Тут осерчала Марья Моревна, спервоначала за рукоять сабельки вострой схватилась. А после сплюнула.
– Честную сталь о тебя тупить – чести много!
Выхватила у Ивана-дурака дрын его – крестьянский сын и ахнуть не успел – а опосля того как вдарит царевичу по плечу.
– Не лютуй, богатырка! Мою невестушку Кощей скрал! – жених мой голосит и перстом в мою сторону тычет. – Ее и выручаем!
Думается, не было до меня прежде царскому сыну дела никакого. Я ж не боярышня и не дворянка столбовая – девка деревенская как она есть. А токмо тут смекнул он, что богатырке говорить.
– Вот! Томится у Кощее в неволе девица красная! Марьей-искусницей кличут!
Тут вскричали разом и девки понаехавшие, и я.
– Мы тоже так томиться желаем!
– И ничего я не томлюсь!
Набрала Марья Моревна в грудь воздуха поболе да как заорет благим матом:
– Так ты токмо заради дури своей ковер мой самолучший спер?!
Сызнова подняла дрын Иванов богатырка и ну лупить царевича в хвост и в гриву безо всякой жалости!
Поглядел на то Белый Полянин, призадумался, а потом молчком-молчком – да пятиться начал. Ну, покудова и сам от поляницы взбеленившейся по хребту не получил. А ведь могла Марья Моревна и на богатыря с дрыном кинуться. С нее станется. Вот уж бедовая девка!
И глазастая!
Сразу смекнула она, что Полянин убегнуть вздумал.
– А ну, стоять! Ты куда это?! А то не помню я, что воров двое было! – рявкнула Марья Моревна, царевича по седалищу от щедрот пнула, и на Белого Полянина кинулася.
Нет, может, этот богатырь и был из самолучших, а токмо не захотел он с девкой осатанелой связываться – побежал от нее, токмо пятки засверкали.
Царевич же, коего поляница наземь успела повалить, червячком вперед пополз и аккурат в Акулинкины ноги уткнулся. А той только радость! Подняла царского сына – откуда только силы взялись! И к шалашу своему повела. Тот ногами еле передвигает и все на богатырку оглядывается.
Старостина дочка, меж тем к царевичу льнет уж так ласково, что я бы на его месте быстрей ветра бежала.
Староста ведь тоже подбирается да глазами сверкает. Ох, в беду великую попал Иван-царевич.
– Охолони, Марья Моревна! – Белый Полянин кричит, от поляницы швыдко убегая. – Мы ж не корысти ради – для дела праведного ковер крали! Надобно Кощей Бессмертного сразить! Надобно!
Упрямство поперед богатыря этого на свет родилось, не иначе! Его бьют, а он только оговаривается! Нет бы покаяться да повиниться! Глядишь, и смилостивилась бы поляница.
– Да чем вы лучше Кощея того, ворюги бесстыжие?! – пуще прежнего возмущается богатырка. – Как по мне – так хуже! Он-то у меня ковра всяко не крал!
Царевна-лягушка недалече подпрыгивает, богатырку подбадривает.
– Верно говорит Марья Моревна! Чего изверги эти все Кощея донимают! Оттого он в замке и заперся! И меня теперича не впускает!
Кажись, ничего Василиса так и не уразумела…
Подумала я, покумекала… и прочь пошла. Потому как ум за разум заходил уже.
Лучше делом заняться, всяко пользы для хозяйства больше будет.
Токмо когда хотела было я уже в кладовые заглянуть (а то Марфа Васильевна уж шибко хозяйничать там любила), подбежали ко мне стражники Кощеевы и говорят, мол, Настасья Микулишна ни с того ни с сего в ворота стучится, говорить хочет.
– С кем? – спрашиваю. – Со мной али с Кощеем?
Тревожить супостата уж больно не хотелось. Он же, когда от котлов и книжек отвлекали, кручинился и после смурной ходил едва ли не седмицу.
– Без разницы ей, – стражи ответствуют. Им тоже невдомек было, чего вдруг девка-поляница замириться пожелала.
Пожала я плечами. Без разницы – так без разницы.
Открыли мне в воротах окошко махонькое, выглянула я и на богатырку посмотрела с подозрением великим.
– Чего тебе надобно?
Вздохнула Настасья Микулишна горестно и отвечает:
– Пусти меня в замок, Марья Ивановна. Умаялась я в шатре ночевать! Сил нет! Земля жесткая да холодная, ажно поясница ломит! Кругом муравьи да комары. И хуже того – дурни!
Уж до того речи поляницы жалобно звучали, что ажно до самого сердца проняло. Да токмо как так взять – да пустить-то? А ну-как бедокурить начнет девка? Она ж богатырка!
– А буянить станешь? – вопрошаю я с суровостию. – У нас тута буянить не след! И Кощея забижать не дам! Он хозяин!
Поглядела на меня поляница пристально и молвит:
– Ты токмо одно мне скажи, Марья Ивановна. Ты тута по доброй воле али скрал тебя колдун?
Вот что им все неймется-то?
Ответила как есть:
– Скрал. Но я тута по доброй воле. Ты глянь на жениха моего непутевого, Настасья Микулишна. Сама бы пожелала за такого пойти? А Кощей меня не забижает, я у него в почете. Надо всей прислугой верховожу.
Подумала богатырка, поразмыслила, а после и говорит:
– Пусти уж меня, Марья Ивановна. Буду гостьей званой в замке – великое уважение и хозяин твоему и тебе окажу. Бедокурить уж всяко не стану.
Велела я ворота отворить, пустить поляницу, а после снова запереться. И чтобы швыдко! А то чуть моргнешь – еще кто-то войти попытается. У нас там девок под стенами тьма-тьмущая.
Едва только захлопнулись ворота за Настасьей Микулишной, как принялись в них колотить со всей дури.
Слышу я, кричит Иван-дурак:
– Открывайте! Я с Кощеем биться желаю!
Ага. Не дождется! Не переступит он порога замка Кощеева, покудова я тута ключница! Пусть хоть головой бьется!
А после того и Тугарин-змей вопит:
– Ну хоть меня-то обратно пустите!
Хихикнула я. Ишь, опомнился. Прежде-то сидел под стеной и любовался тишком, как Марья Моревна царевич да сотоварища его дрыном гоняет. А тута спохватился.
Ступает Настасья Микулишна по двору мощеному, головой вертит – озирается. А лицо у нее уж до того изумленное, что даже смех берет. Поди, до последнего верила она, что тута узники в колодках по всем углам да псы лютые зубы скалят…
Вот псов покормить надобно, без этого никак.
– Чистота, порядок, – поляница под нос бормочет.
Я же, то заслышав, приосанилась. А как не гордиться-то? Чай, на моих плечах все держится, особливо порядок и чистота.
– Пылинки не сыщешь, – говорю.
Выбегает нам навстречу Марфа Васильевна – вся растрепанная, косы распустились, платье по подолу изодрано. Еще и глаз у ней подбит!
Это кто же посмел-то?
Нет, мне и самой подчас страсть как хотелось повариху от всей души отметелить, но я ж держалась! А кто-то поперед меня то сделал! Какова наглость-то!
Настасья Микулишна на челядинку с подозрением глядит, а опосля того на меня пялится.
– Что стряслось-то, Марфа Васильевна? – спрашиваю недоуменно.
Отдышалась та и говорит:
– Кот-Баюн заявился! И сразу же шасть на кухню!
А что гад этот блохастый на кухне может учинить, то мне было уже ведомо. Да и не только на кухне!
Уж до того Баюн пакостливый, что и не обсказать! Уразумел, что слабость у Кощея к кошкам, и на шею супостату сел!
– Пойдем со мной, Настасья Микулишна! – богатырке я велю. – Надобно кухню от ворога лютого боронить! А то без снеди останемся!
А еще кот и углы все загадит!
Удивилась девка-поляница, но спорить со мной и не подумала.
Явились мы на кухню – а там уже дым коромыслом. Сидит Кот-Баюн аккурат на столе, ногу баранью грызет да урчит предовольно.
– Экая скотина-то здоровая! – Настасья Микулишна восклицает.
Уж всяко не маленькая – с теленка.
Схватила я скалку и на Баюна пошла.
– Ишь ты чего учудил тута! Ужо я тебя!
Поглядел на меня кот – спину выгнул, шерсть вздыбил, урчит злобно, а ногу баранью из пасти не выпускает. Завсегда он таков был: в мясо раз вцепится – ни в жисть не отдаст.
– Ты, Настасья Микулишна, бери ухват. Сейчас мы тварь эту бесстыжую к порядку-то призовем!
Зыркнул Кот-Баюн, попятился. Почуял беду неминучую! Одна-то я, быть может, со скалкой-то и не сдюжила бы супротив ворога лютого, когтистого да зубастого. Но со мной же воевать еще и богатырка взялась! Уж как она ухватом махала – любо-дорого.
Прижал супостат бесстыжий уши да как скакнет! Перелетел аккурат через меня и наутек кинулся!
– Держи его! А то уйдет! – богатырке я кричу и сама тако же вслед за Баюном кидаюсь.
Несется по замку кот здоровенный, следом мы с поляницей бежим с гиканьем да воплями. Челядь токмо уворачивается да в стены вжимается.
– К Кощею он бежит, гад! – Настасье Микулишне я кричу.
У колдуна схорониться надумал, мерзавец! Знает, что укроет его злодей от гнева моего! Завсегда Кощей коту бессовестному потакает.
Забежали мы в подземелья – замерла богатырка как вкопанная, головой вертит.
– Ну чего ты? – спрашиваю с недовольством. – Баюн же убегнет!
Помолчала Настасья Микулишна, помолчала – и молвит:
– И правда ведь, нету узников. Чисто да тихо.
Вздохнула я да очи закатила.
А чего она узреть-то ожидала тута? Кости человечьи и кровищу по стенам? Так даже если бы было такое – я бы тут же убрать приказала!
– Чего заради я бы врать стала-то? Говорю же ж, был Вольга-богатырь – и тот утек. Ну и Иван-царевич… С ним неловко, конечно, вышло.
Поглядела на меня богатырка, поглядела, а после говорит:
– Вот уж да… Ивана-царевича хорошо бы тута оставить на месячишко-другой. Авось, поумнеет.
Видать чистой души девица, все еще в хорошее верит.
– Не умнеют такие, – отвечаю и за котом сызнова кидаюсь.
А только как бы швыдко ни бежали мы, кот всяко шустрей оказался.
До двери лаборатории Кощеевой добежал, ногу баранью выплюнул и ну орать блажинушкой.
– Спаса-а-уй меня-а-у! Ма-а-у-рья-а бежит! Скалкой машет! Прибить меня-а-у хочет!
Тут же колдун отворил! Меня ажно зло взяло!
Вот я его выкликаю-выкликаю – и отзывается-то не всякий раз. А стоит коту повопить – вон Кощей, туточки.
Уставилась на хитителя моего Настасья Микулишна ошалела, рот разинула от изумления. Поди, и не чаяла она, что таким его узрит. Не нежить противная, скелет кожей обтянутый с буркалами страшными. Мужик как мужик – навроде все при нем, не добавить и не убавить. Худоват разве что, да глаза светлые – ну чисто рыбьи. Но так всяко краше Ивана-дурака. А ежели царевну Василису поспрашивать, так и Ивана-царевича за пояс заткнет.
Наклонился супостат, кота промеж ушей почесал. А тот, паршивец, ажно заурчал предовольно. А после и вовсе в ноги благодетеля своего боднул.
Ишь как спелись-то!
– Что ж ты, Марья, Баюна-то забижаешь? Или куска мяса для животинки пожалела? Так навроде не бедствуем, чтобы котейку голодом морить.
Гляжу я на Кощея с возмущением великим.
– Тебе что, кот этот меня дороже?! – спрашиваю, а у самой ажно сердце заходится. – Ни вот что он меня не ставит! На кухне разор учиняет! Ни стыда ни совести у него нету! А теперича ты котика забижать не велишь?! Гляди у меня, соберу узелок – и к родителям ворочусь! Ноги моей тута не будет!
Понурился Кощей, вздохнул тяжко. А Кот-Баюн замурлыкал еще громче да надрыней. Мол, гляди какой я ласковый, как ты тут без меня жить-то будешь?
– Полно уж, Марьюшка. Какой-такой узелок? Да за тобой обоз добра собирать в дорогу придется, – говорит. – Может, замиришься с Баюном-то?
Покосился на колдуна кот глазом желтым. Гляжу, недоволен зверь.
Принялась я на котяру жаловаться:
– Он как в замок приходит – так от каждого ковра кошатиной смердеть начинает! Шпалеры все подранные! Мясо с кухни пропадает, так, будто у поварихи еще десяток сыновей народилось! Уйми кота! Добром тебя прошу! А то путь домой я покамест не позабыла!
Слушает пререкания наши богатырка, слушает, то и дело головой качает озадаченно, а глаза у поляницы все выше на лоб лезут.
– Не любит меня Ма-урья! – у ног Кощеевых Баюн причитает да снова трется ласково.
А чего ж зверюгу ту любить-то?!
– Гони ты ее со двора, Кощей! – свое гнет кот.
Поглядел на него колдун, опосля того на меня покосился.
– Чего молчишь-то? – на супостата я напустилась. – Али гнать меня надумал, а кота тута оставить? Так давай! К утру соберусь, на рассвете уеду!
Понурился Кощей Бессмертный, махнул рукой…
– Делай уж, что хочешь, Марья, – молвит. – А ты, Баюн, не озорничай. Слушай Марью как меня!
Так ведь кот этот даже самого Кощея – и того ни в грош не ставит.
Вздыбился Кот-Баюн, оскалился, зашипел даже.
– Не любишь ты меня, Кощей Бессмертный! – говорит с обидой горькой. – Ключницу поперед меня ставишь! Гляди! Уйду от тебя! Слезы лить горькие станешь!
И ведь правда ушел! Баранью ногу схватил сызнова – и прочь убежал. Только хвост распушившийся мелькнул.
Вздохнул этак печально вслед ему колдун, закручинился. И чем только кот ему тот бессовестный ему так глянулся? Хоть бы мышей ловил! Так ведь нет! Никакой от Баюна пользы окромя вреда!
– И что же? Не воротится боле Кот-Баюн? – с сомнением спрашивает Настасья Микулишна.
Покачала я головою и чистую правду ответствую:
– Да месяц опять погуляет, блох всех окрест соберет, а после снова вернется. Тут ведь ему сытно да тепло.
Покивал Кощей в ответ на слова мои, а потом и вопрошает:
– Ты чего же это, Марья, Настасью Микулишну в замок-то пустила? Али запамятовала, что драться со мной она желала? И людей добрых из полона вызволять?
Гляжу, засмущалась богатырка, щеками запунцовела.
– Расхотела я драться! Да и в полоне тут у тебя и нет, почитай, никого. Одна Марья вон. И мнится мне чего-то, не обрадуется она, ежели я ее вызволю.
Вот не ошиблась я в ней! Не ошиблась! Появилось у поляницы какое-никакое разумение!
– И, поди, Тугарин глянулся? – с усмешкой веселой супостат вопрошает.
Пуще прежнего засмущалась Настасья Микулишна. Уж так раскраснелась, того и гляди – вспыхнет. Неужто и правда запал Змей в сердце девичье?
– Да что ж ты такое мелешь-то, Кощей?! И ничего он мне не глянулся! Злодей беззаконный как есть, стыда и совести не знающий!
И ведь говорит этак запальчиво, да только веры ей нет.
– Ну, ладно, – махнул рукой колдун. – Были только у меня гости. Теперь и Марьи они будут. Появится у нее теперича хоть какая-то компания. А то как бы не затосковала у меня ключница.
Ох уж эти мужики! Что б они в жизни нашей бабской смыслили!
Какая тут скука, когда хозяйство большое – и все на моих плечах ведь держится! Но пусть уж так. Чай, и в самом деле будет повеселей с Настасьей Микулишной. Девка вроде она не дурная. Опять же, вон как за котом швыдко бежала.
К ужину пробрался сызнова Тугарин-Змей в замок черный. Как – то мне было неведомо, все ж таки никто ворота не отворял. И вот сидит Змей за столом, на Настасью Микулишну искоса поглядывает, а сам все приосанится норовит. Грудь колесом, плечи расправил – ну чисто петух наш Петька, что по двору со всей важностию вышагивает.
Богатырка на него тако же поглядывает украдкой, щеками алеет да все больше помалкивает. К тому же неуютно ей на шабаше колдовском, а только виду старается не показывать.
Я же девке-полянице куски лучшие подкладываю. Ежели отъестся как следует, глядишь, в конец образумится.
– И какова Марья-то! – Баба Яга посмеивается. – Ажно славную богатырку заманила в логово злодейское ! Поди, ключница Кощеева пострашней его самого будет.
Вздрогнула Настасья Микулишна, не по нраву слова ей те пришлись.
– Язык у тебя без костей, – колдун молвит недовольно и на Ягу Ягишну зыркает глазом светлым. – Богатырка гостья тута званая. Так что относись к ней с почтением.
– Честную сталь о тебя тупить – чести много!
Выхватила у Ивана-дурака дрын его – крестьянский сын и ахнуть не успел – а опосля того как вдарит царевичу по плечу.
– Не лютуй, богатырка! Мою невестушку Кощей скрал! – жених мой голосит и перстом в мою сторону тычет. – Ее и выручаем!
Думается, не было до меня прежде царскому сыну дела никакого. Я ж не боярышня и не дворянка столбовая – девка деревенская как она есть. А токмо тут смекнул он, что богатырке говорить.
– Вот! Томится у Кощее в неволе девица красная! Марьей-искусницей кличут!
Тут вскричали разом и девки понаехавшие, и я.
– Мы тоже так томиться желаем!
– И ничего я не томлюсь!
ГЛАВА 8
Набрала Марья Моревна в грудь воздуха поболе да как заорет благим матом:
– Так ты токмо заради дури своей ковер мой самолучший спер?!
Сызнова подняла дрын Иванов богатырка и ну лупить царевича в хвост и в гриву безо всякой жалости!
Поглядел на то Белый Полянин, призадумался, а потом молчком-молчком – да пятиться начал. Ну, покудова и сам от поляницы взбеленившейся по хребту не получил. А ведь могла Марья Моревна и на богатыря с дрыном кинуться. С нее станется. Вот уж бедовая девка!
И глазастая!
Сразу смекнула она, что Полянин убегнуть вздумал.
– А ну, стоять! Ты куда это?! А то не помню я, что воров двое было! – рявкнула Марья Моревна, царевича по седалищу от щедрот пнула, и на Белого Полянина кинулася.
Нет, может, этот богатырь и был из самолучших, а токмо не захотел он с девкой осатанелой связываться – побежал от нее, токмо пятки засверкали.
Царевич же, коего поляница наземь успела повалить, червячком вперед пополз и аккурат в Акулинкины ноги уткнулся. А той только радость! Подняла царского сына – откуда только силы взялись! И к шалашу своему повела. Тот ногами еле передвигает и все на богатырку оглядывается.
Старостина дочка, меж тем к царевичу льнет уж так ласково, что я бы на его месте быстрей ветра бежала.
Староста ведь тоже подбирается да глазами сверкает. Ох, в беду великую попал Иван-царевич.
– Охолони, Марья Моревна! – Белый Полянин кричит, от поляницы швыдко убегая. – Мы ж не корысти ради – для дела праведного ковер крали! Надобно Кощей Бессмертного сразить! Надобно!
Упрямство поперед богатыря этого на свет родилось, не иначе! Его бьют, а он только оговаривается! Нет бы покаяться да повиниться! Глядишь, и смилостивилась бы поляница.
– Да чем вы лучше Кощея того, ворюги бесстыжие?! – пуще прежнего возмущается богатырка. – Как по мне – так хуже! Он-то у меня ковра всяко не крал!
Царевна-лягушка недалече подпрыгивает, богатырку подбадривает.
– Верно говорит Марья Моревна! Чего изверги эти все Кощея донимают! Оттого он в замке и заперся! И меня теперича не впускает!
Кажись, ничего Василиса так и не уразумела…
Подумала я, покумекала… и прочь пошла. Потому как ум за разум заходил уже.
Лучше делом заняться, всяко пользы для хозяйства больше будет.
Токмо когда хотела было я уже в кладовые заглянуть (а то Марфа Васильевна уж шибко хозяйничать там любила), подбежали ко мне стражники Кощеевы и говорят, мол, Настасья Микулишна ни с того ни с сего в ворота стучится, говорить хочет.
– С кем? – спрашиваю. – Со мной али с Кощеем?
Тревожить супостата уж больно не хотелось. Он же, когда от котлов и книжек отвлекали, кручинился и после смурной ходил едва ли не седмицу.
– Без разницы ей, – стражи ответствуют. Им тоже невдомек было, чего вдруг девка-поляница замириться пожелала.
Пожала я плечами. Без разницы – так без разницы.
Открыли мне в воротах окошко махонькое, выглянула я и на богатырку посмотрела с подозрением великим.
– Чего тебе надобно?
Вздохнула Настасья Микулишна горестно и отвечает:
– Пусти меня в замок, Марья Ивановна. Умаялась я в шатре ночевать! Сил нет! Земля жесткая да холодная, ажно поясница ломит! Кругом муравьи да комары. И хуже того – дурни!
Уж до того речи поляницы жалобно звучали, что ажно до самого сердца проняло. Да токмо как так взять – да пустить-то? А ну-как бедокурить начнет девка? Она ж богатырка!
– А буянить станешь? – вопрошаю я с суровостию. – У нас тута буянить не след! И Кощея забижать не дам! Он хозяин!
Поглядела на меня поляница пристально и молвит:
– Ты токмо одно мне скажи, Марья Ивановна. Ты тута по доброй воле али скрал тебя колдун?
Вот что им все неймется-то?
Ответила как есть:
– Скрал. Но я тута по доброй воле. Ты глянь на жениха моего непутевого, Настасья Микулишна. Сама бы пожелала за такого пойти? А Кощей меня не забижает, я у него в почете. Надо всей прислугой верховожу.
Подумала богатырка, поразмыслила, а после и говорит:
– Пусти уж меня, Марья Ивановна. Буду гостьей званой в замке – великое уважение и хозяин твоему и тебе окажу. Бедокурить уж всяко не стану.
Велела я ворота отворить, пустить поляницу, а после снова запереться. И чтобы швыдко! А то чуть моргнешь – еще кто-то войти попытается. У нас там девок под стенами тьма-тьмущая.
Едва только захлопнулись ворота за Настасьей Микулишной, как принялись в них колотить со всей дури.
Слышу я, кричит Иван-дурак:
– Открывайте! Я с Кощеем биться желаю!
Ага. Не дождется! Не переступит он порога замка Кощеева, покудова я тута ключница! Пусть хоть головой бьется!
А после того и Тугарин-змей вопит:
– Ну хоть меня-то обратно пустите!
Хихикнула я. Ишь, опомнился. Прежде-то сидел под стеной и любовался тишком, как Марья Моревна царевич да сотоварища его дрыном гоняет. А тута спохватился.
Ступает Настасья Микулишна по двору мощеному, головой вертит – озирается. А лицо у нее уж до того изумленное, что даже смех берет. Поди, до последнего верила она, что тута узники в колодках по всем углам да псы лютые зубы скалят…
Вот псов покормить надобно, без этого никак.
– Чистота, порядок, – поляница под нос бормочет.
Я же, то заслышав, приосанилась. А как не гордиться-то? Чай, на моих плечах все держится, особливо порядок и чистота.
– Пылинки не сыщешь, – говорю.
Выбегает нам навстречу Марфа Васильевна – вся растрепанная, косы распустились, платье по подолу изодрано. Еще и глаз у ней подбит!
Это кто же посмел-то?
Нет, мне и самой подчас страсть как хотелось повариху от всей души отметелить, но я ж держалась! А кто-то поперед меня то сделал! Какова наглость-то!
Настасья Микулишна на челядинку с подозрением глядит, а опосля того на меня пялится.
– Что стряслось-то, Марфа Васильевна? – спрашиваю недоуменно.
Отдышалась та и говорит:
– Кот-Баюн заявился! И сразу же шасть на кухню!
А что гад этот блохастый на кухне может учинить, то мне было уже ведомо. Да и не только на кухне!
Уж до того Баюн пакостливый, что и не обсказать! Уразумел, что слабость у Кощея к кошкам, и на шею супостату сел!
– Пойдем со мной, Настасья Микулишна! – богатырке я велю. – Надобно кухню от ворога лютого боронить! А то без снеди останемся!
А еще кот и углы все загадит!
Удивилась девка-поляница, но спорить со мной и не подумала.
Явились мы на кухню – а там уже дым коромыслом. Сидит Кот-Баюн аккурат на столе, ногу баранью грызет да урчит предовольно.
– Экая скотина-то здоровая! – Настасья Микулишна восклицает.
Уж всяко не маленькая – с теленка.
Схватила я скалку и на Баюна пошла.
– Ишь ты чего учудил тута! Ужо я тебя!
Поглядел на меня кот – спину выгнул, шерсть вздыбил, урчит злобно, а ногу баранью из пасти не выпускает. Завсегда он таков был: в мясо раз вцепится – ни в жисть не отдаст.
– Ты, Настасья Микулишна, бери ухват. Сейчас мы тварь эту бесстыжую к порядку-то призовем!
Зыркнул Кот-Баюн, попятился. Почуял беду неминучую! Одна-то я, быть может, со скалкой-то и не сдюжила бы супротив ворога лютого, когтистого да зубастого. Но со мной же воевать еще и богатырка взялась! Уж как она ухватом махала – любо-дорого.
Прижал супостат бесстыжий уши да как скакнет! Перелетел аккурат через меня и наутек кинулся!
– Держи его! А то уйдет! – богатырке я кричу и сама тако же вслед за Баюном кидаюсь.
Несется по замку кот здоровенный, следом мы с поляницей бежим с гиканьем да воплями. Челядь токмо уворачивается да в стены вжимается.
– К Кощею он бежит, гад! – Настасье Микулишне я кричу.
У колдуна схорониться надумал, мерзавец! Знает, что укроет его злодей от гнева моего! Завсегда Кощей коту бессовестному потакает.
Забежали мы в подземелья – замерла богатырка как вкопанная, головой вертит.
– Ну чего ты? – спрашиваю с недовольством. – Баюн же убегнет!
Помолчала Настасья Микулишна, помолчала – и молвит:
– И правда ведь, нету узников. Чисто да тихо.
Вздохнула я да очи закатила.
А чего она узреть-то ожидала тута? Кости человечьи и кровищу по стенам? Так даже если бы было такое – я бы тут же убрать приказала!
– Чего заради я бы врать стала-то? Говорю же ж, был Вольга-богатырь – и тот утек. Ну и Иван-царевич… С ним неловко, конечно, вышло.
Поглядела на меня богатырка, поглядела, а после говорит:
– Вот уж да… Ивана-царевича хорошо бы тута оставить на месячишко-другой. Авось, поумнеет.
Видать чистой души девица, все еще в хорошее верит.
– Не умнеют такие, – отвечаю и за котом сызнова кидаюсь.
А только как бы швыдко ни бежали мы, кот всяко шустрей оказался.
До двери лаборатории Кощеевой добежал, ногу баранью выплюнул и ну орать блажинушкой.
– Спаса-а-уй меня-а-у! Ма-а-у-рья-а бежит! Скалкой машет! Прибить меня-а-у хочет!
Тут же колдун отворил! Меня ажно зло взяло!
Вот я его выкликаю-выкликаю – и отзывается-то не всякий раз. А стоит коту повопить – вон Кощей, туточки.
Уставилась на хитителя моего Настасья Микулишна ошалела, рот разинула от изумления. Поди, и не чаяла она, что таким его узрит. Не нежить противная, скелет кожей обтянутый с буркалами страшными. Мужик как мужик – навроде все при нем, не добавить и не убавить. Худоват разве что, да глаза светлые – ну чисто рыбьи. Но так всяко краше Ивана-дурака. А ежели царевну Василису поспрашивать, так и Ивана-царевича за пояс заткнет.
Наклонился супостат, кота промеж ушей почесал. А тот, паршивец, ажно заурчал предовольно. А после и вовсе в ноги благодетеля своего боднул.
Ишь как спелись-то!
– Что ж ты, Марья, Баюна-то забижаешь? Или куска мяса для животинки пожалела? Так навроде не бедствуем, чтобы котейку голодом морить.
Гляжу я на Кощея с возмущением великим.
– Тебе что, кот этот меня дороже?! – спрашиваю, а у самой ажно сердце заходится. – Ни вот что он меня не ставит! На кухне разор учиняет! Ни стыда ни совести у него нету! А теперича ты котика забижать не велишь?! Гляди у меня, соберу узелок – и к родителям ворочусь! Ноги моей тута не будет!
Понурился Кощей, вздохнул тяжко. А Кот-Баюн замурлыкал еще громче да надрыней. Мол, гляди какой я ласковый, как ты тут без меня жить-то будешь?
– Полно уж, Марьюшка. Какой-такой узелок? Да за тобой обоз добра собирать в дорогу придется, – говорит. – Может, замиришься с Баюном-то?
Покосился на колдуна кот глазом желтым. Гляжу, недоволен зверь.
Принялась я на котяру жаловаться:
– Он как в замок приходит – так от каждого ковра кошатиной смердеть начинает! Шпалеры все подранные! Мясо с кухни пропадает, так, будто у поварихи еще десяток сыновей народилось! Уйми кота! Добром тебя прошу! А то путь домой я покамест не позабыла!
Слушает пререкания наши богатырка, слушает, то и дело головой качает озадаченно, а глаза у поляницы все выше на лоб лезут.
– Не любит меня Ма-урья! – у ног Кощеевых Баюн причитает да снова трется ласково.
А чего ж зверюгу ту любить-то?!
– Гони ты ее со двора, Кощей! – свое гнет кот.
Поглядел на него колдун, опосля того на меня покосился.
– Чего молчишь-то? – на супостата я напустилась. – Али гнать меня надумал, а кота тута оставить? Так давай! К утру соберусь, на рассвете уеду!
Понурился Кощей Бессмертный, махнул рукой…
– Делай уж, что хочешь, Марья, – молвит. – А ты, Баюн, не озорничай. Слушай Марью как меня!
Так ведь кот этот даже самого Кощея – и того ни в грош не ставит.
Вздыбился Кот-Баюн, оскалился, зашипел даже.
– Не любишь ты меня, Кощей Бессмертный! – говорит с обидой горькой. – Ключницу поперед меня ставишь! Гляди! Уйду от тебя! Слезы лить горькие станешь!
И ведь правда ушел! Баранью ногу схватил сызнова – и прочь убежал. Только хвост распушившийся мелькнул.
Вздохнул этак печально вслед ему колдун, закручинился. И чем только кот ему тот бессовестный ему так глянулся? Хоть бы мышей ловил! Так ведь нет! Никакой от Баюна пользы окромя вреда!
– И что же? Не воротится боле Кот-Баюн? – с сомнением спрашивает Настасья Микулишна.
Покачала я головою и чистую правду ответствую:
– Да месяц опять погуляет, блох всех окрест соберет, а после снова вернется. Тут ведь ему сытно да тепло.
Покивал Кощей в ответ на слова мои, а потом и вопрошает:
– Ты чего же это, Марья, Настасью Микулишну в замок-то пустила? Али запамятовала, что драться со мной она желала? И людей добрых из полона вызволять?
Гляжу, засмущалась богатырка, щеками запунцовела.
– Расхотела я драться! Да и в полоне тут у тебя и нет, почитай, никого. Одна Марья вон. И мнится мне чего-то, не обрадуется она, ежели я ее вызволю.
Вот не ошиблась я в ней! Не ошиблась! Появилось у поляницы какое-никакое разумение!
– И, поди, Тугарин глянулся? – с усмешкой веселой супостат вопрошает.
Пуще прежнего засмущалась Настасья Микулишна. Уж так раскраснелась, того и гляди – вспыхнет. Неужто и правда запал Змей в сердце девичье?
– Да что ж ты такое мелешь-то, Кощей?! И ничего он мне не глянулся! Злодей беззаконный как есть, стыда и совести не знающий!
И ведь говорит этак запальчиво, да только веры ей нет.
– Ну, ладно, – махнул рукой колдун. – Были только у меня гости. Теперь и Марьи они будут. Появится у нее теперича хоть какая-то компания. А то как бы не затосковала у меня ключница.
Ох уж эти мужики! Что б они в жизни нашей бабской смыслили!
Какая тут скука, когда хозяйство большое – и все на моих плечах ведь держится! Но пусть уж так. Чай, и в самом деле будет повеселей с Настасьей Микулишной. Девка вроде она не дурная. Опять же, вон как за котом швыдко бежала.
К ужину пробрался сызнова Тугарин-Змей в замок черный. Как – то мне было неведомо, все ж таки никто ворота не отворял. И вот сидит Змей за столом, на Настасью Микулишну искоса поглядывает, а сам все приосанится норовит. Грудь колесом, плечи расправил – ну чисто петух наш Петька, что по двору со всей важностию вышагивает.
Богатырка на него тако же поглядывает украдкой, щеками алеет да все больше помалкивает. К тому же неуютно ей на шабаше колдовском, а только виду старается не показывать.
Я же девке-полянице куски лучшие подкладываю. Ежели отъестся как следует, глядишь, в конец образумится.
– И какова Марья-то! – Баба Яга посмеивается. – Ажно славную богатырку заманила в логово злодейское ! Поди, ключница Кощеева пострашней его самого будет.
Вздрогнула Настасья Микулишна, не по нраву слова ей те пришлись.
– Язык у тебя без костей, – колдун молвит недовольно и на Ягу Ягишну зыркает глазом светлым. – Богатырка гостья тута званая. Так что относись к ней с почтением.
