Остается только вернуться в комнату и укладываться спать.
– Хватит ерзать, – сердится мальчик на дурака.
Тот сразу замирает. Глаза сумасшедший не закрывает, оглядывается с беспокойством на Исэндара, но молчит, послушно лежит без движений и не отвлекает от сна. Хотя, провалиться в темноту сонного покоя все равно не получается.
– Эх, – вздыхает мальчик. – Вот, говорил, все наладится. А завтра еще лучше будет. Ты спи, дурак, спи. Завтра поможешь мне, ладно? Я покажу, чего надобно, а ты потом со мной вместе насобираешь травы, да как наготовим этому… толстяку сразу две дюжины… нет, три дюжины мазей! Ух! Эх, да… а потом… ах, – зевает он протяжно, – потом и оденемся, как положено. Люди-то все кругом, смотри, в чистой одежде совсем иначе выглядят, не как дома. И мы тоже… оденемся… будем с тобой… как… нормальные… все…
А затем вдруг наступает утро. Мальчишка просыпается засветло.
– Вставай, дурак. Пора!
На кухне старушка еще только начинает готовить, и Исэндар, еще не привыкший к ней обращаться, перебарывает стеснение, просит сготовить ему завтрак, но затем приходится идти к хозяину, и только с его разрешения получить свою порцию утреннего угощения.
А после до самого обеда мальчишка собирает с дураком траву. Поначалу работа идет так же неторопливо, как и вчера, но дураку до того везет, что обидно становится. Безумец умудряется отыскать вблизи города полянку, которая так пестрит от разных цветов и растений, что после обеда Исэндар до самой темноты продолжает собирать на ней травы и цветы, нужные для мази.
– Да сейчас я тебе отдам твои мази, – ругается он в тот же вечер с хозяином, потребовавшим свою плату.
– Гляди! А то бы я… мази твои я продал, считай, оплату взял за вчера. Да вот тебе еще несколько медяков, это лишки, что остались, – сообщает он. – Да только ты мне тут халтурить и не думай. Мази хорошо пошли, но поблажек я тебе давать не буду. Живешь, кормишься, так плати.
Исэндар насилу от него отбивается, но до ночи еще успевает сделать дюжину мазей и отдать их толстяку. А наутро все повторяется. Только в этот раз уже мальчик поступает мудрей, возвращается на постоялый двор раньше и успевает еще до ужина отдать толстяку целых двадцать порций.
– Ишь! Эх, братец, не зря… – радуется мужчина, но тут же пытается это скрыть, нахмуриваясь. – Не зря я в тебя поверил. Неплохо, малец, так ты хорошо наваришь, станешь торговать, еще купишь себе разрешение… Только, гляди, и мое добро не забывай, будешь заходить у меня трапезничать, так я тебе лучшие блюда буду ставить. Знаешь, как старушка моя умеет. Ух! Закачаешься. Так что ты, это, не расслабляйся, трудись, как следует.
Мальчик, устав, собирается уже отправиться спать, как вдруг толстяк его останавливает.
– Ах, да! Погодь, – зовет он жестом подойти ближе, а продолжает уже шепотом: – про Голоса твоего я на днях узнаю. Скоро уж мне скажут, так что ты пока не расслабляйся, а как будут вести, так я сразу доложу. Тут в Предгорье не часто Голоса сменяются, так что мы твоего живенько найдем. Ну, иди. Завтра, как мази продам, так я твою долю сразу тебе и отмерю.
Наутро, дожидаясь, когда приготовится еда, и раздумывая о делах, Исэндар нечаянно становится свидетелем того, как старушка зарабатывает рану. К счастью, у мальчика остается немного мази, которой было недостаточно для целой порции, так что он приносит ее из верхней комнаты и накладывает старушке на порез, с трудом убедив ее в этой необходимости.
Женщина поначалу хмурится, но пока глядит, как мальчик накладывает мазь, заметно смягчается.
– Да само бы зажило. Чего ты? Надобно больно. Всю жизнь как-то само проходило… знаешь, сколько я ножиком-то себя задевала? У… – начинает старушка.
Она и сама не замечает, как разговаривается, чуть не забыв продолжить готовку.
– Тьфу, заболтал! – спохватывается она чуть позже, ставит мальчику с дураком поесть, а затем они снова уходят на целый день собирать травы.
К вечеру Исэндар вновь отдает толстяку почти две дюжины мазей, а взамен получает оплату за те, что передал мужику вчера.
– Ты гляди, богаче меня скоро будешь! – смеется толстяк, когда сам с мазей зарабатывает гораздо больше, чем мальчишка. – Да погодь, куда? Стой, поговорить нам с тобой надобно.
Хозяин, прежде чем начать говорить снова, вздыхает, и от этого становится не по себе. Уж слишком тяжелый и неприятный выходит этот его вздох, и скоро Исэндар понимает, отчего.
– Голоса твоего в городе уж нет, малец, – сообщает толстяк с неприятным выражением. – Стражник один сказал, что его отправили в следующий. Они меняются так иногда, дальше переходят. Чего-то там этот Голос твой заслужил от царя, его в благодарность и перевели дальше, к царскому поближе.
Мысли сразу пробуждают живую и еще пока горестную, тяжело переносимую память об отце. Пока думать о нем не было нужды, грусть можно было потерпеть, а теперь она вся возвращается.
– Да чего нос повесил? – ободряет толстяк. – Ты в следующем городе его поищи. Только это, ты не торопись. Да и мне заплати-то за добро, а? Я ж тебя принял, когда ты на поберушку весь похож. Дело я тебе дал? Дал. Плату, которую обговорили, даю? Даю. Вот ты прежде себе на одежку заработай, а я еще разузнаю про твоего судью, что смогу, а? И ты наберешься ума, да опыта, и меня в беде не оставишь. А то ведь дела не всегда хорошо идут, медячков, да и то хорошо про запас иметь. Вот и ты себе наберешь. Так что ты, давай, не спеши, побудь еще у меня до новой луны, а то и до еще одной, денег скопи, приоденься, а то околеешь, когда холода пойдут.
А следом мальчик отправляется ужинать прямо на кухню, где его и кормят в последние дни.
Там гораздо удобнее. Да и Исэндар не знает, что хозяин просто желал как-нибудь спрятать его от посетителей, боясь, что неопрятный вид и грязная, простая, рваная одежда будут отпугивать постояльцев. Впрочем, самому мальчику сказали, что он с дураком уже практически друзья хозяина, а потому могут есть прямо на кухне, где старушка вечно занята готовкой.
– Ох, хорошо-то как у тебя получается, – улыбается Глафья, поставив на маленький, кривой столик две порции.
– М? – недоумевает Исэндар.
– Мазь, говорю, хорошая, – объясняется старушка. – Ранка-то сразу и прошла. А так бы еще день, а то и два… а тут, гляди, и следа уж не осталось! Ой, спасибо тебе, уж я вам чуть больше положила, чем надобно. Да только ты Долгару не говори, а то еще разругается.
Словом, день приносит много радостных, приятных эмоций, помимо грустного воспоминания об отце и вести про Голоса, и мальчик, оказавшись в кровати, с облегчением вздыхает.
– Эх! А все-таки прав толстяк, – заговаривает он с дураком, пока тот устраивается на своей кровати. – Надо бы нам с тобой подкопить еще деньжат, а там уже приодеться. Да и к холодам ничего нет. Ну, ничего. Давай, завтра еще больше сделаем. Как следует поработаем. Да? А уж потом… эх… ну, спи, дурак. Отдыхай.
Наутро, правда, мысли в голове уже другие, серьезные и важные, и порадоваться они не дают.
– А все-таки, надо нам с тобой дальше идти, – сообщает мальчик, уже все передумав заново. – Надо быстрее скопить побольше, одежку купить, да и инструмент сделать. Мне теперь уже хорошую надо ступку. Да и Голос еще, гляди, уйдет.
Вдруг он подсаживается к сумасшедшему, отвлекая того от сборов.
– Я вот, знаешь, чего думаю? – продолжает мальчик изменившимся голосом. – Толстяк же сказал, что Голоса за что-то наградили, или как-то так, что из-за того и перевели, и вот, может, из-за отца-то он… а, да тебе оно зачем? Ладно. Не слушай. Идем, дурак. Работать пора.
Мужчина тянется рукой, но все же решает не останавливать, собирается, напяливает рубаху и идет следом за мальчиком, уже отправившимся вниз по лестнице на кухню.
Старушка готовит, как и всегда. С утра она уже трудится. Работницы, молодой, полной женщины, как обычно нет. Она чаще занимается хозяйством, а потому Исэндар привык ее не замечать, даже имени так и не узнал, будто ее и вовсе не было никогда, кроме как в первый день, когда женщина чуть не выставила мальчишку.
Впрочем, из зала доносятся голоса, какой-то недобрый разговор, а потому удержаться и не обращать внимания попросту не выходит.
– Опять, небось, обманул кого, торгаш проклятый, – бурчит старушка. – Не слушай, милый, садись, ешь, я тебе поставлю.
И мальчик так бы и поступил, если бы слух нечаянно не выловил из массы звуков что-то про мази.
Ничего не говоря, Исэндар подступает к проходу, велев дураку приниматься за еду. Он аккуратно приоткрывает дверь и смотрит через щель одним глазом, а отсюда и голоса слышать легче, да и видно, что происходит.
Перед стойкой, глядя недобрыми взглядами на толстяка, вспотевшего от волнения, стоят несколько стражников и какой-то мужчина.
– Да откуда…
– Даже не пытайся мне тут уши чесать, – перебивает уверенный стражник, больше похожий не на воина царства, а на простого разбойника.
Грубый на вид, с гадкой ухмылкой, он выглядит так, будто легко может приставить к горлу нож и потребовать выкуп, а стоит подумать, что только что слышалось что-то про мази, как немедленно становится ясно, что ничего хорошего ждать не следует.
– Вонючий ты жирдяй, – опирается стражник локтем на стойку, отчего хозяин даже сглатывает, немного отклонившись. – Чем больше ты жрешь, тем голоднее становишься. Ты и за место платишь-то не так много, а еще и навариваешься? Давно ты зельями промышлять начал?
– Да какие зелья? Да о чем?..
– Еще бы ты зельями торговал, – сердится мужчина, выступив из-за стражников. Он тут же обращается к воину, стоящему перед толстяком, к главному из солдат, как угадывает мальчик. – Вообще бы меня без штанов оставил. Я на мазях весь оборот делаю! Мне где их торговать, ежели этот свин ненасытный цену на целую четвертину от полной занизил?! – сердится мужчина, в котором теперь уже можно узнать местного травника, а затем он поворачивается к хозяину двора. – Вот же ты жадный, брат! Где это видано?! Я думал, посторонний кто, да только, знаешь, ежели тебе голову снести, так и не жалко будет, ненасытная ты скотина!
– Чего?! Чего это голову снести?! Да я…
– А ну заткни пасть, толстяк, – резко обрывает главный из стражников, единственный из них, кто ведет разговор.
Да и одеждой он отличается. У остальных на поясах мечи. Одеты все в обычную, кожаную форму, щитов не несут, поскольку в городе они без надобности. Только у главного стражника на поясе вместо хорошего, длинного меча висит обычный кинжал, даже чуть меньше того, что сковал дома Ильмар.
Пожалев, что все-таки не взял оружие, Исэндар быстро гонит лишние мысли прочь и слушает дальше.
– Значит так, жирдяй, – продолжает стражник, – ты уплатишь нам все, сколько заработал, а за то, что зелья варил…
– Мази, – скромно, тихо поправляет хозяин.
– Мази, – поддерживает его травник, сам не поняв, зачем.
Посмотрев на обоих, стражник тяжело, сердито выдыхает.
– Да мне начхать. Ясно? – продолжает он. – Заплатишь за все, что ты изготовил и…
– Э… – спохватывается толстяк, – так это не я изготовил! Я же не умелец. Вы чего? Я так, всего-то парочку отдал, по-свойски, что было, я тут…
– И кто же готовил? – покачивает воин головой. – Кто-то должен заплатить. Или ты за все заплатишь, или вы поровну расплатитесь… по полголовы снесем каждому. Хе-хе.
Стражники негромко посмеиваются. Слышно только придыхания, но вместе они звучат довольно громко.
Впрочем, мальчишку волнует только то, что и его толстяк так легко готовится отдать в руки царских воинов. Теперь это становится ясно, хотя прежде Исэндар и не подумал о такой возможности.
Дурак ест, ничего не слышит. Тогда мальчик подскакивает к нему, сперва осторожно закрыв дверь и хватает за голову, перепугав.
– Живее, дурак, в комнату. Мешочек в кровати, под сеном, у изголовья. Возьмешь? Живее, дурак, прошу! Живей!
Безумец не мгновенно, но быстро спохватывается, встает из-за стола, растерянно взглянув на недоеденное угощение, стремглав уносится по лестнице, хотя шума большого не поднимает. Тогда мальчик выдыхает с облегчением, оборачивается к перепуганной старушке, жестом просит ее молчать и не шуметь, а сам опять подходит ближе к двери и продолжает слушать разговор дальше.
– Конечно! – уже соглашается с чем-то толстяк.
Впрочем, с чем именно он согласился угадать нетрудно. Вставшая за спинами воинов пухлая работница нахмуривается почему-то, но мысли сами возвращаются в правильное русло, не отвлекаясь от главного.
– Попрошайка это, – тише, приклонившись, рассказывает стражнику хозяин. – Я его приютил, ну, говорю, чутка помогу, чтобы не попрошайничал… я ж не себе, я ему, а себе-то я ничего и не…
– Хватит мне тут ухо чесать, жирдяй, – перебивает стражник. – Попрошайка, так попрошайка, значит с него спросим.
– Да какой попрошайка?! – не выдерживает травник. – Мазями у меня полугодовой доход отбил! Знатно, видать, попрошайка зарабатывает, а?! А побирается удовольствия ради?!
– Да не вру я! – шипит толстяк, будто не хочет, чтобы его услышали. – Не вру! Попрошайка, здесь он у меня ютится, я ему кров и еду даю, да помогаю… жалко ведь, только потому и…
– Язык тебе укоротить, что ли?
– Не надо! – мгновенно отвечает воину толстяк. – Не надо ничего! Я покажу. Сами поглядите. Здесь он у меня…
– Мужчины! – вдруг перебивает звонким, смелым голосом работница. – Ну, чего встали-то? Небось, работе мешаете чьей-то, а? Ну, дайте пройти, честное слово, чего стоите-то?
Воины отступают на шаг, вместе с травником. Только главный из стражей остается на месте, улыбается, рассматривает женщину с ухмылкой и оставляет для нее небольшой проход, на краю которого он и примостился возле стойки.
– Ну иди, – говорит он.
– Ну спасибо, – отвечает работница.
А когда она проходит, мужчина хватает за ягодицу и сильно ее сжимает.
– Иди-иди, пышечка, – продолжает он ухмыляться.
Работнице ничего не остается. Это не охотник, врезать ему просто так не получится. Да и он ничего хуже не сделает, так что женщина просто оглядывается, качает головой, унимая недовольство, вздыхает и проходит дальше.
Исэндар успевает отодвинуться от двери, чтобы его не увидели, а когда работница его замечает, то сразу же нахмуривается.
Затворив за собой дверь, она берет мальчика за плечи, наклоняется к нему и заговаривает шепотом:
– Ты почему здесь еще, дурень? – шипит она, но быстро успокаивается. – Ладно, ты вот что, ты на меня не серчай, что я тебя в тот раз чуть не выгнала. Я ж думала, побираться ты пришел, а хозяин бы тебя выпер тогда сразу, да еще бы пинка дал, а то и хуже чего стало бы… а, да не об этом сейчас. Беги, мальчик, жадный он, он тебя так и отдаст, да скажет, это ты его заставил мази свои продавать. Беги.
Старушка, невольно подслушав разговор, даже про свою готовку забывает.
– Знаю, добрый ты, – продолжает женщина, – и мази-то у тебя хорошие, я-то все знаю. Знаю, что ты тут Глафью подлечиваешь.
Она улыбается, но лишь мгновение, а затем хмурится и снова велит уходить.
– Ну чего ты стоишь? Проваливай быстрей, да в следующий раз с жадностью дел не имей, коли не знаешь, как. Беги, дружок, мы скажем, что ты еще раньше ушел. Да из города уходи, а то ведь они теперь от тебя не отстанут. Слыхал, денег сколько толстяк на тебе наварил? Он не отдаст. Только голову потеряешь. Беги скорей.
– Хватит ерзать, – сердится мальчик на дурака.
Тот сразу замирает. Глаза сумасшедший не закрывает, оглядывается с беспокойством на Исэндара, но молчит, послушно лежит без движений и не отвлекает от сна. Хотя, провалиться в темноту сонного покоя все равно не получается.
– Эх, – вздыхает мальчик. – Вот, говорил, все наладится. А завтра еще лучше будет. Ты спи, дурак, спи. Завтра поможешь мне, ладно? Я покажу, чего надобно, а ты потом со мной вместе насобираешь травы, да как наготовим этому… толстяку сразу две дюжины… нет, три дюжины мазей! Ух! Эх, да… а потом… ах, – зевает он протяжно, – потом и оденемся, как положено. Люди-то все кругом, смотри, в чистой одежде совсем иначе выглядят, не как дома. И мы тоже… оденемся… будем с тобой… как… нормальные… все…
А затем вдруг наступает утро. Мальчишка просыпается засветло.
– Вставай, дурак. Пора!
На кухне старушка еще только начинает готовить, и Исэндар, еще не привыкший к ней обращаться, перебарывает стеснение, просит сготовить ему завтрак, но затем приходится идти к хозяину, и только с его разрешения получить свою порцию утреннего угощения.
А после до самого обеда мальчишка собирает с дураком траву. Поначалу работа идет так же неторопливо, как и вчера, но дураку до того везет, что обидно становится. Безумец умудряется отыскать вблизи города полянку, которая так пестрит от разных цветов и растений, что после обеда Исэндар до самой темноты продолжает собирать на ней травы и цветы, нужные для мази.
– Да сейчас я тебе отдам твои мази, – ругается он в тот же вечер с хозяином, потребовавшим свою плату.
– Гляди! А то бы я… мази твои я продал, считай, оплату взял за вчера. Да вот тебе еще несколько медяков, это лишки, что остались, – сообщает он. – Да только ты мне тут халтурить и не думай. Мази хорошо пошли, но поблажек я тебе давать не буду. Живешь, кормишься, так плати.
Исэндар насилу от него отбивается, но до ночи еще успевает сделать дюжину мазей и отдать их толстяку. А наутро все повторяется. Только в этот раз уже мальчик поступает мудрей, возвращается на постоялый двор раньше и успевает еще до ужина отдать толстяку целых двадцать порций.
– Ишь! Эх, братец, не зря… – радуется мужчина, но тут же пытается это скрыть, нахмуриваясь. – Не зря я в тебя поверил. Неплохо, малец, так ты хорошо наваришь, станешь торговать, еще купишь себе разрешение… Только, гляди, и мое добро не забывай, будешь заходить у меня трапезничать, так я тебе лучшие блюда буду ставить. Знаешь, как старушка моя умеет. Ух! Закачаешься. Так что ты, это, не расслабляйся, трудись, как следует.
Мальчик, устав, собирается уже отправиться спать, как вдруг толстяк его останавливает.
– Ах, да! Погодь, – зовет он жестом подойти ближе, а продолжает уже шепотом: – про Голоса твоего я на днях узнаю. Скоро уж мне скажут, так что ты пока не расслабляйся, а как будут вести, так я сразу доложу. Тут в Предгорье не часто Голоса сменяются, так что мы твоего живенько найдем. Ну, иди. Завтра, как мази продам, так я твою долю сразу тебе и отмерю.
Наутро, дожидаясь, когда приготовится еда, и раздумывая о делах, Исэндар нечаянно становится свидетелем того, как старушка зарабатывает рану. К счастью, у мальчика остается немного мази, которой было недостаточно для целой порции, так что он приносит ее из верхней комнаты и накладывает старушке на порез, с трудом убедив ее в этой необходимости.
Женщина поначалу хмурится, но пока глядит, как мальчик накладывает мазь, заметно смягчается.
– Да само бы зажило. Чего ты? Надобно больно. Всю жизнь как-то само проходило… знаешь, сколько я ножиком-то себя задевала? У… – начинает старушка.
Она и сама не замечает, как разговаривается, чуть не забыв продолжить готовку.
– Тьфу, заболтал! – спохватывается она чуть позже, ставит мальчику с дураком поесть, а затем они снова уходят на целый день собирать травы.
К вечеру Исэндар вновь отдает толстяку почти две дюжины мазей, а взамен получает оплату за те, что передал мужику вчера.
– Ты гляди, богаче меня скоро будешь! – смеется толстяк, когда сам с мазей зарабатывает гораздо больше, чем мальчишка. – Да погодь, куда? Стой, поговорить нам с тобой надобно.
Хозяин, прежде чем начать говорить снова, вздыхает, и от этого становится не по себе. Уж слишком тяжелый и неприятный выходит этот его вздох, и скоро Исэндар понимает, отчего.
– Голоса твоего в городе уж нет, малец, – сообщает толстяк с неприятным выражением. – Стражник один сказал, что его отправили в следующий. Они меняются так иногда, дальше переходят. Чего-то там этот Голос твой заслужил от царя, его в благодарность и перевели дальше, к царскому поближе.
Мысли сразу пробуждают живую и еще пока горестную, тяжело переносимую память об отце. Пока думать о нем не было нужды, грусть можно было потерпеть, а теперь она вся возвращается.
– Да чего нос повесил? – ободряет толстяк. – Ты в следующем городе его поищи. Только это, ты не торопись. Да и мне заплати-то за добро, а? Я ж тебя принял, когда ты на поберушку весь похож. Дело я тебе дал? Дал. Плату, которую обговорили, даю? Даю. Вот ты прежде себе на одежку заработай, а я еще разузнаю про твоего судью, что смогу, а? И ты наберешься ума, да опыта, и меня в беде не оставишь. А то ведь дела не всегда хорошо идут, медячков, да и то хорошо про запас иметь. Вот и ты себе наберешь. Так что ты, давай, не спеши, побудь еще у меня до новой луны, а то и до еще одной, денег скопи, приоденься, а то околеешь, когда холода пойдут.
А следом мальчик отправляется ужинать прямо на кухню, где его и кормят в последние дни.
Там гораздо удобнее. Да и Исэндар не знает, что хозяин просто желал как-нибудь спрятать его от посетителей, боясь, что неопрятный вид и грязная, простая, рваная одежда будут отпугивать постояльцев. Впрочем, самому мальчику сказали, что он с дураком уже практически друзья хозяина, а потому могут есть прямо на кухне, где старушка вечно занята готовкой.
– Ох, хорошо-то как у тебя получается, – улыбается Глафья, поставив на маленький, кривой столик две порции.
– М? – недоумевает Исэндар.
– Мазь, говорю, хорошая, – объясняется старушка. – Ранка-то сразу и прошла. А так бы еще день, а то и два… а тут, гляди, и следа уж не осталось! Ой, спасибо тебе, уж я вам чуть больше положила, чем надобно. Да только ты Долгару не говори, а то еще разругается.
Словом, день приносит много радостных, приятных эмоций, помимо грустного воспоминания об отце и вести про Голоса, и мальчик, оказавшись в кровати, с облегчением вздыхает.
– Эх! А все-таки прав толстяк, – заговаривает он с дураком, пока тот устраивается на своей кровати. – Надо бы нам с тобой подкопить еще деньжат, а там уже приодеться. Да и к холодам ничего нет. Ну, ничего. Давай, завтра еще больше сделаем. Как следует поработаем. Да? А уж потом… эх… ну, спи, дурак. Отдыхай.
Наутро, правда, мысли в голове уже другие, серьезные и важные, и порадоваться они не дают.
– А все-таки, надо нам с тобой дальше идти, – сообщает мальчик, уже все передумав заново. – Надо быстрее скопить побольше, одежку купить, да и инструмент сделать. Мне теперь уже хорошую надо ступку. Да и Голос еще, гляди, уйдет.
Вдруг он подсаживается к сумасшедшему, отвлекая того от сборов.
– Я вот, знаешь, чего думаю? – продолжает мальчик изменившимся голосом. – Толстяк же сказал, что Голоса за что-то наградили, или как-то так, что из-за того и перевели, и вот, может, из-за отца-то он… а, да тебе оно зачем? Ладно. Не слушай. Идем, дурак. Работать пора.
Мужчина тянется рукой, но все же решает не останавливать, собирается, напяливает рубаху и идет следом за мальчиком, уже отправившимся вниз по лестнице на кухню.
Старушка готовит, как и всегда. С утра она уже трудится. Работницы, молодой, полной женщины, как обычно нет. Она чаще занимается хозяйством, а потому Исэндар привык ее не замечать, даже имени так и не узнал, будто ее и вовсе не было никогда, кроме как в первый день, когда женщина чуть не выставила мальчишку.
Впрочем, из зала доносятся голоса, какой-то недобрый разговор, а потому удержаться и не обращать внимания попросту не выходит.
– Опять, небось, обманул кого, торгаш проклятый, – бурчит старушка. – Не слушай, милый, садись, ешь, я тебе поставлю.
И мальчик так бы и поступил, если бы слух нечаянно не выловил из массы звуков что-то про мази.
Ничего не говоря, Исэндар подступает к проходу, велев дураку приниматься за еду. Он аккуратно приоткрывает дверь и смотрит через щель одним глазом, а отсюда и голоса слышать легче, да и видно, что происходит.
Перед стойкой, глядя недобрыми взглядами на толстяка, вспотевшего от волнения, стоят несколько стражников и какой-то мужчина.
– Да откуда…
– Даже не пытайся мне тут уши чесать, – перебивает уверенный стражник, больше похожий не на воина царства, а на простого разбойника.
Грубый на вид, с гадкой ухмылкой, он выглядит так, будто легко может приставить к горлу нож и потребовать выкуп, а стоит подумать, что только что слышалось что-то про мази, как немедленно становится ясно, что ничего хорошего ждать не следует.
– Вонючий ты жирдяй, – опирается стражник локтем на стойку, отчего хозяин даже сглатывает, немного отклонившись. – Чем больше ты жрешь, тем голоднее становишься. Ты и за место платишь-то не так много, а еще и навариваешься? Давно ты зельями промышлять начал?
– Да какие зелья? Да о чем?..
– Еще бы ты зельями торговал, – сердится мужчина, выступив из-за стражников. Он тут же обращается к воину, стоящему перед толстяком, к главному из солдат, как угадывает мальчик. – Вообще бы меня без штанов оставил. Я на мазях весь оборот делаю! Мне где их торговать, ежели этот свин ненасытный цену на целую четвертину от полной занизил?! – сердится мужчина, в котором теперь уже можно узнать местного травника, а затем он поворачивается к хозяину двора. – Вот же ты жадный, брат! Где это видано?! Я думал, посторонний кто, да только, знаешь, ежели тебе голову снести, так и не жалко будет, ненасытная ты скотина!
– Чего?! Чего это голову снести?! Да я…
– А ну заткни пасть, толстяк, – резко обрывает главный из стражников, единственный из них, кто ведет разговор.
Да и одеждой он отличается. У остальных на поясах мечи. Одеты все в обычную, кожаную форму, щитов не несут, поскольку в городе они без надобности. Только у главного стражника на поясе вместо хорошего, длинного меча висит обычный кинжал, даже чуть меньше того, что сковал дома Ильмар.
Пожалев, что все-таки не взял оружие, Исэндар быстро гонит лишние мысли прочь и слушает дальше.
– Значит так, жирдяй, – продолжает стражник, – ты уплатишь нам все, сколько заработал, а за то, что зелья варил…
– Мази, – скромно, тихо поправляет хозяин.
– Мази, – поддерживает его травник, сам не поняв, зачем.
Посмотрев на обоих, стражник тяжело, сердито выдыхает.
– Да мне начхать. Ясно? – продолжает он. – Заплатишь за все, что ты изготовил и…
– Э… – спохватывается толстяк, – так это не я изготовил! Я же не умелец. Вы чего? Я так, всего-то парочку отдал, по-свойски, что было, я тут…
– И кто же готовил? – покачивает воин головой. – Кто-то должен заплатить. Или ты за все заплатишь, или вы поровну расплатитесь… по полголовы снесем каждому. Хе-хе.
Стражники негромко посмеиваются. Слышно только придыхания, но вместе они звучат довольно громко.
Впрочем, мальчишку волнует только то, что и его толстяк так легко готовится отдать в руки царских воинов. Теперь это становится ясно, хотя прежде Исэндар и не подумал о такой возможности.
Дурак ест, ничего не слышит. Тогда мальчик подскакивает к нему, сперва осторожно закрыв дверь и хватает за голову, перепугав.
– Живее, дурак, в комнату. Мешочек в кровати, под сеном, у изголовья. Возьмешь? Живее, дурак, прошу! Живей!
Безумец не мгновенно, но быстро спохватывается, встает из-за стола, растерянно взглянув на недоеденное угощение, стремглав уносится по лестнице, хотя шума большого не поднимает. Тогда мальчик выдыхает с облегчением, оборачивается к перепуганной старушке, жестом просит ее молчать и не шуметь, а сам опять подходит ближе к двери и продолжает слушать разговор дальше.
– Конечно! – уже соглашается с чем-то толстяк.
Впрочем, с чем именно он согласился угадать нетрудно. Вставшая за спинами воинов пухлая работница нахмуривается почему-то, но мысли сами возвращаются в правильное русло, не отвлекаясь от главного.
– Попрошайка это, – тише, приклонившись, рассказывает стражнику хозяин. – Я его приютил, ну, говорю, чутка помогу, чтобы не попрошайничал… я ж не себе, я ему, а себе-то я ничего и не…
– Хватит мне тут ухо чесать, жирдяй, – перебивает стражник. – Попрошайка, так попрошайка, значит с него спросим.
– Да какой попрошайка?! – не выдерживает травник. – Мазями у меня полугодовой доход отбил! Знатно, видать, попрошайка зарабатывает, а?! А побирается удовольствия ради?!
– Да не вру я! – шипит толстяк, будто не хочет, чтобы его услышали. – Не вру! Попрошайка, здесь он у меня ютится, я ему кров и еду даю, да помогаю… жалко ведь, только потому и…
– Язык тебе укоротить, что ли?
– Не надо! – мгновенно отвечает воину толстяк. – Не надо ничего! Я покажу. Сами поглядите. Здесь он у меня…
– Мужчины! – вдруг перебивает звонким, смелым голосом работница. – Ну, чего встали-то? Небось, работе мешаете чьей-то, а? Ну, дайте пройти, честное слово, чего стоите-то?
Воины отступают на шаг, вместе с травником. Только главный из стражей остается на месте, улыбается, рассматривает женщину с ухмылкой и оставляет для нее небольшой проход, на краю которого он и примостился возле стойки.
– Ну иди, – говорит он.
– Ну спасибо, – отвечает работница.
А когда она проходит, мужчина хватает за ягодицу и сильно ее сжимает.
– Иди-иди, пышечка, – продолжает он ухмыляться.
Работнице ничего не остается. Это не охотник, врезать ему просто так не получится. Да и он ничего хуже не сделает, так что женщина просто оглядывается, качает головой, унимая недовольство, вздыхает и проходит дальше.
Исэндар успевает отодвинуться от двери, чтобы его не увидели, а когда работница его замечает, то сразу же нахмуривается.
Затворив за собой дверь, она берет мальчика за плечи, наклоняется к нему и заговаривает шепотом:
– Ты почему здесь еще, дурень? – шипит она, но быстро успокаивается. – Ладно, ты вот что, ты на меня не серчай, что я тебя в тот раз чуть не выгнала. Я ж думала, побираться ты пришел, а хозяин бы тебя выпер тогда сразу, да еще бы пинка дал, а то и хуже чего стало бы… а, да не об этом сейчас. Беги, мальчик, жадный он, он тебя так и отдаст, да скажет, это ты его заставил мази свои продавать. Беги.
Старушка, невольно подслушав разговор, даже про свою готовку забывает.
– Знаю, добрый ты, – продолжает женщина, – и мази-то у тебя хорошие, я-то все знаю. Знаю, что ты тут Глафью подлечиваешь.
Она улыбается, но лишь мгновение, а затем хмурится и снова велит уходить.
– Ну чего ты стоишь? Проваливай быстрей, да в следующий раз с жадностью дел не имей, коли не знаешь, как. Беги, дружок, мы скажем, что ты еще раньше ушел. Да из города уходи, а то ведь они теперь от тебя не отстанут. Слыхал, денег сколько толстяк на тебе наварил? Он не отдаст. Только голову потеряешь. Беги скорей.
