Цветы нежные, словно бело-розовые оборочки, украшавшие тонкие ветки.
Очаровывающее свежее совершенство, которое скоро начнет облетать снежно-лепестковыми хлопьями. По-своему красивое, но печальное ранее увядание.
Почти такое же печальное, как утрата ценного чувства, которое зарождается, радует, вдохновляет, а потом исчезает, по причинам или без. Как любовь, которая сначала расцветает, а потом почему-то вянет, превращаясь в тягостную жалость и чувство долга.
Сидеть в ванной дольше просто бессмысленно. Похоже на детскую попытку «сделать темно», закрыв глаза.
Вера нанесла на руки крем и вышла. Растирая приятно пахнущую косметическую субстанцию, направилась на кухню. В квартире тихо, свет горел только к прихожей. Возможное местоположение Стаса определилось мельканием света от телевизионного экрана в спальне.
Весь день они с мужем общались спокойно, но отстраненно, глядя сквозь друг друга. Стас даже намека на теплоту не проявлял. Судя по всему, погряз в своих личных мироощущениях, а Вера и не пыталась его оттуда вытянуть, зная тщетность любых попыток.
Дома они почти не разговаривали. Разобрали сумки, занимались сыном. Вера Димку накормила, выкупала, Стас взял на себя церемониал отхода ко сну.
Димка крепко спал. Дверь в его комнату чуть приоткрыта, и по царящему в "сынарнике" практически идеальному порядку понятно, что отец потрудился, чтобы ребенок перед сном навел чистоту в своем обиталище. Игрушки на местах, на столе все в ровных стопочках. Одежда аккуратно висит на стуле. Даже домашние тапочки стоят по стойке смирно.
На кухне темно, только светятся крупные цифры часов на сенсорной панели электрической плиты. Вера свет зажигать не стала, на ощупь нашла стакан в сушилке, налила воды и долго пила мелкими глоточками.
В голове неестественная пустота, будто сознание спало. Тело во власти апатии, никаких ощущений, усталость и остатки похмелья испарились. От выпитой воды стало немного холодно, и в желудке зашевелилось что-то страшно неуютное, словно наглоталась мокрой гальки.
Стас одетый вытянулся на кровати поверх одеяла. Покрывало снято, аккуратно свернуто и лежит на пуфе, стоящем в изножье. На вошедшую Веру муж не посмотрел, все внимание обращено на экран телевизора.
Она скинула шелковый халатик, легла. Стас тут же повернул к ней голову и стал, молча, смотреть. Воображаемые "камешки" в животе зашевелились, заворочались под этим взглядом.
Прикрыла глаза, чтобы не видеть, как голубоватый отсвет экрана телевизора и тени рисуют на лице Стаса причудливые маски.
- Ты пока в ванной была, телефон твой трезвонил в сумке. Я не успел посмотреть, кто тебя домогался, пока нашел, звонки прекратились. Посмотрел потом в списке пропущенных.
"Камешки" подпрыгнули в животе и снова все разом тяжело упали, вызывая болезненный спазм. В голове мелькнула мысль, что очень плохо быть непроходимой дурой. Но она же не забивала телефон Прокофьева в память. В списке звонков это просто номер.
- Наташка звонила, - спокойно сказал Стас. Поднялся с кровати и, выходя из комнаты, добавил - и интересно было узнать, что ты, оказывается, регулярно общаешься с профессором.
Вера распахнула глаза и уставилась на него.
- Чего удивляешься? - муж карикатурно изобразил её же взгляд. - Он же мне визитку свою давал, я помню номер его телефона.
Стас то ли вздохнул, то ли хмыкнул, и вышел из спальни. В ванной полилась вода. Вера выключила телевизор, повернулась на бок и закрыла глаза.
Спустя время скрипнула половица паркета, затем матрас просел под мощным телом.
Вера покорно приняла тяжелую руку мужа на плече и то, как он требовательно развернул ее к себе.
- Напряглась, аж звенишь вся, - тихо сказал муж. - Расслабься, блаженная, не стану я к тебе приставать.
Вера внутренне содрогнулась, промолчала.
- Вер, тебя что-то смущает? Тревожит?
- Смущает и тревожит, - ответила она тихо, с трудом разлепив губы. - Ты меня тревожишь.
- Я так и понял. Я тебя и смущаю и тревожу, - качнул головой Стас. - Потому мы и спим под разными одеялами. Потому ты и лыбишься посторонним мужикам куда охотней, чем собственному мужу. Потому и общаешься тайком с импозантным дедушкой. Я все понял.
Он дернулся всем телом, как пружина, резко меняя позу. То лежал на боку, и вдруг навис над ней. Вера отпрянула от неожиданности.
- Ты еще не устала изображать угнетенную женщину Востока? Дергаешься, будто я насиловать тебя собираюсь, - слова Стас не произносил, а цедил сквозь зубы. - Лучше скажи, какого хрена профессору от тебя надо? И чего вдруг Вадим к тебе такой интерес проявлять стал? Может ты заскучала, разнообразия захотелось?
- Ох, Стас, ты опять что ли? Ну, это просто невыносимо, - она решительно оттолкнула мужа, выскользнула из-под одеяла, села, стала натягивать халатик, судорожно пытаясь попасть в рукава.
- Погоди, куда собралась? Опять в ванной будешь отсиживаться? - Стас ухватил ее за руку.
Вера высвободилась из его хватки, поднялась на ноги. Шагнула к двери и оказалась лицом к лицу с мужем. Его крупное тело излучало вполне ощутимую энергию, такие вибрации, от которых мгновенно пронизывала тревога с ног до головы.
Мерзко, как же мерзко, когда вынуждают оправдываться.
Когда нарочно стараются укусить побольней, заставляют чувствовать себя унизительно.
Она шагнула в сторону, желая обойти Стаса, он придержал ее за плечо, перекрывая дорогу и не давая двинуться.
- Пусти, пожалуйста, - она старалась сохранять видимость спокойствия, которого на самом деле и в помине уже не было.
- Что за манера сбегать? - дыхание у Стаса участилось, лицо застыло. - Ты на вопросы мои ответь и можешь идти, куда хочешь.
- Нечего отвечать, - Вера вскинула голову. - Профессор звонил насчет переводов, а Вадим меня просто пригласил танцевать. Он был пьян и кривлялся. Всё? Еще вопросы дурацкие есть?
- Есть один дурацкий вопрос - ты меня любишь, жена?
В темной комнате лицо Стаса разглядеть сложно, но отсвета из окна достаточно, чтобы видеть, как черты болезненно неподвижны.
Молчали оба. Бесконечно долгое молчание накалило воздух.
-Такие вопросы, Стас, не в озлоблении задают. Я так понимаю, - проговорила Вера. - И отвечают на них без принуждения.
- Так и ответь без озлобления, - он горько усмехнулся. - И какое ж здесь принуждение, не много ведь прошу. Просто скажи.
Надо что-то сказать, но губы сжались, пряча ложь, готовую слететь с языка.
- Что ты за зверь такой, Вера? То колючая, как еж. То будто рыба снулая, - покачал головой Стас. - Уж не знаю, что сделать, чтобы расшевелить тебя.
Придерживая жену за плечо, он притянул ее к себе ближе. Вера не сопротивлялась, но вся напряглась.
- Честное слово, иногда хочется наподдать тебе хорошенько, - пробормотал муж.
Пальцы крепче впились ей в плечо. Вера ахнула, инстинктивно отпрянула, высвобождаясь. Стас отпустил не сразу, на мгновение судорожно усилил хватку. И смотрел на нее, шумно, глубоко дыша и не говоря больше ни слова.
Волны жара, дрожь, идущая от его руки, близость предельно наряженного тела, пугали. Успокоить, уговорить мужа сейчас, все равно, что погасить горящий океан.
...Комната сына сейчас была единственным местом в мире, где можно на время укрыться. Здесь муж приставать не станет, охраняя покой спящего ребенка.
Стас только заглянул в дверь, окинул ее взглядом, способным заморозить и тут же разбить на мелкие осколки, и ушел, не сказав больше ни слова.
Вера тихо, чтобы не потревожить, прилегла рядом со спящим Димкой. Обняла его крепкое тельце, уткнулась носом в мягкие, сладко пахнущие золотисто-русые вихры на макушке. Вдохнула жадно. Так, задыхаясь в угарном дыму, вдыхают чистый кислород.
Лежала без сна, дрожа с ног до головы, лихорадочно перемалывая то, что произошло. В голове все еще гремели произнесенные слова. Они слетали с языка в сердцах, обжигая, с нескрываемым намерением задеть, сделать больно. Но больше пугала интонация, с которой они были сказаны. Столько затаенного, невысказанного, того, что мучило и не давало покоя.
Всякое бывало, они спорили и ссорились. Играли в молчанку. Муж ревновал, не имея на то оснований, и требовал подтверждения любви к нему. Доказывал, как любит сам и, не видя равноценной ответной реакции, изводился и изводил жену.
Он так жил, так чувствовал. Будто постоянно сражался.
Но иногда Стас бездумно утрачивал весь свой камуфляж "всё держащего под контролем" и на время становился кем-то, кем мог стать, если бы не напридумывал себе вагон условностей и правил, под которые подгонял бытие.
Вытащи он хоть пару гвоздиков из тех щитов, какими были намертво заколочены окна его мировоззрения, позволь себе чуточку больше доверять другим, и всем, включая, прежде всего его самого, возможно, стало бы чуть проще жить...
Все хорошее должно быть простым.
Например, семейное счастье. Главное в нем - душевный покой и комфорт, доверие и надежность. Все остальное можно купить или построить.
Многим достаточно засыпать и просыпаться со спокойной душой. Жить, зная, что завтра будет новый день, и надеяться, что он не принесет ничего такого, с чем невозможно будет справиться. И пока справляешься, двигаешься дальше, с чем-то смиряясь, что-то терпя. Было бы ради чего или кого.
- Мам, почему папа сердитый?
- Устал очень, в отпуск хочет.
- И я в отпуск хочу.
- Ты завтра уже пойдешь в свой отпуск и поедешь к бабушке с дедушкой. А потом на дачу.
- А вы с папой?
- А мы будем к вам приезжать на выходные. А потом я пойду в отпуск и буду все время с тобой.
Быстрее бы увести Димку, чтобы не видел того, что стало происходить между родителями, не пропитывался этим, не генерировал в своей детской голове вопросов, на которые не сможет получить понятных ответов.
Они со Стасом не разговаривали два дня. Прежние размолвки бывали разными по накалу и протяженности, но никогда еще не имели столь явного привкуса произошедших изменений. Пока смутных, неопределенных, но вполне осязаемых.
Кажется, у Стругацких было такое: "Лучше двадцать раз ошибиться в человеке, чем относиться с подозрением к каждому". Стас относился с подозрением ко многим и многому. Предпочитал не доверять, чем разочароваться. Не желал видеть человека без прикрас и надуманных о нем представлений и отказывался принимать его таким, каков он есть. Причины этому где-то крылись, но искать их именно теперь было бессмысленно.
Все свои чаяния и стремления Стас перенес на жену, ожидая от нее полного соответствия его собственным идеалам, а когда что-то не складывалось, злился, силясь добиться согласия и гармонии своими способами.
Можно заставить подчиняться, но разве можно заставить любить.
"Любить не просятся так жалко-
напрасный труд.
Не ливень ты. Я не гадалка -
беги от пут".*
______
*Стихи Татьяны Костандогло.
Вера
В среду Вера забрала Димку из садика и отвезла его к своим родителям. Мама снова попыталась выяснить, отчего у дочери в глазах столько всего мечется, и только спокойствия там нет. Вере страшно хотелось разреветься и выложить все начистоту. Пожаловаться, как в детстве на разбитую коленку. Позволить всему, что кипит и ноет внутри, прозвучать в словах.
Но грузить своими проблемами родителей сейчас, когда им предстоит заботиться о внуке, вообще ни к чему.
Но с другой стороны, ничего особенного ведь не произошло. Ну, случился у супруга очередной приступ необоснованной ревности и надуманных подозрений. Не первый раз и не последний, такой уж он есть. Они со Стасом разберутся. Все равно эта ситуация не может продолжаться бесконечно.
Димка был счастлив. И вида вопившего от восторга сына, который носился по квартире бабушки и деда, хватило, чтобы залепить нывшую душу пластырем, под которым боль слегка улеглась. Вера искренне разулыбалась, и заметила, что и мама, наблюдавшая за ней, немного расслабилась.
Возвращаясь домой, она думала о том, что никогда не хотела обижать Стаса, не стремилась сделать ему больно. Всегда понимала, что нельзя давать поводов для недовольства такому ревнивому и недоверчивому человеку, как ее муж.
Однако Стас сам прекрасно справлялся с тем, чтобы находить или придумывать предлоги.
Звонки Прокофьева, её "улыбочки" мужику в мастерской, танец с Вадимом - это даже не поводы, это катализаторы процесса, который уже давно запущен, но пока развивался медленно.
А причины в ней, в Вере. Она источник происходящего.
"Я не твоя женщина, Стас. А ты не мой мужчина".
Только понимание этого не очень торопится, приходит по частям и запоздало. И даже если в итоге получишь ты свое понимание, то разве будешь знать, что со всем этим делать дальше?
Вера не знала.
Стены не умеют говорить, зато впитывают и хранят все, что происходит внутри них.
Они нагреваются от любви и добра, остывают, становятся ледяными, если в доме не все благополучно. Стены умеют отдавать и тепло, и холод. Умеют беречь и успокаивать.
В квартире, которую любящий и заботливый муж и отец покупал и обустраивал для своей семьи, стены были равнодушными. Они ничего не впитывали и ничего не отдавали, оставаясь абсолютно безучастными. Возможно, потому, что люди, населяющие эту квартиру, не смогли поделиться со своим жилищем чем-то искренним, во что стены могли бы поверить, принять и бережно хранить.
Супруги не разговаривали, ночевали в разных комнатах и изнывали от напряженной обстановки в доме.
Стас продолжал злиться. Он ждал, когда до строптивой упрямицы жены дойдет что-нибудь, и она первая сделает правильный шаг к примирению.
Вера знала, чего именно ждет от нее оскорбленный в лучших чувствах муж и продолжала задаваться вопросом, какой именно шаг к примирению она должна сделать первой.
Сказать: "Прости. Была не права. Все осознала. Возьми меня и будем жить дальше дружно и счастливо"?
Как ни странно, но именно такого и ждал Стас. Он, конечно, не поверит одним лишь словам, потребует подтверждения на деле - страстью, желанием. Доказательством того, что его хотят, ценят и уважают.
Вера ценила и уважала, но не хотела и не любила. Поняв это, металась, как мышь в лабиринте, ища объяснений, как с этим жить дальше. В результате пришла к выводу, что жить можно и не любя, достаточно уважения. Но что делать, когда уважение формируется под давлением постоянного контроля? А едва контроль чуть ослабнет или его перестаешь замечать, как уважение уже не кажется веским основанием к сохранению партнерства именно с этим человеком.
И примирения уже не очень хочется. И возникает новый вопрос - как долго можно терпеть и притворяться?
- Я на дачу, - буркнул Стас, не глядя на жену.
- Я к сыну, - отозвалась она.
И Стас укатил, смотреть, как идет строительный процесс. Сегодня из кузнечной мастерской должны были доставить почти всё заказанное.
Вера провела этот субботний день у родителей. Возила Димку в парк, играла с ним дома. После сытного обеда в семейном кругу, мать и сына сморило. Оба заснули на диване в гостиной.
Родители Веры ходили на цыпочках, чтобы не потревожить сон дочери и внука, и оба переглядывались, безошибочно улавливая что-то неспокойное.
Вера выспалась первый раз за неделю. Спала без сновидений, забыв, где находится, и проснулась, совершенно дезориентированная во времени.
- Мам, чего вы меня не разбудили? Оказывается, уже почти ночь на дворе. А Димка так и спит. Может разбудить? В пижамку переодеть, - она зашла на кухню, где отец пил чай и читал книгу, а мама чистила раковину.
Очаровывающее свежее совершенство, которое скоро начнет облетать снежно-лепестковыми хлопьями. По-своему красивое, но печальное ранее увядание.
Почти такое же печальное, как утрата ценного чувства, которое зарождается, радует, вдохновляет, а потом исчезает, по причинам или без. Как любовь, которая сначала расцветает, а потом почему-то вянет, превращаясь в тягостную жалость и чувство долга.
***
Сидеть в ванной дольше просто бессмысленно. Похоже на детскую попытку «сделать темно», закрыв глаза.
Вера нанесла на руки крем и вышла. Растирая приятно пахнущую косметическую субстанцию, направилась на кухню. В квартире тихо, свет горел только к прихожей. Возможное местоположение Стаса определилось мельканием света от телевизионного экрана в спальне.
Весь день они с мужем общались спокойно, но отстраненно, глядя сквозь друг друга. Стас даже намека на теплоту не проявлял. Судя по всему, погряз в своих личных мироощущениях, а Вера и не пыталась его оттуда вытянуть, зная тщетность любых попыток.
Дома они почти не разговаривали. Разобрали сумки, занимались сыном. Вера Димку накормила, выкупала, Стас взял на себя церемониал отхода ко сну.
Димка крепко спал. Дверь в его комнату чуть приоткрыта, и по царящему в "сынарнике" практически идеальному порядку понятно, что отец потрудился, чтобы ребенок перед сном навел чистоту в своем обиталище. Игрушки на местах, на столе все в ровных стопочках. Одежда аккуратно висит на стуле. Даже домашние тапочки стоят по стойке смирно.
На кухне темно, только светятся крупные цифры часов на сенсорной панели электрической плиты. Вера свет зажигать не стала, на ощупь нашла стакан в сушилке, налила воды и долго пила мелкими глоточками.
В голове неестественная пустота, будто сознание спало. Тело во власти апатии, никаких ощущений, усталость и остатки похмелья испарились. От выпитой воды стало немного холодно, и в желудке зашевелилось что-то страшно неуютное, словно наглоталась мокрой гальки.
Стас одетый вытянулся на кровати поверх одеяла. Покрывало снято, аккуратно свернуто и лежит на пуфе, стоящем в изножье. На вошедшую Веру муж не посмотрел, все внимание обращено на экран телевизора.
Она скинула шелковый халатик, легла. Стас тут же повернул к ней голову и стал, молча, смотреть. Воображаемые "камешки" в животе зашевелились, заворочались под этим взглядом.
Прикрыла глаза, чтобы не видеть, как голубоватый отсвет экрана телевизора и тени рисуют на лице Стаса причудливые маски.
- Ты пока в ванной была, телефон твой трезвонил в сумке. Я не успел посмотреть, кто тебя домогался, пока нашел, звонки прекратились. Посмотрел потом в списке пропущенных.
"Камешки" подпрыгнули в животе и снова все разом тяжело упали, вызывая болезненный спазм. В голове мелькнула мысль, что очень плохо быть непроходимой дурой. Но она же не забивала телефон Прокофьева в память. В списке звонков это просто номер.
- Наташка звонила, - спокойно сказал Стас. Поднялся с кровати и, выходя из комнаты, добавил - и интересно было узнать, что ты, оказывается, регулярно общаешься с профессором.
Вера распахнула глаза и уставилась на него.
- Чего удивляешься? - муж карикатурно изобразил её же взгляд. - Он же мне визитку свою давал, я помню номер его телефона.
Стас то ли вздохнул, то ли хмыкнул, и вышел из спальни. В ванной полилась вода. Вера выключила телевизор, повернулась на бок и закрыла глаза.
Спустя время скрипнула половица паркета, затем матрас просел под мощным телом.
Вера покорно приняла тяжелую руку мужа на плече и то, как он требовательно развернул ее к себе.
- Напряглась, аж звенишь вся, - тихо сказал муж. - Расслабься, блаженная, не стану я к тебе приставать.
Вера внутренне содрогнулась, промолчала.
- Вер, тебя что-то смущает? Тревожит?
- Смущает и тревожит, - ответила она тихо, с трудом разлепив губы. - Ты меня тревожишь.
- Я так и понял. Я тебя и смущаю и тревожу, - качнул головой Стас. - Потому мы и спим под разными одеялами. Потому ты и лыбишься посторонним мужикам куда охотней, чем собственному мужу. Потому и общаешься тайком с импозантным дедушкой. Я все понял.
Он дернулся всем телом, как пружина, резко меняя позу. То лежал на боку, и вдруг навис над ней. Вера отпрянула от неожиданности.
- Ты еще не устала изображать угнетенную женщину Востока? Дергаешься, будто я насиловать тебя собираюсь, - слова Стас не произносил, а цедил сквозь зубы. - Лучше скажи, какого хрена профессору от тебя надо? И чего вдруг Вадим к тебе такой интерес проявлять стал? Может ты заскучала, разнообразия захотелось?
- Ох, Стас, ты опять что ли? Ну, это просто невыносимо, - она решительно оттолкнула мужа, выскользнула из-под одеяла, села, стала натягивать халатик, судорожно пытаясь попасть в рукава.
- Погоди, куда собралась? Опять в ванной будешь отсиживаться? - Стас ухватил ее за руку.
Вера высвободилась из его хватки, поднялась на ноги. Шагнула к двери и оказалась лицом к лицу с мужем. Его крупное тело излучало вполне ощутимую энергию, такие вибрации, от которых мгновенно пронизывала тревога с ног до головы.
Мерзко, как же мерзко, когда вынуждают оправдываться.
Когда нарочно стараются укусить побольней, заставляют чувствовать себя унизительно.
Она шагнула в сторону, желая обойти Стаса, он придержал ее за плечо, перекрывая дорогу и не давая двинуться.
- Пусти, пожалуйста, - она старалась сохранять видимость спокойствия, которого на самом деле и в помине уже не было.
- Что за манера сбегать? - дыхание у Стаса участилось, лицо застыло. - Ты на вопросы мои ответь и можешь идти, куда хочешь.
- Нечего отвечать, - Вера вскинула голову. - Профессор звонил насчет переводов, а Вадим меня просто пригласил танцевать. Он был пьян и кривлялся. Всё? Еще вопросы дурацкие есть?
- Есть один дурацкий вопрос - ты меня любишь, жена?
В темной комнате лицо Стаса разглядеть сложно, но отсвета из окна достаточно, чтобы видеть, как черты болезненно неподвижны.
Молчали оба. Бесконечно долгое молчание накалило воздух.
-Такие вопросы, Стас, не в озлоблении задают. Я так понимаю, - проговорила Вера. - И отвечают на них без принуждения.
- Так и ответь без озлобления, - он горько усмехнулся. - И какое ж здесь принуждение, не много ведь прошу. Просто скажи.
Надо что-то сказать, но губы сжались, пряча ложь, готовую слететь с языка.
- Что ты за зверь такой, Вера? То колючая, как еж. То будто рыба снулая, - покачал головой Стас. - Уж не знаю, что сделать, чтобы расшевелить тебя.
Придерживая жену за плечо, он притянул ее к себе ближе. Вера не сопротивлялась, но вся напряглась.
- Честное слово, иногда хочется наподдать тебе хорошенько, - пробормотал муж.
Пальцы крепче впились ей в плечо. Вера ахнула, инстинктивно отпрянула, высвобождаясь. Стас отпустил не сразу, на мгновение судорожно усилил хватку. И смотрел на нее, шумно, глубоко дыша и не говоря больше ни слова.
Волны жара, дрожь, идущая от его руки, близость предельно наряженного тела, пугали. Успокоить, уговорить мужа сейчас, все равно, что погасить горящий океан.
...Комната сына сейчас была единственным местом в мире, где можно на время укрыться. Здесь муж приставать не станет, охраняя покой спящего ребенка.
Стас только заглянул в дверь, окинул ее взглядом, способным заморозить и тут же разбить на мелкие осколки, и ушел, не сказав больше ни слова.
Вера тихо, чтобы не потревожить, прилегла рядом со спящим Димкой. Обняла его крепкое тельце, уткнулась носом в мягкие, сладко пахнущие золотисто-русые вихры на макушке. Вдохнула жадно. Так, задыхаясь в угарном дыму, вдыхают чистый кислород.
Лежала без сна, дрожа с ног до головы, лихорадочно перемалывая то, что произошло. В голове все еще гремели произнесенные слова. Они слетали с языка в сердцах, обжигая, с нескрываемым намерением задеть, сделать больно. Но больше пугала интонация, с которой они были сказаны. Столько затаенного, невысказанного, того, что мучило и не давало покоя.
Всякое бывало, они спорили и ссорились. Играли в молчанку. Муж ревновал, не имея на то оснований, и требовал подтверждения любви к нему. Доказывал, как любит сам и, не видя равноценной ответной реакции, изводился и изводил жену.
Он так жил, так чувствовал. Будто постоянно сражался.
Но иногда Стас бездумно утрачивал весь свой камуфляж "всё держащего под контролем" и на время становился кем-то, кем мог стать, если бы не напридумывал себе вагон условностей и правил, под которые подгонял бытие.
Вытащи он хоть пару гвоздиков из тех щитов, какими были намертво заколочены окна его мировоззрения, позволь себе чуточку больше доверять другим, и всем, включая, прежде всего его самого, возможно, стало бы чуть проще жить...
Все хорошее должно быть простым.
Например, семейное счастье. Главное в нем - душевный покой и комфорт, доверие и надежность. Все остальное можно купить или построить.
Многим достаточно засыпать и просыпаться со спокойной душой. Жить, зная, что завтра будет новый день, и надеяться, что он не принесет ничего такого, с чем невозможно будет справиться. И пока справляешься, двигаешься дальше, с чем-то смиряясь, что-то терпя. Было бы ради чего или кого.
***
- Мам, почему папа сердитый?
- Устал очень, в отпуск хочет.
- И я в отпуск хочу.
- Ты завтра уже пойдешь в свой отпуск и поедешь к бабушке с дедушкой. А потом на дачу.
- А вы с папой?
- А мы будем к вам приезжать на выходные. А потом я пойду в отпуск и буду все время с тобой.
Быстрее бы увести Димку, чтобы не видел того, что стало происходить между родителями, не пропитывался этим, не генерировал в своей детской голове вопросов, на которые не сможет получить понятных ответов.
Они со Стасом не разговаривали два дня. Прежние размолвки бывали разными по накалу и протяженности, но никогда еще не имели столь явного привкуса произошедших изменений. Пока смутных, неопределенных, но вполне осязаемых.
Кажется, у Стругацких было такое: "Лучше двадцать раз ошибиться в человеке, чем относиться с подозрением к каждому". Стас относился с подозрением ко многим и многому. Предпочитал не доверять, чем разочароваться. Не желал видеть человека без прикрас и надуманных о нем представлений и отказывался принимать его таким, каков он есть. Причины этому где-то крылись, но искать их именно теперь было бессмысленно.
Все свои чаяния и стремления Стас перенес на жену, ожидая от нее полного соответствия его собственным идеалам, а когда что-то не складывалось, злился, силясь добиться согласия и гармонии своими способами.
Можно заставить подчиняться, но разве можно заставить любить.
"Любить не просятся так жалко-
напрасный труд.
Не ливень ты. Я не гадалка -
беги от пут".*
______
*Стихи Татьяны Костандогло.
Глава 8
Вера
В среду Вера забрала Димку из садика и отвезла его к своим родителям. Мама снова попыталась выяснить, отчего у дочери в глазах столько всего мечется, и только спокойствия там нет. Вере страшно хотелось разреветься и выложить все начистоту. Пожаловаться, как в детстве на разбитую коленку. Позволить всему, что кипит и ноет внутри, прозвучать в словах.
Но грузить своими проблемами родителей сейчас, когда им предстоит заботиться о внуке, вообще ни к чему.
Но с другой стороны, ничего особенного ведь не произошло. Ну, случился у супруга очередной приступ необоснованной ревности и надуманных подозрений. Не первый раз и не последний, такой уж он есть. Они со Стасом разберутся. Все равно эта ситуация не может продолжаться бесконечно.
Димка был счастлив. И вида вопившего от восторга сына, который носился по квартире бабушки и деда, хватило, чтобы залепить нывшую душу пластырем, под которым боль слегка улеглась. Вера искренне разулыбалась, и заметила, что и мама, наблюдавшая за ней, немного расслабилась.
Возвращаясь домой, она думала о том, что никогда не хотела обижать Стаса, не стремилась сделать ему больно. Всегда понимала, что нельзя давать поводов для недовольства такому ревнивому и недоверчивому человеку, как ее муж.
Однако Стас сам прекрасно справлялся с тем, чтобы находить или придумывать предлоги.
Звонки Прокофьева, её "улыбочки" мужику в мастерской, танец с Вадимом - это даже не поводы, это катализаторы процесса, который уже давно запущен, но пока развивался медленно.
А причины в ней, в Вере. Она источник происходящего.
"Я не твоя женщина, Стас. А ты не мой мужчина".
Только понимание этого не очень торопится, приходит по частям и запоздало. И даже если в итоге получишь ты свое понимание, то разве будешь знать, что со всем этим делать дальше?
Вера не знала.
***
Стены не умеют говорить, зато впитывают и хранят все, что происходит внутри них.
Они нагреваются от любви и добра, остывают, становятся ледяными, если в доме не все благополучно. Стены умеют отдавать и тепло, и холод. Умеют беречь и успокаивать.
В квартире, которую любящий и заботливый муж и отец покупал и обустраивал для своей семьи, стены были равнодушными. Они ничего не впитывали и ничего не отдавали, оставаясь абсолютно безучастными. Возможно, потому, что люди, населяющие эту квартиру, не смогли поделиться со своим жилищем чем-то искренним, во что стены могли бы поверить, принять и бережно хранить.
Супруги не разговаривали, ночевали в разных комнатах и изнывали от напряженной обстановки в доме.
Стас продолжал злиться. Он ждал, когда до строптивой упрямицы жены дойдет что-нибудь, и она первая сделает правильный шаг к примирению.
Вера знала, чего именно ждет от нее оскорбленный в лучших чувствах муж и продолжала задаваться вопросом, какой именно шаг к примирению она должна сделать первой.
Сказать: "Прости. Была не права. Все осознала. Возьми меня и будем жить дальше дружно и счастливо"?
Как ни странно, но именно такого и ждал Стас. Он, конечно, не поверит одним лишь словам, потребует подтверждения на деле - страстью, желанием. Доказательством того, что его хотят, ценят и уважают.
Вера ценила и уважала, но не хотела и не любила. Поняв это, металась, как мышь в лабиринте, ища объяснений, как с этим жить дальше. В результате пришла к выводу, что жить можно и не любя, достаточно уважения. Но что делать, когда уважение формируется под давлением постоянного контроля? А едва контроль чуть ослабнет или его перестаешь замечать, как уважение уже не кажется веским основанием к сохранению партнерства именно с этим человеком.
И примирения уже не очень хочется. И возникает новый вопрос - как долго можно терпеть и притворяться?
***
- Я на дачу, - буркнул Стас, не глядя на жену.
- Я к сыну, - отозвалась она.
И Стас укатил, смотреть, как идет строительный процесс. Сегодня из кузнечной мастерской должны были доставить почти всё заказанное.
Вера провела этот субботний день у родителей. Возила Димку в парк, играла с ним дома. После сытного обеда в семейном кругу, мать и сына сморило. Оба заснули на диване в гостиной.
Родители Веры ходили на цыпочках, чтобы не потревожить сон дочери и внука, и оба переглядывались, безошибочно улавливая что-то неспокойное.
Вера выспалась первый раз за неделю. Спала без сновидений, забыв, где находится, и проснулась, совершенно дезориентированная во времени.
- Мам, чего вы меня не разбудили? Оказывается, уже почти ночь на дворе. А Димка так и спит. Может разбудить? В пижамку переодеть, - она зашла на кухню, где отец пил чай и читал книгу, а мама чистила раковину.
