Кузнец молча отнимает кирку.
– Дядь Ильмар!
– Молчи! Дурак, – сердится мужчина. – Я вчера еще думаю, чего руки такие мокрые? Домой когда пришел, свечку поджег, умываюсь, а сам гляжу, что не так что-то. Кровь что ли? Смотрю, не пойму откуда. Твоя, значит? Иди сюда. Сюда говорю иди! Я тебе ничего ковать не буду, ежели ты мне тут будешь, как с мамкой капризничать!
Приходится слушать. С печалью Исэндар оглядывается на застрявший в скале кусок руды, который размером-то всего пару ладоней, но сидит глубоко и крепко. Наверняка, Ильмар не ошибся и там целая громадина, надо только вытащить. К тому же, до обеда бы еще можно было вытащить, если бы кузнец ничего не заметил.
Впрочем, в уме рождается не та обида, которую мальчик сумел бы предугадать. Когда он понимает, что задумал кузнец, то злость берет за то, что самому в голову не пришло сделать это еще вчера.
Вечером, когда после работы мальчик вернулся домой, он и не подумал у матери попросить замазать раны ее припарками. Наоборот, не хотелось ее беспокоить, а потому даже мысли не возникло. Теперь же кузнец собирает травы, чтобы прямо так сделать немного слабой мази, которая все же лучше, чем ничего.
Хотя, даже это чувство не мешает Исэндару быстро заинтересоваться и рассматривать теперь, что и как делает Ильмар. Мужчина это замечает и добреет мгновенно. Да и сердится он только от заботы, как это бывает, если на пути ума не становится безразличие. Вернее, он даже испытывает почти то же чувство, которое скребет и на душе мальчишки, и все думает, что ведь сам мог, должен был сам догадаться.
– Отец твой показал, – заговаривает кузнец, невольно подогревая интерес мальчика. – Я в кузне частенько было… да и сейчас тоже то палец разобью, то еще чего. У нас-то тут травника нет. Раньше в город бегали, да и то, когда уж совсем терпеть невмоготу. Так Сокур показал… оно, конечно, не так делается, растереть надо лучше, да и воды еще немножко хорошо бы добавить и выпарить, чтобы густо было, но и так сойдет. Лучше, чем так будешь руки драть.
Мальчик запоминает каждое растение, сейчас только подумав, что в бою ему это может хорошо пригодиться. Раны для воина, наверное, обычное дело. Точно он не знает, конечно, но как иначе?
– Руки давай, – сердито буркает Ильмар.
Исэндар кривится виновато, выставляет руки, ладони поднимает к небу, и на них сразу опускается легким шлепком приятное, нежное касание прохлады.
– Сейчас замотаю, ты посидишь до обеда…
– Дядь Ильмар…
– Молчи, когда с тобой говорят! – грубо обрывает кузнец. – Сказал, до обеда будешь сидеть. Или вообще домой пойдешь. А ежели перечить станешь, так дома у себя в печи куй оружие, какое захочется, а ко мне не подходи.
Остается лишь вздохнуть и подчиниться. В это время кузнец отрывает длинный кусок от собственной рубахи, выбрав место, где ткань почище, а затем начинает перематывать мальчику руки.
– Я пока сам достать попробую, – заговаривает он снова. – Ты сиди, пусть руки чуть успокоятся. Я тебе не мамка, да и жалеть тебя нечего. Ежели сам дурной, так не мне тебя исправлять. Хочешь работать – на тебе. А все же до обеда сиди, я потом Обит врать не собираюсь. Ежели что, так скажу, как есть.
Исэндар даже смягчается. Лишь бы не пришлось работу останавливать. Он и не подозревает, что кузнец послал бы уже домой, но беспокоится, что мальчик все равно продолжит работать и слушаться ни за что не станет.
Это рвение обезоруживает Ильмара так же, как и Обит. Женщина раньше сумела распознать в сыне такую перемену, раньше увидела, что прежняя его отчаянная тяга влезть в какие-то неприятности теперь словно обрела первопричину. Будто в спину Исэндара вечно бьет напор горной реки, толкая его к горизонту, а сам Исэндар не пытается сопротивляться и лишь быстрее и охотней несется вперед, не видя на пути никаких преград. Неясно только, куда и зачем мальчик спешит, но стоит побыть рядом и рассмотреть внимательней, с какой отдачей, с каким нетерпением он готов рваться дальше, как уже останавливать его не хватает смелости.
– Как баран, – подытоживает кузнец свои мысли, но уже вслух, не объясняя всего, о чем думал. – Упертый.
И вдруг, Исэндар глубоко задумывается. Может ли быть, что все это случайность, или же давным-давно судьба определила путь, по которому мальчик пойдет – не ясно. И мать, и отец, а теперь и Ильмар – все говорят, что мальчик упертый. Или, лучше сказать, упорный. Потому его эти слова кузнеца и погружают в глубокие раздумья, откуда не выходит как-нибудь выбраться до самого обеда, ведь именно эта черта, именно этот странный навык стал первым и главным достижением мальчишки. А раз так, то остается, как говорил отец, следовать выбранному пути без страха и без единого сомнения.
Напутствие
Жар солнца опаляет не только землю, но и душу, и до самого вечера работа кипит так бурно, что даже в деревне иногда можно услышать, как бьется о камень кирка.
Обит то и дело прислушивается, выходя на порог, но после обеда уже слишком увлекается делами. Забот много, года уже не те, быстро всего не переделать, мелкая возня затягивает болотом дел, так что к вечеру мыслей не остается совсем.
Солнце, обращая небо за собой золотым блюдцем, еще только плывет к горизонту, а уже отливают нежно-розовым облака, и к дому приближается чья-то массивная фигура.
Глаза, от старости всегда заволоченные легкой туманной дымкой, ничего не замечают, увлеченные своими делами. Женщина копошится в доме и кузнеца видит лишь тогда, когда его сапог ударяет в деревянный пол.
– Все, хватит с меня, – заговаривает Ильмар, едва у него получается отвлечь на себя внимание женщины. – Щенок твой меня в конец вымотал.
Материнские чувства в женском сердце ищут повод забеспокоиться, но Обит только подставляет табурет и садится рядом, ничего не говоря.
– Значит так, – шлепает кузнец по ноге ладонью, – он пока там возится, я пришел к тебе дело договорить. Значит, возьмусь за меч, как готов будет, сама зайди, мальцу я оружие не отдам. Он тебе скажет, когда наведаться. Ну и, я тут подумал, я тебе инструментов новых сделаю…
– Ой, да зачем?!
– Сиди ты, начинаешь, – хмурится Ильмар устало, но с живостью, которая мужчину поражает молнией всякий раз, едва речь заходит про Исэндара. – Малец-то знаешь какой из стены кусок отодрал, а? Так, ладно, не это я хотел. Вот что, ты к нему давай-ка посерьезнее. Дома пока не гоняй, тут дело вот какое: надо бы мне с тобой расплатиться как-то. За сегодня уже твой спиногрыз меня работой так загрузил, что… луны две еще буду горбатиться.
Обит не выдерживает.
– Да что ж случилось-то?!
– Да ничего не случилось, вот же ты стала… как бабка старая. Чего с тобой?
– Чего-чего, – передразнивает женщина. – С тебя беру пример. Чего ты мне тут в уши дуешь?! Жалуешься мне тут, как старуха, а сам…
– Ну хорош! Кто тебе жалуется?! Я говорю, поработали славно!
– Да ты ж только плачешься, что…
– Все, хватит. Как пожелаешь, – вмиг теряет кузнец все желание спорить, и усталость в его жестах будто сразу передается матери Исэндара. – Ты меня дальше послушай. Мальчишка работать славно будет, это точно. Да вот только думается мне, что не он мне платить должен будет трудом, за то что меч ему кую, а я ему, за то что пашет, как подмастерье. Так что вот, чего я придумал: ему ты ничего не говори, чтобы не хорохорился, поняла? Не надо его путать, я ему так и скажу, какой был уговор, пусть хоть целыми днями пашет, а я с тобой все же рассчитаться как-то должен, так что или с ним передам, или сам зайду, или еще чего, только мальчишке не проболтайся. Да присмотри за ним…
– Вот еще это поучи…
– Да дослушай-то!.. Присмотри, говорю, как с взрослым с ним, работает он… будь здоров. Камень, знаешь, какой тащит?! Вот я с ним сейчас был. Я ему говорю, что бросить надо, слишком здоровый, вот такой! – показывает кузнец ладонью, отмерив высоту от пола до коленки. – Мы с ним за неделю не выработаем! Я говорю, что, мол, брось, а он тащит, я уже домой пошел, а он там остался. Ну, думаю, устанет, сам пойдет, а он так и волочет камушек. Так, видно, до самой кузни пока не доберется, не успокоится.
Женщина вздыхает, с удивлением и приятной радостью, с волнением и гордостью слушая восхищенную речь кузнеца. А Ильмар и не скрывает интонации, попросту о них и не думает, увлекшись настолько, что сам жаждет рассказать о случившемся как можно жарче, а веки распахивает пошире и дает волю чувствам.
– Я думал, не осилит… да как такое осилишь? В его-то годы! – продолжает кузнец, полностью уже отдав себя во власть удивления той силы, что рождает жажду сплетничать, но ни на миг и не задумывается об этом, желая скорее поделиться своим открытием.
Обит с интересом слушает, волнуется в первые мгновения, ожидая историю о том, как ее упертый сынишка придавил себе ногу или что-нибудь еще в том же духе, но чем дольше кузнец говорит, тем больше приятных чувств и легкости наполняет материнское сердце.
– Так он… ты послушай, – продолжает Ильмар тише, пододвинувшись. – Значит, выбили мы с ним кусок руды, такой, что мне за всю жизнь попадались всего раза три, не больше. Выбили, да я и говорю, что надо позвать кого, а он давай тянуть камень. Ну, сама понимаешь, ничего у него не вышло. Тянет, да только горло рвет, а больше и не получается ничего сделать.
– А ты чего, так и?..
– Вот так слушай. Я его проучить решил. Дай, думаю, оставлю его, а сам со стороны погляжу, как будто ушел. Оставил, гляжу из лесу, а сам думаю, что вот сейчас-то он выдохнется, тогда и выйду. А он?!
– Ну, чего?
– Подвинул кусок раз, а затем второй, а затем третий! Дурень же, вот, как есть тебе говорю! – распаляется кузнец тем быстрее, чем больше говорит, а оттого речь его становится только жарче и жарче, даже потеряв свое обычное звучание и теперь похожая на рассказ впечатлительной старушки. – Нет бы бревнышки хоть какие-то подложить, так он тащит руками и все! Толкает целый кусок руды, корячится, а двигает! Так, ты послушай, он ж ведь так до самого леса протащил кусок этот, а там еще быстрее двинулся! Дурак он у тебя, вот не иначе. Дурной… но силен,. Щенок, ух!
Лишь под конец разговора Обит наконец понимает степень удивления, вызванного мальчиком у Ильмара. Тогда уже и она перестает волноваться. Только есть еще в душе странное, но, впрочем, приятное беспокойство, и хочется быстрее дождаться Исэндара домой и убедиться, что тот в порядке.
Ругаться на мальчика теперь совершенно не хочется. Едва уходит кузнец, хмыкая с улыбкой, все еще не сумевший избавиться от удивления и тем пробуждающий еще больший интерес. Трудно поверить, что Исэндар может быть сильным, как взрослый, но рассказывал кузнец так, будто мальчик за двоих пахал.
Впрочем, чтобы узнать обо всем подробнее, нужно ждать его возвращения, а потому волнение снова начинает само собой разрастаться.
Когда же Обит встречает сына взглядом, когда замечает его перемотанные руки, грязную, мокрую от пота одежду, то уже броситься с расспросами и ласками не решается. Выглядит Исэндар в глазах матери по-особенному, будто он впервые ступает во взрослую жизнь, вернее даже, уже в нее вступил и вот, вернулся домой уже новым, другим человеком, прочувствовавшим всю серьезность и грубость мира на собственной шкуре. И от этого женщина ведет себя очень необычно.
Вместо того чтобы проявить свою чувственность тем или иным способом, вместо того, чтобы разнежничаться или обозлиться, мать только вздыхает.
– Идем, садись, - с серьезным, хмурым, но не сердитым выражением зовет она к столу. – Перво-наперво ты поешь, затем умоешься, а потом руки твои посмотрим, а то так оставлять ни за что нельзя.
Исэндар послушно отправляется за матерью к столу, пытается скрывать, что руки дрожат. Удары сердца отдаются в ладонях, но теперь становится даже жутко просто от мысли, как болели бы мозоли, если бы только Ильмар не сделал мазь.
Перед сном, ощутив прохладное касание изготовленных матерью припарок, Исэндар отвечает на ее беспокойства с обычной уверенностью.
– Все хорошо… завтра пойду к дяде Ильмару уже с обеда… так что… помогу… – бормочет он сонным голосом.
И хотя последнее слово уже сказано, Обит еще ждет какое-то время, даже лицом немного тянется, чтобы услышать, но в итоге понимает, что мальчик уснул, вздыхает и оставляет его в покое, мгновенно забыв сказанное. Сама она тоже отправляется спать и долго еще раздумывает над тем, что в последнее время слишком уж часто возникает чувство, что мальчик повзрослел и изменился, а все равно снова и снова оно продолжает рождаться в душе и приятно терзать ум томными мыслями.
А утром Исэндар резко открывает глаза, но тут же их закрывает. Вчерашний день столько всего изменил, что голову кружит, хотя еще и день не успел начаться.
Стоило выковырять руду и приняться ее толкать, перекатывая, как рядом с нераскрытым значком появились еще два. Причем, под этими сразу же выросла полоска, а затем, по пути домой, обнаружился еще и четвертый. Два из этих значков открылись как раз во время работы, после чего и кусок руды начал двигаться и тянуть его стало легче. И лишь теперь Исэндар, наконец, отыскивает время, чтобы рассмотреть значки приобретенных во время работы навыков.
Мальчишка лежит с закрытыми глазами, чтобы не вызывать у матери никаких подозрений, рассматривая то, чего женщина видеть не может. Перед ним сначала встает медалька с надписью «Сила», под которой располагается заурядное описание этой характеристики, но его в таких условиях все равно хочется прочитать по буквам, чтобы ничего не упустить.
«Навык «Сила», – гласит надпись, – увеличивает силу на 0.5».
На этом все описание и заканчивается, но мальчик все равно с интересом перечитывает его несколько раз, вдумываясь, что это может означать. А затем у него перед глазами встает уже другая, похожая медалька, а под ней красуется надпись «Выносливость».
Поднявшись, Исэндар хмурится, раздумывает о чем-то, идет куда-то, но в какой-то миг все же осматривается. Потерявшись в мыслях, он бредет, ничего не видя, и лишь затем, едва не переступив через порог, задумывается, что делать.
Мать еще спит. Взяв два деревянных ведра, мальчик отправляется к колодцу с той же задумчивостью, даже про сумасшедшего не вспоминает, которого в последние дни не видел, а затем, набрав воды, отправляется назад.
Лишь подступая к дому Исэндар замечает, что ощущения как-то изменились. Ведра, как оказывается, стали легче. До самого дома получилось их донести, ничуть не устав, а тогда вдруг сразу вспоминаются новые навыки, полученные вчера во время тяжелой работы.
Настроение поднимается. Теперь ведь все совершенно иначе, чем даже вчера. Значит, можно стать гораздо сильнее, а главное, что не придется тратить столько времени и сил, сколько нужно обычному человеку, тому, кто не осмелился пройти испытание богини и заслужить ее благословение.
Исэндар буквально врывается в дом, полный сил и бодрости. Мать уже проснулась и стала волноваться, но теперь уже мальчик изменился окончательно, и женщина может это распознать. Вместо причитаний и ругани она теперь говорит упрашивающим тоном, и только спрашивает, куда собрался мальчик.
– Я быстро! – выкрикивает Исэндар и тут же исчезает за порогом, оставив полные ведра с водой.
Схватив кусок хлеба, мальчишка несется в лес, к ручью, там долго ищет заветную тропу, ведущую в тайную поляну, и внезапно понимает, что никакой тропы нет.
– Дядь Ильмар!
– Молчи! Дурак, – сердится мужчина. – Я вчера еще думаю, чего руки такие мокрые? Домой когда пришел, свечку поджег, умываюсь, а сам гляжу, что не так что-то. Кровь что ли? Смотрю, не пойму откуда. Твоя, значит? Иди сюда. Сюда говорю иди! Я тебе ничего ковать не буду, ежели ты мне тут будешь, как с мамкой капризничать!
Приходится слушать. С печалью Исэндар оглядывается на застрявший в скале кусок руды, который размером-то всего пару ладоней, но сидит глубоко и крепко. Наверняка, Ильмар не ошибся и там целая громадина, надо только вытащить. К тому же, до обеда бы еще можно было вытащить, если бы кузнец ничего не заметил.
Впрочем, в уме рождается не та обида, которую мальчик сумел бы предугадать. Когда он понимает, что задумал кузнец, то злость берет за то, что самому в голову не пришло сделать это еще вчера.
Вечером, когда после работы мальчик вернулся домой, он и не подумал у матери попросить замазать раны ее припарками. Наоборот, не хотелось ее беспокоить, а потому даже мысли не возникло. Теперь же кузнец собирает травы, чтобы прямо так сделать немного слабой мази, которая все же лучше, чем ничего.
Хотя, даже это чувство не мешает Исэндару быстро заинтересоваться и рассматривать теперь, что и как делает Ильмар. Мужчина это замечает и добреет мгновенно. Да и сердится он только от заботы, как это бывает, если на пути ума не становится безразличие. Вернее, он даже испытывает почти то же чувство, которое скребет и на душе мальчишки, и все думает, что ведь сам мог, должен был сам догадаться.
– Отец твой показал, – заговаривает кузнец, невольно подогревая интерес мальчика. – Я в кузне частенько было… да и сейчас тоже то палец разобью, то еще чего. У нас-то тут травника нет. Раньше в город бегали, да и то, когда уж совсем терпеть невмоготу. Так Сокур показал… оно, конечно, не так делается, растереть надо лучше, да и воды еще немножко хорошо бы добавить и выпарить, чтобы густо было, но и так сойдет. Лучше, чем так будешь руки драть.
Мальчик запоминает каждое растение, сейчас только подумав, что в бою ему это может хорошо пригодиться. Раны для воина, наверное, обычное дело. Точно он не знает, конечно, но как иначе?
– Руки давай, – сердито буркает Ильмар.
Исэндар кривится виновато, выставляет руки, ладони поднимает к небу, и на них сразу опускается легким шлепком приятное, нежное касание прохлады.
– Сейчас замотаю, ты посидишь до обеда…
– Дядь Ильмар…
– Молчи, когда с тобой говорят! – грубо обрывает кузнец. – Сказал, до обеда будешь сидеть. Или вообще домой пойдешь. А ежели перечить станешь, так дома у себя в печи куй оружие, какое захочется, а ко мне не подходи.
Остается лишь вздохнуть и подчиниться. В это время кузнец отрывает длинный кусок от собственной рубахи, выбрав место, где ткань почище, а затем начинает перематывать мальчику руки.
– Я пока сам достать попробую, – заговаривает он снова. – Ты сиди, пусть руки чуть успокоятся. Я тебе не мамка, да и жалеть тебя нечего. Ежели сам дурной, так не мне тебя исправлять. Хочешь работать – на тебе. А все же до обеда сиди, я потом Обит врать не собираюсь. Ежели что, так скажу, как есть.
Исэндар даже смягчается. Лишь бы не пришлось работу останавливать. Он и не подозревает, что кузнец послал бы уже домой, но беспокоится, что мальчик все равно продолжит работать и слушаться ни за что не станет.
Это рвение обезоруживает Ильмара так же, как и Обит. Женщина раньше сумела распознать в сыне такую перемену, раньше увидела, что прежняя его отчаянная тяга влезть в какие-то неприятности теперь словно обрела первопричину. Будто в спину Исэндара вечно бьет напор горной реки, толкая его к горизонту, а сам Исэндар не пытается сопротивляться и лишь быстрее и охотней несется вперед, не видя на пути никаких преград. Неясно только, куда и зачем мальчик спешит, но стоит побыть рядом и рассмотреть внимательней, с какой отдачей, с каким нетерпением он готов рваться дальше, как уже останавливать его не хватает смелости.
– Как баран, – подытоживает кузнец свои мысли, но уже вслух, не объясняя всего, о чем думал. – Упертый.
И вдруг, Исэндар глубоко задумывается. Может ли быть, что все это случайность, или же давным-давно судьба определила путь, по которому мальчик пойдет – не ясно. И мать, и отец, а теперь и Ильмар – все говорят, что мальчик упертый. Или, лучше сказать, упорный. Потому его эти слова кузнеца и погружают в глубокие раздумья, откуда не выходит как-нибудь выбраться до самого обеда, ведь именно эта черта, именно этот странный навык стал первым и главным достижением мальчишки. А раз так, то остается, как говорил отец, следовать выбранному пути без страха и без единого сомнения.
Глава седьмая
Напутствие
Жар солнца опаляет не только землю, но и душу, и до самого вечера работа кипит так бурно, что даже в деревне иногда можно услышать, как бьется о камень кирка.
Обит то и дело прислушивается, выходя на порог, но после обеда уже слишком увлекается делами. Забот много, года уже не те, быстро всего не переделать, мелкая возня затягивает болотом дел, так что к вечеру мыслей не остается совсем.
Солнце, обращая небо за собой золотым блюдцем, еще только плывет к горизонту, а уже отливают нежно-розовым облака, и к дому приближается чья-то массивная фигура.
Глаза, от старости всегда заволоченные легкой туманной дымкой, ничего не замечают, увлеченные своими делами. Женщина копошится в доме и кузнеца видит лишь тогда, когда его сапог ударяет в деревянный пол.
– Все, хватит с меня, – заговаривает Ильмар, едва у него получается отвлечь на себя внимание женщины. – Щенок твой меня в конец вымотал.
Материнские чувства в женском сердце ищут повод забеспокоиться, но Обит только подставляет табурет и садится рядом, ничего не говоря.
– Значит так, – шлепает кузнец по ноге ладонью, – он пока там возится, я пришел к тебе дело договорить. Значит, возьмусь за меч, как готов будет, сама зайди, мальцу я оружие не отдам. Он тебе скажет, когда наведаться. Ну и, я тут подумал, я тебе инструментов новых сделаю…
– Ой, да зачем?!
– Сиди ты, начинаешь, – хмурится Ильмар устало, но с живостью, которая мужчину поражает молнией всякий раз, едва речь заходит про Исэндара. – Малец-то знаешь какой из стены кусок отодрал, а? Так, ладно, не это я хотел. Вот что, ты к нему давай-ка посерьезнее. Дома пока не гоняй, тут дело вот какое: надо бы мне с тобой расплатиться как-то. За сегодня уже твой спиногрыз меня работой так загрузил, что… луны две еще буду горбатиться.
Обит не выдерживает.
– Да что ж случилось-то?!
– Да ничего не случилось, вот же ты стала… как бабка старая. Чего с тобой?
– Чего-чего, – передразнивает женщина. – С тебя беру пример. Чего ты мне тут в уши дуешь?! Жалуешься мне тут, как старуха, а сам…
– Ну хорош! Кто тебе жалуется?! Я говорю, поработали славно!
– Да ты ж только плачешься, что…
– Все, хватит. Как пожелаешь, – вмиг теряет кузнец все желание спорить, и усталость в его жестах будто сразу передается матери Исэндара. – Ты меня дальше послушай. Мальчишка работать славно будет, это точно. Да вот только думается мне, что не он мне платить должен будет трудом, за то что меч ему кую, а я ему, за то что пашет, как подмастерье. Так что вот, чего я придумал: ему ты ничего не говори, чтобы не хорохорился, поняла? Не надо его путать, я ему так и скажу, какой был уговор, пусть хоть целыми днями пашет, а я с тобой все же рассчитаться как-то должен, так что или с ним передам, или сам зайду, или еще чего, только мальчишке не проболтайся. Да присмотри за ним…
– Вот еще это поучи…
– Да дослушай-то!.. Присмотри, говорю, как с взрослым с ним, работает он… будь здоров. Камень, знаешь, какой тащит?! Вот я с ним сейчас был. Я ему говорю, что бросить надо, слишком здоровый, вот такой! – показывает кузнец ладонью, отмерив высоту от пола до коленки. – Мы с ним за неделю не выработаем! Я говорю, что, мол, брось, а он тащит, я уже домой пошел, а он там остался. Ну, думаю, устанет, сам пойдет, а он так и волочет камушек. Так, видно, до самой кузни пока не доберется, не успокоится.
Женщина вздыхает, с удивлением и приятной радостью, с волнением и гордостью слушая восхищенную речь кузнеца. А Ильмар и не скрывает интонации, попросту о них и не думает, увлекшись настолько, что сам жаждет рассказать о случившемся как можно жарче, а веки распахивает пошире и дает волю чувствам.
– Я думал, не осилит… да как такое осилишь? В его-то годы! – продолжает кузнец, полностью уже отдав себя во власть удивления той силы, что рождает жажду сплетничать, но ни на миг и не задумывается об этом, желая скорее поделиться своим открытием.
Обит с интересом слушает, волнуется в первые мгновения, ожидая историю о том, как ее упертый сынишка придавил себе ногу или что-нибудь еще в том же духе, но чем дольше кузнец говорит, тем больше приятных чувств и легкости наполняет материнское сердце.
– Так он… ты послушай, – продолжает Ильмар тише, пододвинувшись. – Значит, выбили мы с ним кусок руды, такой, что мне за всю жизнь попадались всего раза три, не больше. Выбили, да я и говорю, что надо позвать кого, а он давай тянуть камень. Ну, сама понимаешь, ничего у него не вышло. Тянет, да только горло рвет, а больше и не получается ничего сделать.
– А ты чего, так и?..
– Вот так слушай. Я его проучить решил. Дай, думаю, оставлю его, а сам со стороны погляжу, как будто ушел. Оставил, гляжу из лесу, а сам думаю, что вот сейчас-то он выдохнется, тогда и выйду. А он?!
– Ну, чего?
– Подвинул кусок раз, а затем второй, а затем третий! Дурень же, вот, как есть тебе говорю! – распаляется кузнец тем быстрее, чем больше говорит, а оттого речь его становится только жарче и жарче, даже потеряв свое обычное звучание и теперь похожая на рассказ впечатлительной старушки. – Нет бы бревнышки хоть какие-то подложить, так он тащит руками и все! Толкает целый кусок руды, корячится, а двигает! Так, ты послушай, он ж ведь так до самого леса протащил кусок этот, а там еще быстрее двинулся! Дурак он у тебя, вот не иначе. Дурной… но силен,. Щенок, ух!
Лишь под конец разговора Обит наконец понимает степень удивления, вызванного мальчиком у Ильмара. Тогда уже и она перестает волноваться. Только есть еще в душе странное, но, впрочем, приятное беспокойство, и хочется быстрее дождаться Исэндара домой и убедиться, что тот в порядке.
Ругаться на мальчика теперь совершенно не хочется. Едва уходит кузнец, хмыкая с улыбкой, все еще не сумевший избавиться от удивления и тем пробуждающий еще больший интерес. Трудно поверить, что Исэндар может быть сильным, как взрослый, но рассказывал кузнец так, будто мальчик за двоих пахал.
Впрочем, чтобы узнать обо всем подробнее, нужно ждать его возвращения, а потому волнение снова начинает само собой разрастаться.
Когда же Обит встречает сына взглядом, когда замечает его перемотанные руки, грязную, мокрую от пота одежду, то уже броситься с расспросами и ласками не решается. Выглядит Исэндар в глазах матери по-особенному, будто он впервые ступает во взрослую жизнь, вернее даже, уже в нее вступил и вот, вернулся домой уже новым, другим человеком, прочувствовавшим всю серьезность и грубость мира на собственной шкуре. И от этого женщина ведет себя очень необычно.
Вместо того чтобы проявить свою чувственность тем или иным способом, вместо того, чтобы разнежничаться или обозлиться, мать только вздыхает.
– Идем, садись, - с серьезным, хмурым, но не сердитым выражением зовет она к столу. – Перво-наперво ты поешь, затем умоешься, а потом руки твои посмотрим, а то так оставлять ни за что нельзя.
Исэндар послушно отправляется за матерью к столу, пытается скрывать, что руки дрожат. Удары сердца отдаются в ладонях, но теперь становится даже жутко просто от мысли, как болели бы мозоли, если бы только Ильмар не сделал мазь.
Перед сном, ощутив прохладное касание изготовленных матерью припарок, Исэндар отвечает на ее беспокойства с обычной уверенностью.
– Все хорошо… завтра пойду к дяде Ильмару уже с обеда… так что… помогу… – бормочет он сонным голосом.
И хотя последнее слово уже сказано, Обит еще ждет какое-то время, даже лицом немного тянется, чтобы услышать, но в итоге понимает, что мальчик уснул, вздыхает и оставляет его в покое, мгновенно забыв сказанное. Сама она тоже отправляется спать и долго еще раздумывает над тем, что в последнее время слишком уж часто возникает чувство, что мальчик повзрослел и изменился, а все равно снова и снова оно продолжает рождаться в душе и приятно терзать ум томными мыслями.
А утром Исэндар резко открывает глаза, но тут же их закрывает. Вчерашний день столько всего изменил, что голову кружит, хотя еще и день не успел начаться.
Стоило выковырять руду и приняться ее толкать, перекатывая, как рядом с нераскрытым значком появились еще два. Причем, под этими сразу же выросла полоска, а затем, по пути домой, обнаружился еще и четвертый. Два из этих значков открылись как раз во время работы, после чего и кусок руды начал двигаться и тянуть его стало легче. И лишь теперь Исэндар, наконец, отыскивает время, чтобы рассмотреть значки приобретенных во время работы навыков.
Мальчишка лежит с закрытыми глазами, чтобы не вызывать у матери никаких подозрений, рассматривая то, чего женщина видеть не может. Перед ним сначала встает медалька с надписью «Сила», под которой располагается заурядное описание этой характеристики, но его в таких условиях все равно хочется прочитать по буквам, чтобы ничего не упустить.
«Навык «Сила», – гласит надпись, – увеличивает силу на 0.5».
На этом все описание и заканчивается, но мальчик все равно с интересом перечитывает его несколько раз, вдумываясь, что это может означать. А затем у него перед глазами встает уже другая, похожая медалька, а под ней красуется надпись «Выносливость».
Поднявшись, Исэндар хмурится, раздумывает о чем-то, идет куда-то, но в какой-то миг все же осматривается. Потерявшись в мыслях, он бредет, ничего не видя, и лишь затем, едва не переступив через порог, задумывается, что делать.
Мать еще спит. Взяв два деревянных ведра, мальчик отправляется к колодцу с той же задумчивостью, даже про сумасшедшего не вспоминает, которого в последние дни не видел, а затем, набрав воды, отправляется назад.
Лишь подступая к дому Исэндар замечает, что ощущения как-то изменились. Ведра, как оказывается, стали легче. До самого дома получилось их донести, ничуть не устав, а тогда вдруг сразу вспоминаются новые навыки, полученные вчера во время тяжелой работы.
Настроение поднимается. Теперь ведь все совершенно иначе, чем даже вчера. Значит, можно стать гораздо сильнее, а главное, что не придется тратить столько времени и сил, сколько нужно обычному человеку, тому, кто не осмелился пройти испытание богини и заслужить ее благословение.
Исэндар буквально врывается в дом, полный сил и бодрости. Мать уже проснулась и стала волноваться, но теперь уже мальчик изменился окончательно, и женщина может это распознать. Вместо причитаний и ругани она теперь говорит упрашивающим тоном, и только спрашивает, куда собрался мальчик.
– Я быстро! – выкрикивает Исэндар и тут же исчезает за порогом, оставив полные ведра с водой.
Схватив кусок хлеба, мальчишка несется в лес, к ручью, там долго ищет заветную тропу, ведущую в тайную поляну, и внезапно понимает, что никакой тропы нет.
