- На кровать ляг, Венин, - сказал он как можно нейтральнее, протягивая руку, чтобы помочь встать.
Она с трудом приподнялась и ткнулась ему в руку губами.
Тротт выругался так зло, что она вздрогнула, отстранился. И ждал, пока женщина снимала свое тряпье и забиралась на кровать. Только тогда присел рядом на корточки, прощупал ребра с одной стороны, коснулся распухшего, лилового бока. Венин дернулась и тихо-тихо застонала.
- Потерпи немного, - он аккуратно прошелся по ребрам, стараясь не смотреть на плоскую грудь в синяках. - Тут, похоже, перелома нет, но трещина – точно. Убьют тебя здесь, - Макс зачерпнул из горшочка мазь. Женщина не отреагировала. И правда, к чему сказал? Будто она сама этого не знает.
Смазал ей бок, лицо, поколебавшись, прикоснулся к бедрам. Она не шевелилась – но он все же убрал руку.
- Тебе нужно промыть, - Макс взял ее ладонь, положил на лобок. - Здесь. И обработать внутри. Встань, я сейчас дам тебе чистую ткань. Сделаешь сама, я не буду смотреть, - он поставил на кровать мазь. - Давай, не смотрю я, видишь? Закончишь – скажи мне.
И отвернулся к окну.
За спиной долгое время не слышно было ни шороха. Затем раздался скрип, осторожные шаги, плеск воды – долгий, рваный. Чавканье мази – и поспешные, испуганные движения, сопровождаемые нервным дыханием.
Его почти тошнило от своей «доброты». Помыться дал, синяки смазал. Герой.
- Погано тут у вас, - сказал он с внезапной откровенной тоской, глядя на грязную улицу, по которой двое мужиков тащили третьего, избитого. – Всего день здесь, а уже поперек горла ваша столица. Денег заработаю на дорогу и обратно пойду. Сил нет моих.
Сзади раздался стук. Он обернулся - Венин, как была, голая, стояла перед ним на коленях, схватившись за куртку, и что-то мычала.
- Боги, - выдохнул он, - ты что?
Поднял ее, пачкая мазью куртку. Она хрипела, силилась что-то сказать.
- С-сы сыабооой, - прохрипела, она, наконец. – В-выазьммиии мыения сыебеее…! Т-ты дыо-брыыый!
Гребаный герой! И что теперь делать? Когда непонятно, сколько займет сбор информации здесь, да и потом – куда она сможет дойти с ним, по лесам, чуть ли не два месяца ходу? С ней не уйдешь, если будет погоня или встретится в лесу одна из огромных тварей – а она обязательно встретится.
- Я не могу, - проговорил он с сожалением, глядя в глаза, в которых тухла робкая надежда – как у собаки, которую поманил лаской и захлопнул дверь перед ее носом.
Венин замотала головой, шагнула назад и рухнула на топчан, поджав худые, покрытые синяками ноги к животу. И тоненько, мучительно замычала-заплакала.
- Поспи, - сказал он тихо. – Я заплачу хозяину за твое время. Это все, что я могу сделать, Венин.
Она не ответила, скуля и размазывая по лицу слезы – и Макс малодушно сбежал оттуда, потому что чувствовал себя подонком не меньшим, чем те, что насиловали ее. Милосерднее было бы прирезать ее, чем делать то, что сделал он.
Якоши был на кухне – мешал огромным черпаком в котле что-то, воняющее хмелем и тухлой водой, пробовал, удовлетворенно чмокал губами. Обернулся, ухмыльнулся.
- Потешился, странник? А где девка?
- У меня пока побудет, - буркнул Макс, - одежду мне штопает, пока я по городу пройдусь. Бабье это дело, разрешишь? Отплачу, вечером бесплатно на тебя поработаю.
Хозяин завис, что-то прикидывая, кивнул и отвернулся – снова мешать свое варево.
Дома в столице были построены хаотично – улочки были кривыми, часто заканчивались тупиками. С восходом светила от грязи стали подниматься испарения – однако чем ближе Макс подходил к торжищу, тем больше на улицах становилось народу. Кто тащил воду, кто – перекинутые через плечо связки овощей или голубей. Все чаще попадались маленькие лавочки – мужчины в длинных рубахах, в кожаных шапках-конусах зазывали клиентов, расхваливая товар. Женщин практически видно не было – редко когда за важно выступающим мужчиной семенила, опустив глаза в землю, жена или рабыня. Жены были чуть чище и одежды на них было больше. Тут же, на улицах, продавали мясо - маленькие местные козлики паслись рядом с только что освежеванными тушами, копаясь в кучах зловонного мусора. На окровавленных кусках мяса роились зеленые мухи. Горожане останавливались у лавок, заводили громкие разговоры – но Макс двигался дальше, на базар. Где еще во всех мирах можно узнать больше новостей, как не на базаре?
Впрочем, о предстоящей войне и уходе в благословенную землю говорили все. И горожане вокруг , и наемники вчера в харчевне.
Из обрывков разговоров солдат он понял, что часть из них ждут приказа командиров выдвигаться к лагерю – и от безделия спускают последние деньги на выпивку и девок, потому что император обещал всем золотой за каждый день войны. Наемники были практичнее – собирались поступать на службу к ближайшим от Лакшии тха-норам. И одновременно смелее в мечтах, громко размышляя, сколько золота смогут взять в новой земле, и как распорядятся им.
- Говорят, каждому надел земли будет, - вещал вчера один, - сами баронами станем. И рабов сколько угодно будет. И рабынь.
- Какой из тебя барон? – ржал другой. - Ты свою рожу видел?
- А что? – пьяно веселился третий. - Нас отмыть, причесать, и не хуже тха-норов станем!
Тут на него зашикали – шутки шутками, а за излишне резвый язык и убить могут.
До базара пришлось идти долго – и с каждой минутой становилось все жарче, и все больше людей стремилось в одном с Максом направлении. На одной из главных улиц, где стояли уже богатые дома, и которая упиралась в сверкающие на вершине холма дворец и храм-полумесяц, пришлось прижаться к стене дома, опустить глаза. Вместе с ним жались к стене горожане. Между серыми домами волнами распространялась оглушительная тишина.
По грязи медленно, вгоняя лапы-лезвия в чвакающую кашу, ступал огромный тха-охонг с важным всадником на спине. А за ним вейры на маленьких охонгах, как скот, гнали вперед рабов.
Долго шла мимо богатых домов страшная вереница из грязных, голых и безмолвных людей, мужчин и женщин. Долго грязного телесного цвета змея поднималась в храм, и люди старательно не смотрели в ту сторону. И только она скрылась за воротами – как будто единым порывом выдохнули горожане – и зашевелились, заспешили по своим делам.
Народу на базаре была тьма – такое ощущение, что половина города чем-то торговала, а половина покупала у них. Макс ходил, поглядывая по сторонам, посматривал на товары, слушал разговоры. Купил у разносчика местного пива, остановился у группы жарко обсуждающих что-то горожан.
- Говорю тебе, - с нотками фанатика взвизгивал одышливый, краснолицый толстяк, - сам слышал, своими глазами сегодня видел – пусть вытекут, если не правда! Уже привели в храм корм для богов, будет хранительница капища кровь три ночи пить, вопросы богам задавать. Вечером пойдут жрецы по улицам, сообщат о всеобщей ночной молитве! Вот и получит хранительница ответ, когда и где откроются благословенные врата!
- Так вроде ж получила уже, - неуверенно отвечал его собеседник, такой же толстый и рыхлый. – Отчего войско стали собирать?
- В пророчестве, - с нажимом добавил третий, явно страдающий желудком – таким землистым был цвет его лица, - точность нужна. А как ошибется, прогневит богов и тха-но-арха великого? Нет уж, лучше лишнюю жертву принести.
Макс несколько часов слонялся по рынку – одни и те же разговоры повторялись с завидным постоянством и разной степенью фанатизма и страха. Купил дешевую длинную рубаху за две медные монетки – наподобие той, в которую вчера был одет старик и которую носили большинство жителей города, - и пошел обратно в харчевню.
Там было еще душнее, чем обычно. Опять сидели у очага трое охранников во главе с Кешти, а женщины, стоя на карачках, намывали пол. Хозяин развалился за своим столом, вывалив брюхо, вытянув ноги и поигрывая полой палкой. Наблюдал за работой и раздавал указания.
- Венин, - зарычал он на служанку, что возилась у его ног, - что ты все как муха ленивая сегодня? Ишь, помяли немного, в первый раз, что ли? Шевелись! Еще на кухне ничего не готово!
Женщина согнулась, работая тряпкой быстрее, повернулась – и встретилась безразличным взглядом с Максом. Замешкалась чуть-чуть.
- Вот дрянь, - почти любовно протянул Якоши, и легко ткнул ее палкой в бок. Венин дернулась от боли и снова опустила голову.
«Это тебя не касается».
Макс поморщился, обозвал себя идиотом, выдернул из ножен нож – и подбросил его к потолку. Лезвие вонзилось в древесину в центре хозяйского стола. Якоши тут же подскочил, перехватил палку – поднялся и Кешти от очага.
- Нравится нож? – ровно спросил Тротт. – Отдам почти даром.
Хозяин, недоверчиво щурясь, кивнул Кешти – успокойся, мол, - с трудом вытянул нож из стола, пощупал лезвие.
- Что хочешь за него?
- Женщина мне нужна, - объяснил Макс, глядя, как цокает языком Якоши, проворачивая его оружие. – Отдай мне Венин.
- Ишь какой, - расхохотался хозяин. – Лучшую девку? Венин, - окликнул он зычно, - чем взяла-то? Или умеешь что, чего я не знаю? Один раз поимел и уже навсегда хочет, охо-хо!
Женщина предсказуемо не отреагировала, работая тряпкой между ними.
- Сам сказал, на улицах их много, хозяин, - трудно, ой трудно было добавить в голос почтительности, - а у меня женщины нет. Эта ласковая, молчит, работать умеет - мне много не надо.
- Ножом думаешь откупить? - в глазах Якоши блеснул азарт торговца. – Маловато будет. За нее мне каждую ночь платят.
Тротт пожал плечами, протянул руку.
- Не хочешь и ладно. Отдавай. За такой пять таких девок можно купить. А она слабая совсем – еще пару таких ночей и помрет. Смотри сам, так без всего останешься.
Хозяин еще раз придирчиво осмотрел нож. Отдавать не спешил.
- И откуда такой у нищеты бродяжной? Не жалко? Без ножа у нас не выжить.
- У меня кулаки есть, хозяин, заработаю на новый.
Хозяин думал, морщил лоб, вертел нож.
- А кто ж ее кормить будет, странник? Она у меня не только ублажением занималась. И готовит, и убирает, да и я ее, признать, пользовал, как от себя-то отрывать?
Шел уже откровенный торг, и Тротт расслабился.
- И счас готовить и убирать будет, - сказал он, - только вечерами пусть у меня на чердаке сидит. Не люблю использованное. Бабу себе найдешь, кров со мной разделит, не обеднеешь, а за работу едой оплатишь. Моя станет – не бить, только я ее бить могу. Согласен?
Якоши провел пальцем по острию, хмыкнул одобрительно. Покачал головой.
- Сразу видно, деревенский ты, странник. Дурак. Пожалеешь, надоест – обратно не проси.
- То не твоя печаль, - усмехнулся Тротт. – По рукам?
- По рукам, - рявкнул тот поспешно – и подставил ладони для хлопка. И сунул нож за пояс.
Макс сделал шаг, остановился у рук женщины – та замерла, повернула голову.
- Все слышала? – сказал он. – Моя ты теперь. Дела доделаешь и поднимайся наверх. Если кто обидит – покажешь, убью. Мое никто не должен трогать, понятно?
Не ей сказал – а так, чтобы мужики услышали.
Она снова опустила голову – хозяин позади что-то ехидно ворчал, трое охранников смотрели на Макса как на больного. А две остальные женщины почему-то на Венин с жалостью. Не прекращая натирать пол.
Вечер и начало ночи прошли под смрад алкоголя, крики и ругань наемников – и песни едва приковылявшего сюда вчерашнего деда. Стычки вспыхивали чаще, становились злее – и Максу пришлось всерьез драться рядом с охранниками, усмиряя буйствующую упившуюся солдатню. Слава богам, никто не задел нос – но повозиться, задыхаясь от адреналина и злости, пришлось долго – а потом еще обыскивать бессознательные тела, вытаскивая монеты – оплату за пиво и закусь.
Пьяные тела повалили на задний двор.
- Они привычные, проспятся – в казармы пойдут, - сказал хозяин. Максу было все равно.
Он поднялся к себе, ополоснул лицо водой. Венин спала на полу, и он покачал головой, поднял ее и переложил на топчан. И сам лег рядом, сняв куртку и мгновенно вырубившись.
Под утро он проснулся, задыхаясь от острого плотского нетерпения, сжимая в кулаке чьи-то волосы – сделал несколько толчков вверх, и выгнулся, и застонал, сотрясаясь от удовольствия. Женщина подняла голову от его разгоряченных бедер, поцеловала руку, тихо легла рядом. Макс с трудом восстанавливал дыхание, приходя в себя. Посмотрел на нее – она искательно заглядывала ему в глаза.
Проклятый порченный мир.
- Тебе не нужно платить мне так, Венин, - сказал он хрипло и тихо. - Просто спи. Я тебя не прогоню, не бойся.
«Я просто уйду и оставлю тебя здесь. И ты удавишься от бессилия».
«Разве можно спасти всех женщин этого проклятого города? – снова спросил он себя. - Или этого мира?»
Вдруг безумно захотелось бросить все, уйти наверх, к себе. В свой чистый дом, к своей лаборатории, к своим студентам, у которых самая страшная беда – невозможность сдать физкультуру. К друзьям. К Алексу, спокойному и уравновешенному. К дурному, легкому, как ветер Мартину, от которого никак нельзя огородиться – он все равно придет, нагрубит, посмеется и потянет в реальную жизнь.
Мысли, воспоминания и сны сплетались, ограждая Тротта от окружающей грязи.
«Но ведь можно спасти хотя бы одну, - сказал бы ему фон Съедентент. – Если выбор между «никого» и «хотя бы одну», то почему ты сомневаешься, Малыш?»
Потому что это неразумно и бесполезно. С ней я не смогу уйти. Потому что она погибнет в лесу. И меня погубит.
«Здесь она погибнет точно, - не унимался фантомный фон Съедентент, - а там ты ей дашь шанс. Да и сможешь ли ты жить, зная, что оставил ее в этом дерьме?»
Макс желчно фыркнул – женщина у плеча снова замерла, затем успокоилась, задышала ровнее.
Мартин всегда был прекраснодушным дураком.
А все же жаль, что нельзя прийти в этот мир вчетвером. Здесь не действует стихийная магия Туры, здесь мы – обычные люди. А будь мы в силе… почистили бы его.
Он покачал головой, уже почти заснув.
Ну и кто тут прекраснодушный дурак?
С утра он снова колол дрова, таскал для хозяину воду из колодца – тот собирался опять варить пиво. Затем сел есть. Венин, одетая в купленную им рубаху, с хитро заплетенными волосами, опять драила полы рядом с другими женщинами, и те, не сдержав любопытства, что-то шептали ей, косясь на Макса – она только розовела.
- Ишь, расцвела, - с сожалением сказал Якоши, останавливаясь подле нее. – Волосы заплела, как мужняя. Может, зазря я тебя отдал, а, Венин?
Она сжалась. Макс опустил на стол кружку, поднимаясь из-за стола. Хозяин покосился на него, захохотал.
- А злющий-то чисто самка охонга в период спаривания! Ты, странник, не сжимай зубы-то, выгоню! Думаешь, других охотников на работу не найдется? Купил – твоя. Понимание тоже имею.
- Это хорошо, что имеешь, - сказал Тротт, глядя прямо в заплывшие жиром глаза. – Есть еще дела, хозяин? Если нет, то позволь, в храм схожу.
Женщины испуганно зашушукались, пряча глаза. Венин все так же молча натирала полы.
- Да работайте вы, личинки! – рявкнул Якоши. – Вот что, Торши. На кухне ножи затупились, наточи, как надо. И можешь идти.
Макс снова прошел к базару, поднялся на холм к храму. Купил за медную монетку четырех жертвенных голубей – ими, а также козлятами и прочей живностью активно торговали внизу, у холма. И, склонившись, прополз, как полагалось, под воротами высотой по пояс обычному человеку – чтобы никто не забывал кланяться при входе.
Она с трудом приподнялась и ткнулась ему в руку губами.
Тротт выругался так зло, что она вздрогнула, отстранился. И ждал, пока женщина снимала свое тряпье и забиралась на кровать. Только тогда присел рядом на корточки, прощупал ребра с одной стороны, коснулся распухшего, лилового бока. Венин дернулась и тихо-тихо застонала.
- Потерпи немного, - он аккуратно прошелся по ребрам, стараясь не смотреть на плоскую грудь в синяках. - Тут, похоже, перелома нет, но трещина – точно. Убьют тебя здесь, - Макс зачерпнул из горшочка мазь. Женщина не отреагировала. И правда, к чему сказал? Будто она сама этого не знает.
Смазал ей бок, лицо, поколебавшись, прикоснулся к бедрам. Она не шевелилась – но он все же убрал руку.
- Тебе нужно промыть, - Макс взял ее ладонь, положил на лобок. - Здесь. И обработать внутри. Встань, я сейчас дам тебе чистую ткань. Сделаешь сама, я не буду смотреть, - он поставил на кровать мазь. - Давай, не смотрю я, видишь? Закончишь – скажи мне.
И отвернулся к окну.
За спиной долгое время не слышно было ни шороха. Затем раздался скрип, осторожные шаги, плеск воды – долгий, рваный. Чавканье мази – и поспешные, испуганные движения, сопровождаемые нервным дыханием.
Его почти тошнило от своей «доброты». Помыться дал, синяки смазал. Герой.
- Погано тут у вас, - сказал он с внезапной откровенной тоской, глядя на грязную улицу, по которой двое мужиков тащили третьего, избитого. – Всего день здесь, а уже поперек горла ваша столица. Денег заработаю на дорогу и обратно пойду. Сил нет моих.
Сзади раздался стук. Он обернулся - Венин, как была, голая, стояла перед ним на коленях, схватившись за куртку, и что-то мычала.
- Боги, - выдохнул он, - ты что?
Поднял ее, пачкая мазью куртку. Она хрипела, силилась что-то сказать.
- С-сы сыабооой, - прохрипела, она, наконец. – В-выазьммиии мыения сыебеее…! Т-ты дыо-брыыый!
Гребаный герой! И что теперь делать? Когда непонятно, сколько займет сбор информации здесь, да и потом – куда она сможет дойти с ним, по лесам, чуть ли не два месяца ходу? С ней не уйдешь, если будет погоня или встретится в лесу одна из огромных тварей – а она обязательно встретится.
- Я не могу, - проговорил он с сожалением, глядя в глаза, в которых тухла робкая надежда – как у собаки, которую поманил лаской и захлопнул дверь перед ее носом.
Венин замотала головой, шагнула назад и рухнула на топчан, поджав худые, покрытые синяками ноги к животу. И тоненько, мучительно замычала-заплакала.
- Поспи, - сказал он тихо. – Я заплачу хозяину за твое время. Это все, что я могу сделать, Венин.
Она не ответила, скуля и размазывая по лицу слезы – и Макс малодушно сбежал оттуда, потому что чувствовал себя подонком не меньшим, чем те, что насиловали ее. Милосерднее было бы прирезать ее, чем делать то, что сделал он.
Якоши был на кухне – мешал огромным черпаком в котле что-то, воняющее хмелем и тухлой водой, пробовал, удовлетворенно чмокал губами. Обернулся, ухмыльнулся.
- Потешился, странник? А где девка?
- У меня пока побудет, - буркнул Макс, - одежду мне штопает, пока я по городу пройдусь. Бабье это дело, разрешишь? Отплачу, вечером бесплатно на тебя поработаю.
Хозяин завис, что-то прикидывая, кивнул и отвернулся – снова мешать свое варево.
Дома в столице были построены хаотично – улочки были кривыми, часто заканчивались тупиками. С восходом светила от грязи стали подниматься испарения – однако чем ближе Макс подходил к торжищу, тем больше на улицах становилось народу. Кто тащил воду, кто – перекинутые через плечо связки овощей или голубей. Все чаще попадались маленькие лавочки – мужчины в длинных рубахах, в кожаных шапках-конусах зазывали клиентов, расхваливая товар. Женщин практически видно не было – редко когда за важно выступающим мужчиной семенила, опустив глаза в землю, жена или рабыня. Жены были чуть чище и одежды на них было больше. Тут же, на улицах, продавали мясо - маленькие местные козлики паслись рядом с только что освежеванными тушами, копаясь в кучах зловонного мусора. На окровавленных кусках мяса роились зеленые мухи. Горожане останавливались у лавок, заводили громкие разговоры – но Макс двигался дальше, на базар. Где еще во всех мирах можно узнать больше новостей, как не на базаре?
Впрочем, о предстоящей войне и уходе в благословенную землю говорили все. И горожане вокруг , и наемники вчера в харчевне.
Из обрывков разговоров солдат он понял, что часть из них ждут приказа командиров выдвигаться к лагерю – и от безделия спускают последние деньги на выпивку и девок, потому что император обещал всем золотой за каждый день войны. Наемники были практичнее – собирались поступать на службу к ближайшим от Лакшии тха-норам. И одновременно смелее в мечтах, громко размышляя, сколько золота смогут взять в новой земле, и как распорядятся им.
- Говорят, каждому надел земли будет, - вещал вчера один, - сами баронами станем. И рабов сколько угодно будет. И рабынь.
- Какой из тебя барон? – ржал другой. - Ты свою рожу видел?
- А что? – пьяно веселился третий. - Нас отмыть, причесать, и не хуже тха-норов станем!
Тут на него зашикали – шутки шутками, а за излишне резвый язык и убить могут.
До базара пришлось идти долго – и с каждой минутой становилось все жарче, и все больше людей стремилось в одном с Максом направлении. На одной из главных улиц, где стояли уже богатые дома, и которая упиралась в сверкающие на вершине холма дворец и храм-полумесяц, пришлось прижаться к стене дома, опустить глаза. Вместе с ним жались к стене горожане. Между серыми домами волнами распространялась оглушительная тишина.
По грязи медленно, вгоняя лапы-лезвия в чвакающую кашу, ступал огромный тха-охонг с важным всадником на спине. А за ним вейры на маленьких охонгах, как скот, гнали вперед рабов.
Долго шла мимо богатых домов страшная вереница из грязных, голых и безмолвных людей, мужчин и женщин. Долго грязного телесного цвета змея поднималась в храм, и люди старательно не смотрели в ту сторону. И только она скрылась за воротами – как будто единым порывом выдохнули горожане – и зашевелились, заспешили по своим делам.
Народу на базаре была тьма – такое ощущение, что половина города чем-то торговала, а половина покупала у них. Макс ходил, поглядывая по сторонам, посматривал на товары, слушал разговоры. Купил у разносчика местного пива, остановился у группы жарко обсуждающих что-то горожан.
- Говорю тебе, - с нотками фанатика взвизгивал одышливый, краснолицый толстяк, - сам слышал, своими глазами сегодня видел – пусть вытекут, если не правда! Уже привели в храм корм для богов, будет хранительница капища кровь три ночи пить, вопросы богам задавать. Вечером пойдут жрецы по улицам, сообщат о всеобщей ночной молитве! Вот и получит хранительница ответ, когда и где откроются благословенные врата!
- Так вроде ж получила уже, - неуверенно отвечал его собеседник, такой же толстый и рыхлый. – Отчего войско стали собирать?
- В пророчестве, - с нажимом добавил третий, явно страдающий желудком – таким землистым был цвет его лица, - точность нужна. А как ошибется, прогневит богов и тха-но-арха великого? Нет уж, лучше лишнюю жертву принести.
Макс несколько часов слонялся по рынку – одни и те же разговоры повторялись с завидным постоянством и разной степенью фанатизма и страха. Купил дешевую длинную рубаху за две медные монетки – наподобие той, в которую вчера был одет старик и которую носили большинство жителей города, - и пошел обратно в харчевню.
Там было еще душнее, чем обычно. Опять сидели у очага трое охранников во главе с Кешти, а женщины, стоя на карачках, намывали пол. Хозяин развалился за своим столом, вывалив брюхо, вытянув ноги и поигрывая полой палкой. Наблюдал за работой и раздавал указания.
- Венин, - зарычал он на служанку, что возилась у его ног, - что ты все как муха ленивая сегодня? Ишь, помяли немного, в первый раз, что ли? Шевелись! Еще на кухне ничего не готово!
Женщина согнулась, работая тряпкой быстрее, повернулась – и встретилась безразличным взглядом с Максом. Замешкалась чуть-чуть.
- Вот дрянь, - почти любовно протянул Якоши, и легко ткнул ее палкой в бок. Венин дернулась от боли и снова опустила голову.
«Это тебя не касается».
Макс поморщился, обозвал себя идиотом, выдернул из ножен нож – и подбросил его к потолку. Лезвие вонзилось в древесину в центре хозяйского стола. Якоши тут же подскочил, перехватил палку – поднялся и Кешти от очага.
- Нравится нож? – ровно спросил Тротт. – Отдам почти даром.
Хозяин, недоверчиво щурясь, кивнул Кешти – успокойся, мол, - с трудом вытянул нож из стола, пощупал лезвие.
- Что хочешь за него?
- Женщина мне нужна, - объяснил Макс, глядя, как цокает языком Якоши, проворачивая его оружие. – Отдай мне Венин.
- Ишь какой, - расхохотался хозяин. – Лучшую девку? Венин, - окликнул он зычно, - чем взяла-то? Или умеешь что, чего я не знаю? Один раз поимел и уже навсегда хочет, охо-хо!
Женщина предсказуемо не отреагировала, работая тряпкой между ними.
- Сам сказал, на улицах их много, хозяин, - трудно, ой трудно было добавить в голос почтительности, - а у меня женщины нет. Эта ласковая, молчит, работать умеет - мне много не надо.
- Ножом думаешь откупить? - в глазах Якоши блеснул азарт торговца. – Маловато будет. За нее мне каждую ночь платят.
Тротт пожал плечами, протянул руку.
- Не хочешь и ладно. Отдавай. За такой пять таких девок можно купить. А она слабая совсем – еще пару таких ночей и помрет. Смотри сам, так без всего останешься.
Хозяин еще раз придирчиво осмотрел нож. Отдавать не спешил.
- И откуда такой у нищеты бродяжной? Не жалко? Без ножа у нас не выжить.
- У меня кулаки есть, хозяин, заработаю на новый.
Хозяин думал, морщил лоб, вертел нож.
- А кто ж ее кормить будет, странник? Она у меня не только ублажением занималась. И готовит, и убирает, да и я ее, признать, пользовал, как от себя-то отрывать?
Шел уже откровенный торг, и Тротт расслабился.
- И счас готовить и убирать будет, - сказал он, - только вечерами пусть у меня на чердаке сидит. Не люблю использованное. Бабу себе найдешь, кров со мной разделит, не обеднеешь, а за работу едой оплатишь. Моя станет – не бить, только я ее бить могу. Согласен?
Якоши провел пальцем по острию, хмыкнул одобрительно. Покачал головой.
- Сразу видно, деревенский ты, странник. Дурак. Пожалеешь, надоест – обратно не проси.
- То не твоя печаль, - усмехнулся Тротт. – По рукам?
- По рукам, - рявкнул тот поспешно – и подставил ладони для хлопка. И сунул нож за пояс.
Макс сделал шаг, остановился у рук женщины – та замерла, повернула голову.
- Все слышала? – сказал он. – Моя ты теперь. Дела доделаешь и поднимайся наверх. Если кто обидит – покажешь, убью. Мое никто не должен трогать, понятно?
Не ей сказал – а так, чтобы мужики услышали.
Она снова опустила голову – хозяин позади что-то ехидно ворчал, трое охранников смотрели на Макса как на больного. А две остальные женщины почему-то на Венин с жалостью. Не прекращая натирать пол.
Вечер и начало ночи прошли под смрад алкоголя, крики и ругань наемников – и песни едва приковылявшего сюда вчерашнего деда. Стычки вспыхивали чаще, становились злее – и Максу пришлось всерьез драться рядом с охранниками, усмиряя буйствующую упившуюся солдатню. Слава богам, никто не задел нос – но повозиться, задыхаясь от адреналина и злости, пришлось долго – а потом еще обыскивать бессознательные тела, вытаскивая монеты – оплату за пиво и закусь.
Пьяные тела повалили на задний двор.
- Они привычные, проспятся – в казармы пойдут, - сказал хозяин. Максу было все равно.
Он поднялся к себе, ополоснул лицо водой. Венин спала на полу, и он покачал головой, поднял ее и переложил на топчан. И сам лег рядом, сняв куртку и мгновенно вырубившись.
Под утро он проснулся, задыхаясь от острого плотского нетерпения, сжимая в кулаке чьи-то волосы – сделал несколько толчков вверх, и выгнулся, и застонал, сотрясаясь от удовольствия. Женщина подняла голову от его разгоряченных бедер, поцеловала руку, тихо легла рядом. Макс с трудом восстанавливал дыхание, приходя в себя. Посмотрел на нее – она искательно заглядывала ему в глаза.
Проклятый порченный мир.
- Тебе не нужно платить мне так, Венин, - сказал он хрипло и тихо. - Просто спи. Я тебя не прогоню, не бойся.
«Я просто уйду и оставлю тебя здесь. И ты удавишься от бессилия».
«Разве можно спасти всех женщин этого проклятого города? – снова спросил он себя. - Или этого мира?»
Вдруг безумно захотелось бросить все, уйти наверх, к себе. В свой чистый дом, к своей лаборатории, к своим студентам, у которых самая страшная беда – невозможность сдать физкультуру. К друзьям. К Алексу, спокойному и уравновешенному. К дурному, легкому, как ветер Мартину, от которого никак нельзя огородиться – он все равно придет, нагрубит, посмеется и потянет в реальную жизнь.
Мысли, воспоминания и сны сплетались, ограждая Тротта от окружающей грязи.
«Но ведь можно спасти хотя бы одну, - сказал бы ему фон Съедентент. – Если выбор между «никого» и «хотя бы одну», то почему ты сомневаешься, Малыш?»
Потому что это неразумно и бесполезно. С ней я не смогу уйти. Потому что она погибнет в лесу. И меня погубит.
«Здесь она погибнет точно, - не унимался фантомный фон Съедентент, - а там ты ей дашь шанс. Да и сможешь ли ты жить, зная, что оставил ее в этом дерьме?»
Макс желчно фыркнул – женщина у плеча снова замерла, затем успокоилась, задышала ровнее.
Мартин всегда был прекраснодушным дураком.
А все же жаль, что нельзя прийти в этот мир вчетвером. Здесь не действует стихийная магия Туры, здесь мы – обычные люди. А будь мы в силе… почистили бы его.
Он покачал головой, уже почти заснув.
Ну и кто тут прекраснодушный дурак?
С утра он снова колол дрова, таскал для хозяину воду из колодца – тот собирался опять варить пиво. Затем сел есть. Венин, одетая в купленную им рубаху, с хитро заплетенными волосами, опять драила полы рядом с другими женщинами, и те, не сдержав любопытства, что-то шептали ей, косясь на Макса – она только розовела.
- Ишь, расцвела, - с сожалением сказал Якоши, останавливаясь подле нее. – Волосы заплела, как мужняя. Может, зазря я тебя отдал, а, Венин?
Она сжалась. Макс опустил на стол кружку, поднимаясь из-за стола. Хозяин покосился на него, захохотал.
- А злющий-то чисто самка охонга в период спаривания! Ты, странник, не сжимай зубы-то, выгоню! Думаешь, других охотников на работу не найдется? Купил – твоя. Понимание тоже имею.
- Это хорошо, что имеешь, - сказал Тротт, глядя прямо в заплывшие жиром глаза. – Есть еще дела, хозяин? Если нет, то позволь, в храм схожу.
Женщины испуганно зашушукались, пряча глаза. Венин все так же молча натирала полы.
- Да работайте вы, личинки! – рявкнул Якоши. – Вот что, Торши. На кухне ножи затупились, наточи, как надо. И можешь идти.
Макс снова прошел к базару, поднялся на холм к храму. Купил за медную монетку четырех жертвенных голубей – ими, а также козлятами и прочей живностью активно торговали внизу, у холма. И, склонившись, прополз, как полагалось, под воротами высотой по пояс обычному человеку – чтобы никто не забывал кланяться при входе.
