Мой Альберт смотрит в зеркало и видит меня. Он уходит за мной, остается все дольше, дарит вилисе любовь. И мир живых закрывается для него навсегда...
Сергей идет вниз по винтовой лестнице, не настолько темно, чтобы не различить ступени. Свет исходит от стен. На ощупь они напоминают стекло или… зеркало! Мерцают изнутри. И Сергей видит в них странные картины, знакомые. Что это? Воспоминания или нечто, спрятанное в самые дальние уголки памяти, затертое, занавешенное, заглушенное алкоголем и несбывшимися иллюзиями?
Но они не исчезли. Вот знакомый кирпичный пятиэтажный дом, грязный подъезд, обшарпанная дверь.
— Войди! — слышит он безмолвный приказ и повинуется. Кто ведет его, Сергей не знает.
Толкает дверь... Прихожая, мамино пальто на вешалке, её сумка, ботинки, черно-белый зонт. Сергей помнит! Это квартира, в которой он рос. Еще дверь, за ней комната Сергея.
Отец стоит у окна, сердится, кричит:
— Что это за работа, с обтянутой задницей скакать по сцене? Стыдно мазать морду гримом! Как проститутка в подворотне. Перед зеркалом кривляться часами. Не удивлюсь, если ты к пидорам подашься, тогда вон из нашего дома!
“Вон из нашего дома…” — так он и сказал. Это были последние слова, что Сергей слышал от отца, дальше гробовая тишина отчуждения.
Ступени вниз, картину заволакивает туманом, и тихий женский голос произносит:
— Оставь это в прошлом. Иди дальше! — Она заговорила с ним!
Еще шаг и еще, по бесконечной лестнице вниз. За стенами Сергей видит Училище, класс с полуциркульными окнами, станок, экзаменационную комиссию — он вспоминает свое стремление стать лучшим, доказать отцу, что все не так, что Танец — это прекрасный мир, жизнь, свобода. Надо бежать, прыгать, теряя дыхание, надо лететь, научить тело освободиться от притяжения земли.
— Иди дальше! — слышит он.
А идти все труднее, потому что картины за стеной будут страшнее, Сергей это знает. Танец не прощает предателей, он мстит. Как мстят женихам-обманщикам страшные вилисы. Ведь он бросил Виктусю, точно как Альберт несчастную Жизель, бросил перед самым выпускным спектаклем. Стремился за другой любовью. Той самой, за которую проклял его отец! Виктуся одна на сцене, прогон, генеральная репетиция перед спектаклем, а его там нет, и партнерша стоит, закрыв лицо руками. Она плачет, Сергей никогда не сможет вернуться в тот день и утешить, вымолить прощения, исправить то зло, что совершил…
— Оставь её, иди за мной!
Ноги наливаются свинцом, мышцы деревенеют. Страшно и холодно там внизу. Безмолвие склепа, конец жизни — вот что там могло быть.
— Имя нашей боли — Предательство. — слышит он. — Предал ты, предали тебя… Альберт обманул меня, но ты не он, тебе не нужно умирать. Я уведу тебя от черты.
Сергей крепко зажмуривается, хочет закрыть глаза ладонями, пройти мимо не глядя. Но так нельзя, он должен смотреть, должен смотреть…
Тот, кто предал — был как отец. Сергей любил его, принадлежал ему, подчинялся. Верил. Тем страшнее оказалось прозрение.
Если бы они просто расстались, если бы!
— Прошу тебя, — умоляет Сергей, — позволь мне не смотреть. Я не вынесу этого еще раз. Они продавали меня, ты же знаешь! Я хотел умереть...
— Открой глаза и оставь все это в прошлом. Никто из них не коснется тебя. Все они мертвы, а ты жив.
— Они мертвы? — Страх ледяными пальцами сжимает сердце Сергея. За стеной он видит восковые лица усопших, похоронные кортежи, венки в траурных лентах.
— Все, кто тогда касался тебя, они мертвы, — смеется вилиса. — Оставь их, иди за мной!
Сергей помнит! Её голос и прохладные руки, она утешала, ласковыми прикосновениями снимала горячечный жар, усмиряла боль. Не отпускала, не позволяла шагнуть в пустоту отчаяния. Раз за разом отводила от черты. Она танцевала с ним в том страшном бреду.
Бесконечное адажио звучит.
— Все проходит, и это пройдет. Оставь все в прошлом, иди за мной!
Сергей достиг самого дна страшного колодца своей памяти, зеркальные стены показали ему все, о чем он хотел забыть. Лестница закончилась, она привела в странный зал с высокими мраморными колоннами, обвитыми плющом. Они не подпирали своды, тянулись вверх и заканчивались огромными цветами лилий.
В центре зала был устроен алтарь, похожий на надгробие. Или это и было надгробие, могильный камень? Сергей делает еще несколько шагов и опускается на колени, а в руках у него букет живых цветов — тоже лилии. Они источают нежный аромат. Где-то рядом слышен плеск воды. Цветы ложатся на мраморную плиту, укрывают её, лилии на капителях колонн раскрываются, и на алтаре-надгробии выступают светящиеся синим буквы:
ЖИЗЕЛЬ.
Сергей склоняется к ней, зовет.
— Прошу, умоляю, приди, дай увидеть тебя!
Сквозь камень прорастает рука с цветком, он мерцает тем же светом, что и буквы имени. Стоит Сергею принять дар возлюбленной из иного мира, как зал преображается: колонны движутся, искривляются, кажется, что сейчас рухнут и погребут под собой, но нет, они образуют арку.
На долю секунды отводит Сергей взгляд от надгробия, а когда смотрит снова, то видит Жизель. Она услышала зов и поднялась из могилы. Руки скрещены на груди, лицо затенено дымкой белой вуали.
Теперь он должен выбирать: ступить ли на мрамор, укрытый цветами, и отвести вуаль с губ Жизели или шагнуть под свод арки, за которой мерцает огнями Новогодняя Ель.
— Хорошо, что ты не слышишь меня сейчас, — шепчет Катя, — потому что я буду плакать и жаловаться. Ты ни разу не видел, как я плачу. И не надо! Я не хочу…
Она приподнимается и садится рядом, поджимает ноги, обхватывает колени руками. Волосы растрепаны, щеки мокрые, губы беззвучно шевелятся. Катя говорит, говорит…
— Почему Жизель? Почему всегда Жизель? Я не хотела её, разве нет других? Маша из “Щелкунчика”, Раймонда, Китри, даже Одетта не такая страшная. Я не хотела Жизель! Она появилась и вытеснила все, а разве у нас не было другого? Помнишь Весенние воды или Пламя Парижа? Но ты искал её. И я становилась ею. Да… я уже говорила. Это как ходить по кругу. Но не убежать — тянет её могила. И все туда, под землю. Я так боюсь этого люка на сцене! И Жизель боюсь! Она призрак, но как можно умереть, стать призраком, если не рождался? Значит, все еще хуже — в ней смерти многих, страх, тоска, отчаяние. И обманутая любовь.
А помнишь Лейден, как мы гуляли и сидели в кафе, ели булочки с корицей? Преступление! Как это возможно, но мы ели — перед самым конкурсом. Вернулись домой, и ты любил меня в первый раз! Тогда ты именно меня любил, Сережа. Я не боялась. Совсем. Потому что ты раньше уже меня всю забрал, когда танцевали, оставалось только соединиться телами.
А он большой… Когда ты входишь — мне хорошо, я не знала, что так бывает. Горячо и невыносимо хорошо. И Жизель не знает…
Она любит тебя! И я люблю.
Сергей слышит плеск воды, все время рядом вода. Течет, капает, извивается струйками ползет по зеркалу — похожа на слезы.
— О чем ты плачешь?
— О моей обманутой любви.
— Хочешь забыть?
— Любить хочу. Тебя… Идем за мной!
Ветром сдувает вуаль с её лица. Жизель прекрасна. Сергей никогда не видел такой совершенной неземной красоты. И он делает шаг, протягивает руки, обнимает её. Страшно, что исчезнет, но нет! Вот она, в его руках. Живая. И он видит её, слышит, может любить.
— Пообещай мне то, о чем не знаешь, — говорит она, — и я всегда буду с тобой...
Они уходят в сторону от странного зала с колоннами, оказываются в другом месте, Сергей узнает его: гримерка Большого театра — он уснул там, и она пришла из зеркала, касалась его, шептала. И теперь все так же. Её руки и тихий шепот.
— Хочу любить.
Сергей ни разу не видел её обнаженной, всегда или в шопенке, или одни прикосновения в темноте. Сейчас он видел её всю. Тело призрачной танцовщицы светилось, словно под луной. И чем теснее она прижималась, тем холоднее становилось Сергею. Сердце его замирало, а возбуждение разрывало и томило. Сергей жаждал соития и получил то, что хотел. На этот раз ничто им не мешало. Холод и жар чувствовал он, теряя мысли. Единственное, что удерживало на краю сознания, не давало уйти, что Сергей помнил из своей земной жизни — Катя…
— Катя, — шевельнулись застывшие губы, и все исчезло, перестала звучать вода, Сергей с трудом вдохнул и проснулся.
Прильнув, она обнимала его, но сейчас же приподняла голову, посмотрела, потянулась к губам.
— Ты уснул, и я не стала будить. С Новым годом, Серёжа! Он наступил уже. Наш первый новый год.
— С Новым годом! Что же, я все проспал? А ты почему не спишь?
— На тебя смотрела. Ты красивый…
Он засмеялся, поцеловал её, отпустил, приподнялся.
— Мы же отмечать хотели. На кухню собирались.
— Так идем?
— Идем…
Они накинули одежду, Сергей достал из холодильника шампанское, открыл, наполнил бокалы. Хотел подать один Кате, но тут же и поставил его.
— Забыл, тебе же нельзя!
Вот теперь происходящее не было сном — Катя стояла перед Сергеем, и легкий халатик не сходился на её раздавшейся талии. Ребенок. У них будет ребенок. Сколько волнений, слез, споров с окружающими пришлось претерпеть. Казалось бы — радость, родные и близкие должны радоваться, а у них все кувырком. Родители Сергея не знают, а в семье Кати, мягко говоря, не рады. Потому и дома остались на новый год, чтобы не выслушивать причитаний Виктуси о загубленной Катиной карьере.
— Давай я выпью за нас, — сказал Сергей, — за нас троих. И никто этому, Катюша, не помешает. Никто...
— Давай… Я так тебя люблю, Сережа! И…— Катя обхватила живот руками, — того, кто там.
— И я люблю того, кто там. — Он выпил до дна, опустился на колени и прижался губами, а потом щекой к её животу.
— А я думала ты меня разлюбишь, когда танцевать вместе перестанем, — призналась Катя, запустила пальцы в его волосы и стояла так, прислушиваясь к тому, что происходило в ней. И вдруг попросила: — Сережа… расскажи мне про Макса.
— Почему ты спросила? И что ты хочешь знать?
— Когда мы встретились — ты был с ним. Из-за меня расстались? Я помню, он так ревновал.
— Не был я с ним, уже нет, Катя. — Сергей понял, что не все еще страхи его встали перед ним и не до самого дна колодца он добрался. — Мы раньше разошлись, Тогда я уже был с Алекс…
— Кто это, Алекс?
— Я думал — девушка, а оказалось — парень. Мы переписывались долго, потом встретились, так я и узнал.
— Он обманывал тебя?
— Нет. Не знаю… Мне казалось, что я её люблю, эту Алекс, а она меня. Потом он перестал писать, когда я признался. И я все ждал и звал её. Дурацкая история на самом деле.
— Любил девушку, которой не было? Как Жизель?
— Почему как Жизель? Она была.
— Разве? Не было её! Придумали такую девушку и Альберта тоже. Все придумали! А люди верят, настоящему не верят, а этому — да.
— Может, ты и права… — Сергей задумался.
Много вместил этот неполный год, что они с Катей провели вместе. Много больше, чем было в нем дней и ночей. Вот скажи ему сейчас, что Кати не будет рядом, и все, ведь рухнет его жизнь! И не потому, что она его партнерша, не потому, что у Виктуси — считай, приемной матери Кати — свой балетный театр, замок и муж — родственник королевской семьи. Даже если бы Катя была простой танцовщицей из кордебалета, если бы вообще не танцевала. Разве в танцах дело? А кроме этого ничего нет между ними? Тогда зачем венчались? Надо было Кате всю правду рассказать, как тогда он перед венчанием священнику на исповеди… так он и там молчал про Алекс.
Катя ждала, и Сергей понял, что если не расскажет сейчас, то ничего не получится! Не позволит им стать счастливыми этот последний его страх — остаться в одиночестве, даже рядом с Катей. На одном сексе отношений не построишь. Доверять надо друг другу — это как в танце. Без доверия нет ни пары, ни семьи.
— А если бы мы с тобой не встретились, то ты бы к Максиму вернулся? — Катя, видно, тоже решила идти до конца. Сергей не осуждал. Она имела право знать. И чем дальше они говорили, чем опаснее для отношений становился разговор, тем яснее становилось, что Сергею без Кати остаться немыслимо. Настолько срослись они душами. И как теперь он ей правду скажет? Что не выкинул из сердца странную, неправильную и ни на что не похожую любовь. Даже теперь, когда Катя беременна. Как же это все совместить? Сможет она принять?
— Нет, не вернулся бы. Максим себе нашел…
Сергей, может быть, в первый раз без раздражения и без ревности подумал об этом.
— Максим любовь нашел, Сережа, ты на это не сердись. И не ссорься с ним. Я же вижу, что вы оба страдаете.
— Да, особенно он!
— Ну, не начинай. Ты ему такого наговорил, что любой бы на его месте оскорбился. Хорошо, что он уехал, вам на расстоянии побыть надо, а потом все наладится. Ты же его все равно любишь.
— Нет!
— Я не про такую любовь. — Катя улыбнулась, потом засмеялась. — Что за новый год у нас? А все равно хорошо.
Сергей смотрел на неё. Сейчас то странное, потусторонее из снов отступило, было далеко. А Катя — вот она, земная, настоящая. Не Жизель. И пока было так, он чувствовал себя уверенно, не метался.
— Да, хорошо. Я выпью еще. Можно?
— Конечно, зря, что ли, открывал? А что все-таки твоя Алекс? Расскажи мне о ней.
— У нас ночь откровений? — Сергей пытался шутить, но выходило более, чем серьезно. Он чувствовал: настало время для признаний. Теперь уже можно, и что бы он не сказал, Катю это не оттолкнет. Последние пять месяцев они сроднились ожиданием того, кто был частью их, готовился прийти в мир. Но он или она УЖЕ был, существовал, и Сергей не сомневался в этом, слышал, чувствовал их эмоции. А Катю еще и защищал. Не могла к ней Жизель приблизиться, пыталась и как о невидимую стену ударялась, отлетала, снова к Сергею льнула. Окутывала мороком, уводила за собой, любила до изнеможения. — Это долгий разговор, Катя, — вздохнул он.
— Так ночь тоже долгая. Может, лучше было в гости пойти? — Она как-то виновато на него взглянула. — Я все думаю, что, может, тебе со мной сейчас не хочется ни в гости, ни другое…
— Это ты про какое “другое”? — Сергей только спросил и понял, что хочет этого самого “другого”! Но как, если Катю два месяца на сохранении держали после того, как она попробовала премьеру Жизели станцевать? Дело прошлое, он против был, только разве Катю переспоришь?
Он подошел к ней сзади, обнял, потом опустился опять на колени, медленно, заключил в кольцо рук её живот и оставался так.
— Ну, Сережа! Ты же понимаешь, о чем я! У нас с тобой не было давно уже. Тебе-то, наверно, хочется?
— Хочется, — потерся он щекой о её спину, — сны мне снятся, как мы с тобой…
— Правда?
— Да, — тихо, почти шепотом отвечал он, — и в снах я тебя люблю так же, как наяву.
Про вилису Сергей ничего не сказал. Зачем Катю тревожить? Вон она и так бледная какая-то, глаза на мокром месте. — Знаешь, если бы можно было тебе, то увез бы сейчас в Россию.
— Почему туда?
— А вот именно туда. И не просто в любое место, а куда-то поближе к приходу отца Дмитрия. Храм святого Сергия помнишь, где мы венчались?
— Да, конечно! Ксению помню, я с ней переписываюсь. Она мне письма шлет бумажные, в них благословение вкладывает. Она знает, что мы малыша ждем. Спрашивала — приедем ли.
— Вот к ним бы тебя, а не тут, где все крысятся за спектакль. Что же нам было из-за премьеры ребенка лишаться?
***
Сергей идет вниз по винтовой лестнице, не настолько темно, чтобы не различить ступени. Свет исходит от стен. На ощупь они напоминают стекло или… зеркало! Мерцают изнутри. И Сергей видит в них странные картины, знакомые. Что это? Воспоминания или нечто, спрятанное в самые дальние уголки памяти, затертое, занавешенное, заглушенное алкоголем и несбывшимися иллюзиями?
Но они не исчезли. Вот знакомый кирпичный пятиэтажный дом, грязный подъезд, обшарпанная дверь.
— Войди! — слышит он безмолвный приказ и повинуется. Кто ведет его, Сергей не знает.
Толкает дверь... Прихожая, мамино пальто на вешалке, её сумка, ботинки, черно-белый зонт. Сергей помнит! Это квартира, в которой он рос. Еще дверь, за ней комната Сергея.
Отец стоит у окна, сердится, кричит:
— Что это за работа, с обтянутой задницей скакать по сцене? Стыдно мазать морду гримом! Как проститутка в подворотне. Перед зеркалом кривляться часами. Не удивлюсь, если ты к пидорам подашься, тогда вон из нашего дома!
“Вон из нашего дома…” — так он и сказал. Это были последние слова, что Сергей слышал от отца, дальше гробовая тишина отчуждения.
Ступени вниз, картину заволакивает туманом, и тихий женский голос произносит:
— Оставь это в прошлом. Иди дальше! — Она заговорила с ним!
Еще шаг и еще, по бесконечной лестнице вниз. За стенами Сергей видит Училище, класс с полуциркульными окнами, станок, экзаменационную комиссию — он вспоминает свое стремление стать лучшим, доказать отцу, что все не так, что Танец — это прекрасный мир, жизнь, свобода. Надо бежать, прыгать, теряя дыхание, надо лететь, научить тело освободиться от притяжения земли.
— Иди дальше! — слышит он.
А идти все труднее, потому что картины за стеной будут страшнее, Сергей это знает. Танец не прощает предателей, он мстит. Как мстят женихам-обманщикам страшные вилисы. Ведь он бросил Виктусю, точно как Альберт несчастную Жизель, бросил перед самым выпускным спектаклем. Стремился за другой любовью. Той самой, за которую проклял его отец! Виктуся одна на сцене, прогон, генеральная репетиция перед спектаклем, а его там нет, и партнерша стоит, закрыв лицо руками. Она плачет, Сергей никогда не сможет вернуться в тот день и утешить, вымолить прощения, исправить то зло, что совершил…
— Оставь её, иди за мной!
Ноги наливаются свинцом, мышцы деревенеют. Страшно и холодно там внизу. Безмолвие склепа, конец жизни — вот что там могло быть.
— Имя нашей боли — Предательство. — слышит он. — Предал ты, предали тебя… Альберт обманул меня, но ты не он, тебе не нужно умирать. Я уведу тебя от черты.
Сергей крепко зажмуривается, хочет закрыть глаза ладонями, пройти мимо не глядя. Но так нельзя, он должен смотреть, должен смотреть…
Тот, кто предал — был как отец. Сергей любил его, принадлежал ему, подчинялся. Верил. Тем страшнее оказалось прозрение.
Если бы они просто расстались, если бы!
— Прошу тебя, — умоляет Сергей, — позволь мне не смотреть. Я не вынесу этого еще раз. Они продавали меня, ты же знаешь! Я хотел умереть...
— Открой глаза и оставь все это в прошлом. Никто из них не коснется тебя. Все они мертвы, а ты жив.
— Они мертвы? — Страх ледяными пальцами сжимает сердце Сергея. За стеной он видит восковые лица усопших, похоронные кортежи, венки в траурных лентах.
— Все, кто тогда касался тебя, они мертвы, — смеется вилиса. — Оставь их, иди за мной!
Сергей помнит! Её голос и прохладные руки, она утешала, ласковыми прикосновениями снимала горячечный жар, усмиряла боль. Не отпускала, не позволяла шагнуть в пустоту отчаяния. Раз за разом отводила от черты. Она танцевала с ним в том страшном бреду.
Бесконечное адажио звучит.
— Все проходит, и это пройдет. Оставь все в прошлом, иди за мной!
Сергей достиг самого дна страшного колодца своей памяти, зеркальные стены показали ему все, о чем он хотел забыть. Лестница закончилась, она привела в странный зал с высокими мраморными колоннами, обвитыми плющом. Они не подпирали своды, тянулись вверх и заканчивались огромными цветами лилий.
В центре зала был устроен алтарь, похожий на надгробие. Или это и было надгробие, могильный камень? Сергей делает еще несколько шагов и опускается на колени, а в руках у него букет живых цветов — тоже лилии. Они источают нежный аромат. Где-то рядом слышен плеск воды. Цветы ложатся на мраморную плиту, укрывают её, лилии на капителях колонн раскрываются, и на алтаре-надгробии выступают светящиеся синим буквы:
ЖИЗЕЛЬ.
Сергей склоняется к ней, зовет.
— Прошу, умоляю, приди, дай увидеть тебя!
Сквозь камень прорастает рука с цветком, он мерцает тем же светом, что и буквы имени. Стоит Сергею принять дар возлюбленной из иного мира, как зал преображается: колонны движутся, искривляются, кажется, что сейчас рухнут и погребут под собой, но нет, они образуют арку.
На долю секунды отводит Сергей взгляд от надгробия, а когда смотрит снова, то видит Жизель. Она услышала зов и поднялась из могилы. Руки скрещены на груди, лицо затенено дымкой белой вуали.
Теперь он должен выбирать: ступить ли на мрамор, укрытый цветами, и отвести вуаль с губ Жизели или шагнуть под свод арки, за которой мерцает огнями Новогодняя Ель.
***
— Хорошо, что ты не слышишь меня сейчас, — шепчет Катя, — потому что я буду плакать и жаловаться. Ты ни разу не видел, как я плачу. И не надо! Я не хочу…
Она приподнимается и садится рядом, поджимает ноги, обхватывает колени руками. Волосы растрепаны, щеки мокрые, губы беззвучно шевелятся. Катя говорит, говорит…
— Почему Жизель? Почему всегда Жизель? Я не хотела её, разве нет других? Маша из “Щелкунчика”, Раймонда, Китри, даже Одетта не такая страшная. Я не хотела Жизель! Она появилась и вытеснила все, а разве у нас не было другого? Помнишь Весенние воды или Пламя Парижа? Но ты искал её. И я становилась ею. Да… я уже говорила. Это как ходить по кругу. Но не убежать — тянет её могила. И все туда, под землю. Я так боюсь этого люка на сцене! И Жизель боюсь! Она призрак, но как можно умереть, стать призраком, если не рождался? Значит, все еще хуже — в ней смерти многих, страх, тоска, отчаяние. И обманутая любовь.
А помнишь Лейден, как мы гуляли и сидели в кафе, ели булочки с корицей? Преступление! Как это возможно, но мы ели — перед самым конкурсом. Вернулись домой, и ты любил меня в первый раз! Тогда ты именно меня любил, Сережа. Я не боялась. Совсем. Потому что ты раньше уже меня всю забрал, когда танцевали, оставалось только соединиться телами.
А он большой… Когда ты входишь — мне хорошо, я не знала, что так бывает. Горячо и невыносимо хорошо. И Жизель не знает…
Она любит тебя! И я люблю.
***
Сергей слышит плеск воды, все время рядом вода. Течет, капает, извивается струйками ползет по зеркалу — похожа на слезы.
— О чем ты плачешь?
— О моей обманутой любви.
— Хочешь забыть?
— Любить хочу. Тебя… Идем за мной!
Ветром сдувает вуаль с её лица. Жизель прекрасна. Сергей никогда не видел такой совершенной неземной красоты. И он делает шаг, протягивает руки, обнимает её. Страшно, что исчезнет, но нет! Вот она, в его руках. Живая. И он видит её, слышит, может любить.
— Пообещай мне то, о чем не знаешь, — говорит она, — и я всегда буду с тобой...
Они уходят в сторону от странного зала с колоннами, оказываются в другом месте, Сергей узнает его: гримерка Большого театра — он уснул там, и она пришла из зеркала, касалась его, шептала. И теперь все так же. Её руки и тихий шепот.
— Хочу любить.
Сергей ни разу не видел её обнаженной, всегда или в шопенке, или одни прикосновения в темноте. Сейчас он видел её всю. Тело призрачной танцовщицы светилось, словно под луной. И чем теснее она прижималась, тем холоднее становилось Сергею. Сердце его замирало, а возбуждение разрывало и томило. Сергей жаждал соития и получил то, что хотел. На этот раз ничто им не мешало. Холод и жар чувствовал он, теряя мысли. Единственное, что удерживало на краю сознания, не давало уйти, что Сергей помнил из своей земной жизни — Катя…
— Катя, — шевельнулись застывшие губы, и все исчезло, перестала звучать вода, Сергей с трудом вдохнул и проснулся.
Прильнув, она обнимала его, но сейчас же приподняла голову, посмотрела, потянулась к губам.
— Ты уснул, и я не стала будить. С Новым годом, Серёжа! Он наступил уже. Наш первый новый год.
— С Новым годом! Что же, я все проспал? А ты почему не спишь?
— На тебя смотрела. Ты красивый…
Он засмеялся, поцеловал её, отпустил, приподнялся.
— Мы же отмечать хотели. На кухню собирались.
— Так идем?
— Идем…
Они накинули одежду, Сергей достал из холодильника шампанское, открыл, наполнил бокалы. Хотел подать один Кате, но тут же и поставил его.
— Забыл, тебе же нельзя!
Вот теперь происходящее не было сном — Катя стояла перед Сергеем, и легкий халатик не сходился на её раздавшейся талии. Ребенок. У них будет ребенок. Сколько волнений, слез, споров с окружающими пришлось претерпеть. Казалось бы — радость, родные и близкие должны радоваться, а у них все кувырком. Родители Сергея не знают, а в семье Кати, мягко говоря, не рады. Потому и дома остались на новый год, чтобы не выслушивать причитаний Виктуси о загубленной Катиной карьере.
— Давай я выпью за нас, — сказал Сергей, — за нас троих. И никто этому, Катюша, не помешает. Никто...
— Давай… Я так тебя люблю, Сережа! И…— Катя обхватила живот руками, — того, кто там.
— И я люблю того, кто там. — Он выпил до дна, опустился на колени и прижался губами, а потом щекой к её животу.
— А я думала ты меня разлюбишь, когда танцевать вместе перестанем, — призналась Катя, запустила пальцы в его волосы и стояла так, прислушиваясь к тому, что происходило в ней. И вдруг попросила: — Сережа… расскажи мне про Макса.
— Почему ты спросила? И что ты хочешь знать?
— Когда мы встретились — ты был с ним. Из-за меня расстались? Я помню, он так ревновал.
— Не был я с ним, уже нет, Катя. — Сергей понял, что не все еще страхи его встали перед ним и не до самого дна колодца он добрался. — Мы раньше разошлись, Тогда я уже был с Алекс…
— Кто это, Алекс?
— Я думал — девушка, а оказалось — парень. Мы переписывались долго, потом встретились, так я и узнал.
— Он обманывал тебя?
— Нет. Не знаю… Мне казалось, что я её люблю, эту Алекс, а она меня. Потом он перестал писать, когда я признался. И я все ждал и звал её. Дурацкая история на самом деле.
— Любил девушку, которой не было? Как Жизель?
— Почему как Жизель? Она была.
— Разве? Не было её! Придумали такую девушку и Альберта тоже. Все придумали! А люди верят, настоящему не верят, а этому — да.
— Может, ты и права… — Сергей задумался.
Много вместил этот неполный год, что они с Катей провели вместе. Много больше, чем было в нем дней и ночей. Вот скажи ему сейчас, что Кати не будет рядом, и все, ведь рухнет его жизнь! И не потому, что она его партнерша, не потому, что у Виктуси — считай, приемной матери Кати — свой балетный театр, замок и муж — родственник королевской семьи. Даже если бы Катя была простой танцовщицей из кордебалета, если бы вообще не танцевала. Разве в танцах дело? А кроме этого ничего нет между ними? Тогда зачем венчались? Надо было Кате всю правду рассказать, как тогда он перед венчанием священнику на исповеди… так он и там молчал про Алекс.
Катя ждала, и Сергей понял, что если не расскажет сейчас, то ничего не получится! Не позволит им стать счастливыми этот последний его страх — остаться в одиночестве, даже рядом с Катей. На одном сексе отношений не построишь. Доверять надо друг другу — это как в танце. Без доверия нет ни пары, ни семьи.
— А если бы мы с тобой не встретились, то ты бы к Максиму вернулся? — Катя, видно, тоже решила идти до конца. Сергей не осуждал. Она имела право знать. И чем дальше они говорили, чем опаснее для отношений становился разговор, тем яснее становилось, что Сергею без Кати остаться немыслимо. Настолько срослись они душами. И как теперь он ей правду скажет? Что не выкинул из сердца странную, неправильную и ни на что не похожую любовь. Даже теперь, когда Катя беременна. Как же это все совместить? Сможет она принять?
— Нет, не вернулся бы. Максим себе нашел…
Сергей, может быть, в первый раз без раздражения и без ревности подумал об этом.
— Максим любовь нашел, Сережа, ты на это не сердись. И не ссорься с ним. Я же вижу, что вы оба страдаете.
— Да, особенно он!
— Ну, не начинай. Ты ему такого наговорил, что любой бы на его месте оскорбился. Хорошо, что он уехал, вам на расстоянии побыть надо, а потом все наладится. Ты же его все равно любишь.
— Нет!
— Я не про такую любовь. — Катя улыбнулась, потом засмеялась. — Что за новый год у нас? А все равно хорошо.
Сергей смотрел на неё. Сейчас то странное, потусторонее из снов отступило, было далеко. А Катя — вот она, земная, настоящая. Не Жизель. И пока было так, он чувствовал себя уверенно, не метался.
— Да, хорошо. Я выпью еще. Можно?
— Конечно, зря, что ли, открывал? А что все-таки твоя Алекс? Расскажи мне о ней.
— У нас ночь откровений? — Сергей пытался шутить, но выходило более, чем серьезно. Он чувствовал: настало время для признаний. Теперь уже можно, и что бы он не сказал, Катю это не оттолкнет. Последние пять месяцев они сроднились ожиданием того, кто был частью их, готовился прийти в мир. Но он или она УЖЕ был, существовал, и Сергей не сомневался в этом, слышал, чувствовал их эмоции. А Катю еще и защищал. Не могла к ней Жизель приблизиться, пыталась и как о невидимую стену ударялась, отлетала, снова к Сергею льнула. Окутывала мороком, уводила за собой, любила до изнеможения. — Это долгий разговор, Катя, — вздохнул он.
— Так ночь тоже долгая. Может, лучше было в гости пойти? — Она как-то виновато на него взглянула. — Я все думаю, что, может, тебе со мной сейчас не хочется ни в гости, ни другое…
— Это ты про какое “другое”? — Сергей только спросил и понял, что хочет этого самого “другого”! Но как, если Катю два месяца на сохранении держали после того, как она попробовала премьеру Жизели станцевать? Дело прошлое, он против был, только разве Катю переспоришь?
Он подошел к ней сзади, обнял, потом опустился опять на колени, медленно, заключил в кольцо рук её живот и оставался так.
— Ну, Сережа! Ты же понимаешь, о чем я! У нас с тобой не было давно уже. Тебе-то, наверно, хочется?
— Хочется, — потерся он щекой о её спину, — сны мне снятся, как мы с тобой…
— Правда?
— Да, — тихо, почти шепотом отвечал он, — и в снах я тебя люблю так же, как наяву.
Про вилису Сергей ничего не сказал. Зачем Катю тревожить? Вон она и так бледная какая-то, глаза на мокром месте. — Знаешь, если бы можно было тебе, то увез бы сейчас в Россию.
— Почему туда?
— А вот именно туда. И не просто в любое место, а куда-то поближе к приходу отца Дмитрия. Храм святого Сергия помнишь, где мы венчались?
— Да, конечно! Ксению помню, я с ней переписываюсь. Она мне письма шлет бумажные, в них благословение вкладывает. Она знает, что мы малыша ждем. Спрашивала — приедем ли.
— Вот к ним бы тебя, а не тут, где все крысятся за спектакль. Что же нам было из-за премьеры ребенка лишаться?
