В притихшем доме без суеты тысяч разговоров царит особая тишина. В ней едва различимое мурлыкание чьих-то снов, шуршание потаенных мечтаний и несбывшихся надежд. В ней поскрипывание разочарований.
За окном – уставший город. Он только придремал, потому что огни не гаснут в нем никогда. Вот и в высотке напротив светится несколько квартир. Какие причины не дают покоя их хозяевам?
Воспоминания выскользнули из кладовых памяти под покровом ночи?
Сцены из прошлого сверкнули яркими бликами, заставив распахнуть глаза? Тревожные звуки прогнали сон?
Закутавшись в махровый халат, я прошла босиком в темную кухню и застыла у окна, почти касаясь его горячим лбом. Стекло приятно холодит, едва различимо стучу по нему пальцами и слышу:
– Кир-ра-Кир-ра-Кир-ра…
Высокий, нескладный, с неисчезающей улыбкой на лице...
Он появился в нашем десятом «Б»* хмурым осенним днем в середине урока литературы. Зашел вслед за классным руководителем Виктором Степановичем и застыл у дверей, возвышаясь за спиной историка на полголовы. Пробежал быстрым взглядом по всем ребятам, остановился на мне и больше не отводил глаз. Темно-серых, слегка прищуренных. Смотрел и смотрел – даже Людка, сидевшая впереди, обернулась и наградила меня ехидной улыбочкой. Она везде у нас была шустрой: и в учебе первая, и в хоре солистка, и среди девчонок одной из самых симпатичных считалась. За острый язычок ее прозвали Людоедкой.
Степа рассказывал что-то о новеньком, а я ничего-ничего не слышала, потому что не знала, куда спрятаться от внимательного взгляда высокого парня. Чем дольше говорил учитель, тем пристальней смотрел на меня новичок. И это становилось заметно многим в классе. От парты к парте запрыгали смешки. Мои щеки вспыхнули огнем. И уши забило ватой от обиды и злости, когда Людка зашептала через ряд своей закадычной подруге:
– Смотрит-то как, смотрит!
Так что фамилии парня я не расслышала.
Потом Степа отступил, и всем открылась широкая улыбка новичка.
Жорка Струков громко присвистнул с галерки:
– Чему это он так радуется?
Всему классу было невдомек, пока Людоедка не хихикнула:
– Это он нашу Киру увидел.
Меня, значит, Киру Ивлеву. Неприметную тихую хорошистку, которая все годы школьной жизни старалась ничем особо не выделяться, и у нее неплохо получалось.
Вот до этого самого нелепого момента.
– Выбери себе свободное место, – прозвучало из уст Степы.
А у меня вдруг сердце оборвалось. Раньше я все не понимала, как такое может быть? Сердце же не висит в груди на ниточке? Мало того, что этот орган опутан прочными артериями и венами, так еще лежит между лёгкими и ребрами, двигаться ему в грудной клетке совершенно не положено и некуда. Я всегда любила биологию. И физика мне нравилась. Даже немного математика. А выразительные образы и поэтические сравнения, о которых как раз рассказывала Ирина Васильевна перед тем, как в класс зашли Степа с новичком, мне всегда были далеки и малопонятны. Я считала их набором красивых слов для привлечения внимания читателя, а не правдивым отображением чьих-то эмоций и чувств. Но оказалось, что писатели не столь далеки от истины, как я раньше думала. Они описывали вполне реальные состояния. Потому что когда высокий парень с узкими — даже уже, чем у Женечки Серебрякова, плечами, — двинулся в мою сторону, все так же не сводя с меня глаз и улыбаясь, улыбаясь… Ну вот скажите – чему? Так вот, с каждым его шагом, гулко раздававшемся в притихшем классе, мое сердце отрывалось от толстых вен и артерий и билось уже в районе солнечного сплетения, отчего в глазах слепило, как если бы я взглянула прямо на солнце.
Людка повернулась ко мне и растянула улыбку от уха до уха. Я это почему-то очень хорошо запомнила. Как запомнила удивленные лица других одноклассников, хотя вроде бы смотрела прямо перед собой.
Новенький застыл у моей парты. Потянул сумку с плеча, и весь класс замер в ожидании. Я различала каждый звук, кроме собственного дыхания (похоже, мне вовсе не дышалось в тот момент), каждый направленный на меня взгляд, вонзавшийся в тело острой иглой. Двадцать пять игл от одноклассников и еще две от преподавателей, так что я сама себе напоминала ощетинившегося ежа.
Схватив обеими руками свободный стул, я потянула его к себе и зашипела:
– Занято.
Тишина вокруг стала еще напряженнее – стала такой тишиной, в которой всеобщее любопытство звенит струной: «Что будет дальше? Что будет?»
Парень пожал узкими плечами, продолжая радостно светиться. И улыбка его совсем не изменилась – ни на миг не исчезла, будто моя неприветливость его вовсе не задела, не обидела, не расстроила.
– Ивлева, – возмутился Виктор Степаныч, – ты же одна сидишь?
– Стешкова! Соня, – нашлась я, опуская голову, чтобы прикрыть глаза и не чувствовать больше взгляда этого странного парня, которому невдомек, что ни мне, ни ему подобные гляделки ничего хорошего не принесут. – Стешкова теперь со мной сидит. Мы договорились, – врала я, глядя на побелевшие костяшки своих пальцев, вцепившихся в стул. – Просто она больна сегодня.
Новичок уже шел дальше.
В среднем ряду на пятой парте как раз один сидел Васин Петька.
Поскольку я не поднимала головы, то видела лишь, как удаляются ноги в идеально отглаженных школьных брюках и дорогих ботинках. Меня это тогда немного удивило, а других мыслей в голове не было. Сердце подхватывало ритм уверенных чужих шагов и билось уже совсем низко. В районе аппендикса, не иначе.
– Занято, – просвистело на весь класс.
У Васина была дисфония. Обычно его голос звучал низко и хрипло, но иногда вдруг срывался фальцетом и скрипел ржавой пилой. Вот так в тот раз случилось. Я даже зажмурилась от неприятных звуков, но вместо того, чтобы закрывать уши, почему-то придвинула поближе пустой стул. Почти обняла его.
– Васин! – Лицо Степы порозовело, выражая начальную степень кипения от возмущения. Но кого бы это волновало, кроме самого Виктора Степаныча?
Уважение учеников учитель потерял еще летом, в колхозе**, когда вздумал подружиться с парнями нашего класса и повел себя с ними, как пацан-переросток. А когда они доверили ему, что ближайшей ночью собираются идти на разборки с деревенскими ребятами и драки не избежать, сообщил об этом завучу. Всех главных зачинщиков отправили мыть туалеты. «Викто?р» за считанные часы необратимо превратился в «Коротышку Степу» и пролежал весь следующий целый день в кровати – возмущенные предательством ученики подмешали ему в чай снотворного. С тех пор молодой историк и вверенный ему класс находились в состоянии непрерывной войны.
– Марченко ко мне пересядет, – ответил Васин, хотя Марченко сидел за второй партой и менять ее на пятую не собирался.
Потом место оказалось занятым рядом с Юлькой Власовой. Следом – с Вовчиком Сенечевым (Вовчик для убедительности вытянул в проход свои длинные и тощие, как шпалы, ноги).
И рядом с Жоркой стул тоже не был свободным.
Новенький ходил по классу, лицо Степы багровело, и голос поднимался до отметки «взбешен», когда больно становится не только ушам, но почему-то еще и в груди, где разливается кислотой чувство вины.
Классный руководитель совершил ошибку, преступив грань, отделявшую преподавателя от учеников, и предал доверие ребят. Мы, считавшие себя без пяти минут взрослыми, не знали прощения, но испытывали запоздалый стыд, если бывали слишком жестокими. Так случалось каждый раз после очередного крупного скандала. У Степы заканчивались приличные слова и терпение, красный, как вареный рак, он вылетал в коридор, громко хлопнув дверью, а в кабинете на несколько минут воцарялась неуютная тишина, в которой все, даже Людоедка, избегали смотреть на соседей по партам.
В тот день Степа кричал во всю мощь своих легких, ему вторила тихим голосом Ирина Васильевна, а с разных сторон продолжало раздаваться упорное «Занято».
С каждым «занято» я зажмуривалась и все сильнее цеплялась за стул. Будто знала, что гулкие, как грохот набата, шаги оборвутся снова рядом с моей партой, и над головой прозвучит:
– Можно я только сегодня с тобой посижу?
Голос у новичка был не высоким и не низким, а глубоким, взрослым каким-то, напомнив голос певца Магомаева.
– Ну если только сегодня…
Мой шепот утонул в смешках, среди которых громче всех были Людоедкины.
Получивший свободу стул грохнулся ножками об пол.
Упала рядом школьная сумка.
– И никогда больше, – отрезала я, отворачиваясь к доске.
Старалась не смотреть, как нежданный сосед располагается рядом, и все равно успела заметить на его лице все ту же легкую улыбку, с которой он зашел в класс. Словно не ходил от парты к парте под перекрестным огнем двадцати семи пар глаз. Словно не неслось со всех сторон «занято», «занято»...
– Хорошо, только сегодня, – пообещал он своим ровным, взрослым голосом.
Так в нашем классе появился Яша Журов.
*Яша Журов пришел школу Киры Ивлевой в конце 1986 года. 10-й класс был тогда выпускным.
**Во времена СССР старшеклассники работали во время летних каникул один месяц в колхозах и жили это время на специальных базах или в общежитиях.
Кто из девушек в шестнадцать лет не мечтает о внимании парней?
О первой любви?
Я тоже об этом часто задумывалась.
Перелистывая журналы, изучала фотографии незнакомых людей, сравнивала актеров из разных фильмов. В школе присматривалась к одноклассникам, во дворе – к соседским парням. И бросала украдкой взгляды на случайных прохожих.
Оценивая других и прислушиваясь к себе: не екнет тот орган, который, оказывается, может падать в груди? Не подаст какой сигнал?
Иногда мне казалось, я что-то чувствую.
Например, когда во дворе появился Миша из семьи военных, вернувшихся в город с Севера. Он смешно окал, и от каждого «о» становилось чуть теплее на душе. Круглая буква превращалась в густой звук, ласкала уши, и я решила, что вот она – моя первая влюбленность. Первые настоящие чувства! Мне так хотелось их испытать, что вовсе не расстраивало отсутствие взаимности. Потому что парень ничем не выделял меня среди других девчонок двора, готовых, как и я, часами слушать его «оканье».
Нам представлялось, что это северные ветра иссушили Мишино лицо, в то время как он страдал аллергией. Что не наследственность, но трудности жизни в военном городке сделали его плечи широкими. А то, что парень едва возвышался над нами, никого не огорчало. На фоне других соседских мальчишек с «неспособной тронуть девичьи сердца» внешностью Миша выглядел великаном. Через год он переехал с семьей в другой район города, мы повздыхали о нем с неделю и забыли.
На турбазе перед восьмым классом мне понравился сосед по домику. Парень задиристо свистел и красиво плавал брассом. И, как хороший пловец, обладал широкими плечами, хоть и не выделялся ростом.
В классе я заглядывалась на Жору Струкова. Вот он казался мне высоким – пока не появился Яша. Приводя примеры фразеологизмов, Ирина Васильевна показывала на Струкова и говорила «косая сажень в плечах». Жора мог похвастаться темно-карими глазами и ямочкой на подбородке, добавлявшей ему мужественности. Как у моего отца, который тоже был широк в плечах, в каждом движении Струкова чувствовалась сдерживаемая сила. И я ждала, что парень, похожий на Жорку или моего отца, вызовет во мне сильные чувства.
Но сердце в груди оборвалось под настойчивым взором нескладного, щуплого Яши Журова. И случилось это не от нахлынувшей первой любви, а от стыда.
Знала бы я тогда, что это только начало!
Пристальный взгляд прищуренных глаз будет сопровождать меня почти неотрывно, и внимание Яши превратит мой выпускной год в испытание.
Журов выполнит свое обещание и ни разу больше не сядет со мной рядом, отвоевав себе место на последней парте. Но не пройдет и пары дней после его появления, как я стану объектом жарких обсуждений.
– А новенький твой только и смотрит на тебя! Ой как смотрит, – язвила Людоедка.
– Не мой!
– Кир, а что он в тебе нашел? Давай я тоже посмотрю?
– Уйди, Васин.
– Дыру он в тебе еще не проглядел? – дула губы Юля.
– Нет. Отстань.
А Соня Стешкова промолчала, но за парту со мной сесть не захотела.
Мне, скромной и не привыкшей к лишнему вниманию тихоне, вдруг стали доставаться насмешливые ужимки девчонок и все чаще – подтрунивание парней. Все потому, что Яша смотрел на меня как-то по-особенному. Никому не понятно было, почему? Что за взгляд у него такой? Слишком взрослый он или чересчур открытый? И что больше всего выводило меня из себя?
Журов держался на расстоянии, не заговаривал лишний раз, но его интерес ко мне проявлялся слишком очевидно.
Сначала я старалась вести себя как ни в чем не бывало, надеясь, что внимание новенького пропадет само собой. Не пропало.
Что Журову надоест играть в гляделки. Не надоело. Он перестанет своим странным поведением портить нам обоим жизнь. Не перестал. Поэтому все чаще мне доставались ироничные сравнения и необычные эпитеты.
– Ивлева, может, ты клеем намазана? Есть клей ПВА, а теперь будет еще ИВА?
– Очень остроумно, Петь!
– Кирюш, да ты у нас не-НА-глядная. Не насмотреться на тебя…
– Отвянь, Струков.
– Кира-краса… – подхватывала Людка: – Но вот длинной косы у тебя нет... Что тогда? Свет? Точно! Ты – свет в очах Журова!
– А я была бы не против, если бы Струков на меня тоже так смотрел, – ныла Юлька. – Жо-о-ор!
– Та-а-ак? – тянул в ответ Струков, обнимая Власову за талию. – Так, Власик, я не могу.
Не мог.
Никто не мог, как Яша.
Везде – неважно, где бы я ни находилась, – в классе, на перемене, в школьном дворе или столовой, когда бы случайно ни повернулась в сторону новенького, он смотрел на меня своими серыми, слегка прищуренными глазами. И что оставалось делать, если не получалось ни уйти, ни скрыться?
Злиться!
Вот я и злилась на Яшу Журова.
Мне хотелось закричать на него, срывая голос, ударить кулаками по груди или залепить в его тощую фигуру чем-то тяжелым. Но сделай я так на глазах других, вызвала бы новые насмешки и привлекла еще больше внимания. Поэтому, когда сдерживаться не оставалось сил, я спешила на переменах в туалет начальных классов, и как только закрывалась дверь, из глаз брызгали злые слезы.
Журов повсюду следовал за мной, держась на расстоянии. Если я направлялась в корпус для малышей, он останавливался в огромном общем холле и делал вид, что рассматривает доски объявлений. Ровно до того момента, пока, успокоившись, я не возвращалась к лестнице, ведущей в часть здания, где занимались старшеклассники. Тогда парень перебрасывал сумку через плечо и не спеша шел за мной. На его лице светилась счастливая улыбка.
– Что?! Ну вот что тебе от меня надо? – сорвалась я однажды на Яшу, подкараулив в узком проулке по дороге домой.
В тот день Людоедка была особенно изобретательна в шуточках на мой счет. От огорчения я совершенно не могла сконцентрироваться и получила двойку по органике. А химию мне, между прочим, предстояло сдавать при поступлении в институт.
Так вот, я вылетела из-за угла и набросилась на Яшу с кулаками. Хотела ударить по груди, но Журов, хоть и был каланчой, оказался каланчой проворной – перехватил мои руки и удерживал на расстоянии, пока я кричала ему в лицо:
За окном – уставший город. Он только придремал, потому что огни не гаснут в нем никогда. Вот и в высотке напротив светится несколько квартир. Какие причины не дают покоя их хозяевам?
Воспоминания выскользнули из кладовых памяти под покровом ночи?
Сцены из прошлого сверкнули яркими бликами, заставив распахнуть глаза? Тревожные звуки прогнали сон?
Закутавшись в махровый халат, я прошла босиком в темную кухню и застыла у окна, почти касаясь его горячим лбом. Стекло приятно холодит, едва различимо стучу по нему пальцами и слышу:
– Кир-ра-Кир-ра-Кир-ра…
Часть первая
Глава 1. Яша
Высокий, нескладный, с неисчезающей улыбкой на лице...
Он появился в нашем десятом «Б»* хмурым осенним днем в середине урока литературы. Зашел вслед за классным руководителем Виктором Степановичем и застыл у дверей, возвышаясь за спиной историка на полголовы. Пробежал быстрым взглядом по всем ребятам, остановился на мне и больше не отводил глаз. Темно-серых, слегка прищуренных. Смотрел и смотрел – даже Людка, сидевшая впереди, обернулась и наградила меня ехидной улыбочкой. Она везде у нас была шустрой: и в учебе первая, и в хоре солистка, и среди девчонок одной из самых симпатичных считалась. За острый язычок ее прозвали Людоедкой.
Степа рассказывал что-то о новеньком, а я ничего-ничего не слышала, потому что не знала, куда спрятаться от внимательного взгляда высокого парня. Чем дольше говорил учитель, тем пристальней смотрел на меня новичок. И это становилось заметно многим в классе. От парты к парте запрыгали смешки. Мои щеки вспыхнули огнем. И уши забило ватой от обиды и злости, когда Людка зашептала через ряд своей закадычной подруге:
– Смотрит-то как, смотрит!
Так что фамилии парня я не расслышала.
Потом Степа отступил, и всем открылась широкая улыбка новичка.
Жорка Струков громко присвистнул с галерки:
– Чему это он так радуется?
Всему классу было невдомек, пока Людоедка не хихикнула:
– Это он нашу Киру увидел.
Меня, значит, Киру Ивлеву. Неприметную тихую хорошистку, которая все годы школьной жизни старалась ничем особо не выделяться, и у нее неплохо получалось.
Вот до этого самого нелепого момента.
– Выбери себе свободное место, – прозвучало из уст Степы.
А у меня вдруг сердце оборвалось. Раньше я все не понимала, как такое может быть? Сердце же не висит в груди на ниточке? Мало того, что этот орган опутан прочными артериями и венами, так еще лежит между лёгкими и ребрами, двигаться ему в грудной клетке совершенно не положено и некуда. Я всегда любила биологию. И физика мне нравилась. Даже немного математика. А выразительные образы и поэтические сравнения, о которых как раз рассказывала Ирина Васильевна перед тем, как в класс зашли Степа с новичком, мне всегда были далеки и малопонятны. Я считала их набором красивых слов для привлечения внимания читателя, а не правдивым отображением чьих-то эмоций и чувств. Но оказалось, что писатели не столь далеки от истины, как я раньше думала. Они описывали вполне реальные состояния. Потому что когда высокий парень с узкими — даже уже, чем у Женечки Серебрякова, плечами, — двинулся в мою сторону, все так же не сводя с меня глаз и улыбаясь, улыбаясь… Ну вот скажите – чему? Так вот, с каждым его шагом, гулко раздававшемся в притихшем классе, мое сердце отрывалось от толстых вен и артерий и билось уже в районе солнечного сплетения, отчего в глазах слепило, как если бы я взглянула прямо на солнце.
Людка повернулась ко мне и растянула улыбку от уха до уха. Я это почему-то очень хорошо запомнила. Как запомнила удивленные лица других одноклассников, хотя вроде бы смотрела прямо перед собой.
Новенький застыл у моей парты. Потянул сумку с плеча, и весь класс замер в ожидании. Я различала каждый звук, кроме собственного дыхания (похоже, мне вовсе не дышалось в тот момент), каждый направленный на меня взгляд, вонзавшийся в тело острой иглой. Двадцать пять игл от одноклассников и еще две от преподавателей, так что я сама себе напоминала ощетинившегося ежа.
Схватив обеими руками свободный стул, я потянула его к себе и зашипела:
– Занято.
Тишина вокруг стала еще напряженнее – стала такой тишиной, в которой всеобщее любопытство звенит струной: «Что будет дальше? Что будет?»
Парень пожал узкими плечами, продолжая радостно светиться. И улыбка его совсем не изменилась – ни на миг не исчезла, будто моя неприветливость его вовсе не задела, не обидела, не расстроила.
– Ивлева, – возмутился Виктор Степаныч, – ты же одна сидишь?
– Стешкова! Соня, – нашлась я, опуская голову, чтобы прикрыть глаза и не чувствовать больше взгляда этого странного парня, которому невдомек, что ни мне, ни ему подобные гляделки ничего хорошего не принесут. – Стешкова теперь со мной сидит. Мы договорились, – врала я, глядя на побелевшие костяшки своих пальцев, вцепившихся в стул. – Просто она больна сегодня.
Новичок уже шел дальше.
В среднем ряду на пятой парте как раз один сидел Васин Петька.
Поскольку я не поднимала головы, то видела лишь, как удаляются ноги в идеально отглаженных школьных брюках и дорогих ботинках. Меня это тогда немного удивило, а других мыслей в голове не было. Сердце подхватывало ритм уверенных чужих шагов и билось уже совсем низко. В районе аппендикса, не иначе.
– Занято, – просвистело на весь класс.
У Васина была дисфония. Обычно его голос звучал низко и хрипло, но иногда вдруг срывался фальцетом и скрипел ржавой пилой. Вот так в тот раз случилось. Я даже зажмурилась от неприятных звуков, но вместо того, чтобы закрывать уши, почему-то придвинула поближе пустой стул. Почти обняла его.
– Васин! – Лицо Степы порозовело, выражая начальную степень кипения от возмущения. Но кого бы это волновало, кроме самого Виктора Степаныча?
Уважение учеников учитель потерял еще летом, в колхозе**, когда вздумал подружиться с парнями нашего класса и повел себя с ними, как пацан-переросток. А когда они доверили ему, что ближайшей ночью собираются идти на разборки с деревенскими ребятами и драки не избежать, сообщил об этом завучу. Всех главных зачинщиков отправили мыть туалеты. «Викто?р» за считанные часы необратимо превратился в «Коротышку Степу» и пролежал весь следующий целый день в кровати – возмущенные предательством ученики подмешали ему в чай снотворного. С тех пор молодой историк и вверенный ему класс находились в состоянии непрерывной войны.
– Марченко ко мне пересядет, – ответил Васин, хотя Марченко сидел за второй партой и менять ее на пятую не собирался.
Потом место оказалось занятым рядом с Юлькой Власовой. Следом – с Вовчиком Сенечевым (Вовчик для убедительности вытянул в проход свои длинные и тощие, как шпалы, ноги).
И рядом с Жоркой стул тоже не был свободным.
Новенький ходил по классу, лицо Степы багровело, и голос поднимался до отметки «взбешен», когда больно становится не только ушам, но почему-то еще и в груди, где разливается кислотой чувство вины.
Классный руководитель совершил ошибку, преступив грань, отделявшую преподавателя от учеников, и предал доверие ребят. Мы, считавшие себя без пяти минут взрослыми, не знали прощения, но испытывали запоздалый стыд, если бывали слишком жестокими. Так случалось каждый раз после очередного крупного скандала. У Степы заканчивались приличные слова и терпение, красный, как вареный рак, он вылетал в коридор, громко хлопнув дверью, а в кабинете на несколько минут воцарялась неуютная тишина, в которой все, даже Людоедка, избегали смотреть на соседей по партам.
В тот день Степа кричал во всю мощь своих легких, ему вторила тихим голосом Ирина Васильевна, а с разных сторон продолжало раздаваться упорное «Занято».
С каждым «занято» я зажмуривалась и все сильнее цеплялась за стул. Будто знала, что гулкие, как грохот набата, шаги оборвутся снова рядом с моей партой, и над головой прозвучит:
– Можно я только сегодня с тобой посижу?
Голос у новичка был не высоким и не низким, а глубоким, взрослым каким-то, напомнив голос певца Магомаева.
– Ну если только сегодня…
Мой шепот утонул в смешках, среди которых громче всех были Людоедкины.
Получивший свободу стул грохнулся ножками об пол.
Упала рядом школьная сумка.
– И никогда больше, – отрезала я, отворачиваясь к доске.
Старалась не смотреть, как нежданный сосед располагается рядом, и все равно успела заметить на его лице все ту же легкую улыбку, с которой он зашел в класс. Словно не ходил от парты к парте под перекрестным огнем двадцати семи пар глаз. Словно не неслось со всех сторон «занято», «занято»...
– Хорошо, только сегодня, – пообещал он своим ровным, взрослым голосом.
Так в нашем классе появился Яша Журов.
*Яша Журов пришел школу Киры Ивлевой в конце 1986 года. 10-й класс был тогда выпускным.
**Во времена СССР старшеклассники работали во время летних каникул один месяц в колхозах и жили это время на специальных базах или в общежитиях.
Глава 2. Мой долговязый поклонник
Кто из девушек в шестнадцать лет не мечтает о внимании парней?
О первой любви?
Я тоже об этом часто задумывалась.
Перелистывая журналы, изучала фотографии незнакомых людей, сравнивала актеров из разных фильмов. В школе присматривалась к одноклассникам, во дворе – к соседским парням. И бросала украдкой взгляды на случайных прохожих.
Оценивая других и прислушиваясь к себе: не екнет тот орган, который, оказывается, может падать в груди? Не подаст какой сигнал?
Иногда мне казалось, я что-то чувствую.
Например, когда во дворе появился Миша из семьи военных, вернувшихся в город с Севера. Он смешно окал, и от каждого «о» становилось чуть теплее на душе. Круглая буква превращалась в густой звук, ласкала уши, и я решила, что вот она – моя первая влюбленность. Первые настоящие чувства! Мне так хотелось их испытать, что вовсе не расстраивало отсутствие взаимности. Потому что парень ничем не выделял меня среди других девчонок двора, готовых, как и я, часами слушать его «оканье».
Нам представлялось, что это северные ветра иссушили Мишино лицо, в то время как он страдал аллергией. Что не наследственность, но трудности жизни в военном городке сделали его плечи широкими. А то, что парень едва возвышался над нами, никого не огорчало. На фоне других соседских мальчишек с «неспособной тронуть девичьи сердца» внешностью Миша выглядел великаном. Через год он переехал с семьей в другой район города, мы повздыхали о нем с неделю и забыли.
На турбазе перед восьмым классом мне понравился сосед по домику. Парень задиристо свистел и красиво плавал брассом. И, как хороший пловец, обладал широкими плечами, хоть и не выделялся ростом.
В классе я заглядывалась на Жору Струкова. Вот он казался мне высоким – пока не появился Яша. Приводя примеры фразеологизмов, Ирина Васильевна показывала на Струкова и говорила «косая сажень в плечах». Жора мог похвастаться темно-карими глазами и ямочкой на подбородке, добавлявшей ему мужественности. Как у моего отца, который тоже был широк в плечах, в каждом движении Струкова чувствовалась сдерживаемая сила. И я ждала, что парень, похожий на Жорку или моего отца, вызовет во мне сильные чувства.
Но сердце в груди оборвалось под настойчивым взором нескладного, щуплого Яши Журова. И случилось это не от нахлынувшей первой любви, а от стыда.
Знала бы я тогда, что это только начало!
Пристальный взгляд прищуренных глаз будет сопровождать меня почти неотрывно, и внимание Яши превратит мой выпускной год в испытание.
Журов выполнит свое обещание и ни разу больше не сядет со мной рядом, отвоевав себе место на последней парте. Но не пройдет и пары дней после его появления, как я стану объектом жарких обсуждений.
– А новенький твой только и смотрит на тебя! Ой как смотрит, – язвила Людоедка.
– Не мой!
– Кир, а что он в тебе нашел? Давай я тоже посмотрю?
– Уйди, Васин.
– Дыру он в тебе еще не проглядел? – дула губы Юля.
– Нет. Отстань.
А Соня Стешкова промолчала, но за парту со мной сесть не захотела.
Мне, скромной и не привыкшей к лишнему вниманию тихоне, вдруг стали доставаться насмешливые ужимки девчонок и все чаще – подтрунивание парней. Все потому, что Яша смотрел на меня как-то по-особенному. Никому не понятно было, почему? Что за взгляд у него такой? Слишком взрослый он или чересчур открытый? И что больше всего выводило меня из себя?
Журов держался на расстоянии, не заговаривал лишний раз, но его интерес ко мне проявлялся слишком очевидно.
Сначала я старалась вести себя как ни в чем не бывало, надеясь, что внимание новенького пропадет само собой. Не пропало.
Что Журову надоест играть в гляделки. Не надоело. Он перестанет своим странным поведением портить нам обоим жизнь. Не перестал. Поэтому все чаще мне доставались ироничные сравнения и необычные эпитеты.
– Ивлева, может, ты клеем намазана? Есть клей ПВА, а теперь будет еще ИВА?
– Очень остроумно, Петь!
– Кирюш, да ты у нас не-НА-глядная. Не насмотреться на тебя…
– Отвянь, Струков.
– Кира-краса… – подхватывала Людка: – Но вот длинной косы у тебя нет... Что тогда? Свет? Точно! Ты – свет в очах Журова!
– А я была бы не против, если бы Струков на меня тоже так смотрел, – ныла Юлька. – Жо-о-ор!
– Та-а-ак? – тянул в ответ Струков, обнимая Власову за талию. – Так, Власик, я не могу.
Не мог.
Никто не мог, как Яша.
Везде – неважно, где бы я ни находилась, – в классе, на перемене, в школьном дворе или столовой, когда бы случайно ни повернулась в сторону новенького, он смотрел на меня своими серыми, слегка прищуренными глазами. И что оставалось делать, если не получалось ни уйти, ни скрыться?
Злиться!
Вот я и злилась на Яшу Журова.
Мне хотелось закричать на него, срывая голос, ударить кулаками по груди или залепить в его тощую фигуру чем-то тяжелым. Но сделай я так на глазах других, вызвала бы новые насмешки и привлекла еще больше внимания. Поэтому, когда сдерживаться не оставалось сил, я спешила на переменах в туалет начальных классов, и как только закрывалась дверь, из глаз брызгали злые слезы.
Журов повсюду следовал за мной, держась на расстоянии. Если я направлялась в корпус для малышей, он останавливался в огромном общем холле и делал вид, что рассматривает доски объявлений. Ровно до того момента, пока, успокоившись, я не возвращалась к лестнице, ведущей в часть здания, где занимались старшеклассники. Тогда парень перебрасывал сумку через плечо и не спеша шел за мной. На его лице светилась счастливая улыбка.
– Что?! Ну вот что тебе от меня надо? – сорвалась я однажды на Яшу, подкараулив в узком проулке по дороге домой.
В тот день Людоедка была особенно изобретательна в шуточках на мой счет. От огорчения я совершенно не могла сконцентрироваться и получила двойку по органике. А химию мне, между прочим, предстояло сдавать при поступлении в институт.
Так вот, я вылетела из-за угла и набросилась на Яшу с кулаками. Хотела ударить по груди, но Журов, хоть и был каланчой, оказался каланчой проворной – перехватил мои руки и удерживал на расстоянии, пока я кричала ему в лицо:
