Кайфу нравилось проветривать этот чердак. Нравилось сесть, высунувшись из него, свесив на лестницу ноги и не касаясь ее, болтать ботинками, беседовать с машущим ему с соседней крыши Омутом о плюсах и минусах пластиковой посуды, или с Диваном о его Алине, или с Гуглом о том, почему же люди так похожи на птиц, а между тем, как они не летают. Или еще с кем-нибудь, шут знает о чем. Кайфу нравилась их деревня. Уже спустя пару дней он хорошо изучил все окрестные крыши, знал, в каком доме и с кем зимует ворона Шурик и какие тени какая из них отбрасывает в ночи. Ему очень нравилось смотреть на звезды, особенно в снегопад, когда черная ночь, черное небо, горит костер, зажжений более не из надобности, а из эстетического удовольствия и белые, белые хлопья падают-падают наискосок. Со второй тройкой они разговаривали, когда спускались, а когда были над ними, то перестукивались. «Привет!», «Покеда!», «Давайте к нам в карты!», «Есть таблетки у вас?», «Спускайтесь вниз, стоять ваша смена», как бесконечно много всего можно спросить и сказать простыми костяшками. Как вкусно есть сладкое, глядя на снег или в еле идущие, постоянно подгружающиеся в КПК Литры видосы, насколько более вкусным становится чай, если вода для него нагло украденный у друзей снизу и ты сидишь, пьешь его большими глотками, в десятый раз обсуждая маршрут первого рейда. Седьмого числа Чих негодовал по поводу своей внешности. От переизбытка мучного, жирного и чупа-чупсов на его левой щеке появились три выпуклых прыщика, образовывавших небольшой равнобедренный треугольник, какой читатель может представить, если вспомнит те дни, когда он в детстве держа открытым небесный атлас, водил по созвездиям крохотным пальчиком.
Даже спускаться за тем, что в культурных обществах называется "попудрить носик", а здесь звучало не иначе как "–– Ну че, пойдем жопу морозить?" или "Погнали на совещание" Тимуру было не в тягость. Со временем Кайфу приглянулись даже военные. Он мог наблюдать за ними, смотря с чердака, так как их шлагбаум, пара казарм и потемневшая белая вышка просматривались отсюда довольно сносно. Ближе к новому году у сталкеров даже появился любимчик – военный, выбегающий каждые утро и вечер на пробежку вокруг блокпоста в тельняшке, штанах от «горки» и черных берцах. Неважно, шел ли на улице ливень, или снежок пушил лес от макушки и до корней, боец вооруженных сил Украины каждый день появлялся, как штык, в четыре утра и десять вечера. Парни прозвали его меж собой «ЗОЖником».
Конечно, одними посиделками их зимняя жизнь в лагере не ограничивалась. Наивно было бы об этом думать. Раз в трое суток «вторая крыша», совместно с крышей «четыре» заступала на ночное дежурство. Однообразной, выматывающей и тяжелой была эта работа. Парни стояли, накинув на себя несколько курток, смотрели во тьму, слушали тишину и собак, вывших на границе со Свалкой. Чих курил. Его лицо, в вязаной шапке, высоком воротнике, занесенным снегом, кривая улыбка и небрежно выбритое лицо, над ними – звезды, а в подвале справа храпящий Тихий, так протекали охранные смены. Правда не все.
В последний день ноября Кайф пережил свой первый «Выброс». Событие это врезалось в память ему основательно. В тот вечер была как раз их смена, они направились было, как обычно, к автобусу, Чих вновь чиркнул спичкой, но тут их окликнул Акация.
–– Литра, твою мать! Ты что, совсем сообщения не читаешь?! Вы хули там делаете?! Сегодня же выброс!
Не успел Литра даже помянуть чью-то мать, как над их головами загремел гром. Такого Кайф еще не слышал. Гром как будто несли, поскользнулись и он просыпался, со всех сторон падая на парней. Одновременно с этим в черноту неба вторглись оранжевые полосы, просачивавшиеся сквозь темноту и румянившие ее. Земля несильно загудела под ногами, как гудит поставленный на беззвучный будильник, забытый в подушке. Что там было еще Кайф не рассмотрел: буквально пару мгновений спустя он, ушибившись мизинчиком, уже затворял за собой двери. Последующие тридцать минут подвал, в котором собралась вся деревня нехило потрясывало. Лампа мигала, а КПК вырубились и по всем экранам показывали одну программу – серо-белую рябь. Еще через десять минут наступило затишье, сталкеры разошлись, а Кайф всю ночь нет-нет, да и поглядывал в небо. Так оно все же, пожалуй, спокойнее...
Мылись сталкеры редко. Придя в первый раз в разрушенный дом, оборудованный парнями под эти нужды, Кайф увидел первый за свою карьеру сталкера артефакт. Это была «Медуза», предмет, похожий на еще не раскрытый бутон тюльпана, большей частью коричневый, с вкраплением черного сверху. Он излучал тусклый медово-коричневый свет, поглощающий радиацию из дождевой воды, которую одиночки собирали в ведра (их было всего два на деревню), потом кипятили, а после наполняли этой водой небольшую ванну, ржавчина в которой была только сверху, "по воротнику" и убрать которую железными губками не представлялось никакой возможности. Когда шли дожди, воду собирать было труднее, поэтому мылись редко, но вот когда пошел снег, занесший деревню покрывалом сугробов, мыться сталкеры начали заметно чаще.
–– Почему, Чих, ты не бросишь курить? –– Спрашивал успевший зарасти Кайф в минуты покоя, когда они вшестером забирались на чердак и, сидя за кружкой чая, распаренные, взъерошенные и веселые играли в «Три палки» при свете свечи, помещенной в банку из-под консервов. –– Давай может бросишь?
–– Да че ты донимаешь меня? Вон пускай Крым бросает! Тогда и я.
–– Крым, че, ты бросишь? Бубой ходи...
–– Нет, не могу.
–– Чего так? Валет есть?..
–– Нет силы воли. Я, брат, признаюсь, яйца свои скурил. –– Говорил Крым, откладывая за спину карты и показывая большим и указательным пальцем сжимавшийся бублик. –– Они у меня во-о-от такие, как глаза щуки вареной. Раз десять пробовал, все бес толку. Только с каждым разом все сильнее привязываюсь.
–– Надо тебе, Чих, пример с ЗОЖника брать. –– Улыбался Литра. –– Кстати, а сколько на часах время? Еще не пора ему бежать?
–– Да брошу я, брошу! У меня ж яйца – во!
–– Коне-е-ечно... О! У меня тридцать четыре!..
Жизнь здесь не бурлила, она здесь текла. Медленно, словно река подо льдом. Однако зима всегда кончается и ранней весной течение ускоряется, ломаются льды. За ледоставом всегда идет ледоход и течение, не так давно бережно несшее рыбку, в эти дни вполне в состоянии ее прихлопнуть... Оставим пока наших карасиков.
Поздно вечером, в пятницу, пятнадцатого ноября 2013 года, Чарльз Эндрю Дэвис стоял у двери огромного стеклянного куба, бывшего, как и сейчас головным офисом «Financial Times». Освещенная только одним окном, позади журналиста шумела Темза. В соседнем здании давно погас свет, его сотрудники уже были в квартирах. «Зачем так загадочно действовать?» –– В который раз подумал Чарльз, протягивая руку к двери, такой же черной, как и вода, в ней отражавшаяся. –– «К чему это... позерство? Ведь это нелепо». И тем не менее он постучал именно так, как оговаривалось – в такт одной очень старой шотландской песни, название которой забыто сегодня не только мной, но и самими шотландцами.
Из темноты возник силуэты, казавшийся в ночи двойником тени и дверь перед юношей распахнулась. Он вошел, все более увлекаемый магией сумрака и загадок.
–– Чарльз Эндрю Дэвис?
–– Это я.
–– Вас ожидают. –– Произнес человек, правой рукой указывая на самый конец коридора. –– Идите на свет.
Чарльз пошел в самый конец помещения. Это был коридор, длинный, почти что непроницаемый. Лишь бледность ночи, проникающая сквозь окна да озаренный желтым светом последний кабинет, позволял хоть немного в нем ориентироваться. С ежиком на спине парень шел мимо стен, стекла которых протирали лунные блики. Сам того не замечая, он замедлялся. Каждый столик, каждая подставка для карандашей, каждый сливавшийся со стеной принтер источали влиявшее на него колдовство чары легли на него цепями, порвать которые смог только свет.
В кабинете, за столом из черного дерева, полукругом сидели шестеро человек. Пятеро напротив всего одного, за спиной которого горела причудливая лампа луковичной формы на медной ноге. Ее огонь придал журналисту силы. Взявшись за ручку, он вошел в кабинет.
–– А-а-а, вот и наш припозднившийся Дэвис. –– С сильным ирландским акцентом произнес... нет. Это был кто угодно, но не ирландец, не бывают ирландцы настолько черными. Но его голос... Никто, кроме ирландца не мог так говорить. «Френсис Кибертон» –– Подумал Чарльз.
–– Я удержал для вас место. –– Произнес тот, указав юноше на свободный стул слева от себя, стоявший между вправо причесанным мужчиной в хорошем костюме и кареглазой девушкой, уголка рта которой касались волосы. –– Проходите, садитесь.
Юноша сел, всем своим видом пытаясь не показать выпустившего его из свой хватки волнения. Ему казалось, что все исподтишка на него смотрят. В действительности же это было не так. Мыслями сидящих полностью владели слова человека, насмешливые зеленые глаза которого в свете дрожащей позади лампы приобрели отблеск фольги. В отличии от их должностей, их имена практически ничего не скажут читателю, поэтому давайте перейдем к делу. В кабинете сидели редактора. Не только газеты «Financial Times». Мужчина в костюме представлял «The Washington Post», сидевшая перед Чарльзом девушка всего час назад прибыла из Канады. Здесь был представитель немецкого «Шпигель», который в оригинале, конечно же, имеет перед собой частицу Der. Даже «Ланцет», крайне далекий от обсуждаемой в ночи темы имел на той встрече своего депутата. Последний к обсуждаемому отнесся холодно, но стоило только взять слово Френсису Кибертону, скепсис Мика Галанта оказался размыт. Впоследствии, он как-то обмолвился о том вечере: «–– Поистине, он меня очаровал». Очаровал Френсис Кибертон и Чарльза Дэвиса, получившего в окончании вечера должность, обещавшую много фразу: «–– Нас ждет сенсация!», а также задание вылететь в Киев. Так окончилось пятнадцатое ноября для семерых человек. Но для еще одного оно окончилось гораздо раньше.
Мир сержанта Гранта рухнул в четырнадцать тридцать две, когда майор Статэрн, вызвавший его в свой кабинет на разговор, не смотря на него произнес лаконичное: «–– Сдайте шевроны». Его выгоняют из SRR. За что? Ответом было молчание. Грант спрашивал Статэрна со всей возможной учтивостью, смотрел в глаза, в конце концов плюнув на гордость стал попрекать его висевшими на груди крестом и медалями.
–– И их тоже сдайте. –– Холодно произнес офицер, отодвинув от себя лист гербовой бумаги. –– Вот соответствующее распоряжение.
Грант опешил. Его бросило в жар, в дрожь, во все и сразу. Впервые за двенадцать лет почти безупречной службы он потерял самообладание. Подавшись через стол на майора, он сухо спросил:
–– Это потому что я ирландец? Потому что отец служил в ИРА?
–– Это потому, –– Произнес майор и в его голосе, его глазах промелькнуло что-то звериное. ––, что вы, сержант Мэтью Хистори Грант, проебали «Светляк», за которым корона вас посылала и который был у вас под самым... –– Майор сжал указательный и большой палец, как будто держал между ними иголку и затряс буквально в сантиметре от носа Гранта. ––... вот тут!
–– Я сдал вам рапорт! «Светляка» не было! Белый, Белый может это подтвердить!
–– Белого нет, Грант. Возможно он умер, а возможно его никогда не было, и вы пять лет морочили головы следствию и всем нам. Ничто из того, что вы написали о последнем дне вашей миссии Аквила ничего не подтверждает.
–– Этот молдавский брехун...
–– Грант! Вы забываетесь! Шевроны! Сдать! И убирайтесь из моего кабинета!
Бывший сержант покинул расположение обезвоженным. Обездушенным. Опустошенным. Померкшим. Спившимся до открытия первой бутылки. Мертвым заранее. Где-то на остановке он выронил сумку. А может и раньше, когда шел по грязи осеннего поля. Или оставил ее в машине. Во второй? Под навесом? Он не знал. Как оказался в городе Эннис он не знал тоже. В его голове было пусто, сердце, казалось, сжали тиски, а на языке крутилось только: «Проклятый оранжевый... Проклятый... Оранжевый...».
На трансляцию матча в кабак «Маленький Дублин» стянулись жители половины квартала, поэтому за столами было не протолкнуться. Болельщики кричали, веселились, стучали в грудь и все время вскакивали, а Мэтью Грант сидел в самом углу за барной стойкой, окруженный кружками, вонявшими пивом, левый глаз тыльной стороне ладони и тщетно пытался удержать слезу. Он плакал впервые после смерти дяди Арнольда. В этот момент на его голову упала длинная тень.
–– Здорово, Мэтью. –– Прозвучал голос, который пять лет уже не мог звучать. Грант вынул подбородок из воротника обесчещенного мундира, посмотрел перед собой и... засмеялся. Ему было смешно до тихой истерики.
–– Какое же дерьмо ты здесь наливаешь, –– Произнес он подошедшему с кружкой бармену. ––, что меня всего-то с пятого литра так развезло? Ты видишь? С призраками уже общаться начал! Эх-ха-ха!
Грант замотал головой и опустил ее. Тень не шевелилась.
–– Как там на том свете?
Он поднял голову и на секунду ему стало дурно. Призрак сделал презрительную гримасу, одну из тех, что делал человек, давно записанный в мертвые.
–– Я вполне жив. Можешь дотронуться. –– Произнесла тень, подняла кружку и начала пить. Мэтью тронул ее указательным пальцем и побелел. Дно кружки поднялось на уровень его бровей. Он тронул еще раз. Сидевший пил дальше. Дрожащей руки, почти зеленый, Мэтью потрогал его в третий раз. Когда же кружка коснулась стойки, Грант протрезвел. Он выкрикнул кличку, но взорвавшийся зал ее заглушил.
–– К-к-как?.. Я... Я...
–– Ты сам видел?
–– Н-нет... Но, но ведь видел Белый! Он лично...
–– Лично убил? Или... Всего-навсего видел тело?
Сказав это, собеседник ухмыльнулся, как дьявол и поправил волосы.
–– А ты, я смотрю, празднуешь повышение?
Мэтью вдруг стало смешно от этой шутки. Говоривший с ним всегда умел ловко поддеть.
–– Да, как видишь. –– Произнес он, глядя на локти, осиротевшие без шевронов.
–– Ты еще собираешь? –– Выходец с того света повернулся и вытащив из-под полы плаща набор фигурок «Вархаммера». Положив перед Мэтью, он опять пошутил, но уже у?же: –– Как там твой Абаддон? Все также безрукий?
–– Очень смешно. –– Сказал Грант. Он хотел сказать что-то еще, но тут услышал фразу, на глазах вдохнувшую в него живой огонь.
–– Не хочешь вернуться в зону?
Мэтью громко и долго вдохнул через нос, утерев губы.
–– Есть дело?
–– Есть. Неоконченное. И-и-и... Не совсем неоконченное. Помнишь Куста? Вора? Шуберта? –– Спросил сидевший напротив него, перебирая пальцами перед лицом. –– Они мертвы. Все.
–– Теперь ты главный?
–– А разве не я был им изначально?
–– А-а... Аквила?
–– Старый придурок? Работает на меня. Не знает об этом. Но работает на меня. Ха-ха-ха. Поверь мне, Мэтью (он наклонился к уже не сержанту SRR и потрепал его за плечо), дело наклевывается серьезное! Крупное дело, брат.
Сказав это, он поднялся со стула и направился к выходу. Мэтью вскочил и бросился за ним, однако снова взорвавшийся зал закрыл удалявшегося людскими волнами.
–– А-а а как мне найти тебя?!
–– Я сам найду тебя. Когда понадобишься. Как и всегда!
Сказав это, человек, одной фразой сумевший воскресить Гранта, вышел на улицу и вынув из кармана плаща перчатки глянул на них, потом на небо, а потом раскрыл их, подставив ветру.
Даже спускаться за тем, что в культурных обществах называется "попудрить носик", а здесь звучало не иначе как "–– Ну че, пойдем жопу морозить?" или "Погнали на совещание" Тимуру было не в тягость. Со временем Кайфу приглянулись даже военные. Он мог наблюдать за ними, смотря с чердака, так как их шлагбаум, пара казарм и потемневшая белая вышка просматривались отсюда довольно сносно. Ближе к новому году у сталкеров даже появился любимчик – военный, выбегающий каждые утро и вечер на пробежку вокруг блокпоста в тельняшке, штанах от «горки» и черных берцах. Неважно, шел ли на улице ливень, или снежок пушил лес от макушки и до корней, боец вооруженных сил Украины каждый день появлялся, как штык, в четыре утра и десять вечера. Парни прозвали его меж собой «ЗОЖником».
Конечно, одними посиделками их зимняя жизнь в лагере не ограничивалась. Наивно было бы об этом думать. Раз в трое суток «вторая крыша», совместно с крышей «четыре» заступала на ночное дежурство. Однообразной, выматывающей и тяжелой была эта работа. Парни стояли, накинув на себя несколько курток, смотрели во тьму, слушали тишину и собак, вывших на границе со Свалкой. Чих курил. Его лицо, в вязаной шапке, высоком воротнике, занесенным снегом, кривая улыбка и небрежно выбритое лицо, над ними – звезды, а в подвале справа храпящий Тихий, так протекали охранные смены. Правда не все.
В последний день ноября Кайф пережил свой первый «Выброс». Событие это врезалось в память ему основательно. В тот вечер была как раз их смена, они направились было, как обычно, к автобусу, Чих вновь чиркнул спичкой, но тут их окликнул Акация.
–– Литра, твою мать! Ты что, совсем сообщения не читаешь?! Вы хули там делаете?! Сегодня же выброс!
Не успел Литра даже помянуть чью-то мать, как над их головами загремел гром. Такого Кайф еще не слышал. Гром как будто несли, поскользнулись и он просыпался, со всех сторон падая на парней. Одновременно с этим в черноту неба вторглись оранжевые полосы, просачивавшиеся сквозь темноту и румянившие ее. Земля несильно загудела под ногами, как гудит поставленный на беззвучный будильник, забытый в подушке. Что там было еще Кайф не рассмотрел: буквально пару мгновений спустя он, ушибившись мизинчиком, уже затворял за собой двери. Последующие тридцать минут подвал, в котором собралась вся деревня нехило потрясывало. Лампа мигала, а КПК вырубились и по всем экранам показывали одну программу – серо-белую рябь. Еще через десять минут наступило затишье, сталкеры разошлись, а Кайф всю ночь нет-нет, да и поглядывал в небо. Так оно все же, пожалуй, спокойнее...
Мылись сталкеры редко. Придя в первый раз в разрушенный дом, оборудованный парнями под эти нужды, Кайф увидел первый за свою карьеру сталкера артефакт. Это была «Медуза», предмет, похожий на еще не раскрытый бутон тюльпана, большей частью коричневый, с вкраплением черного сверху. Он излучал тусклый медово-коричневый свет, поглощающий радиацию из дождевой воды, которую одиночки собирали в ведра (их было всего два на деревню), потом кипятили, а после наполняли этой водой небольшую ванну, ржавчина в которой была только сверху, "по воротнику" и убрать которую железными губками не представлялось никакой возможности. Когда шли дожди, воду собирать было труднее, поэтому мылись редко, но вот когда пошел снег, занесший деревню покрывалом сугробов, мыться сталкеры начали заметно чаще.
–– Почему, Чих, ты не бросишь курить? –– Спрашивал успевший зарасти Кайф в минуты покоя, когда они вшестером забирались на чердак и, сидя за кружкой чая, распаренные, взъерошенные и веселые играли в «Три палки» при свете свечи, помещенной в банку из-под консервов. –– Давай может бросишь?
–– Да че ты донимаешь меня? Вон пускай Крым бросает! Тогда и я.
–– Крым, че, ты бросишь? Бубой ходи...
–– Нет, не могу.
–– Чего так? Валет есть?..
–– Нет силы воли. Я, брат, признаюсь, яйца свои скурил. –– Говорил Крым, откладывая за спину карты и показывая большим и указательным пальцем сжимавшийся бублик. –– Они у меня во-о-от такие, как глаза щуки вареной. Раз десять пробовал, все бес толку. Только с каждым разом все сильнее привязываюсь.
–– Надо тебе, Чих, пример с ЗОЖника брать. –– Улыбался Литра. –– Кстати, а сколько на часах время? Еще не пора ему бежать?
–– Да брошу я, брошу! У меня ж яйца – во!
–– Коне-е-ечно... О! У меня тридцать четыре!..
Жизнь здесь не бурлила, она здесь текла. Медленно, словно река подо льдом. Однако зима всегда кончается и ранней весной течение ускоряется, ломаются льды. За ледоставом всегда идет ледоход и течение, не так давно бережно несшее рыбку, в эти дни вполне в состоянии ее прихлопнуть... Оставим пока наших карасиков.
***
Поздно вечером, в пятницу, пятнадцатого ноября 2013 года, Чарльз Эндрю Дэвис стоял у двери огромного стеклянного куба, бывшего, как и сейчас головным офисом «Financial Times». Освещенная только одним окном, позади журналиста шумела Темза. В соседнем здании давно погас свет, его сотрудники уже были в квартирах. «Зачем так загадочно действовать?» –– В который раз подумал Чарльз, протягивая руку к двери, такой же черной, как и вода, в ней отражавшаяся. –– «К чему это... позерство? Ведь это нелепо». И тем не менее он постучал именно так, как оговаривалось – в такт одной очень старой шотландской песни, название которой забыто сегодня не только мной, но и самими шотландцами.
Из темноты возник силуэты, казавшийся в ночи двойником тени и дверь перед юношей распахнулась. Он вошел, все более увлекаемый магией сумрака и загадок.
–– Чарльз Эндрю Дэвис?
–– Это я.
–– Вас ожидают. –– Произнес человек, правой рукой указывая на самый конец коридора. –– Идите на свет.
Чарльз пошел в самый конец помещения. Это был коридор, длинный, почти что непроницаемый. Лишь бледность ночи, проникающая сквозь окна да озаренный желтым светом последний кабинет, позволял хоть немного в нем ориентироваться. С ежиком на спине парень шел мимо стен, стекла которых протирали лунные блики. Сам того не замечая, он замедлялся. Каждый столик, каждая подставка для карандашей, каждый сливавшийся со стеной принтер источали влиявшее на него колдовство чары легли на него цепями, порвать которые смог только свет.
В кабинете, за столом из черного дерева, полукругом сидели шестеро человек. Пятеро напротив всего одного, за спиной которого горела причудливая лампа луковичной формы на медной ноге. Ее огонь придал журналисту силы. Взявшись за ручку, он вошел в кабинет.
–– А-а-а, вот и наш припозднившийся Дэвис. –– С сильным ирландским акцентом произнес... нет. Это был кто угодно, но не ирландец, не бывают ирландцы настолько черными. Но его голос... Никто, кроме ирландца не мог так говорить. «Френсис Кибертон» –– Подумал Чарльз.
–– Я удержал для вас место. –– Произнес тот, указав юноше на свободный стул слева от себя, стоявший между вправо причесанным мужчиной в хорошем костюме и кареглазой девушкой, уголка рта которой касались волосы. –– Проходите, садитесь.
Юноша сел, всем своим видом пытаясь не показать выпустившего его из свой хватки волнения. Ему казалось, что все исподтишка на него смотрят. В действительности же это было не так. Мыслями сидящих полностью владели слова человека, насмешливые зеленые глаза которого в свете дрожащей позади лампы приобрели отблеск фольги. В отличии от их должностей, их имена практически ничего не скажут читателю, поэтому давайте перейдем к делу. В кабинете сидели редактора. Не только газеты «Financial Times». Мужчина в костюме представлял «The Washington Post», сидевшая перед Чарльзом девушка всего час назад прибыла из Канады. Здесь был представитель немецкого «Шпигель», который в оригинале, конечно же, имеет перед собой частицу Der. Даже «Ланцет», крайне далекий от обсуждаемой в ночи темы имел на той встрече своего депутата. Последний к обсуждаемому отнесся холодно, но стоило только взять слово Френсису Кибертону, скепсис Мика Галанта оказался размыт. Впоследствии, он как-то обмолвился о том вечере: «–– Поистине, он меня очаровал». Очаровал Френсис Кибертон и Чарльза Дэвиса, получившего в окончании вечера должность, обещавшую много фразу: «–– Нас ждет сенсация!», а также задание вылететь в Киев. Так окончилось пятнадцатое ноября для семерых человек. Но для еще одного оно окончилось гораздо раньше.
Мир сержанта Гранта рухнул в четырнадцать тридцать две, когда майор Статэрн, вызвавший его в свой кабинет на разговор, не смотря на него произнес лаконичное: «–– Сдайте шевроны». Его выгоняют из SRR. За что? Ответом было молчание. Грант спрашивал Статэрна со всей возможной учтивостью, смотрел в глаза, в конце концов плюнув на гордость стал попрекать его висевшими на груди крестом и медалями.
–– И их тоже сдайте. –– Холодно произнес офицер, отодвинув от себя лист гербовой бумаги. –– Вот соответствующее распоряжение.
Грант опешил. Его бросило в жар, в дрожь, во все и сразу. Впервые за двенадцать лет почти безупречной службы он потерял самообладание. Подавшись через стол на майора, он сухо спросил:
–– Это потому что я ирландец? Потому что отец служил в ИРА?
–– Это потому, –– Произнес майор и в его голосе, его глазах промелькнуло что-то звериное. ––, что вы, сержант Мэтью Хистори Грант, проебали «Светляк», за которым корона вас посылала и который был у вас под самым... –– Майор сжал указательный и большой палец, как будто держал между ними иголку и затряс буквально в сантиметре от носа Гранта. ––... вот тут!
–– Я сдал вам рапорт! «Светляка» не было! Белый, Белый может это подтвердить!
–– Белого нет, Грант. Возможно он умер, а возможно его никогда не было, и вы пять лет морочили головы следствию и всем нам. Ничто из того, что вы написали о последнем дне вашей миссии Аквила ничего не подтверждает.
–– Этот молдавский брехун...
–– Грант! Вы забываетесь! Шевроны! Сдать! И убирайтесь из моего кабинета!
Бывший сержант покинул расположение обезвоженным. Обездушенным. Опустошенным. Померкшим. Спившимся до открытия первой бутылки. Мертвым заранее. Где-то на остановке он выронил сумку. А может и раньше, когда шел по грязи осеннего поля. Или оставил ее в машине. Во второй? Под навесом? Он не знал. Как оказался в городе Эннис он не знал тоже. В его голове было пусто, сердце, казалось, сжали тиски, а на языке крутилось только: «Проклятый оранжевый... Проклятый... Оранжевый...».
На трансляцию матча в кабак «Маленький Дублин» стянулись жители половины квартала, поэтому за столами было не протолкнуться. Болельщики кричали, веселились, стучали в грудь и все время вскакивали, а Мэтью Грант сидел в самом углу за барной стойкой, окруженный кружками, вонявшими пивом, левый глаз тыльной стороне ладони и тщетно пытался удержать слезу. Он плакал впервые после смерти дяди Арнольда. В этот момент на его голову упала длинная тень.
–– Здорово, Мэтью. –– Прозвучал голос, который пять лет уже не мог звучать. Грант вынул подбородок из воротника обесчещенного мундира, посмотрел перед собой и... засмеялся. Ему было смешно до тихой истерики.
–– Какое же дерьмо ты здесь наливаешь, –– Произнес он подошедшему с кружкой бармену. ––, что меня всего-то с пятого литра так развезло? Ты видишь? С призраками уже общаться начал! Эх-ха-ха!
Грант замотал головой и опустил ее. Тень не шевелилась.
–– Как там на том свете?
Он поднял голову и на секунду ему стало дурно. Призрак сделал презрительную гримасу, одну из тех, что делал человек, давно записанный в мертвые.
–– Я вполне жив. Можешь дотронуться. –– Произнесла тень, подняла кружку и начала пить. Мэтью тронул ее указательным пальцем и побелел. Дно кружки поднялось на уровень его бровей. Он тронул еще раз. Сидевший пил дальше. Дрожащей руки, почти зеленый, Мэтью потрогал его в третий раз. Когда же кружка коснулась стойки, Грант протрезвел. Он выкрикнул кличку, но взорвавшийся зал ее заглушил.
–– К-к-как?.. Я... Я...
–– Ты сам видел?
–– Н-нет... Но, но ведь видел Белый! Он лично...
–– Лично убил? Или... Всего-навсего видел тело?
Сказав это, собеседник ухмыльнулся, как дьявол и поправил волосы.
–– А ты, я смотрю, празднуешь повышение?
Мэтью вдруг стало смешно от этой шутки. Говоривший с ним всегда умел ловко поддеть.
–– Да, как видишь. –– Произнес он, глядя на локти, осиротевшие без шевронов.
–– Ты еще собираешь? –– Выходец с того света повернулся и вытащив из-под полы плаща набор фигурок «Вархаммера». Положив перед Мэтью, он опять пошутил, но уже у?же: –– Как там твой Абаддон? Все также безрукий?
–– Очень смешно. –– Сказал Грант. Он хотел сказать что-то еще, но тут услышал фразу, на глазах вдохнувшую в него живой огонь.
–– Не хочешь вернуться в зону?
Мэтью громко и долго вдохнул через нос, утерев губы.
–– Есть дело?
–– Есть. Неоконченное. И-и-и... Не совсем неоконченное. Помнишь Куста? Вора? Шуберта? –– Спросил сидевший напротив него, перебирая пальцами перед лицом. –– Они мертвы. Все.
–– Теперь ты главный?
–– А разве не я был им изначально?
–– А-а... Аквила?
–– Старый придурок? Работает на меня. Не знает об этом. Но работает на меня. Ха-ха-ха. Поверь мне, Мэтью (он наклонился к уже не сержанту SRR и потрепал его за плечо), дело наклевывается серьезное! Крупное дело, брат.
Сказав это, он поднялся со стула и направился к выходу. Мэтью вскочил и бросился за ним, однако снова взорвавшийся зал закрыл удалявшегося людскими волнами.
–– А-а а как мне найти тебя?!
–– Я сам найду тебя. Когда понадобишься. Как и всегда!
Сказав это, человек, одной фразой сумевший воскресить Гранта, вышел на улицу и вынув из кармана плаща перчатки глянул на них, потом на небо, а потом раскрыл их, подставив ветру.
