Когда загорелась та кура ярым пламенем – сильно я подивилась. А когда ясно стало, что горит та птица и не сгорает, удивилась еще больше. Была несушка рябая – стало чудище дивное.
Цельную седмицу мы с Кощеем голову ломали, куда ту курицу девать.
Хорошо еще Волк присоветовал. Мол, пустим мы слух, что есть у колдуна жар-птица драгоценная. Глядишь, какой добрый молодец с головой дурной попытается скрасть. И сам Волк тому молодцу всяческое вспоможение окажет.
Трех дней не минуло, как перепрыгнул через стену царевич верхом на Волке сером. С тех пор мы той жар-птицы и не видывали. А в стольном граде пожар случился великий.
– Зови Волка, – решила я, когда ясно стало, что за старое корить чародея смысла всяко нет. – А то у меня аж голова от Ивановых криков болит, мочи нет терпеть. Да и самой за ворота не выйти…
В прошлый раз, не подумавши, отправилась я на хутор соседний. Там как раз торжище проходило. Так Ваня как меня увидел, так навстречу кинулся, за ноги обнял, слезами залился… И ведь ни в какую не отпускал! Мол, спас он меня, теперича можно и в церковь, чтоб обвенчали перед образами.
Я как про церковь услыхала, такой крик подняла, что даже Кощей испужался мало не до смерти. Из замка выскочил, силой колдовской Ивана отпихнул, а меня от греха подальше обратно за стены высокие оттащил. Уж больно не хотелось ключницу без ключницы сызнова оставаться.
Орал в тот день женишок неумный громче прежнего.
– Не печалься, Марья, завтра же весточку отправлю, – молвил Кощей, а сам улыбается этак коварна.
На душе тут же полегчало. Злодей-то он злодей, а слово свое держит крепко.
Накрыли слуги стол в зале малой от кухни недалече. Чтоб, стало быть, пока снедь несут, ничего не остыло. Глянула я на блюда с яствами, куски пожирней Кощею подставляю.
– Что ж ты меня все откармливаешь? Не на убой ли? – колдун с усмешкой кривой спрашивает, а только блюда от себя не отпихивает.
Знает уже, что толку-то нет. Отпихивай не отпихивай, а есть придется.
– Тебя хоть корми, хоть не корми – кожа да мослы. Даже холодца дельного не сварить, – отвечаю и морс супостату подливаю.
Хороший морс, брусничный. Самое оно после трудов неправедных.
– Сядь уже за стол, не мельтеши, – Кощей на меня ворчит да зыркает исподлобья. – А то пойдет еще молва, будто голодом узниц морю.
Словно бы я так за стол не села. Кто бы меня погнал-то?
– И так идет та молва. А еще бают люди, держишь ты меня в самой высокой башне за железной решеткой да на семи цепях.
От слов моих подавился колдун и прокашляться долго не мог.
– Откуда узнала-то?
Я себе каши погуще накладываю, а сама и отвечаю:
– А купец тот, что овес нам продает, рассказал.
Тут Кощей едва сызнова не подавился.
– А то, что он с тобой разговаривает, его никак не смутило?
Плечами пожимаю.
– Ну, может, подумал, сбегла я на минуточку. Мало ли.
Очи горе чародей возвел, а сам губами шевелит беззвучно. Ругается поди. Он при мне браниться вслух привычки не имел.
– Ладно. А почему цепей-то семь?
То мне и самой неведомо было.
– Наверное, число красивое…
Кощей от расстройства тарелку от себя отодвинул, завздыхал горестно. Завсегда его дурость людская в тоску вводила. А с тоски той хититель мой чахнуть начинал и от яств нос воротил.
Положила я колдуну мясца поболе, того, которое я с травками хитрыми томила, и снова тарелку поближе поставила. Аппетиту великого у Кощея никогда не было, но жаркое такое он жаловал. И тут не сдержался, сызнова уплетать принялся.
Ест, а сам все нахваливает:
– Знатно ты все ж таки кашеваришь, Марья, знатно.
Ну чисто елей на душу! Много ли хозяйке для радости надобно? Да малость самую! Чтоб труд ее похвалили.
– Завтра спозаранку Баба Яга прилетит, – прожевав, Кощей молвит, а сам плечами передергивает. – Ты уж встреть ее как положено, расстарайся.
Ой, будто первый день знает меня.
– Уж не изволь беспокоиться, встречу в виде самолучшем. Могу и на весь день занять, коль сам Бабы Яги испужался.
Вскинулся на слова те Кощей, поглядел с возмущением.
– Да не боюсь я Яги, не боюсь! Хватит уже потешаться! Просто дождаться хочу, пока она о тебя язык сточит. Так беседовать с ней справней выходит.
Лукавил Кощей, ой лукавил! Как бы ни хорохорился передо мной, а только знала я – робеет он перед Ягой Ягишной. Да какой бы мужик не сробел?
Она ж как сверкнет взглядом колдовским, так все и обмирают. Кто со страху, кто с восторга – тут уж как свезёт.
Не обманул Кощей. Cолнышко ясное только-только подыматься начало, как раздался свист да вой. Куры ажно со страху нестись раньше положенного начали.
То не буря над замком разразилася – Баба Яга в ступе по небу несется.
Злодей загодя в лаборатории своей заперся, строго-настрого велев гостью принять со всеми почестями. И к лаборатории до вечера ни за что не допускать.
Опустилась ступа на двор выметенный. Стихло все. И выпрыгнула из ступы той баба в черной поневе да рубахе красной, что кровь пролитая. На груди у гостьюшки ожерелье бряцает из черепов вороньих, а на голове платок алый повязан. Идет Яга, одну ногу подволакивает – чисто птица лесная.
– Здрава буди, Яга Ягишна, – говорю я да хлеб-соль гостье протягиваю на рушнике вышитом.
– И ты, Марья Ивановна, уж не хворай, – в ответ Баба Яга молвит, от каравая отщипывает да ест. – Ох и золотые у тебя руки. Недаром Искусницей величают. А хозяин-то где? Или сызнова от меня хоронится?
Ну и что тут отвечать, коли и так все ясно?
Бегал от Яги Кощей что мышь от веника. И вроде как колдовским мастерством они ровнехонькие, а только язык у ведьмы жала острей и уж до того ядовитый…
– Да вот дела у него какие-то в лаборатории. Велел встретить тебя честь по чести, попотчевать.
Посмеивается Баба Яга с пониманием.
– Ох уж эти мужики.
Повела я гостьюшку в залу самолучшую, а там уже и стол накрыт. Уж не опозорю я Кощея, особливо перед ведьмой сей. Яга-то она Яга, а все ж таки баба – у нее взгляд острый, и мясо пережаренное не пропустит, и пятно на скатерти. Не скажет никто опосля, мол, безрукая у колдуна страшного ключница.
– А что это за калика перехожий под стенами вашими шалаш разбил, Марья Ивановна?
Вздохнула я горестно, а потом и говорю:
– А это, Яга Ягишна, жених мой сызнова явился.
Округлила ведьма глаза черные. И вдруг как захохочнт – ну чисто ржет Сивка-Бурка, когда некормленный.
– Ишь ты какой суженый выискался!
Кощей до самого заката в подземельях отсиживался. Подикось, ждал, покамест я Бабу Ягу не накормлю да разговором застольным не развлеку. А как смеркаться начало, так супостат из логова подземного и вышел.
– Гляжу, не торопишься ты гостей привечать, – ведьма хитро посмеивается. – Все норовишь поперед себя Марью пустить. Гляди, сбежит она у тебя так.
Я очи долу опустила, стою, косу смоляную тереблю да помалкиваю. Это с глазу на глаз Кощею можно что хошь высказать. При чужих-то мне норов показывать дело дурное. Уж лучше пущай считает весь свет, что держит злодей-чернокнижник девку полоненную в ежовых рукавицах.
Тот плечами этак передернул и в ответ промолвил:
– Без хлеба-соли ты всяко не осталась.
Уж с тем-то и не поспорить. Гостей я завсегда принимала самолучшим образом.
– Хоть ключница у тебя с понимаем, раз уж сам того понимания не имеешь, – продолжила насмехаться гостья.
Закатил Кощей очи белесые.
– Будет уже тебе. Скажи лучше, что там с яблоками-то?
Яблоки я завсегда любила, так что уши навострила тут же. Хотя и ясно было, что уж всяко речь злодей вел не о тех яблочках наливных, что, почитай, в каждом саду без счета.
– Так вызрели яблоки молодильные. Хоть сейчас собирай.
Ох и изумилась я опосля слов тех да на Кощея уставилась. Не стар он был даже самую малость – волос черен, глаза поблескивают.
– Куда тебе? – спрашиваю с подозрением великим.
Яга хихикать начала, на злодея глядючи. А тот лишь вздыхает тяжко.
– Да на зелья мне яблоки нужны! На зелья! И нечего на меня смотреть так!
Покивала я. Мол, да-да, верю. Только навроде как Кощей тем кивкам не особливо и обрадовался. Словно не убедила я его и самую малость.
– А что, Кощеюшка, может, сдавать уже начал? Чай, не мальчик давно, – над хозяином моим Баба Яга потешается.
Закатил глаза колдун и молвит:
– Вот баба – она баба и есть, даром, что Яга. А ты, Марья, ее не слушай. Иди лучше о комнате похлопочи. Гостьюшка у нас заночует.
Поняла я – прочь меня Кощей отсылает, чтоб не услышала лишнего. Я же девицей без нужды любопытной не была. Раз говорит злодей – прочь поди и уши не грей, так и сделаю. Дел-то у меня без числа! И каждое пригляда требует.
Аккурат до самого ужина я по замку кощееву слонялась, где прислугу подгоняла, где сама спину гнула. Меня-то пусть ключницей над челядью злодей и поставил, а только и ключнице нечего ручки чистыми держать. Работы-то завсегда много.
А как пошла ужин накрывать, так раздался за стенами звук рога.
Забеспокоилась я знатно. Это уж всяко не Иван-дурак, у него нынче окромя дрына ничего и не осталося.
Поднялась я на стену замковую. Уж больно хотелось глянуть, кто сызнова возле ворот отирается. А там уже Кощей с Бабой Ягой стоят, вздыхают.
Посмотрела я вниз, а там такое! Мать честная!
Гарцует на коне гнедом добрый молодец. На молодце том шелом и кольчуга знатные так и посверкивают, на поясе меч острый висит.
– Это что ж такое деется? – спрашиваю, а сама глаза тру. А ну-как мерещится только?
Снова в рог подул витязь, а после того для доходчивости крикнул:
– Выходи на смертный бой, Кощей Бессмертный!
Покосился на меня злодей и молвит:
– Это его, поди, твой женишок покусал, Марья.
Поглядела я на хитителя своего с укором. Чего это он всех баламутов, что егойный покой тревожат, на меня спихивает?
– Да что ж ты такое говоришь, Кощей? Глянь, какая у этого молодца кольчуга! Такую Иван-дурак не прокусит!
Пригляделась Баба Яга получше.
– Это ж царя Берендея сын родный к тебе пожаловал, Иван-царевич!
Вздрогнул колдун, с лица спал, скривился. Я же спрашиваю:
– Это не царевны-лягушки ли братец?
Гостья головой покачала.
– Да нет. Царей нынче развелось в великом количестве, а отпрысков у них и того боле.
Вздохнул Кощей, поморщился. А я и молвлю:
– Ну, раз царский это сын, то уж всяко не за мной явился. Уж царевичам-королевичам девка деревенская без надобности.
С этим колдун коварный спорить не стал, но посмурнел пуще прежнего.
– Твоя правда, Марья. Но тогда чего этому болезному от меня потребовалось-то? Ну не подвиг же? За подвигами вон лучше к Тугарину ехать. Он любит силушку молодецкую потешить, особливо во хмелю.
Вина напившись садился Тугарин-Змей на коня верного, ехал к заставам богатырским и добрых молодцев на бой вызывал, попутно словами бранными осыпая. А как выскакивали богатыри, осерчав, бил их злодей нещадно. Еще и потешался.
– Да кто ж к Тугарину за подвигом-то поедет? – спрашиваю я со смешком. – Он косая сажень в плечах, ручища – что дубки молодые. На одну ладонь положит, другой прихлопнет.
Вскинулся Кощей едва ль не с обидой.
– А я что же? Слабосильный да малохольный?
Закатила я очи. Вот вроде не сущеглупый же хититель мой. Как будто муж с разумением и пониманием, а такая дурь порой в голову ему приходила, что и не обсказать.
– Окстись, – молвлю. – Ты колдун зело могучий и коварством по всей земле прославился. Просто на тебя глядючи, еще на что-то надеешься. А как на Тугарин посмотришь, сразу понимаешь – конец.
Вздохнул Кощей с расстройством да рукой махнул. Мол, что с тобой, Марья говорить-то? Сам же крикнул:
– Чего тебе, молодец, у ворот моих потребно?
Подскочил тут к воротам и Иван-дурак, завопил возмущенно:
– А мне ни разу не ответил!
Смолчал Кощей, зубами скрипнул. Ни единым словом он сельского увальня не удостоил.
– Биться с тобой хочу! За все злодейства тебя покарать, чтобы добрый люд больше страха не знал!
Баба Яга принялась хихикать, да ехидно так. Кощей аж красными пятнами пошел.
– А не много ли чести для тебя, молодец? – спрашивает колдун с недовольством великим.
Подалась я вперед, на царевича глянула, а тот стоит, словно мешком его кто по голове ударил, глазами хлопает. Подикось, первый раз слышит он, что супротивник недостойный. Тем паче, для ворога лютого – Кощея Бессмертного.
А Иван-дурак рядом с конем скачет, горло дерет:
– Неча поперед меня лезть! Первый я к нему биться явился! Отдавай Марью, Кощей!
Покосилась я на супостата, а того ну так перекосилоа, словно снова щи отведал, которые Марфа Васильевна без пригляда моего подала.
– Я за себя уже не отвечаю… – пробормотал колдун тихо, и до того глаза у него злыми стали, что… нет, не забоялася я. Эка невидаль – Кощей Бессмертный ярится. Чего ж тут пугаться? Но подумалось, что беда сейчас случится – может, с Иваном, может, с царевичем приблудным.
– Ты только горячку не пори, – Баба Яга говорит. – Мужик – это дело плевое. Царевича не прибей. А то опосля того долго с батюшкой горюющим объясняться придется.
Мотнул головой колдун. Мол, не учи ученого, а сам прочь пошел.
Видать, кто-то сегодня все ж таки отхватит – или дурак, или царевич.
Задрал голову добрый молодец, коня на дыбы поставил. На меня смотрит, глаз не отрывает.
– Не боись, красавица, скоро воля тебе будет! – говорит.
Я ажно прочь шарахнулась от слов таких.
– Да не сладит царевич с Кощеем, не сладит, – Баба Яга меня успокаивает. – Ты не беспокойся, Марьюшка.
На душе малость полегчало после слов тех. О благополучии кощеевом я дюже волновалась, и уж всяко не желала, чтобы нес мне царевич заезжий волю какую-то. Знаю я ту волю. Замуж-то не возьмет, а коли не будет колдуна, куда мне деваться-то? На родной хутор к родителями. Те жениха уж всяко изыщут, если сразу за Ивана-дурака не выдадут.
А мне за тех женихов деревенский и раньше не хотелось, а уж теперь-то и подавно. Тут-то надо мной один только Кощей и есть, да и то все больше в подземелье отсиживается, чары творит злодейские. А пока занят Кощей делами колдовскими, я в замке егойном полновластной хозяйкой стою. Всяко лучше, чем быть мужниной женой у мужика деревенского.
Скрип и скрежет тут раздался. Отворились ворота замковые и выехал к царевичу на коне вороном Кощей Бессмертный. Сам сидит в седле так, что залюбуешься, жеребец под ним копытом бьет, а из-под копыта того искры вылетают.
Подумал-подумал женишок мой и в сторонку отошел.
– Ну, вы тут сами как-нибудь разберитесь, – говорит.
Вот тебе и дурак.
Вытащил царевич из ножен меч острый, над головой его поднял. А Кощей рукой лишь махнул – вылетел тот меч из руки добра молодца.
– Вечно эти царевичи лезут, не подумавши, – молвит Яга рядом со мной. А сама улыбается широко. Уж всяко не за дитятю царского радеет.
Опешил от бессовестности вражьей молодец, глаза выпучил.
А чего он хотел, в самом деле? Знал же, что на бой колдуна зловредного вызывает. Вечно с героями этими одна морока.
– Сдаешься? – Кощей спрашивает.
Окажись я на месте царевича – и сдалась бы, и извиняться начала. А что? Чай, Кощей Бессмертный – мужчина с пониманием, на дурость отроков подчас и со снисходительностью смотрит. Подержит в плену для острастки седмицу-другую и отпустит.
А чего б не отпустить? Пленники – это ж чистая морока! А сколько жрут – и не и обсказать.
Цельную седмицу мы с Кощеем голову ломали, куда ту курицу девать.
Хорошо еще Волк присоветовал. Мол, пустим мы слух, что есть у колдуна жар-птица драгоценная. Глядишь, какой добрый молодец с головой дурной попытается скрасть. И сам Волк тому молодцу всяческое вспоможение окажет.
Трех дней не минуло, как перепрыгнул через стену царевич верхом на Волке сером. С тех пор мы той жар-птицы и не видывали. А в стольном граде пожар случился великий.
– Зови Волка, – решила я, когда ясно стало, что за старое корить чародея смысла всяко нет. – А то у меня аж голова от Ивановых криков болит, мочи нет терпеть. Да и самой за ворота не выйти…
В прошлый раз, не подумавши, отправилась я на хутор соседний. Там как раз торжище проходило. Так Ваня как меня увидел, так навстречу кинулся, за ноги обнял, слезами залился… И ведь ни в какую не отпускал! Мол, спас он меня, теперича можно и в церковь, чтоб обвенчали перед образами.
Я как про церковь услыхала, такой крик подняла, что даже Кощей испужался мало не до смерти. Из замка выскочил, силой колдовской Ивана отпихнул, а меня от греха подальше обратно за стены высокие оттащил. Уж больно не хотелось ключницу без ключницы сызнова оставаться.
Орал в тот день женишок неумный громче прежнего.
– Не печалься, Марья, завтра же весточку отправлю, – молвил Кощей, а сам улыбается этак коварна.
На душе тут же полегчало. Злодей-то он злодей, а слово свое держит крепко.
Накрыли слуги стол в зале малой от кухни недалече. Чтоб, стало быть, пока снедь несут, ничего не остыло. Глянула я на блюда с яствами, куски пожирней Кощею подставляю.
– Что ж ты меня все откармливаешь? Не на убой ли? – колдун с усмешкой кривой спрашивает, а только блюда от себя не отпихивает.
Знает уже, что толку-то нет. Отпихивай не отпихивай, а есть придется.
– Тебя хоть корми, хоть не корми – кожа да мослы. Даже холодца дельного не сварить, – отвечаю и морс супостату подливаю.
Хороший морс, брусничный. Самое оно после трудов неправедных.
– Сядь уже за стол, не мельтеши, – Кощей на меня ворчит да зыркает исподлобья. – А то пойдет еще молва, будто голодом узниц морю.
Словно бы я так за стол не села. Кто бы меня погнал-то?
– И так идет та молва. А еще бают люди, держишь ты меня в самой высокой башне за железной решеткой да на семи цепях.
От слов моих подавился колдун и прокашляться долго не мог.
– Откуда узнала-то?
Я себе каши погуще накладываю, а сама и отвечаю:
– А купец тот, что овес нам продает, рассказал.
Тут Кощей едва сызнова не подавился.
– А то, что он с тобой разговаривает, его никак не смутило?
Плечами пожимаю.
– Ну, может, подумал, сбегла я на минуточку. Мало ли.
Очи горе чародей возвел, а сам губами шевелит беззвучно. Ругается поди. Он при мне браниться вслух привычки не имел.
– Ладно. А почему цепей-то семь?
То мне и самой неведомо было.
– Наверное, число красивое…
Кощей от расстройства тарелку от себя отодвинул, завздыхал горестно. Завсегда его дурость людская в тоску вводила. А с тоски той хититель мой чахнуть начинал и от яств нос воротил.
Положила я колдуну мясца поболе, того, которое я с травками хитрыми томила, и снова тарелку поближе поставила. Аппетиту великого у Кощея никогда не было, но жаркое такое он жаловал. И тут не сдержался, сызнова уплетать принялся.
Ест, а сам все нахваливает:
– Знатно ты все ж таки кашеваришь, Марья, знатно.
Ну чисто елей на душу! Много ли хозяйке для радости надобно? Да малость самую! Чтоб труд ее похвалили.
– Завтра спозаранку Баба Яга прилетит, – прожевав, Кощей молвит, а сам плечами передергивает. – Ты уж встреть ее как положено, расстарайся.
Ой, будто первый день знает меня.
– Уж не изволь беспокоиться, встречу в виде самолучшем. Могу и на весь день занять, коль сам Бабы Яги испужался.
Вскинулся на слова те Кощей, поглядел с возмущением.
– Да не боюсь я Яги, не боюсь! Хватит уже потешаться! Просто дождаться хочу, пока она о тебя язык сточит. Так беседовать с ней справней выходит.
Лукавил Кощей, ой лукавил! Как бы ни хорохорился передо мной, а только знала я – робеет он перед Ягой Ягишной. Да какой бы мужик не сробел?
Она ж как сверкнет взглядом колдовским, так все и обмирают. Кто со страху, кто с восторга – тут уж как свезёт.
Не обманул Кощей. Cолнышко ясное только-только подыматься начало, как раздался свист да вой. Куры ажно со страху нестись раньше положенного начали.
То не буря над замком разразилася – Баба Яга в ступе по небу несется.
Злодей загодя в лаборатории своей заперся, строго-настрого велев гостью принять со всеми почестями. И к лаборатории до вечера ни за что не допускать.
Опустилась ступа на двор выметенный. Стихло все. И выпрыгнула из ступы той баба в черной поневе да рубахе красной, что кровь пролитая. На груди у гостьюшки ожерелье бряцает из черепов вороньих, а на голове платок алый повязан. Идет Яга, одну ногу подволакивает – чисто птица лесная.
– Здрава буди, Яга Ягишна, – говорю я да хлеб-соль гостье протягиваю на рушнике вышитом.
– И ты, Марья Ивановна, уж не хворай, – в ответ Баба Яга молвит, от каравая отщипывает да ест. – Ох и золотые у тебя руки. Недаром Искусницей величают. А хозяин-то где? Или сызнова от меня хоронится?
Ну и что тут отвечать, коли и так все ясно?
Бегал от Яги Кощей что мышь от веника. И вроде как колдовским мастерством они ровнехонькие, а только язык у ведьмы жала острей и уж до того ядовитый…
– Да вот дела у него какие-то в лаборатории. Велел встретить тебя честь по чести, попотчевать.
Посмеивается Баба Яга с пониманием.
– Ох уж эти мужики.
Повела я гостьюшку в залу самолучшую, а там уже и стол накрыт. Уж не опозорю я Кощея, особливо перед ведьмой сей. Яга-то она Яга, а все ж таки баба – у нее взгляд острый, и мясо пережаренное не пропустит, и пятно на скатерти. Не скажет никто опосля, мол, безрукая у колдуна страшного ключница.
– А что это за калика перехожий под стенами вашими шалаш разбил, Марья Ивановна?
Вздохнула я горестно, а потом и говорю:
– А это, Яга Ягишна, жених мой сызнова явился.
Округлила ведьма глаза черные. И вдруг как захохочнт – ну чисто ржет Сивка-Бурка, когда некормленный.
– Ишь ты какой суженый выискался!
ГЛАВА 2
Кощей до самого заката в подземельях отсиживался. Подикось, ждал, покамест я Бабу Ягу не накормлю да разговором застольным не развлеку. А как смеркаться начало, так супостат из логова подземного и вышел.
– Гляжу, не торопишься ты гостей привечать, – ведьма хитро посмеивается. – Все норовишь поперед себя Марью пустить. Гляди, сбежит она у тебя так.
Я очи долу опустила, стою, косу смоляную тереблю да помалкиваю. Это с глазу на глаз Кощею можно что хошь высказать. При чужих-то мне норов показывать дело дурное. Уж лучше пущай считает весь свет, что держит злодей-чернокнижник девку полоненную в ежовых рукавицах.
Тот плечами этак передернул и в ответ промолвил:
– Без хлеба-соли ты всяко не осталась.
Уж с тем-то и не поспорить. Гостей я завсегда принимала самолучшим образом.
– Хоть ключница у тебя с понимаем, раз уж сам того понимания не имеешь, – продолжила насмехаться гостья.
Закатил Кощей очи белесые.
– Будет уже тебе. Скажи лучше, что там с яблоками-то?
Яблоки я завсегда любила, так что уши навострила тут же. Хотя и ясно было, что уж всяко речь злодей вел не о тех яблочках наливных, что, почитай, в каждом саду без счета.
– Так вызрели яблоки молодильные. Хоть сейчас собирай.
Ох и изумилась я опосля слов тех да на Кощея уставилась. Не стар он был даже самую малость – волос черен, глаза поблескивают.
– Куда тебе? – спрашиваю с подозрением великим.
Яга хихикать начала, на злодея глядючи. А тот лишь вздыхает тяжко.
– Да на зелья мне яблоки нужны! На зелья! И нечего на меня смотреть так!
Покивала я. Мол, да-да, верю. Только навроде как Кощей тем кивкам не особливо и обрадовался. Словно не убедила я его и самую малость.
– А что, Кощеюшка, может, сдавать уже начал? Чай, не мальчик давно, – над хозяином моим Баба Яга потешается.
Закатил глаза колдун и молвит:
– Вот баба – она баба и есть, даром, что Яга. А ты, Марья, ее не слушай. Иди лучше о комнате похлопочи. Гостьюшка у нас заночует.
Поняла я – прочь меня Кощей отсылает, чтоб не услышала лишнего. Я же девицей без нужды любопытной не была. Раз говорит злодей – прочь поди и уши не грей, так и сделаю. Дел-то у меня без числа! И каждое пригляда требует.
Аккурат до самого ужина я по замку кощееву слонялась, где прислугу подгоняла, где сама спину гнула. Меня-то пусть ключницей над челядью злодей и поставил, а только и ключнице нечего ручки чистыми держать. Работы-то завсегда много.
А как пошла ужин накрывать, так раздался за стенами звук рога.
Забеспокоилась я знатно. Это уж всяко не Иван-дурак, у него нынче окромя дрына ничего и не осталося.
Поднялась я на стену замковую. Уж больно хотелось глянуть, кто сызнова возле ворот отирается. А там уже Кощей с Бабой Ягой стоят, вздыхают.
Посмотрела я вниз, а там такое! Мать честная!
Гарцует на коне гнедом добрый молодец. На молодце том шелом и кольчуга знатные так и посверкивают, на поясе меч острый висит.
– Это что ж такое деется? – спрашиваю, а сама глаза тру. А ну-как мерещится только?
Снова в рог подул витязь, а после того для доходчивости крикнул:
– Выходи на смертный бой, Кощей Бессмертный!
Покосился на меня злодей и молвит:
– Это его, поди, твой женишок покусал, Марья.
Поглядела я на хитителя своего с укором. Чего это он всех баламутов, что егойный покой тревожат, на меня спихивает?
– Да что ж ты такое говоришь, Кощей? Глянь, какая у этого молодца кольчуга! Такую Иван-дурак не прокусит!
Пригляделась Баба Яга получше.
– Это ж царя Берендея сын родный к тебе пожаловал, Иван-царевич!
Вздрогнул колдун, с лица спал, скривился. Я же спрашиваю:
– Это не царевны-лягушки ли братец?
Гостья головой покачала.
– Да нет. Царей нынче развелось в великом количестве, а отпрысков у них и того боле.
Вздохнул Кощей, поморщился. А я и молвлю:
– Ну, раз царский это сын, то уж всяко не за мной явился. Уж царевичам-королевичам девка деревенская без надобности.
С этим колдун коварный спорить не стал, но посмурнел пуще прежнего.
– Твоя правда, Марья. Но тогда чего этому болезному от меня потребовалось-то? Ну не подвиг же? За подвигами вон лучше к Тугарину ехать. Он любит силушку молодецкую потешить, особливо во хмелю.
Вина напившись садился Тугарин-Змей на коня верного, ехал к заставам богатырским и добрых молодцев на бой вызывал, попутно словами бранными осыпая. А как выскакивали богатыри, осерчав, бил их злодей нещадно. Еще и потешался.
– Да кто ж к Тугарину за подвигом-то поедет? – спрашиваю я со смешком. – Он косая сажень в плечах, ручища – что дубки молодые. На одну ладонь положит, другой прихлопнет.
Вскинулся Кощей едва ль не с обидой.
– А я что же? Слабосильный да малохольный?
Закатила я очи. Вот вроде не сущеглупый же хититель мой. Как будто муж с разумением и пониманием, а такая дурь порой в голову ему приходила, что и не обсказать.
– Окстись, – молвлю. – Ты колдун зело могучий и коварством по всей земле прославился. Просто на тебя глядючи, еще на что-то надеешься. А как на Тугарин посмотришь, сразу понимаешь – конец.
Вздохнул Кощей с расстройством да рукой махнул. Мол, что с тобой, Марья говорить-то? Сам же крикнул:
– Чего тебе, молодец, у ворот моих потребно?
Подскочил тут к воротам и Иван-дурак, завопил возмущенно:
– А мне ни разу не ответил!
Смолчал Кощей, зубами скрипнул. Ни единым словом он сельского увальня не удостоил.
– Биться с тобой хочу! За все злодейства тебя покарать, чтобы добрый люд больше страха не знал!
Баба Яга принялась хихикать, да ехидно так. Кощей аж красными пятнами пошел.
– А не много ли чести для тебя, молодец? – спрашивает колдун с недовольством великим.
Подалась я вперед, на царевича глянула, а тот стоит, словно мешком его кто по голове ударил, глазами хлопает. Подикось, первый раз слышит он, что супротивник недостойный. Тем паче, для ворога лютого – Кощея Бессмертного.
А Иван-дурак рядом с конем скачет, горло дерет:
– Неча поперед меня лезть! Первый я к нему биться явился! Отдавай Марью, Кощей!
Покосилась я на супостата, а того ну так перекосилоа, словно снова щи отведал, которые Марфа Васильевна без пригляда моего подала.
– Я за себя уже не отвечаю… – пробормотал колдун тихо, и до того глаза у него злыми стали, что… нет, не забоялася я. Эка невидаль – Кощей Бессмертный ярится. Чего ж тут пугаться? Но подумалось, что беда сейчас случится – может, с Иваном, может, с царевичем приблудным.
– Ты только горячку не пори, – Баба Яга говорит. – Мужик – это дело плевое. Царевича не прибей. А то опосля того долго с батюшкой горюющим объясняться придется.
Мотнул головой колдун. Мол, не учи ученого, а сам прочь пошел.
Видать, кто-то сегодня все ж таки отхватит – или дурак, или царевич.
Задрал голову добрый молодец, коня на дыбы поставил. На меня смотрит, глаз не отрывает.
– Не боись, красавица, скоро воля тебе будет! – говорит.
Я ажно прочь шарахнулась от слов таких.
– Да не сладит царевич с Кощеем, не сладит, – Баба Яга меня успокаивает. – Ты не беспокойся, Марьюшка.
На душе малость полегчало после слов тех. О благополучии кощеевом я дюже волновалась, и уж всяко не желала, чтобы нес мне царевич заезжий волю какую-то. Знаю я ту волю. Замуж-то не возьмет, а коли не будет колдуна, куда мне деваться-то? На родной хутор к родителями. Те жениха уж всяко изыщут, если сразу за Ивана-дурака не выдадут.
А мне за тех женихов деревенский и раньше не хотелось, а уж теперь-то и подавно. Тут-то надо мной один только Кощей и есть, да и то все больше в подземелье отсиживается, чары творит злодейские. А пока занят Кощей делами колдовскими, я в замке егойном полновластной хозяйкой стою. Всяко лучше, чем быть мужниной женой у мужика деревенского.
Скрип и скрежет тут раздался. Отворились ворота замковые и выехал к царевичу на коне вороном Кощей Бессмертный. Сам сидит в седле так, что залюбуешься, жеребец под ним копытом бьет, а из-под копыта того искры вылетают.
Подумал-подумал женишок мой и в сторонку отошел.
– Ну, вы тут сами как-нибудь разберитесь, – говорит.
Вот тебе и дурак.
Вытащил царевич из ножен меч острый, над головой его поднял. А Кощей рукой лишь махнул – вылетел тот меч из руки добра молодца.
– Вечно эти царевичи лезут, не подумавши, – молвит Яга рядом со мной. А сама улыбается широко. Уж всяко не за дитятю царского радеет.
Опешил от бессовестности вражьей молодец, глаза выпучил.
А чего он хотел, в самом деле? Знал же, что на бой колдуна зловредного вызывает. Вечно с героями этими одна морока.
– Сдаешься? – Кощей спрашивает.
Окажись я на месте царевича – и сдалась бы, и извиняться начала. А что? Чай, Кощей Бессмертный – мужчина с пониманием, на дурость отроков подчас и со снисходительностью смотрит. Подержит в плену для острастки седмицу-другую и отпустит.
А чего б не отпустить? Пленники – это ж чистая морока! А сколько жрут – и не и обсказать.
