— Дар это не магия и не супер технология. Все объяснимо... Вспомните Шавнэ и Шомар. Мы сумели обойтись без охоты на ведьм и сохранить свои особенности.
— А вторая версия? — спросил Маарив, пытаясь не улыбаться.
— А вторая ещё веселее, — сказал круглолицый. — Якобы Кашвад не просто верил, а знал, что сарнаварцы — пришельцы.
— Ну, — протянул первый парень, — это, конечно, бред и антинаучно, но говорят, у Кашвада была формула, по которой он якобы мог рассчитать вероятность “прикосновения звёзд” — то есть момент, когда у ребёнка впервые проявится дар.
Маарив тихо повторил:
— Прикосновение звёзд...
— Красиво, да? — усмехнулась девушка. — Но в академических кругах за такие формулировки сразу отправляют на переподготовку.
— Или на фольклорный факультет, — вставил кто-то.
— То-то он туда и не успел дойти, — заключил круглолицый. — Застрелили раньше.
На минуту повисла тишина.
Маарив взглянул на студентов. Они улыбались, но в улыбках чувствовалось что-то настороженное — словно каждый из них втайне допускал: а вдруг хоть часть этих историй правдива?
— Большинство профессоров вообще не верит, что в этом были замешаны Ленгари. Слишком очевидно.
— Ну да, классика, — вставил худощавый студент. — Подсунь людям намёк на межплетённую вражду, и все сразу поверят. Ленгари — удобные злодеи.
Маарива было приятно это слышать.
— Только вот проблема, — продолжил круглолицый. — Ни один мастер из Ленгари такую стрелу бы не выпустил. Баланс нарушен, наконечник из сплава, который они не используют. И перья — не их птицы.
— То есть... кто-то хотел, чтобы выглядело как месть Ленгари? — уточнила рыжая.
— Ага. Но сделал это человек, который знал их стиль понаслышке. — Он понизил голос.
— А кто тогда?
— Кто угодно, — вмешался худощавый студент, до этого молчавший. — У Кашвада было слишком много опасных идей. Если он действительно умел прогнозировать появление даров, то кто-то мог посчитать это угрозой. Представь, если бы можно было заранее вычислить, у кого родится будущий Эскани.
— Кстати, — подхватила рыжая, — ходит байка, что он сам шутил: «Спорим, один из моих внуков окажется как минимум среди кандидатов в Эскани?»
— Ну и ошибся, — сказал круглолицый. — У него трое внуков. От дочери — внучка, тихая, вроде врач. От сына — двое мальчишек, инженеры. Никто даже близко к политике не подошёл.
— А кто-то говорит, — тихо добавил худощавый, — что был ещё ребёнок. Маленький. Умер в детстве.
— Тогда тем более не считается, — махнула рукой рыжая. — Просто очередная попытка добавить драмы в биографию.
Внук действительно был. Подумал Маарив. Умер раньше чем открылся его дар.
Повисла пауза.
Кто-то кашлянул, кто-то уронил ручку.
— Ладно, — пробормотала девушка. — Теперь ты звучишь как наши преподы с кафедры герменевтики — тоже любят всё сводить к тайным родословным.
— Смешно, да? — сказала рыжая, подмигнув. — Одни верят, что он рассчитал Дары, другие — что он сам стал подопытным каком-то эксперименте. А кто-то вообще говорит, что Сурдо Кашвад жив. Что это не стреляли в дублёра.
— Конечно, — усмехнулся круглолицый. — И теперь он сидит где-то под институтом, в подземных лабораториях, и ждёт, пока кто-нибудь скажет правильную формулу.
— “Прикосновение звёзд”, — тихо сказал Маарив, не удержавшись.
— Вот-вот, — рассмеялся парень. — Скажешь это ночью — и в небе мигнёт свет, а у тебя в голове включится второй дар.
Все снова засмеялись. Но Маариву почему-то стало холодно.
.
Маарив сидел, откинувшись на спинку стула, перед экраном, где мерцали строки архивных журналов. Он уже третий час просматривал, кто и когда делал запросы о Сурдо Кашваде. Работа была монотонной — имена, даты, номера дел. Но вдруг взгляд зацепился.
Исаран Таор Санар. Дата — июнь 2017 года. Будущему Эскани двадцать пять лет. Что он делал тогда?
Быстрый запрос в «нити». Ага — уже назначен помощником атташе по культурным связям. Запрос — не к делу о смерти, не к работам, не к переписке, а к старому институтскому архиву, почти никому не нужному.
Маарив нахмурился и пролистал дальше. Там было указано: «Материалы по традиции пострижения. Поток 1967 года. Факультет естественных знаний.»
Он вспомнил: в институте до сих пор сохранялась старая традиция — при окончании учёбы студенты срезали локон, символически отдавая себя науке. Все пряди хранились в общей ленте, как «нить выпускного потока».
Маарив открыл вложение. Камера архива медленно обвела витрину. Под стеклом — пучки волос: тёмные, каштановые. И одна — рыжая, почти медная, как осенние листья. Под подписью: Сурдо С. Р.
Маарив всмотрелся. Прядь выглядела... странно. Как будто кто-то когда-то вытянул из неё пару волосков. Он покрутил изображение, увеличил. Зачем молодому дипломату эти волосы?
Исаран Таор Санар — тогда просто бесплетельный, молодой чиновник и общественный деятель. Ещё не кандидат в Эскани. Не богатый, не влиятельный. И вдруг — запрос в центральный архив, к старым реликвиям, да ещё с разрешением взять образцы.
В выпуске 1967 года Сурдо Кашвад — тогда ещё просто Сурдо из Лирета, вступивший в плетение Кашвад позже, — был единственным рыжим. Маарив тихо присвистнул.
Зачем молодому человеку из детдома интересоваться волосами учёного, умершего за четыре года до его рождения?
Он открыл досье Исарана.
Исаран Таор Санар. Родился, предположительно, в 1991 или 1992 году. Обнаружен в районе Дзмарети, возле приюта, без документов, в новой одежде, со следами недавно перенесённой инфекции фейта.
Со следами недавно перенесённой инфекции... Да, вспышка фейты в том году была на южной границе. Далековато от Дзмарети.
Никаких особых примет. Приём в приют оформлен на ребёнка мужского пола; имя и дата рождения выбраны воспитателями. Много плакал, звал маму, потом перестал.
Мальчик был чистенький, аккуратный, развитый. Не было следов пренебрежения, побоев... Психическое и физическое развитие — в норме.
Переболевший фейтой рыжий ребёнок. Ровесник Маарива Ленгари. Того самого Маарива Ленгари, умершего от фейты в том году...
От размышлений его отвлёк шум в коридоре. Омар втащил в комнату длинный свёрток, осторожно поставил его у стены и с загадочным видом произнёс:
— Сейчас покажу чудо. Он ловко развернул рулон — холст расправился, шурша, и Омар повесил его на внутреннюю сторону двери гостиной. На полотне — коронационный портрет нового Эскани, Исарана, в полный рост.
Масштаб — один к четырем. Омар отступил на шаг, гордо оглядел своё творение, уперев руки в бока.
— Дома у меня старый Эскани висит, — пояснил он. — Замечательный собеседник. Молчаливый, мудрый, всё понимающий. Маарив приподнял бровь.
— И что, разговариваете с ним?
— Ну… в минуты меланхолии можно и усы пририсовать, — не смутился Омар. — Или бородку. Сразу как-то легче.
Маарив фыркнул, не удержавшись от смеха. Омар, ступивший к окну, и любующийся на дело рук своих, кивнул одобрительно:
— Полезно напоминать власти, что она для народа, а не народ для неё. Помолчал и добавил, уже тише: — Вернее даже не власти напоминать — себе. Где чьё место.
Омар снова посмотрел на портрет.
— Всё равно хорошо вышел, — сказал он, — прямо глядит. Как будто знает, что ему вот-вот кто-то подрисует рожки.
Маарив подошёл ближе. Фото было сделано утром, в день венчания на правление. Исаран стоял в простом национальном сарнаварском костюме — без излишеств, без вышивки. Земные, сдержанные цвета: зелёный, коричневый, приглушённо-золотистый. Высокий воротник, мягкие складки верхнего кафтана с разрезными рукавами.
Маарив скользнул взглядом выше — на лицо.
Синие глаза. Глаза Ленгари? Или ни это ему, Маариву, просто это мерещится?
В этих глазах не было ни властности, ни торжественности. Скорее — насторожённое внимание, будто Исаран видел всех, кто на него смотрит, и запоминал. Маарив медленно обернулся.
— Я должен сказать что-то, — произнёс он, почти себе под нос. — Моя догадка насчёт эскани. Я…
— Это его личное дело, — оборвал его Омар. Голос резкий, будто нож прошёл по стеклу. Кровь бросилась Маариву в лицо. Он сжал кулаки.
— Да, личное. Но я думаю, это напрямую связано с тем, что… он брал волосы Сурдо Кашвада. Я думаю, для генетического анализа. Если он…
— Родство человека с кем-либо, — снова прервал Омар, не повышая голоса, но в нём звучала угроза, — даёт кому-то право взрывать человека? Маарив растерянно замолчал.
— Нет, — прошептал он. — Не даёт. Омар чуть усмехнулся, и в уголках его глаз мелькнула усталость.
— Вот и держись этого. Меня жизнь научила — не каждой тайне нужен выход. Иногда правда делает человека несчастным. Уж поверь мне, старому разрушителю лжи.
Он повернулся к портрету, словно проверяя, ровно ли висит.
— И ещё, — добавил после короткой паузы. — В расследовании бывает так: одну зацепку пишем, пять держим в уме.
— Так вы.... - голос пустил позорного петуха. — Так вы знаете? Он медленно посмотрел на Маарива.
— Живые люди и их чувства — важнее любого доказательства.Даже самого блестящего. Мне не важно, чей сын наш молодой эскани. Мне важно, что на своем месте он приносит пользу. И если он молчит... Может имеет право?
Маарив молча кивнул. В свете лампы глаза на портрете будто смотрели прямо на него — спокойно, но с тем самым вопросом, на который лучше не искать ответ. Маарив посмотрел Омару в глаза. В груди всё сжалось — не от страха, а от чего-то ближе к предчувствию.
— А если эта тайна касается и меня?.. — спросил он тихо. — Что если я как-то связан с этим?
Омар молча вытер ладонь о брюки, затем снова сел, будто решая, как говорить с учеником. Голос был ровный, спокойный:
— Тогда я отстраню тебя от расследования. Маарив вскрикнул, не от боли — от неожиданности:
— Отстранишь? Но… я же могу помочь. Я видел вещи, я — тот, кто заметил.
— Именно. — Омар кивнул, спокойно. — Потому и отстраню. Чтобы возможные родственные чувства не помешали делу. Обычная практика — нейтральность важнее амбиций или смелости.
Он сделал паузу, изучающе посмотрел на Маарива, и тон смягчился:
— Или ты хочешь подумать? Взвесить? Сказать мне прямо: я выдержу, смогу действовать хладнокровно — и тогда останешься.
Маарив почувствовал, как внутри что-то рвётся на две части. Остаться и рисковать подставить себя, или уйти и сидеть сложа руки, пока другие решают судьбу страны. Омар, будто предвидя это, улыбнулся чуть-чуть — не по-дружески, а по-врачебному, как врач, дающий диагноз:
— Подумай. Прикинь. Я дам тебе время. Но знай: когда расследование закончится, я устрою тебе личную встречу с эскани. Маарив отвел взгляд. Потом сказал:
— Есть кое-что ещё. Возможно, я идиот, переигравший в «составь слово», но... посмотри, — сказал он хрипловато. — В институте постоянно кто-то работает под именем, которое в переводе или анаграмме значит «смерть Сарнавара».
— Что? — Омар поднял взгляд, не сразу поняв.
— Я проверил по архивам. С самого основания института — тысяча восемьсот семьдесят шестой год. Всегда — кто-то с таким именем всегда есть в списках сотрудников.
— Совпадение.
— Я тоже думал, — кивнул Маарив. — Но нет. Смотри.
Он включил свой планшет: mirt — «смерть» на латышском. Сарнавар Мирт.
Mirsa S.A. Varnat, повар.
heriotza — «смерть» на баскском. Хериотза Сарнавар.
Azatoir E.H. Narav-Ras — охранница.
dood — «смерть» на голландском. Доод Сарнавар.
Dovar S.A. Odnar — профессор на кафедре герменевтики.
В общем 43 имени.
Иногда это уборщица, иногда профессор, иногда повар, библиотекарь, охранница. Вот — список из двадцати четырёх имён. Один уходил на пенсию, другой приходил.
— А теперь читай наоборот. Или переставь местами пару букв, — Маарив наклонился вперёд. — «Смерть Сарнавара».
Омар долго молчал, потом откинулся на спинку стула.
— Хочешь сказать, институт держит у себя... что?
Маарив сидел на привычной скамейке под деревом, откуда открывался вид на окна второго этажа. Вечер был тихий, сад погружался в мягкий полумрак.
У окна появился Исаран. Сегодня с ним был учитель игры на скрипке — худой, внимательный мужчина с мягкими движениями и терпеливым голосом, сюда в сад, слова не долетали, разве только случайн, но по интонация в целом Маарив мог понять о чем горят.
Они вместе работали над тем, чтобы адаптировать игру под ограничения Исарана.
Учитель спокойно объяснял, как переставить струны, какие позиции можно упрощать, как компенсировать движение недостающих пальцев. Иногда он сам подносил инструмент к плечу, показывая, как вести смычок, как находить устойчивость в звуке даже тогда, когда чувствуешь его не полностью.
Маарив слышал, как дрожит мелодия — не от неумения, а от усилия. Иногда звук срывался, будто нота не успевала родиться. Тогда Исаран замирал, глубоко вдыхал и снова начинал. Учитель не перебивал. Только кивал, чуть склоняя голову: «Продолжай».
Маарив уже не первый раз слышал эти вечерние занятия. Сначала они раздражали — смесь скрипа, фальши и натужных пауз, будто кто-то изводил инструмент, заставляя его выть от боли.
Но со временем… что-то стало меняться.
Сегодня, сидя под своим деревом, он вдруг уловил в этом пиликанье ритм. Несмелый, неуверенный, но всё-таки — ритм. Ноты больше не расползались, а начали искать друг друга, сцепляться, образовывать фразы. Скрипка звучала хрипло, но уже не хаотично.
Маарив поймал себя на том, что слушает, что ждёт, куда поведёт мелодия.
И вот — момент: тихое, почти нечаянное совпадение звука и интонации...
Он видел, как эскани сосредоточен — наклонён над инструментом, словно слушает не скрипку, а самого себя. Учитель рядом едва заметно кивает, не вмешивается. Он
Маарив вспомнил первый день, когда услышал эти уроки, и невольно усмехнулся.
Раньше в этих звуках была боль.
Теперь — упрямство.
А между ними — путь.
Мелодия дрожала, будто ещё боялась быть красивой. Но уже была.
Совсем чуть-чуть — но была.
Когда урок закончился, Исаран на миг остался у окна. Он держал скрипку, не глядя на неё, а потом медленно убрал в футляр.
Дальше вечер шел по своему обычному сценарию, ужин, молитва, поход в ванную, эскани уснул, и Маарив задремал. Чтобы очнутся от странного чувства опасности.
Маарив дежурил в саду, как обычно, под своим деревом. Ночь была тёплая, неподвижная, густая, будто мир дышал медленнее обычного. Он задремал на мгновение — или ему так показалось. Проснулся от едва различимого звука — будто что-то скользнуло по стене, шорох, затем слабый удар.
Маарив поднял голову. На фоне темнеющего неба мелькнула тень. Кто-то поднимался по фасаду — прямо к балкону спальни Эскани.
Он замер, сердце забилось тяжело, гулко. Потом, не раздумывая, бросился к дому, цепляясь за уступы и карниз. Пальцы скользили, пыль осыпалась с камня, но он всё-таки добрался до балкона — вовремя.
Внутри уже шла борьба.
Исаран сидел в постели. Первым делом нажал тревожную кнопку на брелке, висевшем у него на шее — короткий щелчок, и тишина снова сомкнулась. Потом, не теряя ни секунды, выхватил кинжал из-под подушки.
Трое нападавших. Всё происходило стремительно, в полутьме. Один из них уже валил с ног охранника, другой бросился к Исарану.
Он бил сразу на поражение — без лишних движений, точно, отчаянно. Прекрасно понимая, что в его положении — полуслепого, полуглухого, с одной рукой — времени на второй удар не будет. Лезвие скользнуло в сторону горла противника. Тот рухнул.
— А вторая версия? — спросил Маарив, пытаясь не улыбаться.
— А вторая ещё веселее, — сказал круглолицый. — Якобы Кашвад не просто верил, а знал, что сарнаварцы — пришельцы.
— Ну, — протянул первый парень, — это, конечно, бред и антинаучно, но говорят, у Кашвада была формула, по которой он якобы мог рассчитать вероятность “прикосновения звёзд” — то есть момент, когда у ребёнка впервые проявится дар.
Маарив тихо повторил:
— Прикосновение звёзд...
— Красиво, да? — усмехнулась девушка. — Но в академических кругах за такие формулировки сразу отправляют на переподготовку.
— Или на фольклорный факультет, — вставил кто-то.
— То-то он туда и не успел дойти, — заключил круглолицый. — Застрелили раньше.
На минуту повисла тишина.
Маарив взглянул на студентов. Они улыбались, но в улыбках чувствовалось что-то настороженное — словно каждый из них втайне допускал: а вдруг хоть часть этих историй правдива?
— Большинство профессоров вообще не верит, что в этом были замешаны Ленгари. Слишком очевидно.
— Ну да, классика, — вставил худощавый студент. — Подсунь людям намёк на межплетённую вражду, и все сразу поверят. Ленгари — удобные злодеи.
Маарива было приятно это слышать.
— Только вот проблема, — продолжил круглолицый. — Ни один мастер из Ленгари такую стрелу бы не выпустил. Баланс нарушен, наконечник из сплава, который они не используют. И перья — не их птицы.
— То есть... кто-то хотел, чтобы выглядело как месть Ленгари? — уточнила рыжая.
— Ага. Но сделал это человек, который знал их стиль понаслышке. — Он понизил голос.
— А кто тогда?
— Кто угодно, — вмешался худощавый студент, до этого молчавший. — У Кашвада было слишком много опасных идей. Если он действительно умел прогнозировать появление даров, то кто-то мог посчитать это угрозой. Представь, если бы можно было заранее вычислить, у кого родится будущий Эскани.
— Кстати, — подхватила рыжая, — ходит байка, что он сам шутил: «Спорим, один из моих внуков окажется как минимум среди кандидатов в Эскани?»
— Ну и ошибся, — сказал круглолицый. — У него трое внуков. От дочери — внучка, тихая, вроде врач. От сына — двое мальчишек, инженеры. Никто даже близко к политике не подошёл.
— А кто-то говорит, — тихо добавил худощавый, — что был ещё ребёнок. Маленький. Умер в детстве.
— Тогда тем более не считается, — махнула рукой рыжая. — Просто очередная попытка добавить драмы в биографию.
Внук действительно был. Подумал Маарив. Умер раньше чем открылся его дар.
Повисла пауза.
Кто-то кашлянул, кто-то уронил ручку.
— Ладно, — пробормотала девушка. — Теперь ты звучишь как наши преподы с кафедры герменевтики — тоже любят всё сводить к тайным родословным.
— Смешно, да? — сказала рыжая, подмигнув. — Одни верят, что он рассчитал Дары, другие — что он сам стал подопытным каком-то эксперименте. А кто-то вообще говорит, что Сурдо Кашвад жив. Что это не стреляли в дублёра.
— Конечно, — усмехнулся круглолицый. — И теперь он сидит где-то под институтом, в подземных лабораториях, и ждёт, пока кто-нибудь скажет правильную формулу.
— “Прикосновение звёзд”, — тихо сказал Маарив, не удержавшись.
— Вот-вот, — рассмеялся парень. — Скажешь это ночью — и в небе мигнёт свет, а у тебя в голове включится второй дар.
Все снова засмеялись. Но Маариву почему-то стало холодно.
.
Прода от 14.10.2025, 15:28
Маарив сидел, откинувшись на спинку стула, перед экраном, где мерцали строки архивных журналов. Он уже третий час просматривал, кто и когда делал запросы о Сурдо Кашваде. Работа была монотонной — имена, даты, номера дел. Но вдруг взгляд зацепился.
Исаран Таор Санар. Дата — июнь 2017 года. Будущему Эскани двадцать пять лет. Что он делал тогда?
Быстрый запрос в «нити». Ага — уже назначен помощником атташе по культурным связям. Запрос — не к делу о смерти, не к работам, не к переписке, а к старому институтскому архиву, почти никому не нужному.
Маарив нахмурился и пролистал дальше. Там было указано: «Материалы по традиции пострижения. Поток 1967 года. Факультет естественных знаний.»
Он вспомнил: в институте до сих пор сохранялась старая традиция — при окончании учёбы студенты срезали локон, символически отдавая себя науке. Все пряди хранились в общей ленте, как «нить выпускного потока».
Маарив открыл вложение. Камера архива медленно обвела витрину. Под стеклом — пучки волос: тёмные, каштановые. И одна — рыжая, почти медная, как осенние листья. Под подписью: Сурдо С. Р.
Маарив всмотрелся. Прядь выглядела... странно. Как будто кто-то когда-то вытянул из неё пару волосков. Он покрутил изображение, увеличил. Зачем молодому дипломату эти волосы?
Исаран Таор Санар — тогда просто бесплетельный, молодой чиновник и общественный деятель. Ещё не кандидат в Эскани. Не богатый, не влиятельный. И вдруг — запрос в центральный архив, к старым реликвиям, да ещё с разрешением взять образцы.
В выпуске 1967 года Сурдо Кашвад — тогда ещё просто Сурдо из Лирета, вступивший в плетение Кашвад позже, — был единственным рыжим. Маарив тихо присвистнул.
Зачем молодому человеку из детдома интересоваться волосами учёного, умершего за четыре года до его рождения?
Он открыл досье Исарана.
Исаран Таор Санар. Родился, предположительно, в 1991 или 1992 году. Обнаружен в районе Дзмарети, возле приюта, без документов, в новой одежде, со следами недавно перенесённой инфекции фейта.
Со следами недавно перенесённой инфекции... Да, вспышка фейты в том году была на южной границе. Далековато от Дзмарети.
Никаких особых примет. Приём в приют оформлен на ребёнка мужского пола; имя и дата рождения выбраны воспитателями. Много плакал, звал маму, потом перестал.
Мальчик был чистенький, аккуратный, развитый. Не было следов пренебрежения, побоев... Психическое и физическое развитие — в норме.
Переболевший фейтой рыжий ребёнок. Ровесник Маарива Ленгари. Того самого Маарива Ленгари, умершего от фейты в том году...
От размышлений его отвлёк шум в коридоре. Омар втащил в комнату длинный свёрток, осторожно поставил его у стены и с загадочным видом произнёс:
— Сейчас покажу чудо. Он ловко развернул рулон — холст расправился, шурша, и Омар повесил его на внутреннюю сторону двери гостиной. На полотне — коронационный портрет нового Эскани, Исарана, в полный рост.
Масштаб — один к четырем. Омар отступил на шаг, гордо оглядел своё творение, уперев руки в бока.
— Дома у меня старый Эскани висит, — пояснил он. — Замечательный собеседник. Молчаливый, мудрый, всё понимающий. Маарив приподнял бровь.
— И что, разговариваете с ним?
— Ну… в минуты меланхолии можно и усы пририсовать, — не смутился Омар. — Или бородку. Сразу как-то легче.
Маарив фыркнул, не удержавшись от смеха. Омар, ступивший к окну, и любующийся на дело рук своих, кивнул одобрительно:
— Полезно напоминать власти, что она для народа, а не народ для неё. Помолчал и добавил, уже тише: — Вернее даже не власти напоминать — себе. Где чьё место.
Омар снова посмотрел на портрет.
— Всё равно хорошо вышел, — сказал он, — прямо глядит. Как будто знает, что ему вот-вот кто-то подрисует рожки.
Маарив подошёл ближе. Фото было сделано утром, в день венчания на правление. Исаран стоял в простом национальном сарнаварском костюме — без излишеств, без вышивки. Земные, сдержанные цвета: зелёный, коричневый, приглушённо-золотистый. Высокий воротник, мягкие складки верхнего кафтана с разрезными рукавами.
Маарив скользнул взглядом выше — на лицо.
Синие глаза. Глаза Ленгари? Или ни это ему, Маариву, просто это мерещится?
В этих глазах не было ни властности, ни торжественности. Скорее — насторожённое внимание, будто Исаран видел всех, кто на него смотрит, и запоминал. Маарив медленно обернулся.
— Я должен сказать что-то, — произнёс он, почти себе под нос. — Моя догадка насчёт эскани. Я…
— Это его личное дело, — оборвал его Омар. Голос резкий, будто нож прошёл по стеклу. Кровь бросилась Маариву в лицо. Он сжал кулаки.
— Да, личное. Но я думаю, это напрямую связано с тем, что… он брал волосы Сурдо Кашвада. Я думаю, для генетического анализа. Если он…
— Родство человека с кем-либо, — снова прервал Омар, не повышая голоса, но в нём звучала угроза, — даёт кому-то право взрывать человека? Маарив растерянно замолчал.
— Нет, — прошептал он. — Не даёт. Омар чуть усмехнулся, и в уголках его глаз мелькнула усталость.
— Вот и держись этого. Меня жизнь научила — не каждой тайне нужен выход. Иногда правда делает человека несчастным. Уж поверь мне, старому разрушителю лжи.
Он повернулся к портрету, словно проверяя, ровно ли висит.
— И ещё, — добавил после короткой паузы. — В расследовании бывает так: одну зацепку пишем, пять держим в уме.
— Так вы.... - голос пустил позорного петуха. — Так вы знаете? Он медленно посмотрел на Маарива.
— Живые люди и их чувства — важнее любого доказательства.Даже самого блестящего. Мне не важно, чей сын наш молодой эскани. Мне важно, что на своем месте он приносит пользу. И если он молчит... Может имеет право?
Маарив молча кивнул. В свете лампы глаза на портрете будто смотрели прямо на него — спокойно, но с тем самым вопросом, на который лучше не искать ответ. Маарив посмотрел Омару в глаза. В груди всё сжалось — не от страха, а от чего-то ближе к предчувствию.
— А если эта тайна касается и меня?.. — спросил он тихо. — Что если я как-то связан с этим?
Омар молча вытер ладонь о брюки, затем снова сел, будто решая, как говорить с учеником. Голос был ровный, спокойный:
— Тогда я отстраню тебя от расследования. Маарив вскрикнул, не от боли — от неожиданности:
— Отстранишь? Но… я же могу помочь. Я видел вещи, я — тот, кто заметил.
— Именно. — Омар кивнул, спокойно. — Потому и отстраню. Чтобы возможные родственные чувства не помешали делу. Обычная практика — нейтральность важнее амбиций или смелости.
Он сделал паузу, изучающе посмотрел на Маарива, и тон смягчился:
— Или ты хочешь подумать? Взвесить? Сказать мне прямо: я выдержу, смогу действовать хладнокровно — и тогда останешься.
Маарив почувствовал, как внутри что-то рвётся на две части. Остаться и рисковать подставить себя, или уйти и сидеть сложа руки, пока другие решают судьбу страны. Омар, будто предвидя это, улыбнулся чуть-чуть — не по-дружески, а по-врачебному, как врач, дающий диагноз:
— Подумай. Прикинь. Я дам тебе время. Но знай: когда расследование закончится, я устрою тебе личную встречу с эскани. Маарив отвел взгляд. Потом сказал:
— Есть кое-что ещё. Возможно, я идиот, переигравший в «составь слово», но... посмотри, — сказал он хрипловато. — В институте постоянно кто-то работает под именем, которое в переводе или анаграмме значит «смерть Сарнавара».
— Что? — Омар поднял взгляд, не сразу поняв.
— Я проверил по архивам. С самого основания института — тысяча восемьсот семьдесят шестой год. Всегда — кто-то с таким именем всегда есть в списках сотрудников.
— Совпадение.
— Я тоже думал, — кивнул Маарив. — Но нет. Смотри.
Он включил свой планшет: mirt — «смерть» на латышском. Сарнавар Мирт.
Mirsa S.A. Varnat, повар.
heriotza — «смерть» на баскском. Хериотза Сарнавар.
Azatoir E.H. Narav-Ras — охранница.
dood — «смерть» на голландском. Доод Сарнавар.
Dovar S.A. Odnar — профессор на кафедре герменевтики.
В общем 43 имени.
Иногда это уборщица, иногда профессор, иногда повар, библиотекарь, охранница. Вот — список из двадцати четырёх имён. Один уходил на пенсию, другой приходил.
— А теперь читай наоборот. Или переставь местами пару букв, — Маарив наклонился вперёд. — «Смерть Сарнавара».
Омар долго молчал, потом откинулся на спинку стула.
— Хочешь сказать, институт держит у себя... что?
Прода от 15.10.2025, 16:57
Маарив сидел на привычной скамейке под деревом, откуда открывался вид на окна второго этажа. Вечер был тихий, сад погружался в мягкий полумрак.
У окна появился Исаран. Сегодня с ним был учитель игры на скрипке — худой, внимательный мужчина с мягкими движениями и терпеливым голосом, сюда в сад, слова не долетали, разве только случайн, но по интонация в целом Маарив мог понять о чем горят.
Они вместе работали над тем, чтобы адаптировать игру под ограничения Исарана.
Учитель спокойно объяснял, как переставить струны, какие позиции можно упрощать, как компенсировать движение недостающих пальцев. Иногда он сам подносил инструмент к плечу, показывая, как вести смычок, как находить устойчивость в звуке даже тогда, когда чувствуешь его не полностью.
Маарив слышал, как дрожит мелодия — не от неумения, а от усилия. Иногда звук срывался, будто нота не успевала родиться. Тогда Исаран замирал, глубоко вдыхал и снова начинал. Учитель не перебивал. Только кивал, чуть склоняя голову: «Продолжай».
Маарив уже не первый раз слышал эти вечерние занятия. Сначала они раздражали — смесь скрипа, фальши и натужных пауз, будто кто-то изводил инструмент, заставляя его выть от боли.
Но со временем… что-то стало меняться.
Сегодня, сидя под своим деревом, он вдруг уловил в этом пиликанье ритм. Несмелый, неуверенный, но всё-таки — ритм. Ноты больше не расползались, а начали искать друг друга, сцепляться, образовывать фразы. Скрипка звучала хрипло, но уже не хаотично.
Маарив поймал себя на том, что слушает, что ждёт, куда поведёт мелодия.
И вот — момент: тихое, почти нечаянное совпадение звука и интонации...
Он видел, как эскани сосредоточен — наклонён над инструментом, словно слушает не скрипку, а самого себя. Учитель рядом едва заметно кивает, не вмешивается. Он
Маарив вспомнил первый день, когда услышал эти уроки, и невольно усмехнулся.
Раньше в этих звуках была боль.
Теперь — упрямство.
А между ними — путь.
Мелодия дрожала, будто ещё боялась быть красивой. Но уже была.
Совсем чуть-чуть — но была.
Когда урок закончился, Исаран на миг остался у окна. Он держал скрипку, не глядя на неё, а потом медленно убрал в футляр.
Дальше вечер шел по своему обычному сценарию, ужин, молитва, поход в ванную, эскани уснул, и Маарив задремал. Чтобы очнутся от странного чувства опасности.
Маарив дежурил в саду, как обычно, под своим деревом. Ночь была тёплая, неподвижная, густая, будто мир дышал медленнее обычного. Он задремал на мгновение — или ему так показалось. Проснулся от едва различимого звука — будто что-то скользнуло по стене, шорох, затем слабый удар.
Маарив поднял голову. На фоне темнеющего неба мелькнула тень. Кто-то поднимался по фасаду — прямо к балкону спальни Эскани.
Он замер, сердце забилось тяжело, гулко. Потом, не раздумывая, бросился к дому, цепляясь за уступы и карниз. Пальцы скользили, пыль осыпалась с камня, но он всё-таки добрался до балкона — вовремя.
Внутри уже шла борьба.
Исаран сидел в постели. Первым делом нажал тревожную кнопку на брелке, висевшем у него на шее — короткий щелчок, и тишина снова сомкнулась. Потом, не теряя ни секунды, выхватил кинжал из-под подушки.
Трое нападавших. Всё происходило стремительно, в полутьме. Один из них уже валил с ног охранника, другой бросился к Исарану.
Он бил сразу на поражение — без лишних движений, точно, отчаянно. Прекрасно понимая, что в его положении — полуслепого, полуглухого, с одной рукой — времени на второй удар не будет. Лезвие скользнуло в сторону горла противника. Тот рухнул.
