Первый кулак их, среди которых был и Укаризо, под руководством Дримо получил предписание атаковать укрепления под прикрытием плазмы. На пригорки деревни одна за одной выкатились телеги, в которых подвозили неповоротливые орудия, стволы и лафеты которых украшали металлические крокодилы, акулы и плавники. Быстрая их обслуга юрко закрутилась, устанавливая трехногие штативы лафетов и закрепляя их. Сами собой появились короба с огненной смесью. На мгновение в свете Калпариса показались ломики и крышки полетели на траву. Всюду из ящиков хлынул голубой свет, по цепочке озарив холм, словно неоновая подвеска на кроссовках какого-нибудь тинейджера...
–– Кого? –– Спросили Фенрамей и все собравшиеся вокруг Парпарата.
–– Кого?! –– Воскликнули все на стенах у Оливера Асгера Третьего.
Ответа не получили ни те, ни те.
Так вот. Пока стволы громоздили на треножники, легионеры в боевом облачении спускались с холма. Одновременно с этим наступление вокруг начали силы, скрывавшиеся за Не Крохотной. Они обошли деревню и появились с другой стороны по отношению к Дримо и Укаризо. Ведомые рыцарями, они явно превосходили силы врага, сосредоточенные у укреплений. Чуть дальше их центра, на новой лошади, с опустевшем на груди медальном в виде часов, скакал вновь вставший в строй капитан Суастрот.
Тем временем Лактамор также начал отдавать приказания. Полумесяц воинов схлынул от деревни, подобно морскому отливу, оставляя после себя лишь разлагавшуюся траву. Оба полковника, следившие за перемещениями врага считали, что он спешит вывести свои силы из-под наметившегося удара и направить их на укрепление центра, который Курт планировал захватить. «Как наивно!» –– Подумал полковник. Он-то намеревался как раз его – центр – и обстрелять.
–– Давайте, что ли взбодрим их там? –– Вяло произнес он, обращаясь к остававшемуся при нем лейтенанту Ескандеру. –– Огонь.
–– Ого-о-онь! –– Проревел тот дублирующую команду и один за одним на холме засветились стволы дальнострелов. С холмика, над головами наступавших легионеров, стрельщики дали залп. За непринужденным «тю-у-у!» последовала смерть. Огненные дуги розового огня излились на лес из живых трупов, начавших группироваться кольцами возле укрытий. В мгновение между люди и серыми выросла стена из огня. Подобно ломкой керамике захрустела плоть Рамидов, жар от огня был столь силен, что пожрал даже запахи горящего мяса. Глаза трупов выгорели внутри глазниц, неумелые частоколы рухнули, многие из деревьев, составлявшие их, не выдержав резкого накала температуры, лопнули, взорвались, впиваясь в руки и ребра горевших, терявшихся в гигантском огне, где на секунду испарились и звуки.
Когда же шелест в ушах прошел, Дримо и Укаризо увидели, что центр очищен. Рамиды же, отступавшие от деревень, вовсе не стремились занять головешки. Наоборот, они показались людям испуганными. Это воодушевило легионеров и те, стремглав, бросились на укрепления. Произошел скоротечный бой, затеянный скорее для вида, чем для порядка – несколько серых, отступая вдоль обожженных холмов, ринулись на легионеров и были убиты. Остальные Рамиды черной рекой отступали на равнину, без пощады сметя одинокий кротовый холмик. По всему было видно отсутствие в их рядах хоть какой-нибудь организованности. После этой значительной победы, Курту, который немедленно поспешил выписать за этот удар себе официальное звание генерала, стали очевидны две вещи: первая – противник ничтожен и слаб. И вторая – Юнеак Огло проиграл профанам. Ослепленный этими двумя открытиями, он приказал выводить все войска из деревень и следовать за противником, не отпуская его.
–– Они не могут далеко уйти.
Противник действительно далеко не ушел. Отступив менее десяти сотен шагов, он остановился сплошной волной на равнине, где самыми высокими естественными заграждениями служили разве что полевые цветы. Ветер, почти стихший к обеду, вновь поднялся, гоня по небу мелкие облака, окаймленные серым, словно на них налип дым от костров, воженных ранее залпом дальнострелов и ряды врага, казалось, тоже колышутся на этом ветру. Выстроившись друг напротив друга люди и нелюди смиряли друг друга взглядами. Единая воля, да – пусть и слегка расхлябанная, не совсем восстановившаяся после пути, да подгоняемая и руководствовавшаяся лишь самомнением и амбициями одного человека, но все же – воля, читалась в рядах и жестах людей. И абсолютное ничего было у их противников. Это была масса презренных отбросов, затянувшаяся шутка, неуместная и неудачная пародия на жизнь, вооруженная, снабженная злобой и беспричинной жаждой разрушения, но начисто лишенная воли. Такими в тот момент казалось они большей части легионеров и рыцарей. Такими же они представлялись и генералу Курту. Вся суть понятия "превосходство" стала в тот момент понятна ему. Она казалась фактически осязаемой. Враг был здесь, перед ним. Он трепетал, он отступал перед ним и под его натиском. Оставалось только ударить и насладиться победой. Прозвучал приказ:
–– Ударим в центр всей массой. Повелеваю сокрушить и рассеять врага!
Мгновением позже по войскам разнесся приказ. Перестроившись клином, вся масса людей и конницы пришла в движение. Офицеры, еще не участвовавшие в боях и офицеры, не так давно битые, выступили вперед, вновь сверкая доспехами. Кони, почувствовав перемену в траве, свернувшейся и почерневшей, иссохшей под ногами отступавших Рамидов, казалось, в довесок к жажде мести за природу, переняли еще и боевой настрой от своих седоков. Они ржали и неистово были копытами. Гривы их блестели в лучах звезды, льющихся с неба. Кулаки легионов лавиной обрушились на врага. Почти в одно мгновение конница опередила пеших, ушла вперед, оторвалась, являя пример и увлекая самых медлительных. От вида общей массы легионеров, от вида воплотившейся в металле силы, у генерала на миг захватило дыхание и в движениях их Курт прочел перст судьбы. Победа. Первые всадники на полном скаку столкнулись с врагом... И вот тут-то произошло нечто неладное.
Ум и сознание генерала не могли объяснить – все произошло слишком быстро, но как-то в одну секунду, даже в период меньший, чем описывает это слово, в стане врага произошли изменения. Уже позже сознание грубо и неумело связало эту едва заметную перемену с тремя, словно бы выросшими из ничего фигурами. Первым явился воин с мечом и в бесформенном доспехе, украшенном головами, что висели на косах. Только что там, в черноте этих толп никого не было, это была безвольная масса и вот уже он появился в самом центре ее, словно бы исторгнутый из себя самой землей. Невиданное чудовище возвышалось над Рамидами, превосходя каждого из них на голову. Секунду спустя под ним появился конь, с крупом чернее тучи, с огненной гривой, пламя которой спугнуло б и демонов. Из глаз коня поднимались струящиеся огненные языки, словно внутри его глазниц горели свечи.
Еще секунда и по левому флангу врага раздается вой. Огромная Маусаперта с изуродованными в кислоте усами, мчится среди людей, неся на себе мускулистое нечто. Чудовище, сжимающее в руках булаву, с одной рукой у лица. Из глаз, не прекращаясь, изливаются струи гнили, подхватываемые и уносимые ветром. Это Йориг Болтун скачет среди своего легиона. А вот – черный рыцарь на правом фланге. Живая тьма, обретшая ноги, закованная в броню, цвета мрака и мыслей умалишенного. Она, словно дым, клубится и уплотняется на его груди и даже, кажется... нет, не кажется! Она... Она шевелится наяву, словно сама страшится того, кого защищает. То прикованные к ней орлы, выбившиеся из сил и порядком облезшие, в безумии отдают неистовству последние силы. А это... Нет, то не мираж, не игра и не прихоть разбушевавшейся фантазии. Огромная, кривая линия, пышущая огнем, от одного взгляда на который бросает в пот как непокрытую голову, так и лбы под забралом, проходит через весь его доспех. Руки без кожи, укрываемые наручами из дикобразовых спин, удерживают массивные вилы, также пылающие. От их жара наручи раскалены и зааллели. Полу-гниль, полу-клякса под ним. То громадный сом с похотливым выражением в глазках, что передвигается за счет лап, проросших из тела неестественным образом. Жабры его, давно служащие лишь украшением и данью традиции, впервые за многое время пришли в движение, однако не воду готовятся принять они. Оскверненный организм предвкушает побоище и готовится увлажнить их людскою кровью. Все втроем они, возникшие разом, придали общей массе что-то неуловимое своим появлением. Словно три воли, превосходивших его собственную и гораздо более злобных, явились в тот миг взору Курта Пибади Бегсена и появление их словно лишило его какой-то пружины; нечто неотвратимое почувствовал он вместе с зловещей тяжестью, легшей ему на спину, словно сама тень его прильнула к спине, страшась грядущего и не смея смотреть вперед. Еще через секунду люди и Рамиды столкнулись...
Раздавшиеся от столкновения стальной визг и треск волной налетели на наступавших сзади. Волна самоуверенности накатила на скалы злого расчета, закипел бой, запели топоры, мечи, плети и алебарды. Кривые клинки начали загораться зеленым цветом, мухи, словно учуяв архипелаг разложения, сгустились над сражавшимися и волнами закипели у ног их, к которым валились трупы коней, людей и серых. Юнеак, возглавлявший левый фланг, отдал приказ и Дримо, разнося его, пронесся мимо шедшего в бой Укаризо. Мгновением позже синхронно опустились копья. Розовый вал вспыхнул на наконечниках и заряды ярости унеслись во врагов. В это же время, на правом фланге людей свирепствовал Пунатвой.
То, как он бился, было неописуемо. Одним движением хвост сома опрокидывал десяток легионеров, в то время как серый, спрыгнув с него, насквозь пронзал стальные доспехи рыцарей и острие вил, вонзаясь в желудок, вспыхивало изнутри, подсвечивая щели в сочлененьях доспехов. Огненные брызги фонтаном вырывались из смотровых щелей. Сраженных и закопченных, Рамид, не глядя, перебрасывал за спину, где за них принимался прожорливый сом: в общей гуще боя слышно было только похрустыванье раскуроченных доспехов. Все прибывавшие и прибывавшие легионеры видели его мощь и ужасались ей. Вынужденные при этом отражать удары напиравших на них со всех сторон серых они очень скоро переставали внимать командам, раздававшимся позади и, как зачарованные, шагали навстречу безумной рубке. Помимо прочего, это объяснялось еще и воздействием сома, ментально притягивавших самых нестойких, подзадоривая их помериться силами с его хозяином.
По центру, над головами пронеслись зеленые полосы – то маги, отдавшиеся гнили и разложению, творили могущественные снаряды из слюны и мертвой плоти, прожигавшей кожу и кожаные доспехи. В какой-то момент, на стыке сражения некоторые серые стали неожиданно загораться. Их обуял дикий зеленый пламень, кожа, как пепел, ссыпалась с рук и ног, глаза, вываливаясь, убегали по щекам на затылок, кости вырывались из тел и перекручивались в подобия клеток, используемых земледельцами для переноса перепелок. Пораженные, некоторые люди отшагнули от них. Голос горевших Рамидов, почти замолкавший, тут снова наполнился прежним звучанием – так, славя во всеуслышание Великого Смафла, они благодарили его за полученные возвышения. На глазах изумленных людей их блеклые мускулы наливались силой и почти тотчас же покрылись коркой, ставшей прочнее стальной брони. Счастливчики, обретшие Божье благословенье, бросались на легионеров с удвоенной силой. Свистел металл. По всюду слышалось ржание раненных лошадей и хриплое дыхание сраженных кавалеристов. Новая их волна, расталкивая своих и чужих, промчалась к центру, вжимаясь в копья. Пободные молнии, они казались неотвратимы, неостановимы и люди, шарахнувшиеся от них, с восторгом повернули в их стороны головы. Тут... Послышался грохот ужасающей силы. Опытные военные, заслышав его, обернулись, новобранцы же – дрогнули, ибо по звуку это походило на удар стального тарана, что со всей своей силы налетел на скалу. Неостановимая конница остановилась.
Закованные в оливковые доспехи, пред ними из толщи Йориговских доходяг возникли вдруг ветераны Толчковых Войн. Возглавляемые Пёрхэпсом и самим Пакетом, они, с алебардами наперевес и в скрывавших лица под конусообразными шлемами мешками, с вживленными в них и шевелящимися мышиными хвостами, стальной стеной встали против чугунных воинов людей и те стали падать. Кони и рыцари получали ранения. Ветераны Рамидов же, бившиеся с яростью и преданностью, которая крепла при виде их владыки, потерь практические не несли. Их сила и ловкость были феноменальны – выпадами крошили они сухожилия рыцарей, а затем с криками: «–– Все! Танцуют локтями! Все! Танцуют локтями!», резко сближались с ними и добивали их, валя на землю и кромсая стальными локтями, буквально заталкивая под землю мозги. И мозжечки захлюпали под ногами...
Пред ними же, сидя на Огнестопе, один против сорока двух сражался Лактамор Пакет. Его пылающий меч разил людей и конские шеи, кровь ручьями хлестала по нему, стекая с доспехов в открытые рты прикрепленных к сапогам голов. От находившихся на связи с ним телепатов Лактамор знал, что лидер легионеров пересек черту оставленных серыми укреплений и теперь тоже находится где-то здесь. Его ликвидация должна была окончательно сломить дух людей, превратить их в перепуганный сброд, которым они и так постепенно становились, видя нескончаемые возвышения серых и то, как их товарищи, один за одним превращаются в фарш.
Всадники мелькали перед ним, закрывая обзор. Желая избавиться от помехи, Лактамор подскочил на Огнестопе к одному из них и одним ударом кулака пробил в груди человека такого размера дыру, что в нее в пору было вставлять оконные рамы. Обозрев поле битвы прямо через нее, Лактамор увидел Бегсена, застывшего от него примерно в двухстах шагах. Рядом с ним, на коне, сидел нервно мотавший головой Паскудо. Подозвав его к себе, он, очевидно, отдавал указания, но лейтенант слушал рассеяно. Видно он уже понял, что дело не клеится.
Увидав генерала, Лактамор спрыгнул с коня и дунул в уходивший в его плечо рог. В ту же секунду он возрос на полтора локтя и направился к Бегсену, не обращая внимания на хрустевших под ногами людей. Огло, сражавшийся против прихвостней Йорига, случайно повернул голову и увидел его. «Не может быть!» –– Мысленно воскликнул он, видя неописуемой силы Рамида, возвышавшегося надо двумя сражавшимися воинствами, идущим сквозь сражение, словно ладья, пересекавшая лужу. Одновременно с этим на флангах легиона появилась до того не вводимая в бой чумная кавалерия. В ее лице – смердящем, облезшем, болезненном, молот и наковальня готовились к поцелую, а четвертый легион был у них на пути. Огло все понял. Против этого им было не выстоять. Также он понял, насколько великая угроза ожидает столицу.
–– Дри-имо! –– Выкрикнул он и лейтенант, разрубив пополам серого, подскочил к нему, в метре от полковника слетая с лошади – очередным гнилистым залпом, угодившей ей точно в морду ее убило. Умываясь землей, лейтенант воскликнул, вставая с колен:
–– Слушаюсь!
–– Несись к дальнсотрелам. Взять прицел на два!
–– Но...
–– Пусть бьют! –– Глаза полковника сделались стеклянными. –– Мы можем с ними покончить! Не пустить их к Мафору. Иди! И наскоку отдавай приказания к отступлению!
***
–– Кого? –– Спросили Фенрамей и все собравшиеся вокруг Парпарата.
***
–– Кого?! –– Воскликнули все на стенах у Оливера Асгера Третьего.
***
Ответа не получили ни те, ни те.
***
Так вот. Пока стволы громоздили на треножники, легионеры в боевом облачении спускались с холма. Одновременно с этим наступление вокруг начали силы, скрывавшиеся за Не Крохотной. Они обошли деревню и появились с другой стороны по отношению к Дримо и Укаризо. Ведомые рыцарями, они явно превосходили силы врага, сосредоточенные у укреплений. Чуть дальше их центра, на новой лошади, с опустевшем на груди медальном в виде часов, скакал вновь вставший в строй капитан Суастрот.
Тем временем Лактамор также начал отдавать приказания. Полумесяц воинов схлынул от деревни, подобно морскому отливу, оставляя после себя лишь разлагавшуюся траву. Оба полковника, следившие за перемещениями врага считали, что он спешит вывести свои силы из-под наметившегося удара и направить их на укрепление центра, который Курт планировал захватить. «Как наивно!» –– Подумал полковник. Он-то намеревался как раз его – центр – и обстрелять.
–– Давайте, что ли взбодрим их там? –– Вяло произнес он, обращаясь к остававшемуся при нем лейтенанту Ескандеру. –– Огонь.
–– Ого-о-онь! –– Проревел тот дублирующую команду и один за одним на холме засветились стволы дальнострелов. С холмика, над головами наступавших легионеров, стрельщики дали залп. За непринужденным «тю-у-у!» последовала смерть. Огненные дуги розового огня излились на лес из живых трупов, начавших группироваться кольцами возле укрытий. В мгновение между люди и серыми выросла стена из огня. Подобно ломкой керамике захрустела плоть Рамидов, жар от огня был столь силен, что пожрал даже запахи горящего мяса. Глаза трупов выгорели внутри глазниц, неумелые частоколы рухнули, многие из деревьев, составлявшие их, не выдержав резкого накала температуры, лопнули, взорвались, впиваясь в руки и ребра горевших, терявшихся в гигантском огне, где на секунду испарились и звуки.
Когда же шелест в ушах прошел, Дримо и Укаризо увидели, что центр очищен. Рамиды же, отступавшие от деревень, вовсе не стремились занять головешки. Наоборот, они показались людям испуганными. Это воодушевило легионеров и те, стремглав, бросились на укрепления. Произошел скоротечный бой, затеянный скорее для вида, чем для порядка – несколько серых, отступая вдоль обожженных холмов, ринулись на легионеров и были убиты. Остальные Рамиды черной рекой отступали на равнину, без пощады сметя одинокий кротовый холмик. По всему было видно отсутствие в их рядах хоть какой-нибудь организованности. После этой значительной победы, Курту, который немедленно поспешил выписать за этот удар себе официальное звание генерала, стали очевидны две вещи: первая – противник ничтожен и слаб. И вторая – Юнеак Огло проиграл профанам. Ослепленный этими двумя открытиями, он приказал выводить все войска из деревень и следовать за противником, не отпуская его.
–– Они не могут далеко уйти.
Противник действительно далеко не ушел. Отступив менее десяти сотен шагов, он остановился сплошной волной на равнине, где самыми высокими естественными заграждениями служили разве что полевые цветы. Ветер, почти стихший к обеду, вновь поднялся, гоня по небу мелкие облака, окаймленные серым, словно на них налип дым от костров, воженных ранее залпом дальнострелов и ряды врага, казалось, тоже колышутся на этом ветру. Выстроившись друг напротив друга люди и нелюди смиряли друг друга взглядами. Единая воля, да – пусть и слегка расхлябанная, не совсем восстановившаяся после пути, да подгоняемая и руководствовавшаяся лишь самомнением и амбициями одного человека, но все же – воля, читалась в рядах и жестах людей. И абсолютное ничего было у их противников. Это была масса презренных отбросов, затянувшаяся шутка, неуместная и неудачная пародия на жизнь, вооруженная, снабженная злобой и беспричинной жаждой разрушения, но начисто лишенная воли. Такими в тот момент казалось они большей части легионеров и рыцарей. Такими же они представлялись и генералу Курту. Вся суть понятия "превосходство" стала в тот момент понятна ему. Она казалась фактически осязаемой. Враг был здесь, перед ним. Он трепетал, он отступал перед ним и под его натиском. Оставалось только ударить и насладиться победой. Прозвучал приказ:
–– Ударим в центр всей массой. Повелеваю сокрушить и рассеять врага!
Мгновением позже по войскам разнесся приказ. Перестроившись клином, вся масса людей и конницы пришла в движение. Офицеры, еще не участвовавшие в боях и офицеры, не так давно битые, выступили вперед, вновь сверкая доспехами. Кони, почувствовав перемену в траве, свернувшейся и почерневшей, иссохшей под ногами отступавших Рамидов, казалось, в довесок к жажде мести за природу, переняли еще и боевой настрой от своих седоков. Они ржали и неистово были копытами. Гривы их блестели в лучах звезды, льющихся с неба. Кулаки легионов лавиной обрушились на врага. Почти в одно мгновение конница опередила пеших, ушла вперед, оторвалась, являя пример и увлекая самых медлительных. От вида общей массы легионеров, от вида воплотившейся в металле силы, у генерала на миг захватило дыхание и в движениях их Курт прочел перст судьбы. Победа. Первые всадники на полном скаку столкнулись с врагом... И вот тут-то произошло нечто неладное.
Ум и сознание генерала не могли объяснить – все произошло слишком быстро, но как-то в одну секунду, даже в период меньший, чем описывает это слово, в стане врага произошли изменения. Уже позже сознание грубо и неумело связало эту едва заметную перемену с тремя, словно бы выросшими из ничего фигурами. Первым явился воин с мечом и в бесформенном доспехе, украшенном головами, что висели на косах. Только что там, в черноте этих толп никого не было, это была безвольная масса и вот уже он появился в самом центре ее, словно бы исторгнутый из себя самой землей. Невиданное чудовище возвышалось над Рамидами, превосходя каждого из них на голову. Секунду спустя под ним появился конь, с крупом чернее тучи, с огненной гривой, пламя которой спугнуло б и демонов. Из глаз коня поднимались струящиеся огненные языки, словно внутри его глазниц горели свечи.
Еще секунда и по левому флангу врага раздается вой. Огромная Маусаперта с изуродованными в кислоте усами, мчится среди людей, неся на себе мускулистое нечто. Чудовище, сжимающее в руках булаву, с одной рукой у лица. Из глаз, не прекращаясь, изливаются струи гнили, подхватываемые и уносимые ветром. Это Йориг Болтун скачет среди своего легиона. А вот – черный рыцарь на правом фланге. Живая тьма, обретшая ноги, закованная в броню, цвета мрака и мыслей умалишенного. Она, словно дым, клубится и уплотняется на его груди и даже, кажется... нет, не кажется! Она... Она шевелится наяву, словно сама страшится того, кого защищает. То прикованные к ней орлы, выбившиеся из сил и порядком облезшие, в безумии отдают неистовству последние силы. А это... Нет, то не мираж, не игра и не прихоть разбушевавшейся фантазии. Огромная, кривая линия, пышущая огнем, от одного взгляда на который бросает в пот как непокрытую голову, так и лбы под забралом, проходит через весь его доспех. Руки без кожи, укрываемые наручами из дикобразовых спин, удерживают массивные вилы, также пылающие. От их жара наручи раскалены и зааллели. Полу-гниль, полу-клякса под ним. То громадный сом с похотливым выражением в глазках, что передвигается за счет лап, проросших из тела неестественным образом. Жабры его, давно служащие лишь украшением и данью традиции, впервые за многое время пришли в движение, однако не воду готовятся принять они. Оскверненный организм предвкушает побоище и готовится увлажнить их людскою кровью. Все втроем они, возникшие разом, придали общей массе что-то неуловимое своим появлением. Словно три воли, превосходивших его собственную и гораздо более злобных, явились в тот миг взору Курта Пибади Бегсена и появление их словно лишило его какой-то пружины; нечто неотвратимое почувствовал он вместе с зловещей тяжестью, легшей ему на спину, словно сама тень его прильнула к спине, страшась грядущего и не смея смотреть вперед. Еще через секунду люди и Рамиды столкнулись...
Раздавшиеся от столкновения стальной визг и треск волной налетели на наступавших сзади. Волна самоуверенности накатила на скалы злого расчета, закипел бой, запели топоры, мечи, плети и алебарды. Кривые клинки начали загораться зеленым цветом, мухи, словно учуяв архипелаг разложения, сгустились над сражавшимися и волнами закипели у ног их, к которым валились трупы коней, людей и серых. Юнеак, возглавлявший левый фланг, отдал приказ и Дримо, разнося его, пронесся мимо шедшего в бой Укаризо. Мгновением позже синхронно опустились копья. Розовый вал вспыхнул на наконечниках и заряды ярости унеслись во врагов. В это же время, на правом фланге людей свирепствовал Пунатвой.
То, как он бился, было неописуемо. Одним движением хвост сома опрокидывал десяток легионеров, в то время как серый, спрыгнув с него, насквозь пронзал стальные доспехи рыцарей и острие вил, вонзаясь в желудок, вспыхивало изнутри, подсвечивая щели в сочлененьях доспехов. Огненные брызги фонтаном вырывались из смотровых щелей. Сраженных и закопченных, Рамид, не глядя, перебрасывал за спину, где за них принимался прожорливый сом: в общей гуще боя слышно было только похрустыванье раскуроченных доспехов. Все прибывавшие и прибывавшие легионеры видели его мощь и ужасались ей. Вынужденные при этом отражать удары напиравших на них со всех сторон серых они очень скоро переставали внимать командам, раздававшимся позади и, как зачарованные, шагали навстречу безумной рубке. Помимо прочего, это объяснялось еще и воздействием сома, ментально притягивавших самых нестойких, подзадоривая их помериться силами с его хозяином.
По центру, над головами пронеслись зеленые полосы – то маги, отдавшиеся гнили и разложению, творили могущественные снаряды из слюны и мертвой плоти, прожигавшей кожу и кожаные доспехи. В какой-то момент, на стыке сражения некоторые серые стали неожиданно загораться. Их обуял дикий зеленый пламень, кожа, как пепел, ссыпалась с рук и ног, глаза, вываливаясь, убегали по щекам на затылок, кости вырывались из тел и перекручивались в подобия клеток, используемых земледельцами для переноса перепелок. Пораженные, некоторые люди отшагнули от них. Голос горевших Рамидов, почти замолкавший, тут снова наполнился прежним звучанием – так, славя во всеуслышание Великого Смафла, они благодарили его за полученные возвышения. На глазах изумленных людей их блеклые мускулы наливались силой и почти тотчас же покрылись коркой, ставшей прочнее стальной брони. Счастливчики, обретшие Божье благословенье, бросались на легионеров с удвоенной силой. Свистел металл. По всюду слышалось ржание раненных лошадей и хриплое дыхание сраженных кавалеристов. Новая их волна, расталкивая своих и чужих, промчалась к центру, вжимаясь в копья. Пободные молнии, они казались неотвратимы, неостановимы и люди, шарахнувшиеся от них, с восторгом повернули в их стороны головы. Тут... Послышался грохот ужасающей силы. Опытные военные, заслышав его, обернулись, новобранцы же – дрогнули, ибо по звуку это походило на удар стального тарана, что со всей своей силы налетел на скалу. Неостановимая конница остановилась.
Закованные в оливковые доспехи, пред ними из толщи Йориговских доходяг возникли вдруг ветераны Толчковых Войн. Возглавляемые Пёрхэпсом и самим Пакетом, они, с алебардами наперевес и в скрывавших лица под конусообразными шлемами мешками, с вживленными в них и шевелящимися мышиными хвостами, стальной стеной встали против чугунных воинов людей и те стали падать. Кони и рыцари получали ранения. Ветераны Рамидов же, бившиеся с яростью и преданностью, которая крепла при виде их владыки, потерь практические не несли. Их сила и ловкость были феноменальны – выпадами крошили они сухожилия рыцарей, а затем с криками: «–– Все! Танцуют локтями! Все! Танцуют локтями!», резко сближались с ними и добивали их, валя на землю и кромсая стальными локтями, буквально заталкивая под землю мозги. И мозжечки захлюпали под ногами...
Пред ними же, сидя на Огнестопе, один против сорока двух сражался Лактамор Пакет. Его пылающий меч разил людей и конские шеи, кровь ручьями хлестала по нему, стекая с доспехов в открытые рты прикрепленных к сапогам голов. От находившихся на связи с ним телепатов Лактамор знал, что лидер легионеров пересек черту оставленных серыми укреплений и теперь тоже находится где-то здесь. Его ликвидация должна была окончательно сломить дух людей, превратить их в перепуганный сброд, которым они и так постепенно становились, видя нескончаемые возвышения серых и то, как их товарищи, один за одним превращаются в фарш.
Всадники мелькали перед ним, закрывая обзор. Желая избавиться от помехи, Лактамор подскочил на Огнестопе к одному из них и одним ударом кулака пробил в груди человека такого размера дыру, что в нее в пору было вставлять оконные рамы. Обозрев поле битвы прямо через нее, Лактамор увидел Бегсена, застывшего от него примерно в двухстах шагах. Рядом с ним, на коне, сидел нервно мотавший головой Паскудо. Подозвав его к себе, он, очевидно, отдавал указания, но лейтенант слушал рассеяно. Видно он уже понял, что дело не клеится.
Увидав генерала, Лактамор спрыгнул с коня и дунул в уходивший в его плечо рог. В ту же секунду он возрос на полтора локтя и направился к Бегсену, не обращая внимания на хрустевших под ногами людей. Огло, сражавшийся против прихвостней Йорига, случайно повернул голову и увидел его. «Не может быть!» –– Мысленно воскликнул он, видя неописуемой силы Рамида, возвышавшегося надо двумя сражавшимися воинствами, идущим сквозь сражение, словно ладья, пересекавшая лужу. Одновременно с этим на флангах легиона появилась до того не вводимая в бой чумная кавалерия. В ее лице – смердящем, облезшем, болезненном, молот и наковальня готовились к поцелую, а четвертый легион был у них на пути. Огло все понял. Против этого им было не выстоять. Также он понял, насколько великая угроза ожидает столицу.
–– Дри-имо! –– Выкрикнул он и лейтенант, разрубив пополам серого, подскочил к нему, в метре от полковника слетая с лошади – очередным гнилистым залпом, угодившей ей точно в морду ее убило. Умываясь землей, лейтенант воскликнул, вставая с колен:
–– Слушаюсь!
–– Несись к дальнсотрелам. Взять прицел на два!
–– Но...
–– Пусть бьют! –– Глаза полковника сделались стеклянными. –– Мы можем с ними покончить! Не пустить их к Мафору. Иди! И наскоку отдавай приказания к отступлению!
