– В замке прислуги и так в великом избытке! – отвечаю с суровостию. – Новая не надобна! И опять же, вишь, поляница возмущается! Дескать, не можно брать дань людом!
Уж такими взглядами на Настасью Микулишну и девки посмотрели, и Агафон Лукич, что богатырка ажно распереживалась.
Я же порешала, что ковать железо надобно, покуда горячо.
– Открою ворота, чтобы телеги твои проехали, а тута поляница как кинется на двор! Как начнет в замке разор учинять! И что тогда делать-то? – баяла я далее.
Неласковей прежнего посмотрели на Микулы Селяниновича дочерь. Пошла богатырка пятнами от возмущения да обиды.
– Какой разор-то? Я девка честная! Ни в жисть беззакония не учиню!
Хмыкнула я этак со значением. И все селянки с телег рыдают с укоризною.
– А кто Кощея Бессмертного на смертный бой выкликал? Вот увидишь его – и тут же с сабелькой кинешься! А ведь богатырка ты знатная! Сразишь супостата!
Кощей косится на меня с обидой и недоумением. Мол, ты ври Марья, а не завирайся.
Тут уж крестьянки крик подняли, руки взялись заламывать. Скорбь такая, словно бы у каждой хату родную пожгли, а пепелище солью посыпали.
Застыла на скакуне своем Настасья Микулишна, что делать дальше, вовсе не ведает.
Подскочил Агафон Лукич к богатырке, копыта коня ее лобызать принялся. Жеребец ажно попятился опосля такого. А староста-то не унимается!
– Не губи, поляница, наша! Дай чад наших самолучших на службу пристроить!
Тут как заголосит девка истошно:
– Да вы тута вовсе ума-разума лишилися?! Детей родных самолично в неволю лютую отдаете?! Колдуну на поругание?!
Кощей, до того молчавший, тут уж не стерпел.
– Ты напраслину на меня не возводи, богатырка!
Я супостата тишком локтем в ребра пихаю. Вона как Настасья Микулишна надрывается, неча мешать человеку. А ну-как поверят девки в поругание? И по домам разъедутся.
– Да какие-такие поругания, красна девица? – староста восклицает в возмущении великом.
Злодей-то на баб падок не был, хоть лепа девка лицом, хоть нет – ему все едино. Лишь бы под руку не лезла да от дел чародейских не отвлекала.
Покудова из челяди в замке повариха да две старухи отирались, о том лясы и не точили.
Ух какая только молва о Кощее не шла – и детей-то ест, и девок неволит без счета, опосля чего на зелья колдовские пускает… Я сама едва не поверила спервоначала.
– Не бывало такого! – Агафон Лукич на богатырку напирает. – Не забижает супостат наших девок!
Истуканом застыла поляница. Да что там! Даже конь под ней – и тот замер.
Тут и Акулинка роток открыла:
– Это Марья Ивановна забижает! Работой загружает с утра до ночи и ухватом бьет!
У меня ажно руки зачесались со злости.
– Ты в ножки должна кланяться, что я тебе руки не повыдергала за белье потопленное! Староста, забирай свою девку и всех прочих!
А только не пожелал Агафон Лукич убираться восвояси.
– Кощеюшка! Заступник! Сжалься над детоньками! Уж столько добирались до замка твоего!
Часа этак два.
– Уж так умучились-умаялись! Солнце печет! Гнус гложет! А уж оголодали как!
Девки так заслушались, что ажно пироги в кульки попрятали.
Пожимает плечами колдун.
– Я их только в темницу посадить могу. Всем остальным Марья заведует. В темницу хотите?
Тут тишина наступила такая, что комарик летит – и того услыхать можно. Слезы лить крестьянки передумали.
Только царевна Василиса вперед выскакивает.
– Я! Я в темницу хочу!
Теперича на нее уже все как на полоумную глядели. Даже Иван-дурак.
Скрипнул зубами Кощей, вздохнул тяжко и говорит:
– Я в подземелья. А ты, Марья, сама тут разбирайся. Но чтобы даже духа богатырки в замке не было. И царевны – тако же.
С тем и ушел колдун.
А я на стене осталася.
И девки крестьянские.
Ломала я голову, ломала, как обоз восвояси отправить – ничего не надумала. А девки-то на Ивана нагляделися и тоже принялись шалашики строить. И скоро да справно так, что зависть брала! И страх.
Был один мой жених дурной под стенами, а нынче уж, почитай, цельная деревня собралась. Так они, чего доброго, избы себе тута справят и хозяйством обзаведутся. Кощея ж опосля такого и удар хватить может! Даром, что бессмертный он.
Вот токмо кто бы к замку Кощееву ни съехался, а ведь гости покамест туточки. Кормить их надобно да разговором развлекать, покудова лыко вяжут. Вот засядут ввечеру сызнова за стол, упьются до беспамятства – тогда и передохну до зорьки.
Уселися злодеи пировать, я же вокруг стола хлопочу – куски послаще подкладываю да вина подливаю. Кощея первым потчую: тощать он сызнова начал, видать, грусть-тоска его снедала из-за гостей незваных под стенами.
– А чего опять шум у тебя весь день за воротами? – ненароком Тугарин Змей молвит.
Захмелеть он уже успел преизрядно. А во хмелю Тугарин завсегда шумным был да веселым. Ну и в драку лез почем зря, не без того.
Хмурится хититель мой, от друга отмахивается.
– Да вот девка-поляница на Кощея войной пошла. Да крестьянки явилися, на службу просятся, – отвечаю я заместо колдуна.
Гости тута встрепенулись, развеселились.
Кто только на смертный бой Кощея Бессмертного ни выкликал, а богатырок среди них прежде не было.
– А поляница та пригожа хоть? – Тугарин Змей вопрошает. А глаза у самого уж до того блестят…
Пожимает супостат плечами.
– Да кто ее разберет-то? Коль любопытство гложет – иди, сам глянь.
У Кощея про девичью красу спрашивать – толку мало. Ему хоть толстуха рябая, хоть белая лебедушка – все едино. Лишь бы шум не поднимали да беспокойства не чинили.
А ведь хороша богатырка – губы алые, брови соболиные, стан тонкий что твой березка. Токмо колдун зловредный того и не углядел.
А Тугарин-то встрепенулся, со скамьи соскочил и прочь кинулся.
Стало быть, и в самом деле на Настасью Микулишну глянуть возжелал.
– Как бы он поляницу на бой не вызвал, – Баба Яга посмеивается. – Тугарин Змей завсегда неумным был. А как заприметит бабу справную – так и вовсе дурь на него находит.
Соловей-разбойник рукавом рот вытер, рассмеялся и молвит:
– Ну бой так бой. Было бы с чего шум подымать. Тугарин вон справный. Тридцать три богатыря победил! Подстерег, когда они из моря выходили, выскочил…
Уж так удивилась я!
– Неужто всех разом уложил? – спрашиваю недоверчиво.
Тугарин-Змей, конечно, могуч был и в битве великую лихость являл. Но так, поди, и тридцать три богатыря сразить – не тридцать три батрака измордовать.
Хмыкнул Соловей и ответствует:
– Ну… семнадцать так точно положил. А опосля того утек. Уж как гнались за ним те богатыри, что еще на ногах стояли, а все ж таки не поймали.
Баба Яга только улыбается ширше.
– Ну так вы, мужики, – дело одно. А с девкой биться – то совсем другое.
Любопытство тута надо мною верх взяло. Встала я из-за стола и сызнова на стены отправилась. Уж больно захотелось мне посмотреть, станет ли в самом деле Тугарин с Настасьей Микулишной биться, а ежели станет, то кто кого одолеет.
За мной тихомолком и Кощей, и Баба Яга и даже Соловей отправились. Поди, всем хотелось на сражение поглядеть.
Как оказались мы стене замковой, сразу стало ясно – выехал уже за ворота Тугарин-змей на вороном жеребце и при полном оружии. Конь его гарцует, красуется – и сам злодей тако же. И на Настасью Микулишну глядит.
– Ты, что ли, девка-поляница, коя Кощея на бой вызывает?
Богатырка птицей в седло взлетела, приосанилась, глядит на супротивника смело.
– Я! – отвечает гордо. – А тебя Кощей поперед себя выставил? У самого тяму не хватает?
Покосилась я на колдуна. А он морщится да кривится.
– И ничего я его поперед себя не выставлял. Что бы там поляница ни чинила, а биться с ней я все одно не стану!
Киваю я с одобрением. Неча хитителю моему за ворота ходить почем зря. Не Настасья Микулишна с саблей кинется, так девки деревенские гроздьями повиснут. Мне ли не знать, какие в селах бабы хваткие? А мне выставляй потом их.
– Да хоть бы и так! – Тугарин смеется. – А ты, гляжу, справная! Себе заберу!
Нахмурилась богатырка опосля слов таких, пятнами от гнева пошла, наскочила на Змея и ну его гонять. А он, гляжу, не бьет, а все больше отмахивается. Будто щадит девку злодей.
Настасья Микулишна осерчала пуще прежнего, вовсе перестала Тугарину спуску давать.
Девки деревенский поодаль собрались, охают да ахают. Некоторые сызнова рыдать принялись. На всякий случай.
– Не одолеет Змей поляницу, – Баба Яга говорит, а сама посмеивается. – Больно он на баб падок, чтобы в полную силу с ней воевать.
С тем и не поспорить.
Кощей поглядел на друга своего, поглядел, а после рукой махнул.
– Ну, пусть уж тут сами разбираются. Чай, не убьет Змея богатырка, а он ее и подавно.
На том порешили и спать отправились. Утро вечера всяко мудреней.
К утренней трапезе поболе народу собралось.
И Тугарин Змей среди них был. Голова у злодея чистой тряпицей повязана, сам избит без меры, но глаза так и светят.
– Не уходила тебя, стало быть, поляница, – говорю весело.
А все прочие так и вовсе со смеху покатываются.
Мотает Змей головой.
– Будто легко меня сразить можно. Воевать, конечно, девка большая мастерица, а только я всяко покрепче буду. Скраду ее!
Я опосля слов таких едва квас мимо кружки не полила.
Все чуть со смеху не покатились. А как тут не веселиться? Видывали гостюшки, как дочерь Микулы Селяниновича Змея со всей силы лупила. Такая сама кого хочешь схитит.
– Ага, скрадешь. Мы уже все видали, как ты ее «скрадываешь», – Соловей-разбойник над Тугарином потешается. – Уймись, не про тебя та девка. Это тебе не Марья.
Тут не стерпела я, на ноги подскочила, руки в бока уперла и вопрошаю недобро:
– А Марья-то что? Али мыслишь, Соловей, меня скрасть чересчур легко было?
Тута разбойник так расхохотался, что едва с лавки не навернулся, ну чисто жеребец. Еще и слезы с лица смахивает.
– Так ведь всем ведомо, что когда явился Кощей тебя красть, ты в подол плаща его вцепилась, разрыдалась в три ручья и забрать тебя молила.
Поглядела я на гостя дюже болтливого, нахмурилася.
Молить – молила, то было, а вот слез не лила! Не такого я характеру, чтобы реветь! И за одежу колдуна не хватала!
– Ну, положим, попросила преспокойно, – Кощей молвит равнодушно. – Упрашивала – то было. И рыдать – совсем не по ей. Да и Марью скрасть – дело непосильное, коли ей самой то не надобно. Так оглаушит, мало уж всяко никому не покажется.
Гляжу, не верят гости. Одна только Баба Яга кивает с одобрением и ухмыляется этак зловредно.
– Ни в жисть не поверю сказкам твоим, – Змей Горыныч сказал, а сам глядит на меня с алчностью. – Марья скромнеханькая да тихая.
Ишь, никак не уймется. Далась я ему, в самом деле! Вон у нас под стенами девок тьма-тьмущая! Чего там себе любушку по сердцу не сыщет? Чай, средь дур деревенских много найдется охотниц на службу к злодею этому поступить.
Горыныч же меня и узнать-то толком не сумел. Скромнеханькая. Скажет тоже. Это я токмо, чтобы Кощея на смех не подняли, глаза долу ходила при гостях.
Послушал Кощей змея слова, а потом захохотал да поглядел на меня с хитрецой.
– Так ведь Вольгу-богатыря в первый раз Марья полонила.
О том токмо Яга Ягишна и ведала. Она как раз загостилась в замке черной, первой на вопли и прибежала. Уж как вопил Вольга Святославович, когда я его вилами да ведром лупила! Знатно так лупила, он опосля того поперед стражи в темницу побежал, токмо чтобы со мною более дела не иметь.
А неча было курятники обносить! Дались ему те яйца! Вечно у этих богатырей в головах дурь одна и ничего более! Токмо отвернешься – они уже хозяйство норовят растащить али спалить!
Опосля рассказа Кощеева поглядел на меня Горыныч… задумчивей прежнего.
Вот и славно. Дело полезное – думы думать. Может, хоть разумения какого малость прибавится.
А вот Тугарин Змей посидел, откушал, а после сызнова к воротам отправился. В егойной голове никакого разумения уж всяко не появится.
– Ничему его жизнь не учит, – Баба Яга молвит, вслед ему глядючи. – Прибьет его богатырка – будет знать.
Может, и прибьет. Да только любоваться на то было мне не след. Надо было и на кухню заглянуть, дабы челядь стыд последний не растеряла. И присмотреть, чтобы у гостей постели были чистыми да свежими. Опять же мышей да пауков гонять потребно почаще. Столько забот, что все и не перечесть!
– Все Марьюшке покою у тебя нет, – вслед мне Яга Ягишна говорит. – Ох и тяжела у тебя служба, Кощей.
А супостат вздыхает украдкой.
– Да неуемная же ж Марья, за весь день не присядет – вся в трудах и заботах. Как непорядок какой узрит – ее едва не корчи бить начинают.
То правда была. А только я-то не в обиде! Щедр Кощей Бессмертный, да и жалеет меня. И ведь говорит обо мне завсегда ласково.
Ввечеру глянула я, что за стенами деется. Мало ли, в вдруг одумались девки деревенски да по домам разъехались. А только куда там! Сидят себе, венки плетут, песни поют, на костре чегой-то жарят и на замок глядят с прежней жадностью.
Богатырка устроилась от них подалее и на крестьянок косится нервозно. Конь ее на траве-мураве пасется опять же, к деревенским коням и не подходит.
Тугарин сидит аккурат под стенами, битый без меры. И уж до того на богатырку хитро посматривает!
Этот уж всяко не уймется.
Словом, беда!
Токмо помыслила я так, как гляжу – точка махонькая на горизонте возникла. И как будто к замку летит.
Предчувствие у меня появилось ой какое недоброе!
И ведь сбылось!
Летит по небу ковер-самолет, а на нем Иван-царевич с Белым Полянином. Что-то больно швыдко управилися… Не к добру, ой не к добру. Хититель-то мой задание измышлял непростое, сгинуть должны были добры молодцы, его выполняя. А тута и седмицы ни минуло, а они уж туточки!
У меня ажно сердце прихватило от переживаний да тревог. Колдун же им пообещал, что коли добудут они ковер-самолет, будет биться с ними. А ну-как в самом деле…
Да нет, глупости все это. Кощей – супостат беззаконный. Слово дал – слово взял. И всего делов. А даже ежели возжелает он честь по чести с добрым молодцем сразиться, то я его ни в жисть не пущу за ворота! Костьми лягу, а не пущу!
Как солнышко красное к земле начало клониться, опустился прямиком на двор мощеный ковер-самолет. Соскочили с него Белый Полянин да Иван-царевич, огляделись окрест по-хозяйски. Меня с такого ажно зло взяло.
Подбоченился царский сын, шапку залихватски заломил.
– Кощей беззаконный! Явился я к тебе с ковром обещанным!
Кощей в ту пору у себя в подземельях над чарами каким-то корпел. Ну я и решила, что неча супостата от дел важных злодейских отрывать. Пущай тешит себя науками колдовскими, а не на дурней всяческих отвлекается.
Кликнула я стражей этак десяток и сама к гостюшкам незваным вышла. Заодно званых попросила приглядеть. А то мало ли… Добры молодцы, оне как будто с девками воевать не должны, только особливой веры у меня не было. Ну и сковородку я заодно прихватила. А что? Сковородка-то любимая, чугунная, та самая, на коей я блинцы пеку. Такой завсегда мудрость в дурные головы вбивать сподручно.
Ступаю я по двору гордо, подковки у сапожек сафьяновых по камню стучат задорно.
Прислужники злодея за мной шествуют – все один к одному, косая сажень в плечах, ручищи, что дубки молодые. Да и морды широкие. Уж отъедаются они на Кощеевых харчах знатно.
Уж такими взглядами на Настасью Микулишну и девки посмотрели, и Агафон Лукич, что богатырка ажно распереживалась.
Я же порешала, что ковать железо надобно, покуда горячо.
– Открою ворота, чтобы телеги твои проехали, а тута поляница как кинется на двор! Как начнет в замке разор учинять! И что тогда делать-то? – баяла я далее.
Неласковей прежнего посмотрели на Микулы Селяниновича дочерь. Пошла богатырка пятнами от возмущения да обиды.
– Какой разор-то? Я девка честная! Ни в жисть беззакония не учиню!
Хмыкнула я этак со значением. И все селянки с телег рыдают с укоризною.
– А кто Кощея Бессмертного на смертный бой выкликал? Вот увидишь его – и тут же с сабелькой кинешься! А ведь богатырка ты знатная! Сразишь супостата!
Кощей косится на меня с обидой и недоумением. Мол, ты ври Марья, а не завирайся.
Тут уж крестьянки крик подняли, руки взялись заламывать. Скорбь такая, словно бы у каждой хату родную пожгли, а пепелище солью посыпали.
Застыла на скакуне своем Настасья Микулишна, что делать дальше, вовсе не ведает.
Подскочил Агафон Лукич к богатырке, копыта коня ее лобызать принялся. Жеребец ажно попятился опосля такого. А староста-то не унимается!
– Не губи, поляница, наша! Дай чад наших самолучших на службу пристроить!
Тут как заголосит девка истошно:
– Да вы тута вовсе ума-разума лишилися?! Детей родных самолично в неволю лютую отдаете?! Колдуну на поругание?!
Кощей, до того молчавший, тут уж не стерпел.
– Ты напраслину на меня не возводи, богатырка!
Я супостата тишком локтем в ребра пихаю. Вона как Настасья Микулишна надрывается, неча мешать человеку. А ну-как поверят девки в поругание? И по домам разъедутся.
– Да какие-такие поругания, красна девица? – староста восклицает в возмущении великом.
Злодей-то на баб падок не был, хоть лепа девка лицом, хоть нет – ему все едино. Лишь бы под руку не лезла да от дел чародейских не отвлекала.
Покудова из челяди в замке повариха да две старухи отирались, о том лясы и не точили.
Ух какая только молва о Кощее не шла – и детей-то ест, и девок неволит без счета, опосля чего на зелья колдовские пускает… Я сама едва не поверила спервоначала.
– Не бывало такого! – Агафон Лукич на богатырку напирает. – Не забижает супостат наших девок!
Истуканом застыла поляница. Да что там! Даже конь под ней – и тот замер.
Тут и Акулинка роток открыла:
– Это Марья Ивановна забижает! Работой загружает с утра до ночи и ухватом бьет!
У меня ажно руки зачесались со злости.
– Ты в ножки должна кланяться, что я тебе руки не повыдергала за белье потопленное! Староста, забирай свою девку и всех прочих!
А только не пожелал Агафон Лукич убираться восвояси.
– Кощеюшка! Заступник! Сжалься над детоньками! Уж столько добирались до замка твоего!
Часа этак два.
– Уж так умучились-умаялись! Солнце печет! Гнус гложет! А уж оголодали как!
Девки так заслушались, что ажно пироги в кульки попрятали.
Пожимает плечами колдун.
– Я их только в темницу посадить могу. Всем остальным Марья заведует. В темницу хотите?
Тут тишина наступила такая, что комарик летит – и того услыхать можно. Слезы лить крестьянки передумали.
Только царевна Василиса вперед выскакивает.
– Я! Я в темницу хочу!
Теперича на нее уже все как на полоумную глядели. Даже Иван-дурак.
Скрипнул зубами Кощей, вздохнул тяжко и говорит:
– Я в подземелья. А ты, Марья, сама тут разбирайся. Но чтобы даже духа богатырки в замке не было. И царевны – тако же.
С тем и ушел колдун.
А я на стене осталася.
И девки крестьянские.
Ломала я голову, ломала, как обоз восвояси отправить – ничего не надумала. А девки-то на Ивана нагляделися и тоже принялись шалашики строить. И скоро да справно так, что зависть брала! И страх.
Был один мой жених дурной под стенами, а нынче уж, почитай, цельная деревня собралась. Так они, чего доброго, избы себе тута справят и хозяйством обзаведутся. Кощея ж опосля такого и удар хватить может! Даром, что бессмертный он.
Вот токмо кто бы к замку Кощееву ни съехался, а ведь гости покамест туточки. Кормить их надобно да разговором развлекать, покудова лыко вяжут. Вот засядут ввечеру сызнова за стол, упьются до беспамятства – тогда и передохну до зорьки.
Уселися злодеи пировать, я же вокруг стола хлопочу – куски послаще подкладываю да вина подливаю. Кощея первым потчую: тощать он сызнова начал, видать, грусть-тоска его снедала из-за гостей незваных под стенами.
– А чего опять шум у тебя весь день за воротами? – ненароком Тугарин Змей молвит.
Захмелеть он уже успел преизрядно. А во хмелю Тугарин завсегда шумным был да веселым. Ну и в драку лез почем зря, не без того.
Хмурится хититель мой, от друга отмахивается.
– Да вот девка-поляница на Кощея войной пошла. Да крестьянки явилися, на службу просятся, – отвечаю я заместо колдуна.
Гости тута встрепенулись, развеселились.
Кто только на смертный бой Кощея Бессмертного ни выкликал, а богатырок среди них прежде не было.
– А поляница та пригожа хоть? – Тугарин Змей вопрошает. А глаза у самого уж до того блестят…
Пожимает супостат плечами.
– Да кто ее разберет-то? Коль любопытство гложет – иди, сам глянь.
У Кощея про девичью красу спрашивать – толку мало. Ему хоть толстуха рябая, хоть белая лебедушка – все едино. Лишь бы шум не поднимали да беспокойства не чинили.
А ведь хороша богатырка – губы алые, брови соболиные, стан тонкий что твой березка. Токмо колдун зловредный того и не углядел.
А Тугарин-то встрепенулся, со скамьи соскочил и прочь кинулся.
Стало быть, и в самом деле на Настасью Микулишну глянуть возжелал.
– Как бы он поляницу на бой не вызвал, – Баба Яга посмеивается. – Тугарин Змей завсегда неумным был. А как заприметит бабу справную – так и вовсе дурь на него находит.
Соловей-разбойник рукавом рот вытер, рассмеялся и молвит:
– Ну бой так бой. Было бы с чего шум подымать. Тугарин вон справный. Тридцать три богатыря победил! Подстерег, когда они из моря выходили, выскочил…
Уж так удивилась я!
– Неужто всех разом уложил? – спрашиваю недоверчиво.
Тугарин-Змей, конечно, могуч был и в битве великую лихость являл. Но так, поди, и тридцать три богатыря сразить – не тридцать три батрака измордовать.
Хмыкнул Соловей и ответствует:
– Ну… семнадцать так точно положил. А опосля того утек. Уж как гнались за ним те богатыри, что еще на ногах стояли, а все ж таки не поймали.
Баба Яга только улыбается ширше.
– Ну так вы, мужики, – дело одно. А с девкой биться – то совсем другое.
Любопытство тута надо мною верх взяло. Встала я из-за стола и сызнова на стены отправилась. Уж больно захотелось мне посмотреть, станет ли в самом деле Тугарин с Настасьей Микулишной биться, а ежели станет, то кто кого одолеет.
За мной тихомолком и Кощей, и Баба Яга и даже Соловей отправились. Поди, всем хотелось на сражение поглядеть.
Как оказались мы стене замковой, сразу стало ясно – выехал уже за ворота Тугарин-змей на вороном жеребце и при полном оружии. Конь его гарцует, красуется – и сам злодей тако же. И на Настасью Микулишну глядит.
– Ты, что ли, девка-поляница, коя Кощея на бой вызывает?
Богатырка птицей в седло взлетела, приосанилась, глядит на супротивника смело.
– Я! – отвечает гордо. – А тебя Кощей поперед себя выставил? У самого тяму не хватает?
Покосилась я на колдуна. А он морщится да кривится.
– И ничего я его поперед себя не выставлял. Что бы там поляница ни чинила, а биться с ней я все одно не стану!
Киваю я с одобрением. Неча хитителю моему за ворота ходить почем зря. Не Настасья Микулишна с саблей кинется, так девки деревенские гроздьями повиснут. Мне ли не знать, какие в селах бабы хваткие? А мне выставляй потом их.
– Да хоть бы и так! – Тугарин смеется. – А ты, гляжу, справная! Себе заберу!
Нахмурилась богатырка опосля слов таких, пятнами от гнева пошла, наскочила на Змея и ну его гонять. А он, гляжу, не бьет, а все больше отмахивается. Будто щадит девку злодей.
Настасья Микулишна осерчала пуще прежнего, вовсе перестала Тугарину спуску давать.
Девки деревенский поодаль собрались, охают да ахают. Некоторые сызнова рыдать принялись. На всякий случай.
– Не одолеет Змей поляницу, – Баба Яга говорит, а сама посмеивается. – Больно он на баб падок, чтобы в полную силу с ней воевать.
С тем и не поспорить.
Кощей поглядел на друга своего, поглядел, а после рукой махнул.
– Ну, пусть уж тут сами разбираются. Чай, не убьет Змея богатырка, а он ее и подавно.
На том порешили и спать отправились. Утро вечера всяко мудреней.
К утренней трапезе поболе народу собралось.
И Тугарин Змей среди них был. Голова у злодея чистой тряпицей повязана, сам избит без меры, но глаза так и светят.
– Не уходила тебя, стало быть, поляница, – говорю весело.
А все прочие так и вовсе со смеху покатываются.
Мотает Змей головой.
– Будто легко меня сразить можно. Воевать, конечно, девка большая мастерица, а только я всяко покрепче буду. Скраду ее!
Я опосля слов таких едва квас мимо кружки не полила.
ГЛАВА 7
Все чуть со смеху не покатились. А как тут не веселиться? Видывали гостюшки, как дочерь Микулы Селяниновича Змея со всей силы лупила. Такая сама кого хочешь схитит.
– Ага, скрадешь. Мы уже все видали, как ты ее «скрадываешь», – Соловей-разбойник над Тугарином потешается. – Уймись, не про тебя та девка. Это тебе не Марья.
Тут не стерпела я, на ноги подскочила, руки в бока уперла и вопрошаю недобро:
– А Марья-то что? Али мыслишь, Соловей, меня скрасть чересчур легко было?
Тута разбойник так расхохотался, что едва с лавки не навернулся, ну чисто жеребец. Еще и слезы с лица смахивает.
– Так ведь всем ведомо, что когда явился Кощей тебя красть, ты в подол плаща его вцепилась, разрыдалась в три ручья и забрать тебя молила.
Поглядела я на гостя дюже болтливого, нахмурилася.
Молить – молила, то было, а вот слез не лила! Не такого я характеру, чтобы реветь! И за одежу колдуна не хватала!
– Ну, положим, попросила преспокойно, – Кощей молвит равнодушно. – Упрашивала – то было. И рыдать – совсем не по ей. Да и Марью скрасть – дело непосильное, коли ей самой то не надобно. Так оглаушит, мало уж всяко никому не покажется.
Гляжу, не верят гости. Одна только Баба Яга кивает с одобрением и ухмыляется этак зловредно.
– Ни в жисть не поверю сказкам твоим, – Змей Горыныч сказал, а сам глядит на меня с алчностью. – Марья скромнеханькая да тихая.
Ишь, никак не уймется. Далась я ему, в самом деле! Вон у нас под стенами девок тьма-тьмущая! Чего там себе любушку по сердцу не сыщет? Чай, средь дур деревенских много найдется охотниц на службу к злодею этому поступить.
Горыныч же меня и узнать-то толком не сумел. Скромнеханькая. Скажет тоже. Это я токмо, чтобы Кощея на смех не подняли, глаза долу ходила при гостях.
Послушал Кощей змея слова, а потом захохотал да поглядел на меня с хитрецой.
– Так ведь Вольгу-богатыря в первый раз Марья полонила.
О том токмо Яга Ягишна и ведала. Она как раз загостилась в замке черной, первой на вопли и прибежала. Уж как вопил Вольга Святославович, когда я его вилами да ведром лупила! Знатно так лупила, он опосля того поперед стражи в темницу побежал, токмо чтобы со мною более дела не иметь.
А неча было курятники обносить! Дались ему те яйца! Вечно у этих богатырей в головах дурь одна и ничего более! Токмо отвернешься – они уже хозяйство норовят растащить али спалить!
Опосля рассказа Кощеева поглядел на меня Горыныч… задумчивей прежнего.
Вот и славно. Дело полезное – думы думать. Может, хоть разумения какого малость прибавится.
А вот Тугарин Змей посидел, откушал, а после сызнова к воротам отправился. В егойной голове никакого разумения уж всяко не появится.
– Ничему его жизнь не учит, – Баба Яга молвит, вслед ему глядючи. – Прибьет его богатырка – будет знать.
Может, и прибьет. Да только любоваться на то было мне не след. Надо было и на кухню заглянуть, дабы челядь стыд последний не растеряла. И присмотреть, чтобы у гостей постели были чистыми да свежими. Опять же мышей да пауков гонять потребно почаще. Столько забот, что все и не перечесть!
– Все Марьюшке покою у тебя нет, – вслед мне Яга Ягишна говорит. – Ох и тяжела у тебя служба, Кощей.
А супостат вздыхает украдкой.
– Да неуемная же ж Марья, за весь день не присядет – вся в трудах и заботах. Как непорядок какой узрит – ее едва не корчи бить начинают.
То правда была. А только я-то не в обиде! Щедр Кощей Бессмертный, да и жалеет меня. И ведь говорит обо мне завсегда ласково.
Ввечеру глянула я, что за стенами деется. Мало ли, в вдруг одумались девки деревенски да по домам разъехались. А только куда там! Сидят себе, венки плетут, песни поют, на костре чегой-то жарят и на замок глядят с прежней жадностью.
Богатырка устроилась от них подалее и на крестьянок косится нервозно. Конь ее на траве-мураве пасется опять же, к деревенским коням и не подходит.
Тугарин сидит аккурат под стенами, битый без меры. И уж до того на богатырку хитро посматривает!
Этот уж всяко не уймется.
Словом, беда!
Токмо помыслила я так, как гляжу – точка махонькая на горизонте возникла. И как будто к замку летит.
Предчувствие у меня появилось ой какое недоброе!
И ведь сбылось!
Летит по небу ковер-самолет, а на нем Иван-царевич с Белым Полянином. Что-то больно швыдко управилися… Не к добру, ой не к добру. Хититель-то мой задание измышлял непростое, сгинуть должны были добры молодцы, его выполняя. А тута и седмицы ни минуло, а они уж туточки!
У меня ажно сердце прихватило от переживаний да тревог. Колдун же им пообещал, что коли добудут они ковер-самолет, будет биться с ними. А ну-как в самом деле…
Да нет, глупости все это. Кощей – супостат беззаконный. Слово дал – слово взял. И всего делов. А даже ежели возжелает он честь по чести с добрым молодцем сразиться, то я его ни в жисть не пущу за ворота! Костьми лягу, а не пущу!
Как солнышко красное к земле начало клониться, опустился прямиком на двор мощеный ковер-самолет. Соскочили с него Белый Полянин да Иван-царевич, огляделись окрест по-хозяйски. Меня с такого ажно зло взяло.
Подбоченился царский сын, шапку залихватски заломил.
– Кощей беззаконный! Явился я к тебе с ковром обещанным!
Кощей в ту пору у себя в подземельях над чарами каким-то корпел. Ну я и решила, что неча супостата от дел важных злодейских отрывать. Пущай тешит себя науками колдовскими, а не на дурней всяческих отвлекается.
Кликнула я стражей этак десяток и сама к гостюшкам незваным вышла. Заодно званых попросила приглядеть. А то мало ли… Добры молодцы, оне как будто с девками воевать не должны, только особливой веры у меня не было. Ну и сковородку я заодно прихватила. А что? Сковородка-то любимая, чугунная, та самая, на коей я блинцы пеку. Такой завсегда мудрость в дурные головы вбивать сподручно.
Ступаю я по двору гордо, подковки у сапожек сафьяновых по камню стучат задорно.
Прислужники злодея за мной шествуют – все один к одному, косая сажень в плечах, ручищи, что дубки молодые. Да и морды широкие. Уж отъедаются они на Кощеевых харчах знатно.
