«2.
Вот ведь какая штука...
Даже шутка. Прямо-таки насмешка. А смеялся ли вообще Христос? Если и смеялся, то над кем? Над собой? Над учениками? Над всем человечеством? Или же над Божьим Замыслом, который даже ему, Сыну Господнему, до конца так и не был понятен? По одной версии смех - это защитная реакции психики, этакий эволюционная эквилибристика на внешние раздражители. Невозможно всю жизнь на одних рефлексах двигаться - расслабляться тоже порой важно. Эндорфины - вот та самая ложка меда в бочке с дегтем. Проще говоря, природный наркотик. Естественная реакция. Смех жизнь продлевает - по крайне мере, общеизвестная максима над которой вредно задумываться. Задумываешься - начинаешь копать, начинаешь копать - считай, могила. Отчего ж тогда Иисус на кресте не смеялся? Авось глядишь, и сию чашу бы от себя самого отвадил. Или все-таки смеялся?.. Хохотал истерически. Аристотель еще называл смех колыбелью печали. Вот вам и вторая версия. Две стороны одной медали. Палка о двух концах. Начало от конца и конец от начала. Уже не «В начале» - туфта все это. Метафизическая туфта. Нет никакого ни начала, ни В начале, ни тем более У начал. Есть простое и понятное - замкнутый круг, где Абсолютный Минимум дрейфует до Абсолютного Максимума. Происходит ли сизигия? Того не ведаю. Возможно. Хотя, кто сказал, что эти бесплотные, бесполые понятия обязаны делиться по гендерным признакам, стигматизируясь Анимой и Анимусом? Смеялся ли Иисус? Я в этом больше чем уверена. Смеялся над учениками, над человечеством, над Престолом. И пока смеялся остальные спали. И спал, когда остальные бодрствовали в своей суете суетной. Я тоже хочу спать, однако вынуждена заливаться гомерическим, в противном случае то, что принято считать «реальностью» ляжет сверху могильной плитой. Храм новой Истины обычно возводится на святых мощах. Что же возведется на месте упокоения инакомыслящего? Непроходимые заросли терновника. Не его ли сплетеные, точно два полоза во время брачных игрищ, две ветви были возложены на главу Агнеца? Самоирония - вот то, что позволяет держаться на плаву. Вот тот Ковчег Завета - игрушка в руках Творца, бумажный кораблик, складывая который, сам впадал в детство. Вседержавный Инфант, непонятый никем, но всеми превозносимый. А ведь условие простое как дважды два: откажитесь от себя, уподобьтесь детям и войдете в Царство Божие. Так нет же, вместо этого каждая тварь себе тождественную ищет».
Эх, дурачье...».
Утро добрым не бывает - это аксиома.
Минувшая ночь выдалась бессонной, по итогам которой ни к какому логическому умозаключению, путем долгого анализа событий прошедшего дня, душевные треволнения не редуцировались. Напротив, воспаленное сознание опустилось на самое дно всевозможных конспирологических извращений, начиная от идеи о Плоской Земли и кончая теорией Массонского Заговора. Где-то вдалеке маячили азы классической уфологии.
Долго игнорировать действительность не представлялось возможным. На это попросту не было времени. Нескончаемые расхаживания взад-вперед стоптали не только монки, но и последние крупицы критики чистого разума. С первыми лучами солнца валилась с ног. На головную боль уже давно перестала обращать внимание - она держала в тонусе, не позволяя чугунным векам сомкнуться, оборвав связь с реальностью.
Будучи махровым гуманитарием психоаналитического толка, переставляла местами то так то эдак гипертрофированные шахматные фигурки трагико-комедийных актов действующей пьесы. Не сыскав ничего толкового, углубилась в процессы уровня квантов, но и здесь настигло столкновение с неизбежным.
Бегство по круговой поруке измотало и истощило. Добредя до опочевального места, забралась с ногами и поджав к себе колени, забилась в самый угол. Невидящий взор уперся в трещину на противоположной стороне. Примерно такая же грозилась образоваться на черепной коробке от набухающего изнутри серого вещества. Оно готово полезть из ушей.
Лето 7077 года. Правление Иоанна Васильевича Грозного из рода Рюриковичей. На современное летоисчисление примерно Июнь 1569. Рубеж 16-17 веков. Средневековая Россия.
О чем это говорило? Ни о чем. К чему вело? И того хуже - неизвестно. Попытки вспомнить что-либо об данном конкретном временном промежутке отечественной истории бросила так и не предприняв. Мысли, цепляясь друг за друга, наслаивались огромным снежным комом. Они перебивали друг друга, создавая эффект белого шума, отзывающимся гулом в ушных раковинах.
Одно известно точно: это самое неблагоприятное время для выхода из матрицы. Или наоборот вхождение в нее?..
Где и когда произошел сбой? Какой из микрочипов сгорел, приведя к короткому замыканию всей системы? Реальность плыла перед глазами.
Моргнув пару раз, перевела взгляд на ручку, лежащую возле блокнота. Первая шла в комплекте с последним, гарантированно безопасно крепясь к мягкому корешку. Чернил в ней оказалось предостаточно.
«Насколько практично ее острие, чтобы вонзить в сонную артерию? Ту самую, где бьется пульс,»-мысль возникла словно из ниоткуда, показавшись крайне заманчивой.
Ноги сами спустились с кровати. Без колебаний шагнула к столу. Протянула руку, почувствовала приятную прохладу кончиками пальцев.
Сердце пропустило тихий удар, когда колпачок с щелчком отлетел куда-то на пол.
Еще один удар, когда, перевернув, оценила потенциальные возможности письменной принадлежности.
Еще удар, когда обычная шариковая приблизилась.
И еще...
Дверь без стука отварилась. На пороге очутилась Мария.
Утро обещает быть добрым - в этом послушница убедилась, взглянув на безоблачное, ясное небо. Щебечущие ласточки, пригретые первыми лучами солнца, резво облетали монастырские владения. Свив гнезда под самыми стропилами главного храма, эти пташки провозглашали своим пением каждый новый день. За последний год их развилось такое количество, что каждый служитель и прихожанин ориентировался на птичий стрекот даже больше, чем на крик кочета.
Послушница помнила, в каком плачевном состоянии пребывал подрясник Веры. Пусть и не новая, но выстиранная ткань превратилось в неказистое тряпье, собравшее за новой хозяйкой всю придорожную пыль с мелкими сколами деревьев. Марие это было не по нраву. Выпросив еще один подрясник, разочарованно вздохнула - заплатки на рукавах совершенно не красили одеяние, контрастируя своей аляпистостью с темным колором ткани. Поношенный, повидавший виды и использующийся зачастую в качестве сменной одежды для работы в свинарнике, он был сопровожден репликой матери Евдокии: «Чай не княжна по крови - лепо бяшетъ. Да и сыщи еи страду кою, ибо от каждого достояти прок.»
-Рука прилежных будет господствовать, а ленивая будет под данью. Аминь,-быстро перекрестилась.
Не успела и глазом моргнуть, как уже очутилась на втором этаже. Чувство робости, возникающее всякий раз при вынужденных разговорах с малознакомыми людьми, не остановило послушницу. Легко толкнув дверь, открыла было рот, дабы благословить по утру, и замерла.
В гляделки играли добрые пару минут так, словно увидели друг друга впервые. Неловкое молчание повисло в воздухе. Оно оседало на кожу, сковывая движения. Не сразу сообразила насколько двоякой может показаться ситуация: ручка, крепко объятая побелевшими подрагивающими пальцами, перехваченная на манер охотничьего ножа в самый ответственный момент перед зарубкой упитанного борова и острие, направленное точно в цель главного кровеносного сосуда шеи.
У Марии вырвалось:
-Молилась ли ти ноче (1)?..
Полог тишины звеняще раскололся на двое - Вера залилась истерическим смехом. Послушница, вытаращив глаза, испуганно прижала одной рукой к груди подрясник, а другой судорожно шарила по карманам. Раздосадованно прикусила внутреннюю сторону щеки не обнаружив вербицу. Озабоченная комфортным пребыванием в обители незваной гостьи, совершенно запамятовала о крестном знамении. Как Господь теперь ее молитвы услышит?..
Хохот был недолгим, но пронзительным. Казалось, будто с минуты на минуту, легкие чехардой выпрыгнут из грудной клетки. Выступившая влага на глазах застилала видимость и выражение лица послушницы не разглядеть.
Весело не было. Как не было и горько. Смешно. Просто смешно! Смешно до скручивающего спазмом живота, до ломоты в пояснице.
-Дездемона?-закончила одной ей ведомой фразой, силясь сдержать очередной просящийся наружу хрюкающий смешок.
Мария глупо моргнула:
-Чьто?..
Беззвучные хихиканья сотрясали женские плечи. Гримаса обреченной вменяемости натолкнула на единственную верную мысль - юродивая точно сходит с ума... Послушница почувствовала, как по спине пробежался холодок.
Оставив подрясник лежать прямо так, на пороге комнаты, Мария попятилась, мямля на ходу:
-Есмь тута одежку принесла... Вот. И велми вборзе(2) молитвы час...
Её перебили коротким, но не менее странным, неуклюже приседая, при этом задрав полы одеяния по самые колени:
-Извольте удалиться!
Восприняв сказанное услышанным, оставила побродяжку наедине с ее бесовскими помешательствами наедине. Вход затворила плотно. Прежде чем вернуться к своим прямым обязанностям, напрочь позабыв о наставлениях матери Евдокии, Мария перекрестилась.
Трижды.
Затем чуть отошла и перекрестила вход в комнату Веры.
Трижды.
Шаг не сбавляла до самого крыльца храма. И только там, в окружении ликов святых, смогла выдохнуть.
«Право,-подумала про себя, занимая место пред иконой Богоматери подле Анны.-Здесь мое место. Здесь моя отдушина».
На Литургие побродяжку никто не видел.
Слыша звон колоколов, сзывающий всю паству к раболепному коленопреклонению, поморщилась от мигрени. Боль усиливалась с каждым новым набатом.
Самочувствие усугублялось ломкой.
Организм нуждался в никотине.
Обшарив всю комнату вдоль и поперек, точно память отшибло, выругалась крепким словцом, зло пнув ножку кровати.
-Треклятая теория квантовой запутанности...-помассировала виски.
Сигарет здесь нет. Если свезет - найдется в городе или деревне и то не факт. На дворе рубеж 16-17 веков, какова вероятность того, что удастся наткнуться на торговца, распростронящего на легальной основе «фамиам во славу нечистого»? Нулевая! А если учесть и отсутствие какого-либо капитала, шансы скатываются в минус, стремящийся к бесконечности по горизонтальной вертикале. Даже карманы и те не свои собственные.
-Только я один свой собственный,-пробубнила себе под нос, тяжело вздохнув.
Становилось все паршивее и паршивее. Настроение - хоть сейчас хорони за плинтусом. Не выдержав, встала на ноги, разминая ноющую спину. Взгляд зацепился за нечто, принесенное Марией и оставленное по-сиротски валяться у двери.
То оказался подрясник. Еще один. С заплатками и явно не первой свежести. Принюхалась, терзаемая смутными сомнениями. С какого такого кадавра оказалась сорвано это тряпье?.. Однако от ткани ничем не смердело. И это радовало.
Щедрость послушницы была принята со всей благодарностью и отложена на черный день. Покуда первый не износится ко второму рука не потянется. Спартанские условия диктуют свои правила, которым хочешь-не хочешь, но подчиняться придется. В противном случае исход один - сверкать телесами на всеобщее обозрение.
Блокнот с единственной письменной принадлежностью отправился туда же, куда и новый подрясник - в солому.
Повязав на голову платок, как того завещал дресс-код монастырских стен, приняла решение размять ноги. Голову требовалось проветрить и хотелось верить, что после утреннего променада Гордиев Узел мыслительного конвейера разрубится.
Безгласность Богомильского поражала. Бастион Богородицы дышал безмолвием даже в те минуты, когда рутина правила вожжи обыденности.
Литургический час - особое время. Ни одна живая душа, будь то среднестатистический зевака с улицы, или же схимонах в самой своей сути, не начинала вхождение в новый день без семи прошений к милосердному Отцу Небесному.
Строки заезженной пластинкой эхом раздавались где-то на задворках памяти. Слова, кои вслух не произносились никогда, но при этом оставившие уродливый отпечаток на всем фундаменте первородной экзистенции, некогда вынуждающие мыслить в рамках не стерильных реалий общеизвестных «Да» и «Нет». Громогласность Лая возымела оглушающий эффект...
Бледные лучи солнца слепили нещадно. Сощурившись, вгляделась в проем главных ворот. Они всегда открыты, приветливы, общедоступны, точно девственно чистое лоно Вавилоновой Блудницы.
Подул мягкий ветерок.
Легкое дуновение пропитано нотками каловых разложений скотного двора. Первоклассное удобрение переплеталось в невообразимом, даже богохульном, гавоте со смердящим Святым Духом ладаном.
«Птомаины - вот тот самый Петр благовонного Опиума», - крамола, истинная крамола.
Шла наугад и шла правильно. Удивительно, насколько мозг в состоянии пограничного, полусонного, изможденного режима способен работать в полную силу. Воистину, безграничны способности круговерти человеческих нейронов.
Соваться к трудницам оказалось плохой затеей. Припахали в тот же миг, стоило лишь попасть на «радары». Всучили лопату и благословили на дело праведное, на работу во благо общества - перекладывание с места на место каловых масс.
Парнокопытные глядели исподлобья, недобро. Теленок, родившийся меньше двух суток назад, шарахнулся в угол так, что свалился в подсохшую кучу. Барахтался в дерьме до тех пор, пока, посмеиваясь, его не поставили на ноги. Долго еще в адрес невезучей животины отстегивались незамысловатые комментарии.
Разгребать перемешанные с засохшей травой и мелкой калькой фекалии не пришлось. А точнее попросту не хотелось. Израненные руки, обмотанные бинтами, неприятно саднили, замедляя процесс работы.
-Эка неведаль!-внезапно донеслось со стороны курятника.-Ти чой же это, из изнеженных, поди?
Ей вторил другая, манерой общения не шибко отличающаяся от своих пернатых подопечных:
-А ты глянь на ее дланьки(3) холеные. Явно что ласкутом овила, дабы не замарать. Желвей чурается! (4)
Следом - смешки, этот неизменный атрибут бессловесного пакта о согласии. И неважно каком, главное - единодушно. Общий труд объединяет.
-Ти есмь безотцовщина сирая?(5)-по правую руку, возле низкого забора, нарисовалась плотно сбитая женщина.
Молча кивнула головой. Расспрашивать продолжили как ни в чем не бывало:
-А пошто в монастыре витаешь? Для сродних твоему богадельни еси.(6)
Интересный расклад. Получается, все же умолчали о том факте, что не по своей милости в монастырь попала? А тех, кто выловил, также к конфиденциальности призвали?
Побродяжка выдержала паузу, чем лишь подстегнула любопытство окружающих. Бедный на какие-либо события распорядок, с четко обозначенными допущениями и возможностями, любое волнение, пускай самое незначительное, воспринималось в особенности трудницами лакомым кусочком. Это привносило столь желанное разнообразие в серую слякость каждодневных работ, а уж новое лицо в их рядах и подавно развлечение. Кто-то уходил, кто-то оставался на более длительный срок. Все одно - коли согласился в земле ковыряться, уж будь добр, уваж байкой каждое отдельно взятое звено общего чернорабочего пролетариата.
