То была лавина, несущаяся назад, возвращая к девственным вершинам отвратные трупы, вокруг глазниц которых с каждым метром замерзало все больше блох и червей, стремящаяся захлестнуть горы до самых воротников. Как же случилось при этом, что все это воинство, воинство гнилых лик и душ, гнилых зубов, мечей и поступков не было обнаружено, не выдало присутствия своего среди горных хребтов, не вызвало, в конце концов, все той же лавины, ведь их поток был воплощеньем гниющей анархии? В первую очередь на их продвижении сказалось могущество воли их предводителя.
Взобравшись вверх по почти отвесной стене, Лактамор восседал на узком уступе, сгрудившись на коне и вжав облаченные в порченную сталь пальцы в его черную гриву. Эта грива была не просто гривой. Слово Первопричины отравлений колодцев и порчи хлебов, Великого Смафла соткала ее из мыслей. В нее были слиты разум каждого из его воинов Лактамора, условием подчинения которых единой воле было одно – Пакет должен был взирать на того, кем повелевает. Потому-то то была не просто грива чумного коня. То был невод, в котором плавали остатки помыслов тех, кто уже давно не был человеком, но сплавом гнева, хвори и демона. При этом контроль над ними был столь велик, что позволял Пакету внедрять в их головы паттерны поведения, которые держались какое-то время, когда их обладатели скрывались за скалы. Ко всему прочему, Рамиды и сами были прекрасно осведомлены о цели похода, его условии и потому и сами особо не барагозили. Каждый из них знал одну мысль – как только они перейдут горы, резне и жестокости не будет конца, владыка их о том позаботится.
Нечеловеческие их тела, подстегнутые особым метаболизмом серых, гневом Лактамора и жаждой изничтожения врагов своих, жалких людишек, прелести рабовладения на далеких, подчиненных Смафлу гнилых планетах, куда вернутся они в ореоле сверкающей славы, в свете которой будут отражаться пылающие дома, раскроенные черепа, разрушенные стены, омытое кровью грядущее возвышение, на которое Великий Смафл, чему многие из них не раз становились свидетелями был так щедр – все это было кипучей смесью энергетика и протеина, которые гнали их ввысь гораздо быстрее холода, медленно, но неотвратимо начинавшего свое проникновение в их порченные скверной тела. Так, взбираясь быстро по крутым склонам и шумя при этом одними доспехами, оставляя после себя трещины на камнях, что разрушались, не выдерживая марша сотен и сотен железных стоп, они миновали первый перевал. Постепенно дороги становились все уже и уже, подошва гнилых сапог скользила по стаптывавшемуся в ледяную корку снежку, серую, точно хмурое зеркало, отражавшее грядущую скорбь людей. Горы над ними теснились друг к другу, угрожающе нависали, точно стремились спрятать кого-то за своими спинами, но ничто не могло остановить продвижения войск, подчиненных воле разума Лактамора, пылавшего лютой, неистовой злобой. Присутствие горцев обнаружилось с первым горным рассветом.
До этого продвижение Рамидов почти ничто не стесняло – благодаря нечеловеческой силе узкие места в горах они попросту расширяли, иногда выцарапывая пути в горной породе, стены которой и по сей день хранят глубокие полосы, волна за волной уходящие вперед на многие дали. Гибель чахлых и тонких горных деревьев, которые, как все живое, постепенно увядали от их присутствия, серые умышленно ускоряли, хватаясь за них при передвижении, как иной раз хватаются люди рукой за перила. Снег в это время не шел с небес, тропы прекрасно просматривались, в том числе помогая Пакету держать с подчиненными ментальный контакт. Лишь обессиленные орлы, лишенные нужной концентрации кислорода в воздухе, один за одним погибали на груди Пунатвоя «Чумное Перо», оставаясь бездыханно висеть на его доспехах (даже здесь, на высоте двух тысяч узлов, стальные пластины его груди практически не остыли), до тех пор, пока вечно задумчивый, он не обнаруживал смерти их. Тогда, одним резким движением, он отрывал трупики от груди, оставляя на ней одни тонкие лапки, и бросал искалеченные тельца прямо в пасть сому, на котором ехал. В это время над ними, несмотря ни на что, обессиленные, обреченные, прикованные к этому шествию очами сома, все же парили несколько ястребов. Некоторые из них, выбившись из сил, иногда замертво пикировали в глухие расщелины. Морозный воздух холодил ноздри.
Одна из стрел, выпущенных с откоса над ними, пробила ее первому серому, показавшемуся на повороте. Тропа здесь шла у самой скалы, в двадцати узлах над которой находился отвес, опоясывавший скалу на сотню узлов. Его-то и занял отряд горцев. С тихим улюлюканьем, похожем на шепот (они не хотели вызвать лавину), смертные атаковали Рамидов, в не до конца развеявшейся тени, приняв последних за караван Вечной Империи, которые появлялись здесь время от времени. Ошибка выяснилась практически сразу и также быстро, как до этого нападавших охватила радость, дикие сердца сковало страхом. Отвратительные, покрытые снежной наледью поверх пунцовой кожи чудовища ростом с валуны, трупы, похожие на разлагающихся в долинах хищников, к которым горцы не смели никогда подходить, ибо боялись потревожить злой дух умершего, медленно шли на них, направив оружие в их сторону. На стрелы горцев нашлись контр-стрелы. Черные наконечники засвистели, как птицы, что взмывают к облакам от предрассветного куста. Как ни были смертные обучены молчанию и как не страшились они лавины, стремясь при атаке не издавать шума, им не удавалось совладать с собой в момент гибели, когда хищная сталь вихрем врывалась под капюшоны их полушубков, пробивая кадыки вместе с воротником. Пораженные в шеи они выгибались, как оборванные струны, тянули скрюченные пальцы к горлу и падали с уступа под ноги Рамидов, что моментально разрывали и пожирали свежие трупы. Звук глухого падения, вместе с предсмертным писком разнесся над скалами, вызвав малые оползни. Тонкими бурными ручейками с высот над людьми стал сходить снега, смывая с откоса многих в горную пропасть или под ноги рассвирепевшим Рамидам. Еще не известно, что было страшней. Оставшиеся в живых горцы быстро ретировались, спеша уведомить о происшедшем старейшин. Всего через час воинство Пакета принимали в селении как важных гостей.
Едва услышав, что грядет с запада, старейшины решили выказать Лактамору максимальные содействие и лояльность. Их совет вышел навстречу чумному владыке, как только со скал доложили о первых его разведчиках. Пакет и еще с полсотни воинов были приглашены в горную деревушку. Составляли ее хилые халупы и пещерные выбоины, покрытые синим противоморозным мхом, растущим только в горах Шайтана. Дворы были обнесены стеной из тонких палок, изображавшей забор. В окнах домов, сделанных изо льда, не было света. Все хозяйство обитавших здесь, как, впрочем, всюду в горах людей составляли тощие бараны породы «бяшиков», щипавшие мох, стоя на крышах. С оптимизмом, в равной степени так или иначе присущим всем людям, оборванный старикан ввел пакета в дом Пакету и держал речь у огонька, полыхавшего в каменном круге опираясь на посох. На самом кривом из языков (даже омертвевшие языки Рамидов – и те лучше справлялись с передачей информации) он передал Лактамору, как ему мыслилось, заманчивое предложение – люди пропустят его войско вперед, мешать не будут, тропинки покажут и так далее-далее, а Рамиды пускай не трогают их. Пакет выслушал данное предложение и предложил людям свое, еще заманчивее. Он согласен на все и их не тронет, но, если вдруг кто-нибудь захочет... нет, не присоединиться к его отряду, он не настаивает. Разве станет он обременять терпеливых и мудрых горцев, храбрый народ, так прелестно напавший на его силы? О, нет! Но если кто-нибудь добровольно захочет ощутить чудесную силу, которой Лактамор способен их наделить – то разве можно противиться этому? После предложения, озвученного во всеуслышание, к столпившимся вокруг старейшин воинам, двое Рамидов вынесли холст. Когда же Пакет развернул его, смертные увидели удивительное оружие – пики и топоры, клинки дивной работы, от которых буквально разило силой и смертью. В рукоятях их притаилась власть. Одни излучали бесчувствие к холоду, другие – исцеление от прискорбных недугов, третьи, зазубрены и боевые царапины на лезвии которых жевали ветер и тихо насвистывали, обещали ожоги рук, безумие глаз и сладострастное упоение боевых кличей.
Тому, что многие горцы ни секунды не размышляя приняли эти дары удивляться не стоит. С завистью похватали они оружие. Сила буквально заструилась по костям их и венам. Едва их пальцы коснулись рукоятей мечей, как они почувствовали уколы в ладонях, словно дав змеиных зуба вонзились в них, вливая яд, но такой сладостный. От зажегшейся в сердцах ярости вспыхивали ресницы, у многих веки зашлись аплодисментами, слова нечленораздельные, но преисполненные силой, энергией, какой пестреют рисунки на стенах пещер-стоянок людей доразумных эпох, начали слетать с их языков. Естественно такой силы захотели другие горцы и Лактамор снабдил оружием всех желающих. Вот только он не сказал им одного – этим оружием он обратил их в Рамидов. Но только на половину. Другой половиной они так и остались людьми – возиться с ними ему было некогда, а потому закутанные в шубы горцы, напоминавшие теперь скорее халаты, висящие балахонами на их вытянувшихся телах, с фиолетовыми полосами у сочленения шеи и плеч, вооруженные клинками и стрелами, были предоставлены сами себе. Естественно, Лактомор не собирался делиться силой просто так. Оружие было заговорено и взывало к убийствам. А остававшаяся еще человечной натура ставила табу на убийстве своих. Поэтому, сами не зная, отчего, принявшие дары, в течении пары дней стали все сильнее ощущать желание спуститься вниз поразмять мышцы. Недолго думая, горцы начали спуск, не обращая внимание на ночь, начавшую подниматься вьюгу, уговоры старейшин, которые теперь и сами были не рады сделке своей. Ни раз и не два проделывал Пакет подобные сделки, покуда войска его шли через Шайтан. От селенья к селенью, от халупы к халупе, всюду были предложены искусительные клинки и прельстившиеся на них становились рабами старого-доброго ультра-насилия. Отослав таким образом вниз отвлекающие контингенты, смысл жизни которых был теперь только в бездумном и упоительном разрушении, Лактамор довел войска до последнего перевала где неожиданно приказал всем встать. Здесь Рамиды остановились более чем на две недели.
Прислонившись к горам, вынужденные мерзнуть в связи с конспирацией (да дров и взять было попросту негде), буквально вмерзая в ледяные склоны, стоило только им ненадолго присесть, роптали серые. Сама их природа требовала действия, холод пронизывал до костей и счастливы были те, у кого вместо них было желе, однако и им приходилось не сладко – желе замерзало не хуже костей. Особенно же мучительно чувствовали себя те из Рамидов, кто остановился на самой окраине гор и мог видеть отсюда, как буквально перед глазами существовал целый мир: с заснеженных сопок им открывался вид на столицу большого Вулво – город Мафор, опутанного сетью дорог, вившихся среди полей. Глядя на поспевшие ко?лосы, на циркулировавшие в низовьях подводы, на жизнь и цвета, Рамиды свирепели. Особою злобой отличался бывший ямщик, который, взирая на движенье колес и бричек, перебранки кучеров, попытки протиснуться на хилой кляче, возмущался, потрясая когтистыми лапами.
–– Нет, ну ты только посмотри на них, да это же конский движ! Да я бы ему за такое!..
И трое Рамидов с трудом могли удержать его и увести подальше от выступа. А между тем Лактамор ждал. В отличии от некоторых в его войске, телепатом он не был. Как не был он и гениальным полководцем, получившимся таковым от рождения. Но еще в те далекие времена, когда то, что носило в те дни фамилию Пакет, еще звалось существом человеческим, он обладал способностью, поражающей воображение – Лактамор умел логически рассуждать. Снова воспользовавшись этим ужасным навыком, Пакет рассудил и рассудил верно, что после исчезновения его воинства, некоторые из генералов людей могут заподозрить бросок через горы. В конце концов, там тоже ведь не сплошные идиоты сидят. Поэтому для начала ему нужно было убедить их, что столице людей ничего не угрожает. Вторым его действием было создать иллюзию угрозы в другом направлении. Первоначально для этого он полагал отвлечь часть своих войск, однако здесь как нельзя кстати подвернулись горцы. Спускающиеся вниз, не могущие противится жажде насилия, они становились прекрасным подспорьем. Однако на одних только горцев положиться было нельзя. Если не придать набегам структуры, не упорядочить их, то обман его вскроется раньше должного срока. Для этого-то Лактамор и решил использовать все же мизерную часть своих сил. Из самых жалких, самых ничтожных, самых отпето-ненужных в бою Рамидов он создал отряд, которому суждено было спуститься обратно с гор и, следуя вместе с горцами, заражать и грабить деревни, обращать смертных в серых, короче говоря – создавать видимость именно тех военных действий, каких люди ждали бы от Рамидов больше всего. Немного позже, когда легионы Мирона Крагса разбили несколько групп неприятеля, генерал-губернатор узнал одно из имен, наводившее ужас на крестьян в низинах. Парпарат. Услышав его, Мирон подумал: «Этот, наверное – из самых отъявленных»...
–– Погоди, Парпарат. То есть ты был...
–– Да, я был дрыщь. Задохлик вшивый. В то время у меня не было ни этой силы, ни моих замечательных щупалец (Парпарат не без удовольствия потискал себя за них). Я был похож на серый труп, искусанный шавками. Спускаясь вниз я слышал от Рамидов, что были сильнее не напутствия и советы, но пари, в которых утверждалось, что я не протяну и недели и которые они не стеснялись при мне заключать. Но Великий Смафл меня не оставил!
Воскликнув это, Парпарат поднял глаза на стены бывшей столицы. Вверху, за зубцами стен и позициями часовых он будто увидел каких-то людей, собравшихся полукругом, хотя точно различить, что это было, возможным не представлялось. «А ведь замышляют они что-то там» –– Подумал он и вернулся к рассказу.
Пока же серые ждали распоряжения Пакета, с ними произошла первая часть того, что в дальнейшем будет названо тремя странностями «Огненной войны». Точнее сказать – ее половина. Произошла половина первой странности.
III
До восхода Калпариса оставалось менее часа и в полосе просматривавшегося с верхушек Шайтана леса медленно таяли предрассветные сумерки. Для Лактамора Пакета предшествовавшая им ночь не была время покоя и отдыха. Наоборот. Все позиции на хребтах и возвышавшихся в близости скалах подверглись инспекции, в ходе которого выяснилось, что некоторые из Рамидов уже начинали дуреть от безделья. Рассеянные по сопкам, удерживаемые как устными, так и телепатическими приказами серые владели собой, напрягая все силы – столь живо ощущали они призыв своей сути, желание сокрушать, сеять скверну и рвать. Этого жаждал каждый из восьми тысяч. Десятки из них день за днем, безотрывно наблюдали за передвижением смертных по столичным трактам, фактически примерзая к холодным вершинам. И те наблюдения распаляли в серых жажду сражения. Сотни Рамидов ожидали одного-единственного приказания, томясь и маясь без дела, громоздя позиции на ближайших к спуску скалах, чтобы заточить, наконец, топоры и мечи о человеческие черепа, а самим напиться горячей крови.
Взобравшись вверх по почти отвесной стене, Лактамор восседал на узком уступе, сгрудившись на коне и вжав облаченные в порченную сталь пальцы в его черную гриву. Эта грива была не просто гривой. Слово Первопричины отравлений колодцев и порчи хлебов, Великого Смафла соткала ее из мыслей. В нее были слиты разум каждого из его воинов Лактамора, условием подчинения которых единой воле было одно – Пакет должен был взирать на того, кем повелевает. Потому-то то была не просто грива чумного коня. То был невод, в котором плавали остатки помыслов тех, кто уже давно не был человеком, но сплавом гнева, хвори и демона. При этом контроль над ними был столь велик, что позволял Пакету внедрять в их головы паттерны поведения, которые держались какое-то время, когда их обладатели скрывались за скалы. Ко всему прочему, Рамиды и сами были прекрасно осведомлены о цели похода, его условии и потому и сами особо не барагозили. Каждый из них знал одну мысль – как только они перейдут горы, резне и жестокости не будет конца, владыка их о том позаботится.
Нечеловеческие их тела, подстегнутые особым метаболизмом серых, гневом Лактамора и жаждой изничтожения врагов своих, жалких людишек, прелести рабовладения на далеких, подчиненных Смафлу гнилых планетах, куда вернутся они в ореоле сверкающей славы, в свете которой будут отражаться пылающие дома, раскроенные черепа, разрушенные стены, омытое кровью грядущее возвышение, на которое Великий Смафл, чему многие из них не раз становились свидетелями был так щедр – все это было кипучей смесью энергетика и протеина, которые гнали их ввысь гораздо быстрее холода, медленно, но неотвратимо начинавшего свое проникновение в их порченные скверной тела. Так, взбираясь быстро по крутым склонам и шумя при этом одними доспехами, оставляя после себя трещины на камнях, что разрушались, не выдерживая марша сотен и сотен железных стоп, они миновали первый перевал. Постепенно дороги становились все уже и уже, подошва гнилых сапог скользила по стаптывавшемуся в ледяную корку снежку, серую, точно хмурое зеркало, отражавшее грядущую скорбь людей. Горы над ними теснились друг к другу, угрожающе нависали, точно стремились спрятать кого-то за своими спинами, но ничто не могло остановить продвижения войск, подчиненных воле разума Лактамора, пылавшего лютой, неистовой злобой. Присутствие горцев обнаружилось с первым горным рассветом.
До этого продвижение Рамидов почти ничто не стесняло – благодаря нечеловеческой силе узкие места в горах они попросту расширяли, иногда выцарапывая пути в горной породе, стены которой и по сей день хранят глубокие полосы, волна за волной уходящие вперед на многие дали. Гибель чахлых и тонких горных деревьев, которые, как все живое, постепенно увядали от их присутствия, серые умышленно ускоряли, хватаясь за них при передвижении, как иной раз хватаются люди рукой за перила. Снег в это время не шел с небес, тропы прекрасно просматривались, в том числе помогая Пакету держать с подчиненными ментальный контакт. Лишь обессиленные орлы, лишенные нужной концентрации кислорода в воздухе, один за одним погибали на груди Пунатвоя «Чумное Перо», оставаясь бездыханно висеть на его доспехах (даже здесь, на высоте двух тысяч узлов, стальные пластины его груди практически не остыли), до тех пор, пока вечно задумчивый, он не обнаруживал смерти их. Тогда, одним резким движением, он отрывал трупики от груди, оставляя на ней одни тонкие лапки, и бросал искалеченные тельца прямо в пасть сому, на котором ехал. В это время над ними, несмотря ни на что, обессиленные, обреченные, прикованные к этому шествию очами сома, все же парили несколько ястребов. Некоторые из них, выбившись из сил, иногда замертво пикировали в глухие расщелины. Морозный воздух холодил ноздри.
Одна из стрел, выпущенных с откоса над ними, пробила ее первому серому, показавшемуся на повороте. Тропа здесь шла у самой скалы, в двадцати узлах над которой находился отвес, опоясывавший скалу на сотню узлов. Его-то и занял отряд горцев. С тихим улюлюканьем, похожем на шепот (они не хотели вызвать лавину), смертные атаковали Рамидов, в не до конца развеявшейся тени, приняв последних за караван Вечной Империи, которые появлялись здесь время от времени. Ошибка выяснилась практически сразу и также быстро, как до этого нападавших охватила радость, дикие сердца сковало страхом. Отвратительные, покрытые снежной наледью поверх пунцовой кожи чудовища ростом с валуны, трупы, похожие на разлагающихся в долинах хищников, к которым горцы не смели никогда подходить, ибо боялись потревожить злой дух умершего, медленно шли на них, направив оружие в их сторону. На стрелы горцев нашлись контр-стрелы. Черные наконечники засвистели, как птицы, что взмывают к облакам от предрассветного куста. Как ни были смертные обучены молчанию и как не страшились они лавины, стремясь при атаке не издавать шума, им не удавалось совладать с собой в момент гибели, когда хищная сталь вихрем врывалась под капюшоны их полушубков, пробивая кадыки вместе с воротником. Пораженные в шеи они выгибались, как оборванные струны, тянули скрюченные пальцы к горлу и падали с уступа под ноги Рамидов, что моментально разрывали и пожирали свежие трупы. Звук глухого падения, вместе с предсмертным писком разнесся над скалами, вызвав малые оползни. Тонкими бурными ручейками с высот над людьми стал сходить снега, смывая с откоса многих в горную пропасть или под ноги рассвирепевшим Рамидам. Еще не известно, что было страшней. Оставшиеся в живых горцы быстро ретировались, спеша уведомить о происшедшем старейшин. Всего через час воинство Пакета принимали в селении как важных гостей.
Едва услышав, что грядет с запада, старейшины решили выказать Лактамору максимальные содействие и лояльность. Их совет вышел навстречу чумному владыке, как только со скал доложили о первых его разведчиках. Пакет и еще с полсотни воинов были приглашены в горную деревушку. Составляли ее хилые халупы и пещерные выбоины, покрытые синим противоморозным мхом, растущим только в горах Шайтана. Дворы были обнесены стеной из тонких палок, изображавшей забор. В окнах домов, сделанных изо льда, не было света. Все хозяйство обитавших здесь, как, впрочем, всюду в горах людей составляли тощие бараны породы «бяшиков», щипавшие мох, стоя на крышах. С оптимизмом, в равной степени так или иначе присущим всем людям, оборванный старикан ввел пакета в дом Пакету и держал речь у огонька, полыхавшего в каменном круге опираясь на посох. На самом кривом из языков (даже омертвевшие языки Рамидов – и те лучше справлялись с передачей информации) он передал Лактамору, как ему мыслилось, заманчивое предложение – люди пропустят его войско вперед, мешать не будут, тропинки покажут и так далее-далее, а Рамиды пускай не трогают их. Пакет выслушал данное предложение и предложил людям свое, еще заманчивее. Он согласен на все и их не тронет, но, если вдруг кто-нибудь захочет... нет, не присоединиться к его отряду, он не настаивает. Разве станет он обременять терпеливых и мудрых горцев, храбрый народ, так прелестно напавший на его силы? О, нет! Но если кто-нибудь добровольно захочет ощутить чудесную силу, которой Лактамор способен их наделить – то разве можно противиться этому? После предложения, озвученного во всеуслышание, к столпившимся вокруг старейшин воинам, двое Рамидов вынесли холст. Когда же Пакет развернул его, смертные увидели удивительное оружие – пики и топоры, клинки дивной работы, от которых буквально разило силой и смертью. В рукоятях их притаилась власть. Одни излучали бесчувствие к холоду, другие – исцеление от прискорбных недугов, третьи, зазубрены и боевые царапины на лезвии которых жевали ветер и тихо насвистывали, обещали ожоги рук, безумие глаз и сладострастное упоение боевых кличей.
Тому, что многие горцы ни секунды не размышляя приняли эти дары удивляться не стоит. С завистью похватали они оружие. Сила буквально заструилась по костям их и венам. Едва их пальцы коснулись рукоятей мечей, как они почувствовали уколы в ладонях, словно дав змеиных зуба вонзились в них, вливая яд, но такой сладостный. От зажегшейся в сердцах ярости вспыхивали ресницы, у многих веки зашлись аплодисментами, слова нечленораздельные, но преисполненные силой, энергией, какой пестреют рисунки на стенах пещер-стоянок людей доразумных эпох, начали слетать с их языков. Естественно такой силы захотели другие горцы и Лактамор снабдил оружием всех желающих. Вот только он не сказал им одного – этим оружием он обратил их в Рамидов. Но только на половину. Другой половиной они так и остались людьми – возиться с ними ему было некогда, а потому закутанные в шубы горцы, напоминавшие теперь скорее халаты, висящие балахонами на их вытянувшихся телах, с фиолетовыми полосами у сочленения шеи и плеч, вооруженные клинками и стрелами, были предоставлены сами себе. Естественно, Лактомор не собирался делиться силой просто так. Оружие было заговорено и взывало к убийствам. А остававшаяся еще человечной натура ставила табу на убийстве своих. Поэтому, сами не зная, отчего, принявшие дары, в течении пары дней стали все сильнее ощущать желание спуститься вниз поразмять мышцы. Недолго думая, горцы начали спуск, не обращая внимание на ночь, начавшую подниматься вьюгу, уговоры старейшин, которые теперь и сами были не рады сделке своей. Ни раз и не два проделывал Пакет подобные сделки, покуда войска его шли через Шайтан. От селенья к селенью, от халупы к халупе, всюду были предложены искусительные клинки и прельстившиеся на них становились рабами старого-доброго ультра-насилия. Отослав таким образом вниз отвлекающие контингенты, смысл жизни которых был теперь только в бездумном и упоительном разрушении, Лактамор довел войска до последнего перевала где неожиданно приказал всем встать. Здесь Рамиды остановились более чем на две недели.
Прислонившись к горам, вынужденные мерзнуть в связи с конспирацией (да дров и взять было попросту негде), буквально вмерзая в ледяные склоны, стоило только им ненадолго присесть, роптали серые. Сама их природа требовала действия, холод пронизывал до костей и счастливы были те, у кого вместо них было желе, однако и им приходилось не сладко – желе замерзало не хуже костей. Особенно же мучительно чувствовали себя те из Рамидов, кто остановился на самой окраине гор и мог видеть отсюда, как буквально перед глазами существовал целый мир: с заснеженных сопок им открывался вид на столицу большого Вулво – город Мафор, опутанного сетью дорог, вившихся среди полей. Глядя на поспевшие ко?лосы, на циркулировавшие в низовьях подводы, на жизнь и цвета, Рамиды свирепели. Особою злобой отличался бывший ямщик, который, взирая на движенье колес и бричек, перебранки кучеров, попытки протиснуться на хилой кляче, возмущался, потрясая когтистыми лапами.
–– Нет, ну ты только посмотри на них, да это же конский движ! Да я бы ему за такое!..
И трое Рамидов с трудом могли удержать его и увести подальше от выступа. А между тем Лактамор ждал. В отличии от некоторых в его войске, телепатом он не был. Как не был он и гениальным полководцем, получившимся таковым от рождения. Но еще в те далекие времена, когда то, что носило в те дни фамилию Пакет, еще звалось существом человеческим, он обладал способностью, поражающей воображение – Лактамор умел логически рассуждать. Снова воспользовавшись этим ужасным навыком, Пакет рассудил и рассудил верно, что после исчезновения его воинства, некоторые из генералов людей могут заподозрить бросок через горы. В конце концов, там тоже ведь не сплошные идиоты сидят. Поэтому для начала ему нужно было убедить их, что столице людей ничего не угрожает. Вторым его действием было создать иллюзию угрозы в другом направлении. Первоначально для этого он полагал отвлечь часть своих войск, однако здесь как нельзя кстати подвернулись горцы. Спускающиеся вниз, не могущие противится жажде насилия, они становились прекрасным подспорьем. Однако на одних только горцев положиться было нельзя. Если не придать набегам структуры, не упорядочить их, то обман его вскроется раньше должного срока. Для этого-то Лактамор и решил использовать все же мизерную часть своих сил. Из самых жалких, самых ничтожных, самых отпето-ненужных в бою Рамидов он создал отряд, которому суждено было спуститься обратно с гор и, следуя вместе с горцами, заражать и грабить деревни, обращать смертных в серых, короче говоря – создавать видимость именно тех военных действий, каких люди ждали бы от Рамидов больше всего. Немного позже, когда легионы Мирона Крагса разбили несколько групп неприятеля, генерал-губернатор узнал одно из имен, наводившее ужас на крестьян в низинах. Парпарат. Услышав его, Мирон подумал: «Этот, наверное – из самых отъявленных»...
***
–– Погоди, Парпарат. То есть ты был...
–– Да, я был дрыщь. Задохлик вшивый. В то время у меня не было ни этой силы, ни моих замечательных щупалец (Парпарат не без удовольствия потискал себя за них). Я был похож на серый труп, искусанный шавками. Спускаясь вниз я слышал от Рамидов, что были сильнее не напутствия и советы, но пари, в которых утверждалось, что я не протяну и недели и которые они не стеснялись при мне заключать. Но Великий Смафл меня не оставил!
Воскликнув это, Парпарат поднял глаза на стены бывшей столицы. Вверху, за зубцами стен и позициями часовых он будто увидел каких-то людей, собравшихся полукругом, хотя точно различить, что это было, возможным не представлялось. «А ведь замышляют они что-то там» –– Подумал он и вернулся к рассказу.
***
Пока же серые ждали распоряжения Пакета, с ними произошла первая часть того, что в дальнейшем будет названо тремя странностями «Огненной войны». Точнее сказать – ее половина. Произошла половина первой странности.
III
До восхода Калпариса оставалось менее часа и в полосе просматривавшегося с верхушек Шайтана леса медленно таяли предрассветные сумерки. Для Лактамора Пакета предшествовавшая им ночь не была время покоя и отдыха. Наоборот. Все позиции на хребтах и возвышавшихся в близости скалах подверглись инспекции, в ходе которого выяснилось, что некоторые из Рамидов уже начинали дуреть от безделья. Рассеянные по сопкам, удерживаемые как устными, так и телепатическими приказами серые владели собой, напрягая все силы – столь живо ощущали они призыв своей сути, желание сокрушать, сеять скверну и рвать. Этого жаждал каждый из восьми тысяч. Десятки из них день за днем, безотрывно наблюдали за передвижением смертных по столичным трактам, фактически примерзая к холодным вершинам. И те наблюдения распаляли в серых жажду сражения. Сотни Рамидов ожидали одного-единственного приказания, томясь и маясь без дела, громоздя позиции на ближайших к спуску скалах, чтобы заточить, наконец, топоры и мечи о человеческие черепа, а самим напиться горячей крови.
