Рассказы

- Живой! Живой! – Тут же доносится голос одного из близнецов.
       И разбойник, подняв кверху кулак, рассмеивается еще громче, но потом замолкает и тоже пытается отдышаться.
       Странное пламя на стенах все еще светит, даже факелы продолжают догорать у лестницы на полу, и лишь когда они гаснут, спутники вновь начинают шевелиться. Перевязав брату ноги, один из близнецов лишь сейчас поднимается. Одновременно с ним встает разбойник, ухмыляется, глядя на лучника, но не решается издеваться и помогает встать, а затем останавливается и поворачивает голову к витязю, вставшему на ноги.
       - Эй, - зовет он уставшим голосом, - проваливаем отсюда. В жизни больше в такую дыру не полезу.
       - Да, - тихим, сухим, бессильным голосом отвечает витязь, - сейчас… только… забрать надобно….
       Витязь еще держится за меч, будто его рука присохла к рукоятке. Он тянется осторожно к мертвой голове чудовища, снимает корону, но затем подносит ближе, всматривается и застывает.
       Миг спустя разбойник замечает это и хмурится, а вслед за ним на витязя обращают внимание лучник и близнец, с трудом взваливший раненого брата на спину.
       - Ну? Ты чего встал? – Хмурится разбойник, но тут же устало посмеивается. – Хе. Чего? Понравилась? Может, наденешь еще?
       Не успевает он это сказать, как рука витязя начинает двигаться. Витязь поворачивается, одновременно с тем занося руку и закрывая глаза.
       - Ну ты чего? – Тише спрашивает разбойник.
       А витязь достает одной рукой меч из плеча мертвеца, словно тот ничего не весит, опирает себе на плечо и открывает глаза. И все тут же застывают, видя, как в глазах витязя неожиданно вспыхивает зеленое, ядовитое пламя.
       

       Глава 5

       
       Минутку внимания. Это юмористическое произведение может показаться кому-то неприятным и оскорбительным, а потому автор считает необходимым предупредить читателя: если Ваши нежные чувства настолько капризны, что даже юмористические высказывания способны их затронуть, то произведение читайте исключительно на свой страх и риск. Автор не преследует цели кого-то оскорбить, и считает печальным фактом необходимость оставлять в начале произведения это пояснение. Всем остальным - приятного чтения.
       
       Жители
       
       Мария, или, лучше сказать, Маша, с самого утра принимается за работу, тут же незримым для всех ангелом-хранителем пропав на кухне. Ее имя уже давно потерялось где-то в прошлом, а теперь ее все привыкли звать просто Мамашка, несмотря на то, что Мария не успела и на десяток лет приблизиться к тому возрасту, которым это прозвище можно было бы хоть как-то оправдать.
       То ли все начиналось с шутки, то ли еще как – сейчас уже это не имеет значения. Покладистость и безмерная доброта девушки сыграли против нее, но теперь уже и сама Мария почти свыклась с необходимостью трудиться с утра до вечера, не оставляя на свои желания хотя бы полчаса времени.
       Взяв, как обычно, три тарелки в две руки, Мария относит их к дивану в центральную комнату, где сидят трое юношей. Отдав завтрак, она тут же уносится бегом на кухню, тяжело вздыхает, глядя на еще одну тарелку, будто готовится войти в клетку к тигру, а затем несет тарелку к закрытой комнате, откуда вечно раздается мальчишеский крик. Набрав воздуха, Мария заходит внутрь, а скоро выбирается обратно, прислоняется к стене, закрывает глаза и выдыхает с облегчением, после чего возвращается к своим делам.
       А дел у Марии очень много. Готовка, уборка, стирка и прочее и прочее. Все домашние заботы, какие можно и нельзя вообразить, свалены на плечи Марии, но до сих пор не было ни единого мгновения, когда бы она вслух пожаловалась об этом хоть кому-то, хоть даже самой себе. А еще нужно сегодня заплатить налоги, выслушать ругань управдома, полить растения, заштопать вещи… и сколько ни продолжай, этот список магическим образом никогда не заканчивается.
       На диване перед большим экраном сидят трое. Они как раз заканчивают есть, зовут Мамашку, и вскоре молодая женщина молча приходит забрать тарелки, а трое юношей не обращают на нее даже и теперь совершенно никакого внимания, из-за звуков фильма не замечая, как кричит в своей комнате мальчишка и спокойно продолжая свои разговоры.
       Левую половину дивана целиком занимает Боб, молодой человек с короткой стрижкой и очень широкой костью, с такой широкой, что это проявляется в двойных, тройных и еще более многочисленных складках кожи на его теле, так что Боб с определенного ракурса даже походит на брикет фасованных пакетов с молоком.
       В центре, сдавленный соседями, вжимается сам в себя худенький, манерный юноша Хуан с маленькими усиками, модельной стрижкой средней длинны, в топике, подозрительно напоминающем женский, и в коротеньких, рваных джинсовых шортиках.
       На правой стороне дивана располагается здоровый, мускулистый, темнокожий юноша по имени Али с блестящей, черной лысиной и повязанным на лбу платком. В руках он держит здоровенную гантель, отделанную пластиком, и не устает накачивать руки, перекладывая снаряд из одной в другую и ни на миг не отставляя гантель в сторону.
       - У! – играет Али мускулами и лицом, когда на экране начинается драка. – Вот это был удар! Вот это удар!
       Он жестикулирует так ярко и живо, что мог бы и сам легко сниматься в фильмах, но Боб с Хуаном к его игре давно привыкли и не выражают никакого удивления.
       В следующий миг темнокожий герой фильма, произнеся очень пафосную фразу, делает выстрел в голову одному из главных злодеев фильма, и Али, приложив кулак к губам и вытянувшись на диване, снова протягивает:
       - У-у! Так его, нигер!
       Боб, рот которого не закрывается даже в перерывах между едой, начинает растерянно стрелять по сторонам глазами, а манерный Хуан, одарив темнокожего соседа по-женски презрительным взглядом, с такой же женской, манерной интонацией заявляет:
       - Расист.
       Али мгновенно, за полсекунды вскакивает с дивана и разворачивает корпус к манерному соседу. Али сильно горбится, сводит вперед плечи, напрягает все мускулы и клонит голову на бок.
       - Как ты меня назвал? – протягивает он.
       Хуан вжимается в диван еще сильнее, а Боб продолжает стрелять глазами и сидит, не двигаясь.
       - Нельзя говорить слово на «н», – робким, неловким, но уверенным голосом отвечает Хуан.
       - Мне можно! – рявкает на него Али.
       - Это еще почему? – смелеет Хуан.
       - Потому, что я черный!
       Али начинает снова играть со всей живостью своей харизматичной манеры движений, вновь начав качать гантелей бицепс.
       - Это мое право за все годы угнетения моего народа! Я заслужил это право! Раньше твои белые предки стегали моих черных братьев плетьми и….
       - Лично мои предки никого не стегали плетьми, – перебивает Хуан в своей манере, по-дамски жестикулируя тонким запястьем. – Моих предков, чтобы ты знал, тоже стегали плетьми. Да полмира стегали плетьми в свое время. Что теперь, медали всем раздать?
       Али начинает скакать вокруг Хуана, расставив ноги, разводя мускулистые руки и бросая Хуану в лицо через каждые несколько слов, будто читает рэп на камеру, пародируя старых исполнителей, а Хуан каждый раз, бледнея, зажмуривается.
       - Даже не смей трогать моих предков! Ты не знаешь, что им пришлось вынести! С ними обращались, как с собаками! Так что не смей даже заикаться про моих предков! Нигер!
       Выслушав и перестав жмуриться и пугаться, глядя на яростно раздувшиеся ноздри Али, Хуан отмахивается.
       - Ну и ладно, как скажешь, – говорит он, и после паузы добавляет несмело: – нубийский ты наш Монте-Кристо….
       Али тут же наклоняется, замахивается кулаком, но не бьет, а только скалится, так красочно изображая злобу, что Хуан аж подпрыгивает на диване, закрывается обеими руками и поднимает выше ногу, выставив колено.
       - Да шучу я! Шучу! – кричит Хуан писклявым голосом.
       Вдруг Али выправляется, расправляет плечи, склоняет на бок голову и повторяет недавно услышанную в фильме реплику:
       - Дерьмовый конец дерьмовой шутки.
       Дерьмовую реплику из дерьмового фильма Али отыгрывает превосходно и красочно, даже не хуже сыгравшего в фильме актера. Затем он резко делает выпад, будто собирается ударить, а когда Хуан с криком опять сжимается, закрываясь руками и ногами, Али, смеясь, опускается на диван.
       Боб почти не двигается. Когда Али опускается на диван, Боб лишь на миг закрывает глаза и с облегчением выдыхает через открытый рот, а затем тут же тянется к блюдцу, стоящему на столике у дивана, берет один из аккуратно нарезанных бутербродов и заталкивает в рот целиком.
       - Ну и ладно, – будто бы сам с собой разговаривает Хуан, доставая из кармана черный смартфон. – У меня есть вот этот потрясающий прибор, который избавит меня от необходимости смотреть этот ужасный фильм.
       Хуан начинает стрелять глазами по сторонам, набираясь смелости воплотить задумку, и затем все же поворачивается к Али и добавляет, показывая смартфон:
       - И он – нигер.
       Али тут же вскакивает, но Хуан заговаривает сразу же, опять инстинктивно вскинув руки и закрываясь от возможных ударов.
       - Да я просто сказал, что он черный! Он черного цвета! – оправдывается Хуан. – Нигер – это значит черный на латыни!
       Али не успевает отреагировать, застыв с яростным выражением, но не зная, как поступить. Раньше, чем он принимает решение, заговаривает удивленный Боб, настолько сильно удивленный, что он даже слегка поворачивает голову.
       - Это правда? – говорит он с изумлением. – А откуда ты знаешь латынь?
       Хуан манерно поправляет челку, усаживаясь обратно, но еще держится к Али боком, опасаясь его реакции.
       - Ну, видишь ли, – отвечает Бобу Хуан, – мои предки были образованными людьми.
       - Ладно, – отворачивается Боб к экрану, протолкнув через губы еще один бутерброд, но сразу заговаривает с набитым ртом. – А… получается, ты заставляешь его на себя работать. Ну, «его», ну, слово на «н».
       - Расизм, – тут же выставляет Хуан палец, начиная объяснять. – Я сказал, что он черный, а вот то, что сказал ты – это уже расизм.
       - Заткнитесь! Заткнитесь! – дергаясь, вскрикивает Али. – Еще раз я это услышу….
       Он не договаривает, но живописным выражением, сильно выпучив глаза, дает понять свою мысль, и Хуан с Бобом тут же, опуская глаза, умолкают, а Али садится обратно, снова начиная зло и яростно накачивать кровью огромный бицепс.
       Всего миг тишины, и Али не сдерживается и взглядывает на тарелку с бутербродами, стоящую рядом с Бобом.
       - Черт, мужик! – поднимается Али. – Да тебя надо спасать. Поделись-ка с черным братом, пока тебя не….
       Едва Али начинает тянуться к тарелке, как Боб мгновенно оживает. Мощной рукой он ударяет по ладони Али, подаваясь вперед, словно хочет укусить.
       - Не трогай! Мое! МОЕ!!!
       Боб шипит, брызгает слюной, за миг скопившейся в уголках его губ, и у него тут же появляется отдышка.
       - Чееерт! – протягивает Али, отступая назад. – А я думал, что все толстяки добрые.
       - Все толстяки добрые! – рявкает Боб, но быстро успокаивается и продолжает уже обычным тоном. – И я не толстяк.
       - Добрые, – ухмыляется Али. – Пока не попытаешься взять у них еду! Ухухуху!
       Хуан тоже посмеивается, манерно крякнув.
       - Это моя еда, – обижается Боб.
       - Не твоя, – сразу же перестает Хуан посмеиваться. – Это Мамашка ее сделала.
       - Сделала для меня! – огрызается Боб, оскалившись и напугав Хуана, но тут же с виноватым лицом отводит взгляд. – Простите.
       - Ох! – вздыхает Хуан, снова посмелев и уложив ладонь на грудь. – И как только ты еще диван не проломил?
       - Пф! Ахаха! – рассмеивается Али. – И как только ТЕБЯ с него ветром не снесло?! Хаха!
       - Я нормально выгляжу! – неожиданно резко отвечает Хуан. – Я от природы худой!
       - Ага…, – бубнит низким голосом Боб, с горя заталкивая в рот сразу два бутерброда один за другим. – И тебя от природы каждый раз после еды тошнит.
       Хуан разворачивается легким и быстрым движением, сердито топает, сжимает кулачки и сдувает упавшую на глаза челку, впадая в девичью истерику.
       - Да что ты понимаешь?! – поднимает крик Хуан. – Я люблю свое тело! Я ухаживаю за ним! В отличие от некоторых!
       Али, посмеиваясь, только смотрит, продолжает тягать гантель, но ничего не говорит и лишь следит за разговором, отодвинувшись, как смог, к краю дивана.
       - Я тоже люблю свое тело….
       - Не так сильно, как ты любишь пожрать!
       Али рассмеивается, чуть не уронив гантель, Хуан, насупившись, скрещивает на груди руки, а Боб опускает глаза.
       - Когда ты будешь жениться, если вообще будешь, – вдруг заговаривает Хуан миг спустя, – то тебе в загсе, в качестве исключения, разрешат укусить невесту!
       Боб поворачивает голову, но только смотрит с открытым ртом. Затем, обидевшись, он поворачивается обратно и начинает быстро поглощать оставшиеся бутерброды, а уже вскоре зовет Мамашку, чтобы та приготовила ему новое угощение.
       - Ты чего молчишь?! – зовет Али Боба, приподнимаясь на диване, но рассмеивается прежде, чем договаривает. – Съешь его! Ха-ха! И все!
       Боб ничего не говорит, а Хуан пискляво хмыкает.
       - Я выгляжу, как нормальная… то есть, нормальный….
       - Ха-ха-ха! – падает с дивана Али, схватившись за живот.
       Он смеется громко и сильно, переигрывая по обыкновению, но в то же время, наполняя смех всей мощью искренности.
       - Я хотел сказать…! – пытается Хуан объясняться, но Али отмахивается, продолжая хохотать.
       Когда Али забирается на диван, он с улыбкой взглядывает на Хуана, но прежде чем тот успевает заговорить, Али вновь сползает с дивана, держась за живот и хохоча.
       Хуан больше не пытается заговорить, пытается смотреть фильм, который ему даже не нравится, но даже голоса актеров не пробиваются через громкий смех Али, и приходится ждать, когда он перестанет смеяться.
       - Уф, ух… черт! – возвращается Али на диван, придерживая разболевшийся от смеха живот. – Теперь я все понял.
       - Да что ты знаешь?! – вспыхивает Хуан мгновенно. – Ничего ты не понял!
       - О! Да? – отвечает Али больше живописными выражениями, чем словами. – Дай угадаю, матушка природа тебя не в то тело поселила? Пха-ха-ха!
       У Хуана начинает дрожать губа, он наполняет грудь с мощным вдохом, но отворачивается и только хмыкает, вдруг потеряв желание говорить.
       - Мужлан, – буркает Хуан сердито.
       - Сексизм, – внезапно заговаривает Боб.
       Али с Хуаном оба с удивленными лицами поворачиваются к Бобу, а тот, вдруг оказавшись в центре внимания, сразу начинает стрелять глазами по сторонам, теряясь и не зная, что делать. Следом Боб решает положиться на испытанную временем тактику пассивного сопротивления жестокой реальности, и просто сидит с открытым ртом, не двигаясь и ничего не говоря. Через миг Хуан с Али от него отворачиваются.
       - Ну, кто-то же должен, – тихо говорит Али.
       Боб и Хуан теперь поворачиваются к нему, и темнокожий юноша, продолжая накачивать бицепсы, широко улыбается им в ответ.
       - Кто-то же должен оставаться мужиком! – рассмеивается Али в лицо Хуану, и тот, скорчившись, начинает тихонько плакать.
       Боб опять теряется, Али смеется, Хуан плачет, но вскоре сам же заговаривает плаксивым, тонким голоском, растирая глаза.
       - Я не виновата… что родилась… в мужском теле… я… я всегда чувствовал… что хотел… должен быть… девочкой.
       Али начинает ухохатывается до такой боли в животе, что сам начинает корчиться и жалеть, что смеется. Он уже не играет, но остановиться и перестать хохотать не может. А едва Хуан немного успокаивается, как с ним тут же заговаривает Боб, искренне желая помочь.
       - Девочка? – спрашивает он. – Я думал, тебе просто нравится… ну… мужчины нравятся.