Их перестраивают, обновляют, но они были здесь всегда. Сортировка мусора — тоже не новость. Пищевые отходы превращались в удобрения, остальное шло в переработку. Профессия сортировщика мусора всегда была уважаемой и прибыльной.
4. Браслет здоровья
Иногда кажется, что современные технологии у сарнаварцев были всегда, только в другой форме. Вот пример: браслет здоровья. Тканый браслет, где в последовательности узоров зашифрованы диагнозы, аллергии, особенности организма. Если человек терял сознание, любой мог «прочитать» браслет и понять, что делать. Сегодня есть электронный аналог с QR-кодом, ведущим к защищённому профилю. Но сарнаварцы предпочитают носить оба варианта: старый — для традиции, новый — для точности.
5. Чтение узоров
Ошибиться в «прочтении» браслета практически невозможно. В школе есть отдельный курс по чтению узоров — медицинских, государственных, узоров плетений. При необходимости его можно пройти заново. А все, кто работает с людьми — учителя, продавцы, полицейские, официанты, администраторы, таксисты — обязаны сдавать экзамен на чтение узоров. Это часть культуры: каждый умеет читать людей буквально.
6. Нет стыдных болезней
В Сарнаваре нет понятия «стыдная болезнь». Всё, что обычно скрывают — наследственные, психические или передающиеся половым путём заболевания — здесь обозначают прямо в узоре или QR-коде. Стыдно только одно: не лечиться. Намеренное скрытие диагноза воспринимается как безответственность. А вот открытость считается естественной.
7. Неизлечимые болезни
Что касается неизлечимых болезней — тут тоже нет клейма. Ответственность понимается как «делать всё возможное, чтобы жить максимально полно». Поддерживающая терапия, облегчение симптомов, поиск новых методов — всё это считается нормой. А дальше уже философия: «твоя нить не обрывается, просто в неё вплетается новый узор».
8. Места тишины
Иногда мне кажется, что сарнаварцев можно описать как «нацию радикальных экстравертов». Они всегда вместе, всегда на связи, всегда включены в общественную жизнь. Но это и правда, и неправда одновременно.
Здесь есть так называемые «места тишины» — и это не только храмы, музеи и библиотеки. Это ещё беседки во внутренних двориках, ниши со скамьями прямо в стенах домов, отдельные столики в кафе, куда никто не подсаживается. Если сарнаварцу нужна тишина, он её получит.
Меня поражает, как у них отсутствует идея «так не принято» или «что люди скажут». Если твоё действие никому не вредит — значит, оно нормально. А если ещё и польза есть — вообще замечательно.
9. О детях.
В Сарнаваре к детям относятся очень просто и одновременно очень серьёзно.
Есть выражение: «дитя твоё до восемнадцати лет. А потом это либо твой друг, либо твой враг, либо просто знакомый».
Это не метафора — так они реально живут. Родители вкладываются в ребёнка максимально, пока он растёт. Но после совершеннолетия никто никому ничего не «должен».
Если у вас хорошие отношения — вы будете как друзья. Если отношения испортились — никто не делает вид, что «семья превыше всего». И да, можно вообще разойтись, как чужие люди.
Но при этом — из плетения человек не уходит, даже если отношения с родителями испортились. Плетение — это нечто большее, чем нуклеарная семья. Это целый организм, где каждый вплетён в общую ткань. И разрыв с матерью или отцом не равен изгнанию из рода.
Мне поначалу казалось жёстко. А потом я понял: здесь ценят свободу выбора и честность. Никто не цепляется за кровное родство как за гарантии.
10. Сшиватели
Что делать если ребенок реально становится врагом?
Конфликты внутри плетений бывают, и ещё какие. Но здесь действует простое правило: «Не хочешь дружить — не дружи, но общие дела делай».
То есть на личном уровне можно вообще не общаться. Но когда речь идёт о хозяйстве, проектах, выборах — все обязаны сотрудничать.
Для этого есть специальные посредники — их называют «сшиватели». Это что-то среднее между медиатором, психологом и арбитром. Их задача — не заставить людей любить друг друга, а сделать так, чтобы плетение не развалилось.
И знаете, что самое странное? Оно работает. Даже если у тебя личный враг в семье — на общем собрании он всё равно сидит рядом, и голос его весит столько же, сколько твой.
Сшиватель приходит, садит обе стороны за стол и говорит: «Мы не о чувствах, мы о деле». Он не заставляет прощать, не давит на эмоции, не читает морали. Его задача — вплести разорванные нити обратно в общее полотно.
Часто у сшивателей свой Дар: умение чувствовать мотивы, сглаживать эмоции, или просто говорить так, что тебя невозможно игнорировать. Но даже без этого они обязаны пройти длинное обучение.
И вот что меня больше всего поразило: в Сарнаваре не стыдно признать, что твоя семья не справляется. Наоборот, пригласить сшивателя — это как пригласить врача. Если болеет тело — идёшь к врачу. Если болеет плетение — зовёшь сшивателя.
11. Личные покои эскани.
Если обычный дом семейного плетения в Сарнаваре — это уже впечатляет, то дворец Эскани выглядит как их «версия XXL». Представьте четырёхугольное здание, примерно в пять раз больше дома крупного плетения (а гостиная у Кашвад, между прочим, 760 квадратных метров!) и ещё на три этажа выше.
К дворцу примыкает «домик» поменьше — уменьшенная копия семейного дома. Там живёт сам Эскани. Личное жильё всегда с постом охраны у дверей и без единого окна наружу. Только во внутренний двор.
Внутри всё разделено по этажам:
Цокольный этаж — хозяйственный: кухня, прачечная, спортзал, бассейн.
Первый этаж — общественный. Гостиная, приёмная, столовая, библиотека, плюс комнаты для дежурных: охранников, постельничих, горничных, секретаря, вестника и даже дежурного врача. (Кстати, два раза в неделю в этом кабинете принимает Лиара). Все они работают посменно и могут отдыхать там же, пока не нужны.
Второй этаж — спальни. И, как в любом сарнаварском доме, обязательный внутренний сад: фонтан, скамейки, беседка.
Короче говоря, дворец — это не «сказка про золото и люстры», а очень функциональная и живая структура. Огромный дом, где всё подчинено правилу: «и личное, и общее должны работать вместе».
Сад у покоев эскани особенный — небольшой, но очень уютный, теплый, накрытый стеклянным куполом, который в хорошую погоду распускаются как цветок, а зимой или в плохую погоду становится крытой оранжереей. Здесь всё росло чуть гуще и мягче, чем в прочих дворах и садах дворца. Пышные кусты мирта и лаванды образовывали полукруги вокруг аллей, фонари под зелёными стеклянными колпаками светили машет и умиротворяюще. Пахло влажной землёй и жасмином, водой и нагретым за день камнем.
Он сидел на низкой скамье в тени платана, где камни под ногами всё ещё хранили дневное тепло. Воздух был густ, как мёд, стрекотали сверчки, за стеной шуршала вода в канале.
Да, в таком месте Омару с его артритом пришлось бы худо. Камень быстро остывал после полуночи, и Маарив невольно ёжился, представляя, как тот бы мучился здесь, пробуя присесть или сменить позу.
Он дежурил не каждую ночь — через одну. У него был сменщик, о котором он ничего не знал. Ни имени, ни голоса. Только лёгкий след в журнале охраны: «допуск подтверждён».
Так велел Омар.
Никаких личных контактов, никаких разговоров.
Каждый из них появлялся и исчезал, словно тень, как и положено при их службе.
Проход к посту шёл под землёй — узкий тоннель с гулкой аркой, соединявший главный корпус дворца с садом у покоев эскани. Маарив спускался туда через дверь за кухней, где вечерами дежурил сонный помощник повара. Иногда Маарив просто растворялся за его спиной, пользуясь даром.
Наверху, за окнами второго этажа, горел мягкий свет.
Эскани ещё не спал. Маарив сидел в тени под аркой, тело почти сливалось с чернотой стены. Дар «растворения в тенях» делал остальное — если не двигаться, даже камера не ловила контур. Слушал лёгкий плеск воды, и думал: странно, что место, где решается судьба страны, может быть таким тихим, почти домашним.
И в этой тишине он постепенно переставал чувствовать себя стражем — становился просто человеком, которому доверили чужой покой.
Наверху зажигался свет.
Ровно в восемь Исаран завершал дела, откладывал планшет и документы, и садился у окна, склонив голову. Иногда он просто смотрел в темноту сада, иногда — шевелил губами, читая молитву.
Во время молитвы он всегда гасил свет, и в темноте оставался только контур — человек, который выжил и теперь пытается снова жить. Маарив слышал обрывки — что-то о милости, о прощении, о том, чтобы суметь остаться спокойным.
Он отворачивался. На курсах телохранителей им говорили: «никогда не подслушивай личное — охранять, а не знать».
Но удержаться было трудно.
В один из вечеров свет во дворце не гас ещё долго. К Исарану приходил психолог — пожилой мужчина в сером костюме. Маарив видел их тени на занавеси.
Сначала — спокойные силуэты, потом один наклонился вперёд.
Через щель в окне донёсся обрывок:
— Вы не испытываете злости в ее адрес?
— Нет. Не могу, — тихо ответил Исаран.
Маарив закрыл глаза, будто пытаясь стереть услышанное. — Я не могу злиться на людей или ненавидеть их. Я... Понимаю их слишком хорошо. Я понимаю их правду. Ненависть разрушит в первую очередь меня.
Он не имел права знать это. Но теперь — знал.
Другой вечер. Исаран двигался по комнате с осторожностью. Сначала слышался мягкий звук трости, потом — стук металла о мрамор. Маарив понял, что тот снимает протез, идёт в ванную.
Захотелось отвернуться, но взгляд сам цеплялся за окно — за отражение света, за человеческое упрямство в каждом движении.
Были ночи, когда Маарив едва удерживался, чтобы не вмешаться.
Однажды он, как обычно, проводил взглядом эскани, медленно проходящего из спальни в ванную. Исаран двигался без протеза — только на костылях. В полутьме его силуэт казался призрачным, будто вырезанным из лунного света. И вдруг — глухой звук, короткий вскрик.
Маарив подался вперёд, но замер.
Вскоре послышалось дыхание — тяжёлое, сбивчивое.
Он видел сквозь занавесь, как Исаран сидит на полу, прислонившись к стене, одной рукой обнимая здоровую ногу, а другой беспомощно сжимая костыль.
Минут пятнадцать он просто сидел, глядя перед собой, как будто вгрызаясь взглядом в пустоту.
Потом в дверь постучал дежурный постельничий:
— Мой эскани, всё ли в порядке?
Ответ прозвучал ровно, спокойно, даже немного устало:
— Всё хорошо. Благодарю.
Шаги за дверью удалились.
И только тогда Исаран, глядя в потолок, зашептал — негромко, с таким мастерством, что любой сапожник позавидовал бы: цепочку грязных, но удивительно изощрённых ругательств.
Потом эскани перевернулся на бок, подтянул здоровую ногу, опираясь на неё и на край стола, медленно приподнялся. Всё движение заняло, наверное, минуту, может чуть больше. Сначала руки, потом одно колено — рывок, короткий, решительный. Застыв на месте, он отдышался, снова поднял костыль, и, хромая, добрался до ванной.
Так проходили ночи.
Маарив привык не спать — дремать вполглаза, прислушиваясь к миру. В три ночи Исаран обычно вставал, пил воду, иногда надолго останавливался у окна. Тогда казалось, что он видит сквозь темноту прямо в сад, и сердце Маарива сжималось: вдруг замечен?
Но Исаран просто смотрел, будто видел что-то своё.
Омар что-то записал в блокнот, коротко кивнул Равану и, уже в коридоре, бросил Маариву:
— Мне нужно поговорить с парой профессоров. А ты… пообщайся с молодёжью. Узнай, чем дышат, о чём шепчутся. Про Сурдо поспришавай — мотай на ус.
Маарив фыркнул:
— Отлично. Агент под прикрытием.
— Ты хотя бы по возрасту подходишь, — усмехнулся Омар. — Меньше говори, больше слушай. Учёные любят, когда их слушают.
Во внутреннем дворе института было шумно. Студенты сидели на скамейках, кто-то играл на гитаре, двое спорили у автомата с кофе, размахивая руками.
Маарив сел на свободную скамью, притворившись, что ищет что-то в телефоне. Рядом группа троих студентов — двое парней и девушка — обсуждали лабораторные. Услышав знакомое слово «структура дара», он чуть наклонился ближе.
— Простите, — сказал он небрежно, — а вы, случайно, не про исследования Сурдо Кашвада говорили?
— О, старик Кашвад! — засмеялся один, высокий, с взъерошенными волосами. — Легенда кафедры. Вы о нём слышали?
— Немного, — ответил Маарив. — Говорят, он писал о двойных дарах.
— Да кто его знает, — вмешалась девушка. — Но вообще, знаете, если верить его идеям, — она понизила голос, — в Сарнаваре нет случайностей.
— Это уже философия, не наука, — возразил второй парень.
— Философия, да. Но послушай! — оживилась она. — Вот тебе пример. История из архива “Даровой статистики”: насильник гнался за женщиной по улице. Казалось бы, всё кончено — но он подскользнулся на банановой кожуре и разбил голову. Случайность?
— Конечно.
— А теперь смотри. — Она улыбнулась. — Банановую кожуру не выкинул дворник. Обычно он педант — ни соринки не оставит. Но в тот день ему пришла в голову идея: измельчать бытовые отходы прямо там, где их найдёт, и класть под деревья — для удобрения. Он пошёл за ножом. А тут тот самый насильник .
— Совпадение, — буркнул один.
— Или сеть, — ответила девушка. — Взаимосвязанность всего. Маленькое отклонение, маленькая мысль дворника — и жизнь женщины спасена.
Маарив смотрел на неё, не отрываясь. Она говорила с искренней верой — не фанатичной, а той тихой, естественной убеждённостью, с которой в Сарнаваре часто говорят о вещах, балансирующих между реальностью и чудом.
— Сурдо Кашвад считал, — добавила она, — что дар — это не личное свойство, а узел связи. Мы не носители, а проводники. Поэтому иногда, если нить переплетается неправильно, появляются те, у кого два дара. Или дар, который противоречит сам себе. Он называл это «пересечением судебных потоков».
Маарив машинально достал блокнот.
— А у вас есть его работы?
— Нет, конечно. Доступ только у тех, кто на старших курсах. Но слухи ходят, что кто-то из преподавателей пытается восстановить его последнюю рукопись.
— Кто именно?
— А вот это лучше спросите у Равана, — засмеялся высокий парень. — Он знает всё. Или делает вид, что знает.
Маарив усмехнулся.
Смерть Сарнавара… снова всплыло это имя.
— Слушай, — сказала рыжеватая девушка с серьгой в ухе, — если тебе про Кашвада интересно, то тебе к нам надо было, а не к профессорам. Они тебе будут умничать про нейросети сознания, а у нас байки живые.
— Например? — осторожно спросил Маарив.
— Например, — вмешался круглолицый парень, — Кашвад якобы мог высчитать, кто и когда родится с каким даром. Сидел с таблицами и вычислял: вот в следующем поколении появится три новых эмпата, два телепата и один разрушитель лжи.
— Как метеопрогноз, только по людям, — усмехнулся другой студент.
— Ага, — кивнула девушка. — Он говорил, что дары — это не случайность, а отклик общества на то, что ему нужно. Дары изменяются со временем
— А ещё, — добавила девушка, — по слухам, Кашвад был сторонником палеоконтакта.
— Это который “инопланетяне построили пирамиды”?
— Ну да, только у него — “инопланетяне построили нас”. Говорил, что сарнаварцы — потомки тех, кто пришёл с неба.
— Классика конспирологического жанра, — хмыкнул один из студентов.
4. Браслет здоровья
Иногда кажется, что современные технологии у сарнаварцев были всегда, только в другой форме. Вот пример: браслет здоровья. Тканый браслет, где в последовательности узоров зашифрованы диагнозы, аллергии, особенности организма. Если человек терял сознание, любой мог «прочитать» браслет и понять, что делать. Сегодня есть электронный аналог с QR-кодом, ведущим к защищённому профилю. Но сарнаварцы предпочитают носить оба варианта: старый — для традиции, новый — для точности.
5. Чтение узоров
Ошибиться в «прочтении» браслета практически невозможно. В школе есть отдельный курс по чтению узоров — медицинских, государственных, узоров плетений. При необходимости его можно пройти заново. А все, кто работает с людьми — учителя, продавцы, полицейские, официанты, администраторы, таксисты — обязаны сдавать экзамен на чтение узоров. Это часть культуры: каждый умеет читать людей буквально.
6. Нет стыдных болезней
В Сарнаваре нет понятия «стыдная болезнь». Всё, что обычно скрывают — наследственные, психические или передающиеся половым путём заболевания — здесь обозначают прямо в узоре или QR-коде. Стыдно только одно: не лечиться. Намеренное скрытие диагноза воспринимается как безответственность. А вот открытость считается естественной.
7. Неизлечимые болезни
Что касается неизлечимых болезней — тут тоже нет клейма. Ответственность понимается как «делать всё возможное, чтобы жить максимально полно». Поддерживающая терапия, облегчение симптомов, поиск новых методов — всё это считается нормой. А дальше уже философия: «твоя нить не обрывается, просто в неё вплетается новый узор».
8. Места тишины
Иногда мне кажется, что сарнаварцев можно описать как «нацию радикальных экстравертов». Они всегда вместе, всегда на связи, всегда включены в общественную жизнь. Но это и правда, и неправда одновременно.
Здесь есть так называемые «места тишины» — и это не только храмы, музеи и библиотеки. Это ещё беседки во внутренних двориках, ниши со скамьями прямо в стенах домов, отдельные столики в кафе, куда никто не подсаживается. Если сарнаварцу нужна тишина, он её получит.
Меня поражает, как у них отсутствует идея «так не принято» или «что люди скажут». Если твоё действие никому не вредит — значит, оно нормально. А если ещё и польза есть — вообще замечательно.
9. О детях.
В Сарнаваре к детям относятся очень просто и одновременно очень серьёзно.
Есть выражение: «дитя твоё до восемнадцати лет. А потом это либо твой друг, либо твой враг, либо просто знакомый».
Это не метафора — так они реально живут. Родители вкладываются в ребёнка максимально, пока он растёт. Но после совершеннолетия никто никому ничего не «должен».
Если у вас хорошие отношения — вы будете как друзья. Если отношения испортились — никто не делает вид, что «семья превыше всего». И да, можно вообще разойтись, как чужие люди.
Но при этом — из плетения человек не уходит, даже если отношения с родителями испортились. Плетение — это нечто большее, чем нуклеарная семья. Это целый организм, где каждый вплетён в общую ткань. И разрыв с матерью или отцом не равен изгнанию из рода.
Мне поначалу казалось жёстко. А потом я понял: здесь ценят свободу выбора и честность. Никто не цепляется за кровное родство как за гарантии.
10. Сшиватели
Что делать если ребенок реально становится врагом?
Конфликты внутри плетений бывают, и ещё какие. Но здесь действует простое правило: «Не хочешь дружить — не дружи, но общие дела делай».
То есть на личном уровне можно вообще не общаться. Но когда речь идёт о хозяйстве, проектах, выборах — все обязаны сотрудничать.
Для этого есть специальные посредники — их называют «сшиватели». Это что-то среднее между медиатором, психологом и арбитром. Их задача — не заставить людей любить друг друга, а сделать так, чтобы плетение не развалилось.
И знаете, что самое странное? Оно работает. Даже если у тебя личный враг в семье — на общем собрании он всё равно сидит рядом, и голос его весит столько же, сколько твой.
Сшиватель приходит, садит обе стороны за стол и говорит: «Мы не о чувствах, мы о деле». Он не заставляет прощать, не давит на эмоции, не читает морали. Его задача — вплести разорванные нити обратно в общее полотно.
Часто у сшивателей свой Дар: умение чувствовать мотивы, сглаживать эмоции, или просто говорить так, что тебя невозможно игнорировать. Но даже без этого они обязаны пройти длинное обучение.
И вот что меня больше всего поразило: в Сарнаваре не стыдно признать, что твоя семья не справляется. Наоборот, пригласить сшивателя — это как пригласить врача. Если болеет тело — идёшь к врачу. Если болеет плетение — зовёшь сшивателя.
11. Личные покои эскани.
Если обычный дом семейного плетения в Сарнаваре — это уже впечатляет, то дворец Эскани выглядит как их «версия XXL». Представьте четырёхугольное здание, примерно в пять раз больше дома крупного плетения (а гостиная у Кашвад, между прочим, 760 квадратных метров!) и ещё на три этажа выше.
К дворцу примыкает «домик» поменьше — уменьшенная копия семейного дома. Там живёт сам Эскани. Личное жильё всегда с постом охраны у дверей и без единого окна наружу. Только во внутренний двор.
Внутри всё разделено по этажам:
Цокольный этаж — хозяйственный: кухня, прачечная, спортзал, бассейн.
Первый этаж — общественный. Гостиная, приёмная, столовая, библиотека, плюс комнаты для дежурных: охранников, постельничих, горничных, секретаря, вестника и даже дежурного врача. (Кстати, два раза в неделю в этом кабинете принимает Лиара). Все они работают посменно и могут отдыхать там же, пока не нужны.
Второй этаж — спальни. И, как в любом сарнаварском доме, обязательный внутренний сад: фонтан, скамейки, беседка.
Короче говоря, дворец — это не «сказка про золото и люстры», а очень функциональная и живая структура. Огромный дом, где всё подчинено правилу: «и личное, и общее должны работать вместе».
Прода от 08.10.2025, 22:29
Глава 13
Сад у покоев эскани особенный — небольшой, но очень уютный, теплый, накрытый стеклянным куполом, который в хорошую погоду распускаются как цветок, а зимой или в плохую погоду становится крытой оранжереей. Здесь всё росло чуть гуще и мягче, чем в прочих дворах и садах дворца. Пышные кусты мирта и лаванды образовывали полукруги вокруг аллей, фонари под зелёными стеклянными колпаками светили машет и умиротворяюще. Пахло влажной землёй и жасмином, водой и нагретым за день камнем.
Он сидел на низкой скамье в тени платана, где камни под ногами всё ещё хранили дневное тепло. Воздух был густ, как мёд, стрекотали сверчки, за стеной шуршала вода в канале.
Да, в таком месте Омару с его артритом пришлось бы худо. Камень быстро остывал после полуночи, и Маарив невольно ёжился, представляя, как тот бы мучился здесь, пробуя присесть или сменить позу.
Он дежурил не каждую ночь — через одну. У него был сменщик, о котором он ничего не знал. Ни имени, ни голоса. Только лёгкий след в журнале охраны: «допуск подтверждён».
Так велел Омар.
Никаких личных контактов, никаких разговоров.
Каждый из них появлялся и исчезал, словно тень, как и положено при их службе.
Проход к посту шёл под землёй — узкий тоннель с гулкой аркой, соединявший главный корпус дворца с садом у покоев эскани. Маарив спускался туда через дверь за кухней, где вечерами дежурил сонный помощник повара. Иногда Маарив просто растворялся за его спиной, пользуясь даром.
Наверху, за окнами второго этажа, горел мягкий свет.
Эскани ещё не спал. Маарив сидел в тени под аркой, тело почти сливалось с чернотой стены. Дар «растворения в тенях» делал остальное — если не двигаться, даже камера не ловила контур. Слушал лёгкий плеск воды, и думал: странно, что место, где решается судьба страны, может быть таким тихим, почти домашним.
И в этой тишине он постепенно переставал чувствовать себя стражем — становился просто человеком, которому доверили чужой покой.
Наверху зажигался свет.
Ровно в восемь Исаран завершал дела, откладывал планшет и документы, и садился у окна, склонив голову. Иногда он просто смотрел в темноту сада, иногда — шевелил губами, читая молитву.
Во время молитвы он всегда гасил свет, и в темноте оставался только контур — человек, который выжил и теперь пытается снова жить. Маарив слышал обрывки — что-то о милости, о прощении, о том, чтобы суметь остаться спокойным.
Он отворачивался. На курсах телохранителей им говорили: «никогда не подслушивай личное — охранять, а не знать».
Но удержаться было трудно.
В один из вечеров свет во дворце не гас ещё долго. К Исарану приходил психолог — пожилой мужчина в сером костюме. Маарив видел их тени на занавеси.
Сначала — спокойные силуэты, потом один наклонился вперёд.
Через щель в окне донёсся обрывок:
— Вы не испытываете злости в ее адрес?
— Нет. Не могу, — тихо ответил Исаран.
Маарив закрыл глаза, будто пытаясь стереть услышанное. — Я не могу злиться на людей или ненавидеть их. Я... Понимаю их слишком хорошо. Я понимаю их правду. Ненависть разрушит в первую очередь меня.
Он не имел права знать это. Но теперь — знал.
Другой вечер. Исаран двигался по комнате с осторожностью. Сначала слышался мягкий звук трости, потом — стук металла о мрамор. Маарив понял, что тот снимает протез, идёт в ванную.
Захотелось отвернуться, но взгляд сам цеплялся за окно — за отражение света, за человеческое упрямство в каждом движении.
Были ночи, когда Маарив едва удерживался, чтобы не вмешаться.
Однажды он, как обычно, проводил взглядом эскани, медленно проходящего из спальни в ванную. Исаран двигался без протеза — только на костылях. В полутьме его силуэт казался призрачным, будто вырезанным из лунного света. И вдруг — глухой звук, короткий вскрик.
Маарив подался вперёд, но замер.
Вскоре послышалось дыхание — тяжёлое, сбивчивое.
Он видел сквозь занавесь, как Исаран сидит на полу, прислонившись к стене, одной рукой обнимая здоровую ногу, а другой беспомощно сжимая костыль.
Минут пятнадцать он просто сидел, глядя перед собой, как будто вгрызаясь взглядом в пустоту.
Потом в дверь постучал дежурный постельничий:
— Мой эскани, всё ли в порядке?
Ответ прозвучал ровно, спокойно, даже немного устало:
— Всё хорошо. Благодарю.
Шаги за дверью удалились.
И только тогда Исаран, глядя в потолок, зашептал — негромко, с таким мастерством, что любой сапожник позавидовал бы: цепочку грязных, но удивительно изощрённых ругательств.
Потом эскани перевернулся на бок, подтянул здоровую ногу, опираясь на неё и на край стола, медленно приподнялся. Всё движение заняло, наверное, минуту, может чуть больше. Сначала руки, потом одно колено — рывок, короткий, решительный. Застыв на месте, он отдышался, снова поднял костыль, и, хромая, добрался до ванной.
Так проходили ночи.
Маарив привык не спать — дремать вполглаза, прислушиваясь к миру. В три ночи Исаран обычно вставал, пил воду, иногда надолго останавливался у окна. Тогда казалось, что он видит сквозь темноту прямо в сад, и сердце Маарива сжималось: вдруг замечен?
Но Исаран просто смотрел, будто видел что-то своё.
Прода от 13.10.2025, 14:15
Омар что-то записал в блокнот, коротко кивнул Равану и, уже в коридоре, бросил Маариву:
— Мне нужно поговорить с парой профессоров. А ты… пообщайся с молодёжью. Узнай, чем дышат, о чём шепчутся. Про Сурдо поспришавай — мотай на ус.
Маарив фыркнул:
— Отлично. Агент под прикрытием.
— Ты хотя бы по возрасту подходишь, — усмехнулся Омар. — Меньше говори, больше слушай. Учёные любят, когда их слушают.
Во внутреннем дворе института было шумно. Студенты сидели на скамейках, кто-то играл на гитаре, двое спорили у автомата с кофе, размахивая руками.
Маарив сел на свободную скамью, притворившись, что ищет что-то в телефоне. Рядом группа троих студентов — двое парней и девушка — обсуждали лабораторные. Услышав знакомое слово «структура дара», он чуть наклонился ближе.
— Простите, — сказал он небрежно, — а вы, случайно, не про исследования Сурдо Кашвада говорили?
— О, старик Кашвад! — засмеялся один, высокий, с взъерошенными волосами. — Легенда кафедры. Вы о нём слышали?
— Немного, — ответил Маарив. — Говорят, он писал о двойных дарах.
— Да кто его знает, — вмешалась девушка. — Но вообще, знаете, если верить его идеям, — она понизила голос, — в Сарнаваре нет случайностей.
— Это уже философия, не наука, — возразил второй парень.
— Философия, да. Но послушай! — оживилась она. — Вот тебе пример. История из архива “Даровой статистики”: насильник гнался за женщиной по улице. Казалось бы, всё кончено — но он подскользнулся на банановой кожуре и разбил голову. Случайность?
— Конечно.
— А теперь смотри. — Она улыбнулась. — Банановую кожуру не выкинул дворник. Обычно он педант — ни соринки не оставит. Но в тот день ему пришла в голову идея: измельчать бытовые отходы прямо там, где их найдёт, и класть под деревья — для удобрения. Он пошёл за ножом. А тут тот самый насильник .
— Совпадение, — буркнул один.
— Или сеть, — ответила девушка. — Взаимосвязанность всего. Маленькое отклонение, маленькая мысль дворника — и жизнь женщины спасена.
Маарив смотрел на неё, не отрываясь. Она говорила с искренней верой — не фанатичной, а той тихой, естественной убеждённостью, с которой в Сарнаваре часто говорят о вещах, балансирующих между реальностью и чудом.
— Сурдо Кашвад считал, — добавила она, — что дар — это не личное свойство, а узел связи. Мы не носители, а проводники. Поэтому иногда, если нить переплетается неправильно, появляются те, у кого два дара. Или дар, который противоречит сам себе. Он называл это «пересечением судебных потоков».
Маарив машинально достал блокнот.
— А у вас есть его работы?
— Нет, конечно. Доступ только у тех, кто на старших курсах. Но слухи ходят, что кто-то из преподавателей пытается восстановить его последнюю рукопись.
— Кто именно?
— А вот это лучше спросите у Равана, — засмеялся высокий парень. — Он знает всё. Или делает вид, что знает.
Маарив усмехнулся.
Смерть Сарнавара… снова всплыло это имя.
— Слушай, — сказала рыжеватая девушка с серьгой в ухе, — если тебе про Кашвада интересно, то тебе к нам надо было, а не к профессорам. Они тебе будут умничать про нейросети сознания, а у нас байки живые.
— Например? — осторожно спросил Маарив.
— Например, — вмешался круглолицый парень, — Кашвад якобы мог высчитать, кто и когда родится с каким даром. Сидел с таблицами и вычислял: вот в следующем поколении появится три новых эмпата, два телепата и один разрушитель лжи.
— Как метеопрогноз, только по людям, — усмехнулся другой студент.
— Ага, — кивнула девушка. — Он говорил, что дары — это не случайность, а отклик общества на то, что ему нужно. Дары изменяются со временем
— А ещё, — добавила девушка, — по слухам, Кашвад был сторонником палеоконтакта.
— Это который “инопланетяне построили пирамиды”?
— Ну да, только у него — “инопланетяне построили нас”. Говорил, что сарнаварцы — потомки тех, кто пришёл с неба.
— Классика конспирологического жанра, — хмыкнул один из студентов.
