную улыбку цветной чересполосицы, которую в детстве рисовал, наверное, каждый – кто как умел.
Мамы и бабушки малолетних пейзажистов умудрялись сохранить эти творения, где цвет власти, чемпионства и страсти перетекал, гармонично или не очень, из красного в оранжевый – цвет оптимизма. Следующий по порядку желтый – солнечное тепло, радость и счастье, в свою очередь дополнялся зеленым – цветом процветания, жизненной силы, спокойствия и доверия. Предпоследний голубой – цвет неба и моря, подкрепленный созвучным фиолетовым, наводящим на мысли о могуществе и влиянии, непременно вызывал в памяти незамысловатую школярскую запоминалку, и взглянувший на небесный семицвет будто получал привет из детства.
Радуга – это красиво. Двойная радуга впечатляет вдвойне, и «каждый охотник желает знать, где сидит фазан». А мне б еще желательно узнать, где предположительно может сидеть-посиживать, мотая срок в прошлом, одна малахольная курочка.
Катька – молоток: усекла, каким макаром донесения составлять. Сперва развела заведомую лабуду о перспективном знакомстве с местным антикваром, а в конце, через слово, между делом, и пересказала, как Нюрку за мордобой в монастырских стенах на улицу наладили, в чем была.
Харассмент – штука тонкая и обоюдоострая, никто так не осудит женщину, как другие тетки.
А если рукоположенный прилипала - собственный племяш? Значит, могла патронесса кинуть дезу, что Анны де Бейль в монастыре никогда не имелось, определенно, могла.
А Николаша чем, вообще, думал?
Погнать крутого молодца дворянского разлива наводить справки о монастырской девице – все одно, что заслать в сибирскую глубинку нег… тьфу ты, афроамериканца, пускай, и знакомого с местным говором чище профессионального лингвиста со стажем. А, вот, с корейцем, глядишь бы, проскочило: за бурята могли принять.
Чего б не отрядить в Лилль кого постарше, понеказистей, одетого попроще? Дорога, может, и не из легких окажется, зато тамплемаркам дурного не померещится. Глядь, отнекиваться не стали б.
Надо было мне за тем выходом проследить. Умная мысля приходит опосля!
Другой вопрос, что б еще измыслить? Тут крепко поварить котелком надо. Гауляйтер, как пить дать, копытом бить станет, если дознается, что я вопреки его запрету розыски по-новой учинил. Так ведь, Тамплемар, если он, конечно, имел место – было самое то для перехвата, пока беглянка больших дров не наломала.
И понесло же охламонку непутевую в дебри Времени!
Сколько же девок по молодости себе черте что насочиняют, навлюбляются во всяких разных там деятелей, так ничего, подручный мужской материал пригождается еще как. Особливо тем, кто вести себя умеет.
Вон, как та парочка!
Что ухажер там ей втюхивает?
Похоже, вирши пользует.
Приемчик неплох. Вполне себе успешный.
«Повыше голову, подруга!
Взгляни на небосвод и солнце!
Зачем, потупя взгляд, идёшь,
И под ногами лужи ищешь?
Там дождь вовсю размазал грязь,
Вверху же чисто и прекрасно!
Не долетают до небес
И грязь, и смрад цивилизаций».
Потупя взгляд?
В школе по русскому трояк имел?
Хотя, смрад цивилизаций – это сильно!
Но, в принципе, согласен: никогда не увидит радугу тот, кто всё время смотрит вниз.
Барышня подрастет – поймет!
А может, и нет.
Ухажер стихами осыпает, как лепестками цветов, а она не отрывает взгляд от луж под ногами.
О-хо-хо, зато не то, что к графу, вообще, никуда ни зачем не намылится! Из девок в тетки на раз попадет, а там и до бабки рукой подать. Поневоле такую, как Нюрка, заценишь! Сильна, девка, ничего не скажешь. Правда ей, определенно, свезло, что под рукой Дидье оказался. Романной сестрице кюре могло куда круче прилететь - здесь только дай волю фантазии, а оба Сан Саныча о том помалкивают, будто интригуя читателя. Было влом продумывать, как клейменая из петли выбралась и до леди Кларик докатилась? Зато дюманы версии сочиняют, одна другой хлеще.
Прорвется ли пропаданка в аглицкие аристократки у Павловны? По идее, должна бы…
Почему не получил груз?
Упаковано плохо?
Ему видней, перепакуйте!..
Что значит, дурака валяет?
Делайте, как он говорит!
Проверю!
Ёк макарёк!
Придется на склад тащиться, не позорить же растяп перед начальством?
Хорошо, если успеется до появления Николаши. Если сыночка по злопамятству позже накапает, после драки кулаками уже не так помашешь.
Заново упакованный груз выглядел солидно и был ощутимо весомым.
Не надо, я сам!..
Может, еще в костюмерной?..
Да куда все подевались?..
Заскочил в крайнюю кабинку: на столе – сумка, под стулом – босоножки, у настольной лампы костюмерша, сокрушенно качая головой, разглядывает брызги грязи на женском платье:
- Носятся в машинах после дождя, как оглашенные. Как теперь девочка домой пойдет? Замою пока, а потом она постирает.
- Андревна, Антон где?
- Ушел Антоша уже, Пал Палыч.
- Давно?
- Минут десять.
Уже в Релокационной!
Уходя, мазнул взглядом по табличке на двери: Островская Х.А.
С третьего курса?
Считай, уже с четвертого.
Начальство обнаружилось у двери в Релокационный отсек, распекая собеседника во всю ивановскую.
Кладовщики огребают, или еще кто порцию горячих с утра пораньше получает?
Умеет Николаша подчиненным желтую жизнь устроить. Ничего не скажешь, МОГЁТ!
Приподнял ящик с грузом чуть выше, чтобы начальство узрело. Шеф дернул головой, угрожающе посулил еще вернуться к разговору, но разнос прекратил.
Стоит дождаться ухода курьера, а после направить начальничьи мозги на что еще. Глядишь, о провинившихся и запамятует.
Антон улыбнулся навстречу:
- Давайте девушку вперед пропустим, запарилась уже.
Девица, что на днях видел у конников, задумчиво подпирала стену. Обретавшийся неподалеку молодой инструктор тактично не мешал студентке готовиться к «выходу». Куратор в рубашке с коротким рукавом и легких брюках сочувственно поглядывал на пару, одетую по-зимнему.
Шеф с предложенным порядком отбытия согласился, наставник пожелал: «Ни пуха, ни пера».
Девушка отозвалась: «Au diable!» (К черту!)
Инструктор с улыбкой кивнул, стесняясь послать препода к черту, и взял подопечную под руку. Начальник СпецОтдела задействовал открытие перехода, и хронавты скрылись в глубине веков. Выждав положенный для следующего отбытия перерыв, ушел со своим грузом и курьер.
Профессор с таким пылом агитирует за претендента, что грех не вмешаться, пока рассмотрение кандидатуры не приняло нежелательный оборот. Парень в посыльные не годится - у Андревны не глаз, а ватерпас!..
Что можно втолковать оппоненту, когда ввиду категорического несогласия он экспрессивно переводит дискуссию в безапелляционный спич?
Кандидат – его личный протеже? А то, с чего б так распетушился?
Николаша помалкивает, привычно следуя методу Екатерины Медичи: в одно ухо выслушай того, кто бочку катит, в другое - на кого возводят поклеп. Или заступника, заодно, и с ним разберешься.
А в личной беседе он соисканта зондировал? Или пока мерекает насчет открытого доступа к телу?
Из небытия нарисовался встрепанный инструктор.
Один.
Без подопечной.
Профессор вытаращил глаза:
- А где Анна?
Парень охнул:
- Не вернулась?
Уяснил ответ по лицам присутствующих и принялся сумбурно описывать происшествие возле моста Маршан.
Поморщившись, начальник СпецОтдела прервал спотыкливо-отрывчатый монолог и поднял руку с интегратором, давая понять, что ждет запись инцидента.
Хронавт спешно тронул пуговицу камзола:
- Последние минут десять, Николай Антонович!
Начальство уставилось в свой интегратор.
Профессор сделал шажок вперед, но благоразумно вернулся на место, осознав, что пока его к просмотру не приглашали.
Это как же, твою мать, извиняюсь, понимать?
ОНО, что ли?
Дождались?
Или этот сюжет – совсем из другой оперы?
Островская – сама по себе, а Нюрка – не пришей кобыле хвост?
Целых две пропаданки?
А не перебор?
Начальство оторвало взгляд от интегратора:
- Сигнал о ее переносе был.
- Вот! – спешно отозвался инструктор. - Думал, включила аварийный возврат, и уже здесь.
- Аварийным - была бы. И куда, по-твоему, она из портала делась?
- Полагаю, в карету вернулась, Николай Антонович.
- Драться пособлять?
- Оставлять в опасности не захотела. И разминулись: она – туда, а я – сюда.
- Мост Маршан – в зоне покрытия.
Парень хлопнул глазами, замялся, переступил с ноги на ногу и осторожно выдавил из себя:
- Могла сателлит экранировать.
- На предмет?
- Чтоб от боя не отвлекать!
Сателлит экранировать?
Что за ересь?
- За отключение прибора – отчисление!
- Так особый случай, Николай Антонович! Должны же понять?
- Вряд ли, она забыла про ваше задание, - подсказал профессор.
- Экранировалась, потому что одной бы я на выставку не позволил – подхватил хронавт.
Начальство хищно вперилось в заступника:
- Знаешь, как изолироваться?
- Нет.
- Но слышал?
- Слухами земля полнится.
- В каком месте?
- Не помню.
- Следует припомнить.
- Наверно, тогда крепко на грудь принял. Не получится.
- Придется!
- Николай Антонович, - рискнул подать голос куратор, - отключить сателлит – проступок, конечно, серьезный. Но надо будет посмотреть по обстоятельствам. Ровно через десять минут Островская нам сама отчитается, что она сделала и зачем.
Отключить сателлит?
Сегодня все с ума посходили?
Ну, стоим – ждем возврата.
Николаша поочередно зырит на обоих защитников.
Меня избегает.
Неудобно за лажу с экранированием?
Прослышал о хронавтовом балабольстве и вылавливает смутьянов?
В других обстоятельствах инструктор ни в жисть бы не сознался, что подобное слыхивал.
Теперь его в покое не оставят. Будут дожимать.
Профессор – тоже жук! Такую липу поддерживать!
Еще б клетку Фарадея помянул.
За корсажем!
И шапочку из фольги!
Восемь минут истекло!
Уже девять!
Десять!
Куратор начал белеть личиком.
Инструктор пока держится.
Лоб вытер.
Но молчит.
Николаша зубами скрипнул.
Просёк, наконец, что студентка может оказаться графушкиной фанаткой?
- Сергей, ставлю возврат на «семнадцать тридцать». Учитывай! Начнет смеркаться, сразу домой. Доложишь, что и как.
- Николай Антонович, у меня же еще масса времени!
- 9 декабря еще несколько минут - и, хоть глаз выколи. В Париже по темноте мотаться - бандюков дразнить и полицию привлекать.
- Ночную стражу, Николай Антонович! За передвижение без света - штраф немалый. А со светом: кто, куда, откуда, зачем!
Инструктор истово закивал головой, принял новые координаты, и вновь отбыл в прошлое.
Это в какой же год-то «выход»?
Шпага - на поясной портупее. Сменить ее на перевязь через плечо догадались только с началом Тридцатилетней войны, но еще лет пять-семь особо упертые таскали клинок, препоясав чресла.
Хотя нет, в середине двадцатых отложные воротники носили. Вместе с широкополыми шляпами – они с ними больше гармонировали. Да и плащи тогда другими были… дублет – с гусиной грудкой, а пансероны вышли из моды где-то в конце двадцатых… нет, пожалуй, ближе к середине… Плундры – определенно, конца десятых годов - для начала двадцатых уже коротковаты… Впрочем, заезжий провинциал может быть одет не по последнему слову парижской моды…
Инцидент случился возле от pont Marchand, он же pont aux Oiseaux - Птичий… построен вместо pont aux Meuniers - Мельничного моста, в шестьсот девятом. Простоял до пожара летом двадцать первого и уже не восстанавливался.
В декабре шестьсот двадцатого нарисуешься в Берри к шапочному разбору – графа окрутили в июне, зато в девятнадцатом - уложишься с запасом.
Восемнадцатый, в принципе, тоже годится, хотя удариться в бега с отсрочкой марьяжных планов на полтора года дерзнешь в совершенно безальтернативном варианте.
А он такой и есть - не каждый год беглянке Париж обламывается.
9 декабря, ни в восемнадцатом, ни в девятнадцатом, ничего выдающегося не происходило.
