15."Покамест лета мои не кончат?" - Пока не закончатся дни моей жизни?
16."Не зазри, Казатель..."-Не ругай, Наставник.
17."Колготиться" - забегаться, замельтишиться.
18."Не торопей" - не бойся, не робей.
19."Всуе ты пыжишься, Казатель. Отзнобила она себе все чресла."-Зря ты стараешься, Наставник. Отморозила она себе все конечности.
20."Ну будет тебе граять, Драга. Денек-следующий и с нами витати да брашну поедати будет. Ты бы еи лучше порты сообразила."-Хватит каркать, Драга. Дене-следующий и она с нами и жить и еду есть будет. Ты бы ей лучше одежду отыскала.
21."А нам токмо чаять."-А нам только надеяться.
«...было Слово. На этом можно закончить. Повторять в сотый раз первые строки из Евангелия от Иоанна смысла не вижу. Оно итак всем известно, выдолбленно на подкорке невидимой рукой. Кого не спроси - любой продолжит. А кто не продолжит - тот догадается. А кто не догадается того и молчание золотом будет. И было оное всем и каждому чуждо. Ну, было Слово, дальше то что? Было Оно у Бога, и Слово было Бог... Было и было. Оставим тому, кто полноправный хозяин, ибо не кради, не желай ни дома ближнего твоего, ни тем более его жены. И что остается? Ни Слова, ни дома, ни жены. Зато есть Бог. Азъ есмь?.. По крайне мере - Я - Господь, Бог твой. Да еще и имени его всуе не упомянешь... А я что сейчас делаю, собственно говоря? Зачем вообще о нем вспомнила? Жила ведь спокойно себе, ни брата не убивала, не лжесвидетельствовала. Разве что только ближнего своего не любила. А кто любит, ежели Ад - это другой? Минус на минус плюс не дает, даже вопреки классическим законам притяжения. Взаимоисключающие понятия не споются, пусть и находятся в одной плоскости. Так что же такое Слово?.. Одни говорят, что Слово - это одно из имманентных проявлений Христа, путем которого Бог нес Волю свою в народ. Орудие труда? Больше смахивает на взаимную потребительскую договоренность Раба-Владельца. Оба в плюсе. Никто ничего не потерял, не упустил. Но за глаза - Отец и Сын. Святой Дух где потеряли? Этого шпиона-перебезчика. Словно Фигаро то тут то там. Ах да, явит себя несколько позже... Во всяком случае напомнит о своем существовании. Разумеется, ни на кого более не снизойдет. На псих ему это далось? Там то все лучше, там стерильнее... Белоручки и чистоплюи. Тц-тц-тц, нельзя так. Богохульство. Если же первый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя - так, кажется, Матфей бубнил, скручиваемый Божественным катарсисом, а на деле - белой горячкой. Вырву. Сразу оба. Чего мне мелочиться? Невидящий равно что блаженный - людскую рвоту не глядит. Только вот, по контексту, вроде, еще и собакам скормить требуется, нет? А где ж либералов блохастых взять, коли перевелась вся песья шваль? Одна Геенна Огненная осталась и та позорно обрубок хвоста поджимает, содрогаясь от вынужденного сотрудничества с Небесами высокими, которые многих отвергают, но и Ад в провал не принимает свой. Так и скитаются, слоняются, Зеленого Змия душат роялями в кустах. Что не день - то праздник. Главное, чтоб было чем зенки залить. Опять зенки - синоним глаз. Не удивляюсь. Зеркало души, как никак. Главное, контакт прямой держать, тогда и Зазеркалья рябью пойдут. Слово? Слово важно - это элементарно как дважды два, хотя находятся и те, кто утверждает, что в сумме 4 выходит, а не 5. Вот ведь глупцы-слепцы... Один то кортеч за пазухой держать надо, уповая на Бога. Слово пробуждает, а Бог - карает. Через Слово. Посредством Слова. Ну и зачем мне такой праздник жизни, позвольте полюбопытствовать?...»
Просыпаться по утрам всегда было в тягость. Не успеваешь продрать глаза как тут же рой мыслей о том дне, в который еще не успела войти в полной мере, назойливо бомбардируют вяло сопротивляющееся сознание. Во всяком случае, именно так все и было. Ничего не менялось. Изо дня в день. Из года в год.
Потягивали мышцы рук и ног. Лежала на спине. Глаза закрыты. Открывать их желания не было. Внезапно навалившаяся усталость придавливала к кровати, аннулируя всякие попытки мозга снабдить нейроны суточной дозой серотонина. Однако яркий солнечный свет протестовал супротив подобной ленности. Окно забыла закрыть, что ли?..
Тяжелый вздох вырвался сам собой. Орда сгруппировавшихся размышлений грозилась ополчиться Мамаевым набегом. И какого же было удивление, когда заместо мозгового штурма зазвенела пустота.
В черепной коробке пусто. Совсем. Такой легкости не ощущалось очень и очень давно. И возрадоваться бы, возможно, первый раз за долгое время удалось действительно выспаться, если бы чувство тревоги - Terra Incognita неокортекса по своей сути чужда.
Шорох.
Инстинктивная задержка дыхания.
Копошение.
Звуки совсем близко, словно кто-то или что-то перебирало ворох одежды. Мозг судорожно трепыхался в тщетных попытках спихнуть услышанное то на случайность, что само по себе - чистейший парадокс, то на сквозняк. Консенсусу между желаемым и действительным воспрепятствовал нечленораздельный шёпот. Тихий, едва различимый и вместе с тем болезнетворно явный. Кто-то (в этом уже не было сомнений) пытался всячески не потревожить покой и успехом это, откровенно говоря, не увенчалось.
Сердце пустилось галопом, забившись где-то в районе горла. В правом ухе зазвенело. Липкий страх проник под кожу.
Приставка «моно-» трансмутировала в «дио-» и удвоившийся источник шума вынудил подорваться на кровати. Заторможенность увесистостью медного таза покрывала реакции организма - оттого и приняла вертикальное положение со второй попытки. Разлепив окончательно веки, поморщилась из-за неприятной режущей боли в глазницах - настолько яркой показалась комната.
Трепыхания незамеченными не остались. Громко и очень испуганно ахнув, незваные гости замерли двумя черными субстанциями примерно в четырех шагах напротив.
Послушницы. Две. Одна постарше, другая помоложе, в черном, как того требовали каноны церкви. Укутанные с головы до самых пят в сплошные подрясники с апостольниками. Обе перепугано хлопали редкими ресницами, жмясь друг к другу так, что грозились слиться в одну бесформенную кляксу.
Озираться по сторонам, осматриваться, не пришлось - обстановка контрастировала с глубоко личным настолько, что ощущалось кожей. Свет сходился клином на незнакомках.
В горле пересохло. До удушья. Хрип, вырвавшийся из груди вместо слов, походил на последний вздох умирающего, желавшего адресовать этому миру свою последнюю волю.
Кое-как приняв сидячее положение, просипела одно единственное:
-Воды...
И дернул же черт отнять вторую руку от груди в желании заправить мешающую короткую прядь за ухо. Нечто, попервой воспринятое в качестве одеяла, соскользнуло.
Громкий фальцетный визг полный ужаса скрутил повторно, пробуждая от спячки перманентный недуг в виде мигрени. В ушах словно колокола зазвенели, отбивая такие набаты, что впору и за отпевание взяться. Разум на миг помутился. Схватилась за голову.
Девушек след простыл. Их вопль отдавался саднящей болью в затылке. На то, чтобы мысли вклинились в привычное русло потока сознания, ушло еще какое-то количество времени.
Сидела на кровати, хотя таковой сие нечто из досок и торчащей во все стороны жесткой соломы можно назвать с натяжкой. Никакого матраса в привычном понимании, подушки, одеяла. Кривобокое недоразумение застеленное старым покрывалом, ужасно пахнущим чем-то отдаленно напоминающее смесь хлорки и запрелого белья. В качестве одеяла - выцветший плед из жесткого и колючего материала, неприятно царапающего кожу. А в тех местах, где оголеная часть тела встречалась с соломой и покрывалом, нещадно зудело. И подобное ощущение распростронялось повсюду. Кто-то бы уверенно заявил - психосоматика, если бы не одно "но": отсутствие какой-либо одежды и даже нижнего белья. Совсем. Послушницы вопили оправдано.
Одной рукой придерживая плед в районе груди, стараясь хоть как-то прикрыть наготу, другой упиралась в кровать. Та опасно заскрипела старыми досками, но стоически выдержала груз ответственности, свалившийся на ее проеденные термитами четыре в раскоряку лапы.
Вставала медленно, аккуратно, рыская глазами в поисках чего-нибудь попить. Жажда сводила с ума. Очередной приступ сухого кашля.
Кувшим из темной глины с трещинами по округлым бокам стоял неподалеку на столе подле затворенного оконца сантиметров этак 25 в высоту и 20 в ширину. До него рукой подать.
Вяло перебирая ногами, доплелась до заветного жженного спасителя грязно-коричневого цвета. О том какого качества питье задумываться не пришлось. Почувствовав на пересохших губах живительную влагу присосалась к горлышку, громко и большими глотками, раз за разом, осушая. Пару раз, превозмогая потребность, отнимала кувшин от дрожащего рта ради пары-другой коротких вздохов - легкие обжигало. И опять по новой.
Обезвоживание? Вероятнее всего. От чего? Уже другой вопрос.
Вдоволь утолив жажду и рассмотрев дно кувшина, постаралась выровнять дыхание. Рука, коей удерживала сосуд, подрагивала, однако возвращать предмет кухонной утвари на место не спешила. С каждым судорожным вздохом, прекратившим постепенно напоминать сип конвульсивного астматика, критика чистого разума все больше и больше давала о себе знать. Она требовала немедленного зондирования незнакомой местности.
Комната напоминала закуток или чулан с низким потолком и вымощенным крупным камнем полом. Стены грязно-белого цвета сплошь и рядом испещрены трещинами, подтеками. Один из сырых углов облюбовал Долгоножка, покачиваясь на собственной паутине от легких порывов едва уловимого сквозняка, ласкающего голые ступни. Назойливо жужжала муха.
Точно в замедленной съемке очередного арт-хауса Тарковского, покрутилась, слыша, как шуршит покрывало вослед движениям. На стенах по одному на каждой грубо прибиты ржавые канделябры для факелов.
Мебели по минимум: одна недо-кровать, на которую без слез не взглянешь, небольшой стол, два стула, один из которых притаился в соседнем от паука углу, да нечто отдаленно напоминающее сундук.
Окно. Его грубо сколоченные створки отворились свободно, без особых усилий. Полет глиняного сосуда из ослабевших пальцев на пол совпал со скрипом двери.
Опустилась гробовая тишина.
Новое лицо. По другому их воспринимать было сложно. Виденные ранее послушницы боязливо выглядывали из-за сутулого плеча монахини. На ее шее висел деревянный крест.
В молчанку играли до тех пор, пока в густом пологе безгласности не раздалось сдавленное:
-Я... где?
Подернутые сединой брови монахини сошлись ближе к переносице, образуя глубокую складку. Хмурилась она часто. Так часто, что, кажется, уже и забыла, как правильно улыбаться. Был ли это грех уныния? Навряд ли. Скорее, врожденная черствость характера забирала лишние лета от отведенных свыше. Она глядела внимательно, колюче. Про такой взгляд обычно говорят «пробирающий до костей». Покачала осуждающе головой, заметив черепки от разбитого кувшина. Дурной знак. Как и абсолютно нагая девица даже не старающаяся прикрыть срам, выставляя все телеса напоказ. Да еще и перед открытым окном! Послушницы рядом стыдливо смотрели куда угодно только не вперед. Правильно, ибо только через стыд, который предваряет благорасположение(!), возможно умерщвление плоти и сопротивление мирским искушениям. Аминь.
Незваная гостья металась из стороны в сторону, аки загнанный заяц на охоте, хотя не сдвинулась с места ни на миллиметр. Монахиня теряла терпение:
-Ты доколе расхаживать помышляешь в чем мать родила? Сие монастырь есть, а не блудилище! Немедля оболакайся и будет послушниц возмутити своим срамом.
Порой молчание дороже золота. Тряхнув головой и игнорируя сказанное женщиной, переспросила:
-Чего?..
Монахиня с сомнением оглядела бесстыдницу с ног до головы:
-На ухо тугая? Самотканница водле твоего. Распоясанность укрой свою!
Все же покачнулась. За край разума закралась робкая надежда - это все сон. Происходящее не взаправду. Не может такого быть ни ныне ни присно ни вовеки веков! Однако вкус полной растерянности вместе с неприятными ощущение от холодного пола и колючий плед в руке столь ярки, что с содроганием приходится признать - явь. Или сумасшествие?..
-Матушка Евдокия, авось, захирела она малость?-подала самая молоденькая из послушниц, на вид лет этак 14-15, осторожно выглядывая из своего укрытия.-Точию вечор ее из речки вытягали, а водица студеная, никак околеть успела, вот и...
Матушка Евдокия резко обрубила, недовольная тем, как складываются обстоятельства:
-Буесловие то! Зеницы вона как сверкают, аки апосля сбраженого меда. Видали мы таких, повадились подле ворот монастырских околачиваться, милостыни молят, да Божьего благословения,-женщина презрительно поджала тонкие бледные губы.-Не введи нас во искушение, да избави от лукавого Господи-Боже, доколе безверники эти еще безстудием своим будут земли православные попирать?-и перекрестилась.
Ее примеру последовали послушницы, потупив взор в пол. Понимание происходящего растворилась в сей же час. Начисто. Мигрень выедала мозг. Чем больше переговаривались монахиня с послушницами тем больше кракен сомнения проникал в подсознание. Происходящее напоминало сцену из неудачного бородатого анекдота. Монастырь, обитель Божий, присутствие Святого Духа - это все показалось незначительным, пусть и играющим на полярностях привычных реалий. Манера общения представителей местного духовенства не вписывалось ни в какие рамки, больше подходящая под описательный эпитет «архаизмы».
Происходящее воспринималось в отрыве от ощущения реального времени. Это то и подстегнуло отлепить присохший язык от неба:
-Какой сейчас год?..
Кровь свернулась прокисшим молоком в венах после ответа, прозвучавшего, точно приговор на Страшном Суде:
-Лето 7077 от Сотворение Мира.
Голова закружилась. Послушницы, внимательно следящие за разворачивающимися событиями, переглянулись. Молчанием каждой облекался в форму лишь один вопрос: «Что это с ней?». Незнакомка выглядела совсем плохо - одна нездоровая бледность и без того белой кожи чего стоила.
«Юродивая?..» - эта мысль промелькнула совершенно случайно в голове Евдокии. Монахиня пригляделась. Да не похожа. Ведет себя, конечно, чудно, однако ни слюной не брызжет, ни космы на своей макушке не дерет. По поводу последних стоило бы обратиться к лекарке, работающей на благое дело при монастыре. Уж больно короткие они у нее, точно мальчишечий чуб. Как бы вшивой не оказалась - опричь проблем не оберешься. А уж остальное - не Евдокиеного ума дела. Хоть послушница сбежавшая, хоть из-под венца улизнувшая. Все одно - надолго здесь не задержится.
Упустив землю из-под ног, лишь чудом не села мимо стула на каменный пол. Закрыла лицо руками, не особо заботясь о том, что единственный "фиговый листок" благополучно явил гостьям все что полагалось скрывать от чужих глаз. Часто затрясла головой.
Картина была жалкой. Послушницы, в последний раз смерив друг друга вопросительными взглядами, точно по команде, нога в ногу, миновав старшую духовную сестру, метнулись к незнакомке. Одна из них подхватила с пола покрывало и накинула на голые плечи, а вторая принялась гладить по голове как нерадивое дите, что-то мягко приговаривая.
16."Не зазри, Казатель..."-Не ругай, Наставник.
17."Колготиться" - забегаться, замельтишиться.
18."Не торопей" - не бойся, не робей.
19."Всуе ты пыжишься, Казатель. Отзнобила она себе все чресла."-Зря ты стараешься, Наставник. Отморозила она себе все конечности.
20."Ну будет тебе граять, Драга. Денек-следующий и с нами витати да брашну поедати будет. Ты бы еи лучше порты сообразила."-Хватит каркать, Драга. Дене-следующий и она с нами и жить и еду есть будет. Ты бы ей лучше одежду отыскала.
21."А нам токмо чаять."-А нам только надеяться.
Глава 3. В начале...
«...было Слово. На этом можно закончить. Повторять в сотый раз первые строки из Евангелия от Иоанна смысла не вижу. Оно итак всем известно, выдолбленно на подкорке невидимой рукой. Кого не спроси - любой продолжит. А кто не продолжит - тот догадается. А кто не догадается того и молчание золотом будет. И было оное всем и каждому чуждо. Ну, было Слово, дальше то что? Было Оно у Бога, и Слово было Бог... Было и было. Оставим тому, кто полноправный хозяин, ибо не кради, не желай ни дома ближнего твоего, ни тем более его жены. И что остается? Ни Слова, ни дома, ни жены. Зато есть Бог. Азъ есмь?.. По крайне мере - Я - Господь, Бог твой. Да еще и имени его всуе не упомянешь... А я что сейчас делаю, собственно говоря? Зачем вообще о нем вспомнила? Жила ведь спокойно себе, ни брата не убивала, не лжесвидетельствовала. Разве что только ближнего своего не любила. А кто любит, ежели Ад - это другой? Минус на минус плюс не дает, даже вопреки классическим законам притяжения. Взаимоисключающие понятия не споются, пусть и находятся в одной плоскости. Так что же такое Слово?.. Одни говорят, что Слово - это одно из имманентных проявлений Христа, путем которого Бог нес Волю свою в народ. Орудие труда? Больше смахивает на взаимную потребительскую договоренность Раба-Владельца. Оба в плюсе. Никто ничего не потерял, не упустил. Но за глаза - Отец и Сын. Святой Дух где потеряли? Этого шпиона-перебезчика. Словно Фигаро то тут то там. Ах да, явит себя несколько позже... Во всяком случае напомнит о своем существовании. Разумеется, ни на кого более не снизойдет. На псих ему это далось? Там то все лучше, там стерильнее... Белоручки и чистоплюи. Тц-тц-тц, нельзя так. Богохульство. Если же первый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя - так, кажется, Матфей бубнил, скручиваемый Божественным катарсисом, а на деле - белой горячкой. Вырву. Сразу оба. Чего мне мелочиться? Невидящий равно что блаженный - людскую рвоту не глядит. Только вот, по контексту, вроде, еще и собакам скормить требуется, нет? А где ж либералов блохастых взять, коли перевелась вся песья шваль? Одна Геенна Огненная осталась и та позорно обрубок хвоста поджимает, содрогаясь от вынужденного сотрудничества с Небесами высокими, которые многих отвергают, но и Ад в провал не принимает свой. Так и скитаются, слоняются, Зеленого Змия душат роялями в кустах. Что не день - то праздник. Главное, чтоб было чем зенки залить. Опять зенки - синоним глаз. Не удивляюсь. Зеркало души, как никак. Главное, контакт прямой держать, тогда и Зазеркалья рябью пойдут. Слово? Слово важно - это элементарно как дважды два, хотя находятся и те, кто утверждает, что в сумме 4 выходит, а не 5. Вот ведь глупцы-слепцы... Один то кортеч за пазухой держать надо, уповая на Бога. Слово пробуждает, а Бог - карает. Через Слово. Посредством Слова. Ну и зачем мне такой праздник жизни, позвольте полюбопытствовать?...»
Просыпаться по утрам всегда было в тягость. Не успеваешь продрать глаза как тут же рой мыслей о том дне, в который еще не успела войти в полной мере, назойливо бомбардируют вяло сопротивляющееся сознание. Во всяком случае, именно так все и было. Ничего не менялось. Изо дня в день. Из года в год.
Потягивали мышцы рук и ног. Лежала на спине. Глаза закрыты. Открывать их желания не было. Внезапно навалившаяся усталость придавливала к кровати, аннулируя всякие попытки мозга снабдить нейроны суточной дозой серотонина. Однако яркий солнечный свет протестовал супротив подобной ленности. Окно забыла закрыть, что ли?..
Тяжелый вздох вырвался сам собой. Орда сгруппировавшихся размышлений грозилась ополчиться Мамаевым набегом. И какого же было удивление, когда заместо мозгового штурма зазвенела пустота.
В черепной коробке пусто. Совсем. Такой легкости не ощущалось очень и очень давно. И возрадоваться бы, возможно, первый раз за долгое время удалось действительно выспаться, если бы чувство тревоги - Terra Incognita неокортекса по своей сути чужда.
Шорох.
Инстинктивная задержка дыхания.
Копошение.
Звуки совсем близко, словно кто-то или что-то перебирало ворох одежды. Мозг судорожно трепыхался в тщетных попытках спихнуть услышанное то на случайность, что само по себе - чистейший парадокс, то на сквозняк. Консенсусу между желаемым и действительным воспрепятствовал нечленораздельный шёпот. Тихий, едва различимый и вместе с тем болезнетворно явный. Кто-то (в этом уже не было сомнений) пытался всячески не потревожить покой и успехом это, откровенно говоря, не увенчалось.
Сердце пустилось галопом, забившись где-то в районе горла. В правом ухе зазвенело. Липкий страх проник под кожу.
Приставка «моно-» трансмутировала в «дио-» и удвоившийся источник шума вынудил подорваться на кровати. Заторможенность увесистостью медного таза покрывала реакции организма - оттого и приняла вертикальное положение со второй попытки. Разлепив окончательно веки, поморщилась из-за неприятной режущей боли в глазницах - настолько яркой показалась комната.
Трепыхания незамеченными не остались. Громко и очень испуганно ахнув, незваные гости замерли двумя черными субстанциями примерно в четырех шагах напротив.
Послушницы. Две. Одна постарше, другая помоложе, в черном, как того требовали каноны церкви. Укутанные с головы до самых пят в сплошные подрясники с апостольниками. Обе перепугано хлопали редкими ресницами, жмясь друг к другу так, что грозились слиться в одну бесформенную кляксу.
Озираться по сторонам, осматриваться, не пришлось - обстановка контрастировала с глубоко личным настолько, что ощущалось кожей. Свет сходился клином на незнакомках.
В горле пересохло. До удушья. Хрип, вырвавшийся из груди вместо слов, походил на последний вздох умирающего, желавшего адресовать этому миру свою последнюю волю.
Кое-как приняв сидячее положение, просипела одно единственное:
-Воды...
И дернул же черт отнять вторую руку от груди в желании заправить мешающую короткую прядь за ухо. Нечто, попервой воспринятое в качестве одеяла, соскользнуло.
Громкий фальцетный визг полный ужаса скрутил повторно, пробуждая от спячки перманентный недуг в виде мигрени. В ушах словно колокола зазвенели, отбивая такие набаты, что впору и за отпевание взяться. Разум на миг помутился. Схватилась за голову.
Девушек след простыл. Их вопль отдавался саднящей болью в затылке. На то, чтобы мысли вклинились в привычное русло потока сознания, ушло еще какое-то количество времени.
Сидела на кровати, хотя таковой сие нечто из досок и торчащей во все стороны жесткой соломы можно назвать с натяжкой. Никакого матраса в привычном понимании, подушки, одеяла. Кривобокое недоразумение застеленное старым покрывалом, ужасно пахнущим чем-то отдаленно напоминающее смесь хлорки и запрелого белья. В качестве одеяла - выцветший плед из жесткого и колючего материала, неприятно царапающего кожу. А в тех местах, где оголеная часть тела встречалась с соломой и покрывалом, нещадно зудело. И подобное ощущение распростронялось повсюду. Кто-то бы уверенно заявил - психосоматика, если бы не одно "но": отсутствие какой-либо одежды и даже нижнего белья. Совсем. Послушницы вопили оправдано.
Одной рукой придерживая плед в районе груди, стараясь хоть как-то прикрыть наготу, другой упиралась в кровать. Та опасно заскрипела старыми досками, но стоически выдержала груз ответственности, свалившийся на ее проеденные термитами четыре в раскоряку лапы.
Вставала медленно, аккуратно, рыская глазами в поисках чего-нибудь попить. Жажда сводила с ума. Очередной приступ сухого кашля.
Кувшим из темной глины с трещинами по округлым бокам стоял неподалеку на столе подле затворенного оконца сантиметров этак 25 в высоту и 20 в ширину. До него рукой подать.
Вяло перебирая ногами, доплелась до заветного жженного спасителя грязно-коричневого цвета. О том какого качества питье задумываться не пришлось. Почувствовав на пересохших губах живительную влагу присосалась к горлышку, громко и большими глотками, раз за разом, осушая. Пару раз, превозмогая потребность, отнимала кувшин от дрожащего рта ради пары-другой коротких вздохов - легкие обжигало. И опять по новой.
Обезвоживание? Вероятнее всего. От чего? Уже другой вопрос.
Вдоволь утолив жажду и рассмотрев дно кувшина, постаралась выровнять дыхание. Рука, коей удерживала сосуд, подрагивала, однако возвращать предмет кухонной утвари на место не спешила. С каждым судорожным вздохом, прекратившим постепенно напоминать сип конвульсивного астматика, критика чистого разума все больше и больше давала о себе знать. Она требовала немедленного зондирования незнакомой местности.
Комната напоминала закуток или чулан с низким потолком и вымощенным крупным камнем полом. Стены грязно-белого цвета сплошь и рядом испещрены трещинами, подтеками. Один из сырых углов облюбовал Долгоножка, покачиваясь на собственной паутине от легких порывов едва уловимого сквозняка, ласкающего голые ступни. Назойливо жужжала муха.
Точно в замедленной съемке очередного арт-хауса Тарковского, покрутилась, слыша, как шуршит покрывало вослед движениям. На стенах по одному на каждой грубо прибиты ржавые канделябры для факелов.
Мебели по минимум: одна недо-кровать, на которую без слез не взглянешь, небольшой стол, два стула, один из которых притаился в соседнем от паука углу, да нечто отдаленно напоминающее сундук.
Окно. Его грубо сколоченные створки отворились свободно, без особых усилий. Полет глиняного сосуда из ослабевших пальцев на пол совпал со скрипом двери.
Опустилась гробовая тишина.
Новое лицо. По другому их воспринимать было сложно. Виденные ранее послушницы боязливо выглядывали из-за сутулого плеча монахини. На ее шее висел деревянный крест.
В молчанку играли до тех пор, пока в густом пологе безгласности не раздалось сдавленное:
-Я... где?
Подернутые сединой брови монахини сошлись ближе к переносице, образуя глубокую складку. Хмурилась она часто. Так часто, что, кажется, уже и забыла, как правильно улыбаться. Был ли это грех уныния? Навряд ли. Скорее, врожденная черствость характера забирала лишние лета от отведенных свыше. Она глядела внимательно, колюче. Про такой взгляд обычно говорят «пробирающий до костей». Покачала осуждающе головой, заметив черепки от разбитого кувшина. Дурной знак. Как и абсолютно нагая девица даже не старающаяся прикрыть срам, выставляя все телеса напоказ. Да еще и перед открытым окном! Послушницы рядом стыдливо смотрели куда угодно только не вперед. Правильно, ибо только через стыд, который предваряет благорасположение(!), возможно умерщвление плоти и сопротивление мирским искушениям. Аминь.
Незваная гостья металась из стороны в сторону, аки загнанный заяц на охоте, хотя не сдвинулась с места ни на миллиметр. Монахиня теряла терпение:
-Ты доколе расхаживать помышляешь в чем мать родила? Сие монастырь есть, а не блудилище! Немедля оболакайся и будет послушниц возмутити своим срамом.
Порой молчание дороже золота. Тряхнув головой и игнорируя сказанное женщиной, переспросила:
-Чего?..
Монахиня с сомнением оглядела бесстыдницу с ног до головы:
-На ухо тугая? Самотканница водле твоего. Распоясанность укрой свою!
Все же покачнулась. За край разума закралась робкая надежда - это все сон. Происходящее не взаправду. Не может такого быть ни ныне ни присно ни вовеки веков! Однако вкус полной растерянности вместе с неприятными ощущение от холодного пола и колючий плед в руке столь ярки, что с содроганием приходится признать - явь. Или сумасшествие?..
-Матушка Евдокия, авось, захирела она малость?-подала самая молоденькая из послушниц, на вид лет этак 14-15, осторожно выглядывая из своего укрытия.-Точию вечор ее из речки вытягали, а водица студеная, никак околеть успела, вот и...
Матушка Евдокия резко обрубила, недовольная тем, как складываются обстоятельства:
-Буесловие то! Зеницы вона как сверкают, аки апосля сбраженого меда. Видали мы таких, повадились подле ворот монастырских околачиваться, милостыни молят, да Божьего благословения,-женщина презрительно поджала тонкие бледные губы.-Не введи нас во искушение, да избави от лукавого Господи-Боже, доколе безверники эти еще безстудием своим будут земли православные попирать?-и перекрестилась.
Ее примеру последовали послушницы, потупив взор в пол. Понимание происходящего растворилась в сей же час. Начисто. Мигрень выедала мозг. Чем больше переговаривались монахиня с послушницами тем больше кракен сомнения проникал в подсознание. Происходящее напоминало сцену из неудачного бородатого анекдота. Монастырь, обитель Божий, присутствие Святого Духа - это все показалось незначительным, пусть и играющим на полярностях привычных реалий. Манера общения представителей местного духовенства не вписывалось ни в какие рамки, больше подходящая под описательный эпитет «архаизмы».
Происходящее воспринималось в отрыве от ощущения реального времени. Это то и подстегнуло отлепить присохший язык от неба:
-Какой сейчас год?..
Кровь свернулась прокисшим молоком в венах после ответа, прозвучавшего, точно приговор на Страшном Суде:
-Лето 7077 от Сотворение Мира.
Голова закружилась. Послушницы, внимательно следящие за разворачивающимися событиями, переглянулись. Молчанием каждой облекался в форму лишь один вопрос: «Что это с ней?». Незнакомка выглядела совсем плохо - одна нездоровая бледность и без того белой кожи чего стоила.
«Юродивая?..» - эта мысль промелькнула совершенно случайно в голове Евдокии. Монахиня пригляделась. Да не похожа. Ведет себя, конечно, чудно, однако ни слюной не брызжет, ни космы на своей макушке не дерет. По поводу последних стоило бы обратиться к лекарке, работающей на благое дело при монастыре. Уж больно короткие они у нее, точно мальчишечий чуб. Как бы вшивой не оказалась - опричь проблем не оберешься. А уж остальное - не Евдокиеного ума дела. Хоть послушница сбежавшая, хоть из-под венца улизнувшая. Все одно - надолго здесь не задержится.
Упустив землю из-под ног, лишь чудом не села мимо стула на каменный пол. Закрыла лицо руками, не особо заботясь о том, что единственный "фиговый листок" благополучно явил гостьям все что полагалось скрывать от чужих глаз. Часто затрясла головой.
Картина была жалкой. Послушницы, в последний раз смерив друг друга вопросительными взглядами, точно по команде, нога в ногу, миновав старшую духовную сестру, метнулись к незнакомке. Одна из них подхватила с пола покрывало и накинула на голые плечи, а вторая принялась гладить по голове как нерадивое дите, что-то мягко приговаривая.
