Предатель

Оно было словно стерто, какое-то размытое белое пятно. А спустя мгновение, Пашка услышал оглушительный выстрел, перед глазами вспыхнули разноцветные искры. И он почувствовал, что падает...
       Он лежал на спине. Боли не было, а всё тело почему-то казалось удивительно легким. Только глаза было никак не открыть. Наконец, Пашка с трудом разлепил отяжелевшие веки, и в глаза ему ударило какое-то серебристое сияние. В центре этого светлого облака он разглядел человеческий силуэт... Хотя нет, не человеческий, за спиной его были крылья. Лицо закрывали длинные светлые волосы. "Неужто ангел", - подумал Пашка.
       А ангел был уже совсем рядом, он наклонился над неподвижным Пашкиным телом. В руках он что-то держал, и Пашка разглядел, что это была икона Владимирской Божьей матери. Та самая, которую он спрятал под матрац. Икона, которую положила ему в котомку мать, когда он прощался с ней, покидая родную деревню.
       Ангел склонился над Пашкой ещё ниже и вложил ему в руки иконку. Пашка с усилием всматривался в его лицо, но оно тоже было размыто... сплошное светлое пятно. Но неожиданно черты лица стали проясняться, становиться чётче. И вот уже не ангел стоит, нагнувшись над ним, а она, Елена.
       Пашка слабо улыбнулся и попытался протянуть к ней руку. Но тело не слушалось.
       
       - Что же ты наделал... - услышал он над собой тихий голос Елены, - Что же ты наделал, Пашенька.
       Он хотел успокоить её, сказать, что всё хорошо. Главное, что она сама жива, её не убили. Но язык по-прежнему не слушался. Руки и ноги тоже. Пашка набрал в легкие воздуха, из последних сил пытаясь пошевелить руками. Внутри росло напряжение... а вместе с ним неожиданно появилась боль... такая страшная и оглушительная, что он вскрикнул, дёрнулся в сторону и... проснулся.
       Сердце бешено колотилось. Он лежал в своей каморке на узкой жёсткой кровати, вглядываясь в темноту. Сон был настолько реален, что Пашка сел на кровати и сунул руку вглубь, под матрац. Икона была на месте. Он судорожно передохнул и прислонился спиной к стене, пытаясь успокоиться. Внутри, в груди он ощущал какое-то странное напряжение, боль, почти физическую. Невыносимо захотелось курить и Пашка, одевшись, накинув куртку и взяв несколько самокруток, открыл дверь и вышел на улицу. Перед этим он успел взглянуть на белевший при свете свечи циферблат часов. Полвторого ночи. Он встал снаружи, у входа во флигель и закурил, чувствуя, как крепкий запах махорки проникает в лёгкие и немного успокаивает напряжённые нервы. Но успокоиться до конца всё равно не получалось. Сон не шёл из головы.
       Территория ЧК была погружена в тишину. Вдали виднелись очертания корпусов с заключенными. И Пашка подумал о них... кто-то из них спал, устав от дневных переживаний... а кто-то, наверное, как и он сейчас, не мог уснуть, лёжа на жёстких досках и ожидая завтрашний день. Своё будущее.
       "Мне от будущего ждать нечего", - подумал Пашка, вдыхая запах махорки. - "Наверное не смогу я здесь дальше работать... всё это до следующего расстрела. Пока у меня есть время, а там..."
       
       Он вспомнил серьёзный разговор с Грановским, который состоялся вчера, почти сразу после его "провального" расстрела. Когда они вернулись обратно в ЧК, Грановский опять позвал Пашку к себе в кабинет. Несколько минут он молчал, и Пашка почти физически ощущал, как в воздухе растёт нехорошее напряжение.
       - Ну что, Миронов, - наконец бросил ему Грановский, подойдя к нему вплотную. - Что с тобой происходит, а?
       -Ни... ничего, Владимир Юрьевич, - запинаясь проговорил Пашка.
       - Ты не юли, - голос Грановского звучал сухо и зло. - Я же вижу. И вот что я тебе скажу, Миронов, подвёл ты всех. В первую очередь, меня. Хорош, нечего сказать.
       Грановский открыл крышку портсигара, вытащил сигарету и со злостью его захлопнул.
       - Ты хоть понимаешь это? - он повысил голос, его светлые сузившиеся глаза зло смотрели на Пашку.
       - Да, Владимир Юрьевич, - Пашка опустил голову, - виноват.
       - Чтобы такого больше не было, - продолжал Грановский. - Ещё повезло, что товарищ Корбаш был в хорошем настроении, а так он обычно с такими хлюпиками, как ты, не церемонится. Лично пустил бы тебе пулю в лоб и валялся бы ты вместе с тем юнкерком. Так что скажи спасибо.
       
       В заключении Грановский ещё раз предупредил Пашку, что следующий подобный промах станет для него последним.
       - Здесь Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, а не богодельня.
       Понял, Миронов? - проговорил Грановский, приблизив лицо к Пашке. - Так что смотри... до следующего раза.
       И Пашка послушно кивнул, показывая согласие. И в то же время понимая, что следующего раза для него уже не будет.
       "Сбегу отсюда, - промелькнула в голове мысль. - Только прежде надо успеть Елену вызволить"
       
       И вот сейчас, стоя у двери флигеля и куря самокрутку, он вспоминал этот разговор. И всё яснее понимал, что больше не сможет убивать людей. Что-то надломилось в нём вчера, окончательно и бесповоротно.
       "Всё, хватит, - подумал Пашка, закуривая вторую самокрутку. - Права была Елена. Не для меня эта работа"
       Он опять вспомнил свой сон... тот момент, когда Елена наклонилась над ним, её длинные светлые волосы коснулись его лица, а её карие глаза смотрели на него с болью и нежностью.
       - Милая, - прошептал Пашка, - милая моя... несчастная, как же я хочу тебе помочь.
       Он подумал, как она сейчас... что делает. Спит... или может быть, терпит в этот миг ненавистные ласки того, кто убил её мужа.
       При мысли об этом Пашкино сердце больно сжалось. Он глубоко вдохнул холодный декабрьский воздух. Поднял голову вверх. Высоко, в темном небе тускло мерцала какая-то маленькая звездочка. Сыпался мелкий снег. И Пашка подумал, что как-то совсем незаметно началась зима. И ещё подумал, что совсем скоро, через четыре дня ему исполнится девятнадцать.
       
       

***

       Маленькая девочка уже издали узнала Пашку и радостно заулыбалась. Он потрепал её по голове, присел на корточки и протянул леденец.
       - Спасибо, дядя Паша, - прошептала девочка и взяла угощение.
       - Сколько ей? - спросил Пашка у Елены.
       - В апреле будет шесть, - ответила Елена. - Уже совсем большая.
       
       Они медленно шли по аллее Богословского парка. Тускло светило холодное декабрьское солнце. Стоял небольшой мороз, Настины щёчки раскраснелись.
       Она сосредоточенно облизывала полученный леденец. Елена вела дочку за руку.
       - Я хотел спросить, - Пашка чуть понизил голос и кивнул на ребёнка, - Настёна не может... не может проговориться ему?
       - О том, что мы встречаемся? - Елена бросила взгляд на Пашку и остановившись, погладила дочь по голове. - Нет, Пашенька. В этом я уверена, я ей сказала.
       И она сейчас уже всё понимает.
       - Ну, дай-то Бог, - выдохнул Пашка.
       И подумал, что несмотря на неполные шесть лет, девочка действительно ведёт себя очень спокойно и рассудительно.
       - Иногда я думаю, что она умнее меня, - грустно улыбнулась Елена, как будто уловив Пашкины мысли. - Да и вообще... она - единственное, что меня в этом мире ещё держит.
       Они шли по широкой аллее парка. Под ногами хрустел снег. Неожиданно Елена поскользнулась на ледяной дорожке, и Пашка схватил её за руку.
       На мгновение женщина прижалась к нему, и он почувствовал, как быстро забилось его сердце.
       - Осторожнее, Елена Евгеньевна, - улыбнулся Пашка.
       Она улыбнулась в ответ. Опустила длинные темные ресницы. Пашка внимательнее вгляделся в её лицо и неожиданно увидел на левой щеке небольшое темное пятно.
       Оно было тщательно запудрено, но Пашка сразу же понял, что это очередной синяк.
       - Леночка... - он слегка дотронулся до ее щеки.
       Елена вскинула на него свои красивые темные глаза. Они потемнели ещё больше, стали совсем чёрными.
       - Заметно, да? - её голос прозвучал как-то хрипло. - Я уж пудрила, пудрила всё утро.
       - Какая же он сволочь! - вдруг вырвалось у Пашки.
       - Хочу убить его, - добавил он чуть слышно.
       Но Елена всё равно расслышала, взяла Пашку за руку.
       - Не надо, Пашенька, - мягко произнесла она. - На этот раз я сама виновата. Не надо было мне начинать...
       - Что начинать? - переспросил Пашка.
       - Да опять просила Владимира, чтобы он нас с Настей отпустил. Но это совершенно бесполезно...
       
       Они дошли до скамейки, где сидели несколько дней назад, и Елена присела на неё, согнувшись. Пашка сел рядом, взял её за руку.
       Лицо женщины было бледным и напряжённым. С губ слетали отрывистые слова.
       - Я вчера сама начала всё это. Рыдала, умоляла его отпустить нас. Ну, всё закончилось тем, что он сказал, что расстреляет меня, а Настя пойдет в интернат. Вот и всё. И ударил меня. А потом сказал, что никогда меня не отпустит. И опять предложил пойти за него...
       Сказал, что любит, и что я всю душу ему вывернула. Как будто у него есть душа... И будто он может любить кого-то.
       Елена тяжело вздохнула. А Пашка подумал, что она права, и что такой человек, как Грановский вряд ли вообще способен кого-то любить.
       "Да и разве будешь так обращаться с тем, кого любишь?" - пришла ему в голову совершенно очевидная мысль.
       - Лена, я обязательно достану пропуск вам и Насте, - Пашка погладил женщину по руке.
       Её лицо на миг смягчилось, но через мгновение в глазах опять появилась тревога.
       - Я так боюсь, Пашенька, - она взяла его руку в свою, - а вдруг ничего не получится? Что тогда? И Владимир такой злой ходит последние дни. Я иногда думаю, что вдруг он о чём-то догадывается.
       - Нет, - Пашка покачал головой, - не думаю. Но времени остаётся мало.
       "По крайней мере, для меня", - подумал он, но вслух это, конечно, не сказал.
       - Я и себе хочу пропуск сделать и уехать из города, - он посмотрел Елене в глаза. - Я решил уйти с этой работы. Вы правы были, не могу я там больше. И зря вообще туда пошёл.
       - Пашенька, - Елена сильно сжала его руку. - Это хорошо... Хорошо, что ты это понял.
       
       - Мама, мамочка, дядя Паша, посмотрите! - рядом раздался звонкий голос Насти.
       Пашка и Елена обернулись к девочке. Она стояла рядом и показывала рукой куда-то вверх. Пашка проследил за её взглядом и увидел на ветках рябины, над их головами целую стайку крупных серых птиц с хохолками. Птицы, не обращая никакого внимания на них, деловито лакомились огненно-красными ягодами.
       - Удивительно, - прошептала Елена, - как их много. И как они нас не боятся.
       Она улыбнулась Насте.
       - Это свиристели, - объяснил Пашка, - у нас в деревне тоже часто летают зимой. Рябину они любят, это верно.
       Настя радостно засмеялась, наблюдая за птицами. Елена улыбалась, глядя на неё. А Пашка подумал, какие у неё прекрасные лучистые глаза и какая светлая улыбка.
       - Вы такая красивая, когда улыбаетесь, - вдруг вырвалось у него.
       Елена перевела на него взгляд. Сейчас была редкая минута, когда в глубине её глаз он не увидел привычной страшной тоски. И его сердце вдруг тоже наполнила радость от того, что она просто рядом. Сидит рядом с ним. Так близко. Ему вспомнился светлый ангел из недавнего сна.
       - Леночка... - очень тихо прошептал Пашка, и Елена не расслышала.
       Она опять смотрела вверх, на ветки деревьев. Внезапно, стайка птиц, чем-то напуганная, сорвалась и улетела. Только раскачивались ветви с огненно-красными гроздями, а вниз слетели снежные брызги.
       - Как много рябины в этом году, - тихо сказала Елена. Её рука так и продолжала лежать в Пашкиной, - и какая она яркая.
       - Да, - Пашка кивнул ей. - Это к холодной зиме. Значит, сильные морозы будут.
       Елена слегка кивнула ему, продолжая держать свою руку в его ладони. Пашка сжал её чуть сильнее, но Елена руку не убрала. Он почувствовал, как сильно забилось его сердце. Она была так близко, нежная, чистая и светлая. И выдохнув, Пашка решился... Продолжая держать руку Елены в своей, другой он обнял её за плечи и поцеловал в губы. Они были холодными.
       "Наверное она совсем замёрзла", - подумал Пашка. И вдруг, неожиданно для него, почувствовал, что Елена отвечает на его поцелуй. Она тоже обняла его и прижалась к нему как-то доверительно-беззащитно.
       Целуя Елену, Пашка нежно провел ладонью по её лицу.
       - Я спасу тебя, Леночка. - прошептал он. - Я люблю тебя...
       Последние слова он произнёс мысленно, так и не решившись их сказать.
       Пошёл слабый снег, и Елена, легким движением стряхнула снежинки с Пашкиного лица. Он посмотрел вверх. Над ними алели яркие рябиновые гроздья, а белые хлопья снега, кружась, медленно оседали на них.
       

       
       Глава 7

       - Где ты шляешься, Миронов? - нотки раздражения в голосе Грановского не предвещали ничего хорошего.
       Пашка столкнулся с ним в коридоре центрального корпуса, когда шёл из бухгалтерии.
       - Бабу что ли завёл? - Грановский посмотрел ему в глаза, и от его пристального взгляда Пашке стало холодно.
       "Неужели он обо всём знает", - промелькнула в голове мысль. Пашка сглотнул и опустил взгляд вниз, на коричневый истертый пол.
       - Я... я на почту ходил, Владимир Юрьевич, - выдохнул он. - Посылку матери отправлял.
       - Посылка - это хорошо, - через некоторое время отозвался Грановский, - пойдем-ка со мной.
       
       Пашкино сердце упало куда-то вниз. Он прошёл по коридору вслед за Грановским и встал, прислонившись спиной к стене, пока тот открывал ключом дверь кабинета.
       - Что бледный такой, Миронов? - Грановский бросил на него быстрый взгляд.
       Тон его был довольно добродушным, и Пашка немного успокоился. Он вошёл за Грановским в кабинет. Сел за стол, положив перед собой руки. Их срочно надо было чем-то занять, чтобы Грановский не видел дрожь в его пальцах. На столе ничего не было, чистая поверхность, гладкая и темная. Лишь с краю, ближе к Грановскому, стояла чернильница с пером. И Пашка почему-то подумал о том, сколько уже людей ставило этим пером свои подписи. Сознаваясь в том, в чём не было их вины. На мгновение перед глазами появилось распухшее, с кровоподтеками лицо Сибирцева. И в следующий миг - косой холодный дождь и неподвижно лежащее у расстрельной стены тело.
       "На этом месте скоро буду я", - яркой вспышкой мелькнула в мозгу мысль.
       Пашка положил руки на колени и сцепил их сильно-сильно, до боли в костяшках.
       - На почту, говоришь, ходил? - с какой-то ухмылкой проговорил Грановский, сощурившись. Он сидел перед Пашкой за столом. И почему-то не закуривал, а какими-то механическими движениями вертел в пальцах дорогой золотой портсигар.
       И Пашка вдруг подумал, что этот портсигар наверняка достался Грановскому от кого-то из расстрелянных. Раньше он не обращал на это внимание, но теперь эти мысли почему-то стали причинять неудобство и боль. Словно заноза, впившаяся под кожу и проникающая куда-то всё глубже и глубже... к сердцу.
       Он вспомнил, как два дня назад в его комнатку уже поздно вечером заглянул Завьялов. Закатав рукав, поднёс к Пашкиному лицу запястье, на котором красовались крупные часы с золотым ободком.
       - Глянь, паря, красота-то какая!
       - Да, хорошие, - проговорил Пашка, разглядывая часы.
       - От твоего юнкерка недобитого достались, - Антон хохотнул и присел рядом на кровать. - Корбаш сказал, что могу их взять, как вознаграждение. За то, что, тютя, твою работу доделывал.
       Пашка отвернулся к стене. А Завьялов, тем временем, снял с руки часы и сунул их Пашке под нос.
       - И глянь, здесь и дарственная надпись на них есть.
       Пашка посмотрел вниз. На круглом корпусе часов действительно была выгравирована красивая чёткая надпись:
       "Дорогому сыну Владиславу на память от отца"
       - Вот так вот, - хвастливо проговорил Завьялов, надевая часы на руку.