Несколько храбрых легионеров, увидев смятение, ринулись на врага и в одночасье его прикончили.
В это время в движение пришла конница нелюдей. Усиленная еще тремя сотнями всадников, тяжелых и легких, она продолжила концентрироваться все там же, на правом фланге людей и теперь черным пятном, пышущим яростью рванула по дуге, метя во фланг. В гуще сражения же власть гнева давно перешла все границы – люди и серые месили друг друга, кое где стоя в окружении трупов, доходивших им до колен. Ругань и кровь лились горными реками, управление практически исчерпало себя и крик капитанов и лейтенантов, посылаемых ими вперед, хоть и покрывал почти все поле сражения, теперь оказывал мало эффекта. Серые свирепели. Они выдыхали раскаленный яростью пар, некоторых легионеров рвали на части. Метал скрипел всюду. Скрежет скользивших лезвий, временами вгрызавшихся в плоть, вызывал содрогание под доспехами. Помимо свирепости людей обуяла трясучка, вызванная кровопролитием. Мертвые друзья, валяющиеся у ног, ржущие впереди, позади и с боков лошади, безумные, лишенные сострадания рожи слуг Хвори, огонь мечей, как пика острые тени, мелькающие туда-сюда, отвлекающие и замаливающие глаз в неподходящее время и удары, удары, нескончаемый обмен ударами. Под чудовищным весом палицы вздрагивали плечи, мечи нередко прилетали плашмя по лбам, кулаки, размером с большие камни, на полной скорости влетали в область ноющей печени и могучие лапы Рамидов, отбрасывающие легионеров, как тряпичные куклы. Черная сталь. Разве можно было не озвереть в такой заварушке?
Чумные лошади заходили справа. На перерез им, в подмогу кавалерии Олго выдвинул последний резерв – все, что имелось. Полковник планировал усилить свой фланг, переломить ход сражения и затем, оттеснив чумных тварей к руинам, завершить битву деревенским побоищем. «На раскисших улицах, которые они превратили в обмокшее пепелище, мы сможем их одолеть. В своей грязи они и застрянут! Да, да!». Так думал Юниеак Олго, так он себя успокаивал. Для того, чтобы точно завершить предприятие, он решил лично возглавить усиливавшийся правый фланг, предварительно послав Суасроту, находившемуся слева, приказ вгрызаться в землю зубами. Подкреплений для него у полковника уже не осталось. Лактамор Пакет же, введший в бой всего две трети своих бойцов, имевший в распоряжении незадействованные отряды Пунатвоя и Йорига только посмеивался, узнав от телепатов размышления Олго.
Перед выездом Юниеак облачился по полной. На нем был доспех из синей стали, с белым плащом с меховым воротом и шлем с бронированной полосой золотого смотрового стекла. Одной рукой он держал поводья, в другой – односторонний красно-зеленый клинок ихтинских мастеров, в верхней части которого на одинаковом расстоянии друг от друга располагались стальные квадраты, во время сражения пылавшие горевшие красными струями пламени. Стальные манжеты лат украшала ветвистая гравировка в виде стилизованного раскидистого вяза, а гордый конь, которому не передались треволненья хозяина, шел с таким видом, будто ему предстояло выступать в столичном сенате на чтеньях бюджета. Вместе с войсками Олго спустился и занял дугу позади Шаотона, выслав в помощь ему до трехсот человек, в числе которых было полсотни рыцарей, когда вражеская кавалерия закончила маневрировать. Выйдя во фланг, она рванула, стремясь протаранить правый фланг смертных и смести центр. В этот момент от общей массы содрогавших землю коней отделился один, закутанный в гнилое отребье и поскакал куда-то в сторону. Как ни скоротечен был этот момент, от глаз опытного капитана он не укрылся. Невзирая на несущуюся на них опасность, Шаотон отослал своего лейтенанта вслед за удалявшимся всадником. Олго же, поглощенный всецело отражением конной атаки, принял его за удирающего и послал ему вслед слова, не красящие ни одного полководца.
–– Трус, дезертир, недальновидность! Куда же ты, они уже дрожат перед нами! –– Дребезжащим голосом кричал он всаднику, однако лейтенант летел за врагом, не оборачиваясь на крик полковника.
А между чумные всадники миновали отделявшие их от людей триста метров и на полном скаку влетели на правый фланг. Перед этим их встретили четыре залпа розового огня, отгрохотавшего со всех не до конца вовлеченных в сраженье шеренг, смывших до восьми десятков коней и всадников. Затем на перехват выступила конница смертных, однако затормозить общее приближение ей не удалось. Со свистом копыт Рамиды влетели в сжавшихся от их приближения легионеров. Рыцари встретили серых стальными сердцами – все, как один, они остались стоять на своих местах, не сделав назад ни шага, вцепившись в чугунные древки и стиснув зубы. Серые, синие и зеленые лезвия замелькали повсюду. На левом фланге положение также складывалось не лучшим образом. Лошадь под капитаном Суастротом была сражена, и он сражался в пехотном строю рядом с легионерами и рыцарями-кавалеристами, вертевшимися, как вихри и разившими врагов, как сама смерть. Из пробитого стекла нагрудного медальона высыпался песок.
На правом фланге легионеры применяли «шальную стрельбу» – особый вид залпов, производящийся в гуще боя лишь в крайнем случае, когда возможность задеть своих не перевешивает общей необходимости. Огненные дымы окутали пространство. На капитана Шаотона накинулись сразу семеро серых. Он бился, как лев, как ястреб, прижатый грифами к скалам. От каждого взмаха вокруг него лилась кровь и ее брызги проникали сквозь прорези, крася в зеленое его усы. Ценой невероятных усилий Рамиды сумели отрубить передние ноги его лошади и тот рухнул на землю, брыкаясь и взмахивая хвостом. К капитану немедленно подоспели легионер и рыцарь, но их сил был явно недостаточно, чтобы тягаться сразу с десятком серых, наседающих отовсюду и все трое пали геройской смертью, пронзенные перед этим не один раз. Видя их гибельное положение, бившийся в двадцати метрах Юниеак попытался пробиться вперед, однако эти двадцать метров стали самым труднопреодолимым испытанием в его жизни – по пояс залитый зеленой кровью, с вымокшим почерневшим плащом он пробился к телам, уже бездыханным. Как знать, если бы лейтенант Шаотона был в то время с ним, возможно он сумел бы спасти своего капитана, однако лейтенант преследовал всадника, посланный за ним самим Шаотоном. Уже много после он в глубоком отчаянии не раз повторял себе эти слова, однако так и не смог оправдать себя в сердце.
Однако это буде потом, а в это время злополучный лейтенант скакал по тылам вслед за удалявшимся всадником в черном рубище. На бешенной скорости пролетали они колеи близ полей, колыхавшихся на болезненном ветре и редкий кустарник, восхищенный быстротой их скакунов, склонял в поклоне плешивую голову. Так продолжалось в течении многих минут, точного количества которых лейтенант не заметил, а после он вдруг рванул поводья назад. Он остановился, давая преследуемому возможность безнаказанно отдаляться – теперь это уже не имело значения. Прямо перед собой, в глубоком тылу лейтенант увидел превосходящие силы Рамидов – отряд Пунатвоя «Чумное перо». Как и час назад они занимали все ту же возвышенность, располагавшейся возле дороги. Несмотря на то, что враги занимали дальнюю позицию, утешением это служило слабым – в любой момент противник мог занять как ближайший холм, так и саму дорогу и намертво отрезать путь к отступлению. Несмотря на то, что Пунатвой, с одной стороны имел в своем распоряжении три тысячи воинов, а с другой, для маскировки выставил на холме не более четырех дюжин, лейтенант Дримо ввиду своей людской сущности увидел среднее арифметическое этих количеств. У страха, как известно, глаза округлы и преувеличивают, а потому мозг лейтенанта на глаз прикинул, что врагов тут примерно две сотни – не так много, чтобы в одиночку держать дорогу, но достаточно, чтобы со временем ударить с тыла, когда в сражения настанет величайшее напряжение сил и чаша весов начнет колыхаться.
Не помня себя, Дримо помчал обратно. Чтобы разыгрываемый спектакль выглядел убедительно, Пунатвой снял людей и с двумя сотнями направился к месту битвы, следуя за лейтенантом параллельно дороге. Остальных же Рамидов он выслал обходным путем обратно к Живому Чурцу, для приличия оставив на холме десятка два всадников и столько же пехотинцев.
Доскакав обратно, Дримо стремглав бросился к полковнику с донесением, внесшим на первых порах в его ум полнейший хаос. Когда же Олго сообразил, что возвратившийся лейтенант никогда не был дезертиром и принес важные сведения, он, наконец, смог взвесить то, что на своих весах предлагал ему Пакет. По мысли полковника выходило, что слуги Темных Богов, которых, как выяснилось, было гораздо больше, чем он рассчитывал застать изначально, сумели втянуть его в затяжное сражение, с целью, отрезав путь к отступлению, под конец боя захлопнуть капкан. Неплохо разбираясь в накоплении войск, Олго решил, что то обстоятельство, что они еще не были атакованы вызвано либо их недостаточным ослаблением, либо пока еще незавершившимся накоплением сил в тылу. В любом случае мешкать было нельзя. В сложившейся ситуации, стремясь спасти еще уцелевших людей и избежать позора куда большего, чем поражение – окружения, Юниеак с болью принял решение начать отход. Через минуту сигнальные трубы затрубили команду и остатки войск (за сорок минут ожесточенного боя от трех тысяч воинов осталось семьсот тридцать два человека) начали оборонительное отступление. Отказавшийся пересесть на предложенного ему рыцарем скакуна, капитан Суастрот метался среди остатков своих кулаков. За все это время он ни разу и не получил подкреплений и теперь отходил с горской храбрецов, подбирая неразряженные копья павших легионеров, отстреливая их в направлении неприятеля и выбрасывая их в сторону.
–– Держись, братцы! –– Кричал потомственный аристократ, утирая подбородок розовой от порохового дыма перчаткой и этим порохом стирая с себя весь сословный лоск и щегольство начала боя. –– Святым боем мы дышим! Держи-ы-ысь!
А справа визжала, хрипела конница. Блеск стали слепил сражавшихся, а скорость скачки была так велика, что многие из сраженных еще какое-то время скакали обезглавленными среди живых. Подскакивая, вынужденные делать выпады и защищаться, многие безскальпные всадники проливали мозговую жидкость, теряя рассудок, а потому нередко в горячке боя наряду с боевыми кличами и хулой можно было услышать:
–– Хто я?!
–– Хде я?!
–– А как пройти в библиотеку?!
Ярость еще пылала, один из Рамидов вцепился в лошадь и сгрыз ей лицо, однако в общем сражение подходило к концу. Задействовав все ресурсы телепатов, Пакет заставил Рамидов дать остаткам людей отойти. Так и не заходя в лагерь, побросав большую часть снаряжения, неся на себе лишь оружие и крохи пищи, легионеры, не так давно прошедшие путь сюда от столицы теперь вынуждены были той же дорогой идти назад.
Спустя один километр марша обреченных, как сами теперь они звали себя, остатки третьего легиона увидели отряд Пунатвоя, а если точнее – ту незначительную его часть, которую «Чумное перо» должен был им продемонстрировать. При виде двух сотен солдат врага легионеры и их командиры подумали: «Как хорошо, что мы успели отойти так своевременно. Еще четверть часа и они бы накрыли нас, как крышка могилы накрывает погибшего». Пунатвой же, продолжая следовать плану Пакета показал людям, что он напуган их численностью и, не видя преследующих смертных Рамидов не решается вступать с ними в открытый бой. Повернув в сторону, Пунатвой уступил людям дорогу. Так Олго и его войнам удалось вырваться из западни, нависшей над ними. По крайней мере они думали, что сделали это сами.
–– Пуф-ф-ф-ф! –– С большим удовольствием выдохнул Львина Тереньтевич присаживаясь на диван. Прогулка, устроенная Коленом Барнсом по стенам города, наконец завершилась и теперь все четверо могли найти отдохновение в рабочем кабинете сенатора. –– Вам бы давать экскурсии! Я узнал так много о неприступности города... Человек-голова!
–– Ну что вы, что вы! –– Отвечал Колен Барнс, притворно всплескивая руками и отводя взгляд в сторону.
–– А что вы, Оливер, не веселы? Этот кусок полотна вас беспокоит? Да бросьте, бросьте его рассматривать! Лучше взгляните, какая красота нас окружает! Какая изысканная мебель в кабинете нашего друга! Как говорит моя дочь: тонкая работа рук всегда показатель вкуса!
–– Мебель, в том числе композитная. –– Подсказал Колен Барнс.
–– В том числе композитная! –– Изумляясь и видимо очень радуясь возможности изумиться повторил Львина Тереньтевич. Они и вправду располагались в шикарных апартаментах. Стены, обитые красно-медовым деревом, обои в стиле «мазурь-глазурь-синеглазка», с вихорками белых лилий, оплетавших стеблями каштановую карамель. У окна стоял массивный стол из кедра с ящичками о ручках-пипках и низким стулом с удобной спинкой, напоминающей раковину, вглубь которой устрицей забился Барнс. Из окна проникали потоки света. Ласково ложились они на пол, усталый ковром посредине и не скрипевший на всем своем протяжении, подсвечивали стоявшие на полках вещицы (шкатулка драгоценного сплава с россыпью камней на боку, набор игральных костей, два корешка книг (один заваленный на второй), стеклянный сервиз, несколько гербовых благодарностей, табачная чаша), зажигая в них угасшие от времени цвета и падая на стоявшее в горшке декоративное деревце, стоявшее слева от стола, создавая миниатюрные рваные тени, казалось, плывущие на полу.
Львина Тереньтевич сидел на софе. По левую от него руку стояла изысканнейшая тумба, зеркало в которой было вмонтировано прямо в крышку, лежачим образом. Стекло окружала резная рама, стилизованная под лебедей, тянувших друг к другу тонкие шеи. В простенках стояли мраморные колонны ростом не выше половины Львины Тереньтевича. На них стояли цветы, лепестками своими заслонявшие основания своих постаментов. Инокен Вестерн расположился в кресле с циновкой в ногах. Весь этот блеск рабочего кабинета без оборота песочных часов его зятя был для него сердечной усладой. На стене напротив окна помещалась крупная карта, расчерченная по провинциям. Возле нее-то и стоял Оливер Асгер Второй, поместив ладонь на локоть и выражая на лице непрошенные сомнения.
–– К чему этот хмурый взгляд, мой дорогой? У нашего друга все схвачено! У вас же все под контролем, сенатор?
–– Весь минувший час я имел удовольствие вас убеждать в том. –– Отвечал Барнс. Инокен бросил на Асгера очередной быстрый взгляд. Внутренне он был крайне раздосадован поведением этого хмурого замкнутого вояки, по собственному его утверждению незвано явившемуся сюда и портившему Львине Тереньтевичу правильное впечатление.
–– Я уважаю вас, Львина...
–– О, я знаю, я знаю, друг мой!..
–– И потому и хмурюсь, так как в отличии от вас я человек военный...
–– Гражданин Барнс тоже военный. –– Произнес Инокен, однако Оливер посмотрел на него так, словно смотрел на промокшую и невзорвавшуюся петарду. Внутренне Вестерн весь закипел.
–– Я не оспариваю таланты вашего зятя. –– Продолжил Асгер, повернувшись к карте. –– Я лишь фантазирую насчет обороны.
–– А знаете, кто еще любит фантазировать? Купеческие дети, выпрашивая крендельки. Их скупые родители...
–– Ну-ну, ненаглядный! –– Начал Львина Тереньтевич. –– К чему эта ссора? Мой друг Оливер Асгер уважает и вас, и Колена Барнса, а вы, конечно, уважаете его.
В это время в движение пришла конница нелюдей. Усиленная еще тремя сотнями всадников, тяжелых и легких, она продолжила концентрироваться все там же, на правом фланге людей и теперь черным пятном, пышущим яростью рванула по дуге, метя во фланг. В гуще сражения же власть гнева давно перешла все границы – люди и серые месили друг друга, кое где стоя в окружении трупов, доходивших им до колен. Ругань и кровь лились горными реками, управление практически исчерпало себя и крик капитанов и лейтенантов, посылаемых ими вперед, хоть и покрывал почти все поле сражения, теперь оказывал мало эффекта. Серые свирепели. Они выдыхали раскаленный яростью пар, некоторых легионеров рвали на части. Метал скрипел всюду. Скрежет скользивших лезвий, временами вгрызавшихся в плоть, вызывал содрогание под доспехами. Помимо свирепости людей обуяла трясучка, вызванная кровопролитием. Мертвые друзья, валяющиеся у ног, ржущие впереди, позади и с боков лошади, безумные, лишенные сострадания рожи слуг Хвори, огонь мечей, как пика острые тени, мелькающие туда-сюда, отвлекающие и замаливающие глаз в неподходящее время и удары, удары, нескончаемый обмен ударами. Под чудовищным весом палицы вздрагивали плечи, мечи нередко прилетали плашмя по лбам, кулаки, размером с большие камни, на полной скорости влетали в область ноющей печени и могучие лапы Рамидов, отбрасывающие легионеров, как тряпичные куклы. Черная сталь. Разве можно было не озвереть в такой заварушке?
Чумные лошади заходили справа. На перерез им, в подмогу кавалерии Олго выдвинул последний резерв – все, что имелось. Полковник планировал усилить свой фланг, переломить ход сражения и затем, оттеснив чумных тварей к руинам, завершить битву деревенским побоищем. «На раскисших улицах, которые они превратили в обмокшее пепелище, мы сможем их одолеть. В своей грязи они и застрянут! Да, да!». Так думал Юниеак Олго, так он себя успокаивал. Для того, чтобы точно завершить предприятие, он решил лично возглавить усиливавшийся правый фланг, предварительно послав Суасроту, находившемуся слева, приказ вгрызаться в землю зубами. Подкреплений для него у полковника уже не осталось. Лактамор Пакет же, введший в бой всего две трети своих бойцов, имевший в распоряжении незадействованные отряды Пунатвоя и Йорига только посмеивался, узнав от телепатов размышления Олго.
Перед выездом Юниеак облачился по полной. На нем был доспех из синей стали, с белым плащом с меховым воротом и шлем с бронированной полосой золотого смотрового стекла. Одной рукой он держал поводья, в другой – односторонний красно-зеленый клинок ихтинских мастеров, в верхней части которого на одинаковом расстоянии друг от друга располагались стальные квадраты, во время сражения пылавшие горевшие красными струями пламени. Стальные манжеты лат украшала ветвистая гравировка в виде стилизованного раскидистого вяза, а гордый конь, которому не передались треволненья хозяина, шел с таким видом, будто ему предстояло выступать в столичном сенате на чтеньях бюджета. Вместе с войсками Олго спустился и занял дугу позади Шаотона, выслав в помощь ему до трехсот человек, в числе которых было полсотни рыцарей, когда вражеская кавалерия закончила маневрировать. Выйдя во фланг, она рванула, стремясь протаранить правый фланг смертных и смести центр. В этот момент от общей массы содрогавших землю коней отделился один, закутанный в гнилое отребье и поскакал куда-то в сторону. Как ни скоротечен был этот момент, от глаз опытного капитана он не укрылся. Невзирая на несущуюся на них опасность, Шаотон отослал своего лейтенанта вслед за удалявшимся всадником. Олго же, поглощенный всецело отражением конной атаки, принял его за удирающего и послал ему вслед слова, не красящие ни одного полководца.
–– Трус, дезертир, недальновидность! Куда же ты, они уже дрожат перед нами! –– Дребезжащим голосом кричал он всаднику, однако лейтенант летел за врагом, не оборачиваясь на крик полковника.
А между чумные всадники миновали отделявшие их от людей триста метров и на полном скаку влетели на правый фланг. Перед этим их встретили четыре залпа розового огня, отгрохотавшего со всех не до конца вовлеченных в сраженье шеренг, смывших до восьми десятков коней и всадников. Затем на перехват выступила конница смертных, однако затормозить общее приближение ей не удалось. Со свистом копыт Рамиды влетели в сжавшихся от их приближения легионеров. Рыцари встретили серых стальными сердцами – все, как один, они остались стоять на своих местах, не сделав назад ни шага, вцепившись в чугунные древки и стиснув зубы. Серые, синие и зеленые лезвия замелькали повсюду. На левом фланге положение также складывалось не лучшим образом. Лошадь под капитаном Суастротом была сражена, и он сражался в пехотном строю рядом с легионерами и рыцарями-кавалеристами, вертевшимися, как вихри и разившими врагов, как сама смерть. Из пробитого стекла нагрудного медальона высыпался песок.
На правом фланге легионеры применяли «шальную стрельбу» – особый вид залпов, производящийся в гуще боя лишь в крайнем случае, когда возможность задеть своих не перевешивает общей необходимости. Огненные дымы окутали пространство. На капитана Шаотона накинулись сразу семеро серых. Он бился, как лев, как ястреб, прижатый грифами к скалам. От каждого взмаха вокруг него лилась кровь и ее брызги проникали сквозь прорези, крася в зеленое его усы. Ценой невероятных усилий Рамиды сумели отрубить передние ноги его лошади и тот рухнул на землю, брыкаясь и взмахивая хвостом. К капитану немедленно подоспели легионер и рыцарь, но их сил был явно недостаточно, чтобы тягаться сразу с десятком серых, наседающих отовсюду и все трое пали геройской смертью, пронзенные перед этим не один раз. Видя их гибельное положение, бившийся в двадцати метрах Юниеак попытался пробиться вперед, однако эти двадцать метров стали самым труднопреодолимым испытанием в его жизни – по пояс залитый зеленой кровью, с вымокшим почерневшим плащом он пробился к телам, уже бездыханным. Как знать, если бы лейтенант Шаотона был в то время с ним, возможно он сумел бы спасти своего капитана, однако лейтенант преследовал всадника, посланный за ним самим Шаотоном. Уже много после он в глубоком отчаянии не раз повторял себе эти слова, однако так и не смог оправдать себя в сердце.
Однако это буде потом, а в это время злополучный лейтенант скакал по тылам вслед за удалявшимся всадником в черном рубище. На бешенной скорости пролетали они колеи близ полей, колыхавшихся на болезненном ветре и редкий кустарник, восхищенный быстротой их скакунов, склонял в поклоне плешивую голову. Так продолжалось в течении многих минут, точного количества которых лейтенант не заметил, а после он вдруг рванул поводья назад. Он остановился, давая преследуемому возможность безнаказанно отдаляться – теперь это уже не имело значения. Прямо перед собой, в глубоком тылу лейтенант увидел превосходящие силы Рамидов – отряд Пунатвоя «Чумное перо». Как и час назад они занимали все ту же возвышенность, располагавшейся возле дороги. Несмотря на то, что враги занимали дальнюю позицию, утешением это служило слабым – в любой момент противник мог занять как ближайший холм, так и саму дорогу и намертво отрезать путь к отступлению. Несмотря на то, что Пунатвой, с одной стороны имел в своем распоряжении три тысячи воинов, а с другой, для маскировки выставил на холме не более четырех дюжин, лейтенант Дримо ввиду своей людской сущности увидел среднее арифметическое этих количеств. У страха, как известно, глаза округлы и преувеличивают, а потому мозг лейтенанта на глаз прикинул, что врагов тут примерно две сотни – не так много, чтобы в одиночку держать дорогу, но достаточно, чтобы со временем ударить с тыла, когда в сражения настанет величайшее напряжение сил и чаша весов начнет колыхаться.
Не помня себя, Дримо помчал обратно. Чтобы разыгрываемый спектакль выглядел убедительно, Пунатвой снял людей и с двумя сотнями направился к месту битвы, следуя за лейтенантом параллельно дороге. Остальных же Рамидов он выслал обходным путем обратно к Живому Чурцу, для приличия оставив на холме десятка два всадников и столько же пехотинцев.
Доскакав обратно, Дримо стремглав бросился к полковнику с донесением, внесшим на первых порах в его ум полнейший хаос. Когда же Олго сообразил, что возвратившийся лейтенант никогда не был дезертиром и принес важные сведения, он, наконец, смог взвесить то, что на своих весах предлагал ему Пакет. По мысли полковника выходило, что слуги Темных Богов, которых, как выяснилось, было гораздо больше, чем он рассчитывал застать изначально, сумели втянуть его в затяжное сражение, с целью, отрезав путь к отступлению, под конец боя захлопнуть капкан. Неплохо разбираясь в накоплении войск, Олго решил, что то обстоятельство, что они еще не были атакованы вызвано либо их недостаточным ослаблением, либо пока еще незавершившимся накоплением сил в тылу. В любом случае мешкать было нельзя. В сложившейся ситуации, стремясь спасти еще уцелевших людей и избежать позора куда большего, чем поражение – окружения, Юниеак с болью принял решение начать отход. Через минуту сигнальные трубы затрубили команду и остатки войск (за сорок минут ожесточенного боя от трех тысяч воинов осталось семьсот тридцать два человека) начали оборонительное отступление. Отказавшийся пересесть на предложенного ему рыцарем скакуна, капитан Суастрот метался среди остатков своих кулаков. За все это время он ни разу и не получил подкреплений и теперь отходил с горской храбрецов, подбирая неразряженные копья павших легионеров, отстреливая их в направлении неприятеля и выбрасывая их в сторону.
–– Держись, братцы! –– Кричал потомственный аристократ, утирая подбородок розовой от порохового дыма перчаткой и этим порохом стирая с себя весь сословный лоск и щегольство начала боя. –– Святым боем мы дышим! Держи-ы-ысь!
А справа визжала, хрипела конница. Блеск стали слепил сражавшихся, а скорость скачки была так велика, что многие из сраженных еще какое-то время скакали обезглавленными среди живых. Подскакивая, вынужденные делать выпады и защищаться, многие безскальпные всадники проливали мозговую жидкость, теряя рассудок, а потому нередко в горячке боя наряду с боевыми кличами и хулой можно было услышать:
–– Хто я?!
–– Хде я?!
–– А как пройти в библиотеку?!
Ярость еще пылала, один из Рамидов вцепился в лошадь и сгрыз ей лицо, однако в общем сражение подходило к концу. Задействовав все ресурсы телепатов, Пакет заставил Рамидов дать остаткам людей отойти. Так и не заходя в лагерь, побросав большую часть снаряжения, неся на себе лишь оружие и крохи пищи, легионеры, не так давно прошедшие путь сюда от столицы теперь вынуждены были той же дорогой идти назад.
Спустя один километр марша обреченных, как сами теперь они звали себя, остатки третьего легиона увидели отряд Пунатвоя, а если точнее – ту незначительную его часть, которую «Чумное перо» должен был им продемонстрировать. При виде двух сотен солдат врага легионеры и их командиры подумали: «Как хорошо, что мы успели отойти так своевременно. Еще четверть часа и они бы накрыли нас, как крышка могилы накрывает погибшего». Пунатвой же, продолжая следовать плану Пакета показал людям, что он напуган их численностью и, не видя преследующих смертных Рамидов не решается вступать с ними в открытый бой. Повернув в сторону, Пунатвой уступил людям дорогу. Так Олго и его войнам удалось вырваться из западни, нависшей над ними. По крайней мере они думали, что сделали это сами.
***
–– Пуф-ф-ф-ф! –– С большим удовольствием выдохнул Львина Тереньтевич присаживаясь на диван. Прогулка, устроенная Коленом Барнсом по стенам города, наконец завершилась и теперь все четверо могли найти отдохновение в рабочем кабинете сенатора. –– Вам бы давать экскурсии! Я узнал так много о неприступности города... Человек-голова!
–– Ну что вы, что вы! –– Отвечал Колен Барнс, притворно всплескивая руками и отводя взгляд в сторону.
–– А что вы, Оливер, не веселы? Этот кусок полотна вас беспокоит? Да бросьте, бросьте его рассматривать! Лучше взгляните, какая красота нас окружает! Какая изысканная мебель в кабинете нашего друга! Как говорит моя дочь: тонкая работа рук всегда показатель вкуса!
–– Мебель, в том числе композитная. –– Подсказал Колен Барнс.
–– В том числе композитная! –– Изумляясь и видимо очень радуясь возможности изумиться повторил Львина Тереньтевич. Они и вправду располагались в шикарных апартаментах. Стены, обитые красно-медовым деревом, обои в стиле «мазурь-глазурь-синеглазка», с вихорками белых лилий, оплетавших стеблями каштановую карамель. У окна стоял массивный стол из кедра с ящичками о ручках-пипках и низким стулом с удобной спинкой, напоминающей раковину, вглубь которой устрицей забился Барнс. Из окна проникали потоки света. Ласково ложились они на пол, усталый ковром посредине и не скрипевший на всем своем протяжении, подсвечивали стоявшие на полках вещицы (шкатулка драгоценного сплава с россыпью камней на боку, набор игральных костей, два корешка книг (один заваленный на второй), стеклянный сервиз, несколько гербовых благодарностей, табачная чаша), зажигая в них угасшие от времени цвета и падая на стоявшее в горшке декоративное деревце, стоявшее слева от стола, создавая миниатюрные рваные тени, казалось, плывущие на полу.
Львина Тереньтевич сидел на софе. По левую от него руку стояла изысканнейшая тумба, зеркало в которой было вмонтировано прямо в крышку, лежачим образом. Стекло окружала резная рама, стилизованная под лебедей, тянувших друг к другу тонкие шеи. В простенках стояли мраморные колонны ростом не выше половины Львины Тереньтевича. На них стояли цветы, лепестками своими заслонявшие основания своих постаментов. Инокен Вестерн расположился в кресле с циновкой в ногах. Весь этот блеск рабочего кабинета без оборота песочных часов его зятя был для него сердечной усладой. На стене напротив окна помещалась крупная карта, расчерченная по провинциям. Возле нее-то и стоял Оливер Асгер Второй, поместив ладонь на локоть и выражая на лице непрошенные сомнения.
–– К чему этот хмурый взгляд, мой дорогой? У нашего друга все схвачено! У вас же все под контролем, сенатор?
–– Весь минувший час я имел удовольствие вас убеждать в том. –– Отвечал Барнс. Инокен бросил на Асгера очередной быстрый взгляд. Внутренне он был крайне раздосадован поведением этого хмурого замкнутого вояки, по собственному его утверждению незвано явившемуся сюда и портившему Львине Тереньтевичу правильное впечатление.
–– Я уважаю вас, Львина...
–– О, я знаю, я знаю, друг мой!..
–– И потому и хмурюсь, так как в отличии от вас я человек военный...
–– Гражданин Барнс тоже военный. –– Произнес Инокен, однако Оливер посмотрел на него так, словно смотрел на промокшую и невзорвавшуюся петарду. Внутренне Вестерн весь закипел.
–– Я не оспариваю таланты вашего зятя. –– Продолжил Асгер, повернувшись к карте. –– Я лишь фантазирую насчет обороны.
–– А знаете, кто еще любит фантазировать? Купеческие дети, выпрашивая крендельки. Их скупые родители...
–– Ну-ну, ненаглядный! –– Начал Львина Тереньтевич. –– К чему эта ссора? Мой друг Оливер Асгер уважает и вас, и Колена Барнса, а вы, конечно, уважаете его.
