Один взмах — и она откинула тени обратно, второй — гном отцепился от рамы и отлетел в сторону, третий — в ее ладонях образовались два огненных шара. Когон бросился к другу:
— Оргвин! — Он потряс его руку, тот не отреагировал. — Эй! Очнись!
А потом что-то перемкнуло: перед ним таял гном, позади него — Этель, потерявшая свой облик, а он… бездействовал! Крепче перехватив топоры, он обернулся. На доспехе Императора вспыхнули магические руны, но Когон уже бросился вперед: топор против меча, ярость против хладнокровия.
Уже в прыжке он заметил, что Этель выпустила огненные шары, но Император отразил удар зеркальным щитом. Пламя окружило Когона, он закрыл лицо скрещенными топорами и с диким криком рухнул к ногам Императора.
— Как самонадеянно, — хмыкнул он и прижал Когона к полу. Кожей он почувствовал у горла клинок. — Прощай, дикарь.
Лопатки ломило от тяжести Хранителя, лицо горело от огненного залпа, грудь ныла от удара, а он разве что посмел глянуть на Этель.
Ее кожа, светлая, почти прозрачная, пропускала мягкое рубиновое сияние, волосы, некогда светлые, как пшеница, теперь полыхали, как угли, сдерживаемые рубиновым гребнем — тем самым подарком Творящего. На ее шее висело ожерелье из бесформенных осколков — напоминающих грани пирамиды в Ущелье Скитальцев, но черного цвета, будто из обломком Пирамиды Смерти. Глаза оставались такими же стеклянными и фиолетовыми. Но теперь они смотрели на Когона.
— Это я, Этель, — прохрипел он, и изо рта потянулась маленькая соленая струйка. — Это… я.
Клинок Императора дрогнул у горла Когона. Но он не закрыл глаза — он смотрел на Этель.
— Поздно просить, орк. Она не помнит тебя. Она — часть Цитадели.
Это прозвучало без насмешки, почти искренне, но Когон и так это знал. Знал, что это правда. Несмотря на то, что она по-прежнему не отводила с него взгляда.
В глубине ее зрачков что-то дрогнуло, черное ожерелье вздыбилось, словно змея, и Когон понял — вот его шанс.
Из последних сил он оттолкнулся от пола и спиной надавил на грудь Императора, но тот держал крепко. Пока его волосы не загорелись и он не подскочил на месте.
— Побудь и в моей шкуре, Ригард, — раздалось холодное эхо голоса Этель, но тут же оборвалось от внезапного сопротивления: Этель, словно напоровшись на что-то невидимое, споткнулась на ровном месте. Когон вскочил, но тут же понял, что к чему.
Очнувшийся Оргвин свалил ее с ног и тянулся короткими руками к ее гребню, который сильнее наливался рубиновым светом.
— Руби! — крикнул гном, сдерживая собой ошеломленную девушку. — Сейчас же!
И Когон не стал медлить. Сорвал и гребень, и извивающееся ожерелье и разрубил обоими топорами.
Руки обожгло даже сквозь перчатки, неистовый свет — красный вперемешку с черными и белыми нитями — ослепил до слез даже сквозь закрытые веки. Когон отвернулся, упал на колени и закрыл лицо ладонями. Спину зажгло, словно от палящего пустынного солнца. Но в этот момент сознание пропало, и его разум поглотила острая, всепоглощающая пустота.
От ожерелья на груди остались ожоги. Голова кружилась, под лопатками щипало — кажется, содрала кожу в падении, но тьма зала ушла, как и равнодушное свечение рубиновых факелов. Она оказалась в своих светлых покоях — самом безопасном месте Цитадели, как ей казалось. А может быть, это было лишь ложное отражение разбитых зеркал.
Да, скорее всего, так и есть: это главный запрет Цитадели — нельзя разбивать зеркала, а она разнесла их одним взмахом руки. Поэтому она здесь? В тюрьме? В иллюзии? В покое…
Этель не успела оценить, хорошо это или плохо, осторожно села, опираясь одной рукой о пол, а другой — придерживая голову. И сразу все поняла: возле ее ног, так же распластавшись на полу и раскинув руки, ничком лежал Когон.
С его разбитой губы стекала кровь, на щеке вздулись волдыри от ожога, кожа на лбу покрылась испариной и прилипшими осколками от разнесенных зеркал. Он… пришел за ней.
Неосознанно Этель провела по волосам: гребня не было. Ожог на груди щипался и напоминал, что и ожерелье исчезло тоже. Покрытая золотистым мерцанием, ее кожа светилась, а внутри она чувствовала размеренное тепло. Сила не ушла, она только притаилась или… хотела исцелять?
Этель коснулась щеки орка, и он дернулся. На лету перехватил ее предплечье, а, встретившись с ней взглядами, встрепенулся и опустил ее ладонь себе на грудь. Из-под пальцев заиграло золотистое сияние.
— Это не ты, — выдохнул Когон и снова осторожно лег на пол. — Это иллюзия, обман зеркал.
Но сияние не погасло, на его груди заиграло тепло, и он вдоволь вдохнул. Этель приблизилась:
— Это я, Когон. Настоящая.
— Тогда где мы? И где гном?
— Надеюсь… в безопасности, — растерянно ответила Этель и убрала руку. Сияние на груди Когона пропало, но ему удалось выпрямиться. — И мы… тоже.
Она встала и подошла к мембранному окну. Там, за его створками, теперь был Эшгет. Не разрушенный, не воинственный и не враждебный, а свой. Родной. Как дом. Возле лавок сновали торговцы, чуть поодаль отходило рыбацкое судно, а на горизонте, над морем, зарождался рассвет. Место, которого уже нет, и вряд ли когда-то будет.
— Мы в Цитадели? — спросил Когон, так же поднявшись, и Этель кивнула. — Тут нет ни одного рубинового свечения.
— Потому что это мое… убежище. Место моей жизни, а там… — Она кивнула на дверь. — Бой.
— Нам нужно вернуться! Что, если не справится Оргвин? Или Ильсо приведет подмогу, а нас нет?
— Мы поймем, когда. Это место… нас отпустит.
Она отвернулась от окна и уперлась в могучую грудь Когона. Он стоял за ней буквально в шаге и не сводил изучающего взгляда.
— Что они с тобой сделали? — спросил он низким, слегка дрогнувшим голосом. — Они вживили в тебя кристалл? Ты — одна из них?
— Какого цвета мои глаза? — только сказала Этель и подняла взгляд на Когона. Он словно был в замешательстве, гадая, кто перед ним — все та же Этель или могущественный враг. Но он не должен в ней усомниться. Когда пройдет откат от рубинового раскола, они вернутся в Зеркальный коридор, и все продолжится. Только тогда она потеряет часть своей силы.
— Лазурные…
— Хвала богам, — выдохнула Этель. — Я… переживала, что не смогу вернуться.
— Но ты Истинная! — воскликнул Когон и сжал ее плечи. — Ты нужна им для восстановления расы, но сюда идет целая армия эльфов, чтобы предотвратить это! Я должен увести тебя!
— Нет! — вырвалось из груди. — Тебе это не удастся, Цитадель так просто тебя не выпустит!
— Эльфы снимут защиту!
— Дело не в эльфах, дело во мне…
На лице Когона отразились сотни эмоций: от возмущения до принятия, но все же он проскользил руками по ее рукам, перехватил запястья и, опустившись на колени, чтобы видеть ее глаза, тихо проговорил:
— Они считают тебя пешкой, недостающей гранью пирамиды для дурацкого ритуала, но ты гораздо важнее, крошка. — Он говорил тихо, его глаза блестели, и Этель слушала, затаив дыхание. На миг она ощутила себя снова той неуклюжей девчонкой, что постоянно все роняла и сторонилась любых компаний. Но теперь ей тем более не хотелось их, ведь рядом был Когон, и он говорил ей самые странные вещи, какие только можно услышать от орка: — В тебе огненная сила, первородная, первозданная — и нет здесь заслуги Творящего: ты особенная. Остальные не выжили, помнишь? А ты… ты основа их пирамиды, основа магии Истинных, и… мне кажется, что и моя теперь… тоже.
Глаза Этель распахнулись, волосы зашевелились на затылке, под лопатками собрались мурашки, слова скомковались в горле, руки не находили покоя на коленях, и, не в силах сказать, она зашептала:
— Милый Когон, я не оставлю тебя, я поставлю защиту, поверь мне! Если надо, я…
Но он не дослушал. Ему не было дела до ее намерений. Кажется, сейчас ему вообще ни до чего не было дела, кроме нее одной. В его глазах плескалась бездонная нежность, явно не сочетающаяся с его израненным видом, но сколько у них оставалось времени, не знала даже Этель. И потому она успела только вдохнуть и слегка удивиться, что одна рука Когона обхватила ее спину, а потом…
Ее губ робко, почти неумело коснулись твердые шершавые губы, что Этель даже не поняла, что это: поцелуй или случайное касание, но не отстранилась, и Когон продолжил смелее, отпустив ее вторую руку и крепче прижав к себе.
Тепло и защита исходили от его объятий, а поцелуй словно говорил: “Вот мой оберег, теперь ты под защитой, крошка. Ты. Под моей. Защитой”. И она приняла ее. Пропустив мурашки сквозь все тело — от корней волос до пальцев ног, — она прильнула к нему и позволила себе слезы. Он поймет. И примет ее слабость. И не оставит никогда.
И он размазал грубыми пальцами мокрые дорожки, провел обугленной щекой по ее шее, дотронулся до неровных прядей и крепче прижал, будто хотел, чтобы она никуда и никогда больше не пропадала. На губах Этель ощутила густую соль его раны, но сейчас, в крепких и надежных объятиях Когона, эта горечь ощущалась слаще любого сиропа.
— Если ты скажешь, — раздалось в самом ухе, и руки задрожали от волны нахлынувших чувств, — я не уйду. И тебе не придется ставить мне щит при каждой битве. Я сам им стану.
— Не говори так, — только прошептала Этель, давя всхлипы. — Что бы ты ни сделал, я… помогу.
Когон отстранился только на миг, в его глазах Этель прочитала сожаление, а потом тихий вздох вырвался из его горла, и в груди, прямо в районе сердца, растеклось красное густое пятно. Еще не осознав, что происходит, он коснулся его своими ладонями, постарался вдохнуть, будто от нехватки воздуха, но с его губ слетел лишь сдавленный сип. А затем и они окрасились в красный.
Крик ужаса засел в груди Этель и тисками сдавил легкие. Она смотрела, как Когон, который только что обещал ей защиту, оседает грузной тучей с темнеющим взглядом и рассыпается на маленькие стеклянные частички.
Когон лежал в центре Зеркального зала раскинув руки, из его груди торчал острый зуб — кулон его же племени, прежняя защита, которая вдруг его победила. И Этель уже знала, почему: у входа стоял величественный Творящий, заливался холодящим жилы смехом и показывал этот же кулон, который он забрал у Когона в Храме Единого бога, разломленный на две части.
Но Этель не взглянула на Истинного. Она прильнула к Когону и коснулась его холодного лица. Он старался дышать, но каждый вдох выливался из его горла хрипом. Он смотрел на нее, пытался поднять руку и коснуться, но она все время падала от бессилия, и Этель только и могла, что охватить ее ладонями и прижать к своему сердцу.
— Ты все правильно сделала, крошка. Но это еще не конец, — прохрипел Когон и с усилием перевел на нее заваливающийся взгляд. А потом, словно что-то увидев, слабо шевельнул ладонью и просипел: — Твои волосы… почти отрасли.
Он сделал вдох, и его грудь застыла. Ладонь потяжелела и обдала Этель холодом, из ее глаз потекли слезы. Она перехватила его руку и прильнула к нему щекой. Из груди полились досадные всхлипы:
— Ты обещал, Когон! Ты обещал!
Но он не слышал. Зуб в его груди замерцал рубиновым светом, и Этель вспомнила, что не одна. До ее ушей снова донеслись холодные смешки и нахальные слова Творящего:
— Ох, ну и милота, моя Исцеляющая. Что еще покажешь?
И тут ее осенило: ну конечно, она же Исцеляющая! Она может вернуть Когону жизнь! Как тогда, в разрушенной крепости в пустыне, после боя с монстром, унесшим жизнь Изюма. В тот момент, когда Когон назвал ее другом. А сейчас он признался в гораздо большем.
И Этель взяла его руку. Несмотря на ухмылки Творящего, его надменный смех и колкости, провела по предплечью, коснулась груди и заставила Когона вспомнить. То, что его вернуло назад в прошлый раз, то, что заставляло его держаться половину их пути по пустыне: его племя, его лес, его… Зурху.
Но запущенная нить не откликнулась. Она опоясала Когона, впилась в его тело куда уверенней, чем тогда, но теперь она не нащупала причину. Ту причину, ради которой он мог вернуться. Если только…
Пытаясь справиться с нахлынувшей дрожью, Этель сплела их пальцы и тихо вымолвила:
— Ради меня, Когон. Ради… твоего щита.
На пальцах орка замерцали искры, Этель направила их вглубь его сердца, но тщетно: они гасли, едва дойдя до запястий. Слезы покатились сами: Когон был пустой. Сломанный медальон племени лишил его любых воспоминаний, у него не осталось причины жить.
Его ладони разжались и рухнули вдоль тела, глаза стали стеклянными, голова неестественно завалилась набок, и клык на груди потух. Раздались жидкие аплодисменты Творящего:
— Весьма и весьма неплохо, Исцеляющая, — он даже присвистнул. — Жаль, что поток магии идет в другом русле, а так бы… орку пришлось бы подниматься: против твоей воли не попрешь! Но не стану вам мешать, прощайтесь. Только не забудь вернуться в Зал Чаши. А пока мне нужно решить вопрос с осадой: эльфы врываются в Цитадель, ты представляешь? Вот наглецы!
Он развернулся к выходу из Зала, но вмиг нахлынувшая ярость Этель не позволила ему сделать и шага. Она резко встала, повела плечом — и все входные двери захлопнулись. Факелы на стенах дрогнули. Ее живое трепещущее сердце снова превратилось в холодный рубин. Глаза вспыхнули фиолетовым:
— Не так быстро, Творящий, — ее голос стал ледяным. Злоба душила изнутри, сожаление превращалось в гнев, а обжигающие слезы от потери заставляли сильнее сжимать кулаки. — Ты забрал у меня все. Теперь моя очередь.
— О, вот как? Интересно! — Творящий с готовностью развернулся к ней лицом и даже открыл приветственные объятия. Как оказалось, вовсе не для объятий. — Ты точно уверена, что тебе больше нечего терять?
Он обнажил ровные зубы и указал куда-то за спину Этель. Она резко обернулась. Скрученный магическими оковами, бежал на одном месте и что-то беззвучно кричал очарованный Оргвин. Творящий взмахнул шелковым платком с золотой вышивкой:
— Его жизнь в моих руках, милая Этель. И ты прекрасно знаешь, что нужно, чтобы я проявил милосердие.
— Эльфы разнесут твою Цитадель в щепки, — процедила она.
— О, правда? Не думаю. Слышишь их крики? Мои сестры прекрасно справляются.
— Выходит, в Зале Чаши тебя никто не ждет? Закроем старые недомолвки?
Этель взмахнула рукой, и на всех дверях закрылись засовы. По стенам зала пошли прозрачные рубиновые волны. Оргвин замер. Рядом с ним возникла фигура такого же поникшего Императора. Что требовалось, чтобы они очнулись, Этель не имела представления. Но свести счеты с Творящим была обязана.
— Ты быстро учишься, милая Этель, — промурлыкал Творящий и медленно пошел по периметру зала. — Но мой опыт перевесит твой талант.
— Ты забрал жизнь моего друга. Уверен?
По взмаху его руки факелы слетели со стен и стали образовывать световую воронку, по движению плеча Этель стал подниматься Когон.
Злость горела в ней ярче солнца. Ей не нужна была никакая Пирамида, чтобы заставить мертвого работать на себя.
— Ты сказал, что не покинешь меня! — Она выкрикнула, глядя в пустые глаза орка, под изумленным взглядом Творящего. — Ты сказал, что будешь моей защитой! — От ее рук исходили огненные нити, и они обвивали застывшую фигуру Когона. — Ты сказал, что я… твоя основа.
Глаза Когона вспыхнули. Под его ногами возникло пламя. Лезвия топоров накрыл жидкий огонь. Он ждал приказа.
— Это же живой мертвец, моя милая девочка, — расхохотался Творящий.
— Оргвин! — Он потряс его руку, тот не отреагировал. — Эй! Очнись!
А потом что-то перемкнуло: перед ним таял гном, позади него — Этель, потерявшая свой облик, а он… бездействовал! Крепче перехватив топоры, он обернулся. На доспехе Императора вспыхнули магические руны, но Когон уже бросился вперед: топор против меча, ярость против хладнокровия.
Уже в прыжке он заметил, что Этель выпустила огненные шары, но Император отразил удар зеркальным щитом. Пламя окружило Когона, он закрыл лицо скрещенными топорами и с диким криком рухнул к ногам Императора.
— Как самонадеянно, — хмыкнул он и прижал Когона к полу. Кожей он почувствовал у горла клинок. — Прощай, дикарь.
Лопатки ломило от тяжести Хранителя, лицо горело от огненного залпа, грудь ныла от удара, а он разве что посмел глянуть на Этель.
Ее кожа, светлая, почти прозрачная, пропускала мягкое рубиновое сияние, волосы, некогда светлые, как пшеница, теперь полыхали, как угли, сдерживаемые рубиновым гребнем — тем самым подарком Творящего. На ее шее висело ожерелье из бесформенных осколков — напоминающих грани пирамиды в Ущелье Скитальцев, но черного цвета, будто из обломком Пирамиды Смерти. Глаза оставались такими же стеклянными и фиолетовыми. Но теперь они смотрели на Когона.
— Это я, Этель, — прохрипел он, и изо рта потянулась маленькая соленая струйка. — Это… я.
Клинок Императора дрогнул у горла Когона. Но он не закрыл глаза — он смотрел на Этель.
— Поздно просить, орк. Она не помнит тебя. Она — часть Цитадели.
Это прозвучало без насмешки, почти искренне, но Когон и так это знал. Знал, что это правда. Несмотря на то, что она по-прежнему не отводила с него взгляда.
В глубине ее зрачков что-то дрогнуло, черное ожерелье вздыбилось, словно змея, и Когон понял — вот его шанс.
Из последних сил он оттолкнулся от пола и спиной надавил на грудь Императора, но тот держал крепко. Пока его волосы не загорелись и он не подскочил на месте.
— Побудь и в моей шкуре, Ригард, — раздалось холодное эхо голоса Этель, но тут же оборвалось от внезапного сопротивления: Этель, словно напоровшись на что-то невидимое, споткнулась на ровном месте. Когон вскочил, но тут же понял, что к чему.
Очнувшийся Оргвин свалил ее с ног и тянулся короткими руками к ее гребню, который сильнее наливался рубиновым светом.
— Руби! — крикнул гном, сдерживая собой ошеломленную девушку. — Сейчас же!
И Когон не стал медлить. Сорвал и гребень, и извивающееся ожерелье и разрубил обоими топорами.
Руки обожгло даже сквозь перчатки, неистовый свет — красный вперемешку с черными и белыми нитями — ослепил до слез даже сквозь закрытые веки. Когон отвернулся, упал на колени и закрыл лицо ладонями. Спину зажгло, словно от палящего пустынного солнца. Но в этот момент сознание пропало, и его разум поглотила острая, всепоглощающая пустота.
***
От ожерелья на груди остались ожоги. Голова кружилась, под лопатками щипало — кажется, содрала кожу в падении, но тьма зала ушла, как и равнодушное свечение рубиновых факелов. Она оказалась в своих светлых покоях — самом безопасном месте Цитадели, как ей казалось. А может быть, это было лишь ложное отражение разбитых зеркал.
Да, скорее всего, так и есть: это главный запрет Цитадели — нельзя разбивать зеркала, а она разнесла их одним взмахом руки. Поэтому она здесь? В тюрьме? В иллюзии? В покое…
Этель не успела оценить, хорошо это или плохо, осторожно села, опираясь одной рукой о пол, а другой — придерживая голову. И сразу все поняла: возле ее ног, так же распластавшись на полу и раскинув руки, ничком лежал Когон.
С его разбитой губы стекала кровь, на щеке вздулись волдыри от ожога, кожа на лбу покрылась испариной и прилипшими осколками от разнесенных зеркал. Он… пришел за ней.
Неосознанно Этель провела по волосам: гребня не было. Ожог на груди щипался и напоминал, что и ожерелье исчезло тоже. Покрытая золотистым мерцанием, ее кожа светилась, а внутри она чувствовала размеренное тепло. Сила не ушла, она только притаилась или… хотела исцелять?
Этель коснулась щеки орка, и он дернулся. На лету перехватил ее предплечье, а, встретившись с ней взглядами, встрепенулся и опустил ее ладонь себе на грудь. Из-под пальцев заиграло золотистое сияние.
— Это не ты, — выдохнул Когон и снова осторожно лег на пол. — Это иллюзия, обман зеркал.
Но сияние не погасло, на его груди заиграло тепло, и он вдоволь вдохнул. Этель приблизилась:
— Это я, Когон. Настоящая.
— Тогда где мы? И где гном?
— Надеюсь… в безопасности, — растерянно ответила Этель и убрала руку. Сияние на груди Когона пропало, но ему удалось выпрямиться. — И мы… тоже.
Она встала и подошла к мембранному окну. Там, за его створками, теперь был Эшгет. Не разрушенный, не воинственный и не враждебный, а свой. Родной. Как дом. Возле лавок сновали торговцы, чуть поодаль отходило рыбацкое судно, а на горизонте, над морем, зарождался рассвет. Место, которого уже нет, и вряд ли когда-то будет.
— Мы в Цитадели? — спросил Когон, так же поднявшись, и Этель кивнула. — Тут нет ни одного рубинового свечения.
— Потому что это мое… убежище. Место моей жизни, а там… — Она кивнула на дверь. — Бой.
— Нам нужно вернуться! Что, если не справится Оргвин? Или Ильсо приведет подмогу, а нас нет?
— Мы поймем, когда. Это место… нас отпустит.
Она отвернулась от окна и уперлась в могучую грудь Когона. Он стоял за ней буквально в шаге и не сводил изучающего взгляда.
— Что они с тобой сделали? — спросил он низким, слегка дрогнувшим голосом. — Они вживили в тебя кристалл? Ты — одна из них?
— Какого цвета мои глаза? — только сказала Этель и подняла взгляд на Когона. Он словно был в замешательстве, гадая, кто перед ним — все та же Этель или могущественный враг. Но он не должен в ней усомниться. Когда пройдет откат от рубинового раскола, они вернутся в Зеркальный коридор, и все продолжится. Только тогда она потеряет часть своей силы.
— Лазурные…
— Хвала богам, — выдохнула Этель. — Я… переживала, что не смогу вернуться.
— Но ты Истинная! — воскликнул Когон и сжал ее плечи. — Ты нужна им для восстановления расы, но сюда идет целая армия эльфов, чтобы предотвратить это! Я должен увести тебя!
— Нет! — вырвалось из груди. — Тебе это не удастся, Цитадель так просто тебя не выпустит!
— Эльфы снимут защиту!
— Дело не в эльфах, дело во мне…
На лице Когона отразились сотни эмоций: от возмущения до принятия, но все же он проскользил руками по ее рукам, перехватил запястья и, опустившись на колени, чтобы видеть ее глаза, тихо проговорил:
— Они считают тебя пешкой, недостающей гранью пирамиды для дурацкого ритуала, но ты гораздо важнее, крошка. — Он говорил тихо, его глаза блестели, и Этель слушала, затаив дыхание. На миг она ощутила себя снова той неуклюжей девчонкой, что постоянно все роняла и сторонилась любых компаний. Но теперь ей тем более не хотелось их, ведь рядом был Когон, и он говорил ей самые странные вещи, какие только можно услышать от орка: — В тебе огненная сила, первородная, первозданная — и нет здесь заслуги Творящего: ты особенная. Остальные не выжили, помнишь? А ты… ты основа их пирамиды, основа магии Истинных, и… мне кажется, что и моя теперь… тоже.
Глаза Этель распахнулись, волосы зашевелились на затылке, под лопатками собрались мурашки, слова скомковались в горле, руки не находили покоя на коленях, и, не в силах сказать, она зашептала:
— Милый Когон, я не оставлю тебя, я поставлю защиту, поверь мне! Если надо, я…
Но он не дослушал. Ему не было дела до ее намерений. Кажется, сейчас ему вообще ни до чего не было дела, кроме нее одной. В его глазах плескалась бездонная нежность, явно не сочетающаяся с его израненным видом, но сколько у них оставалось времени, не знала даже Этель. И потому она успела только вдохнуть и слегка удивиться, что одна рука Когона обхватила ее спину, а потом…
Ее губ робко, почти неумело коснулись твердые шершавые губы, что Этель даже не поняла, что это: поцелуй или случайное касание, но не отстранилась, и Когон продолжил смелее, отпустив ее вторую руку и крепче прижав к себе.
Тепло и защита исходили от его объятий, а поцелуй словно говорил: “Вот мой оберег, теперь ты под защитой, крошка. Ты. Под моей. Защитой”. И она приняла ее. Пропустив мурашки сквозь все тело — от корней волос до пальцев ног, — она прильнула к нему и позволила себе слезы. Он поймет. И примет ее слабость. И не оставит никогда.
И он размазал грубыми пальцами мокрые дорожки, провел обугленной щекой по ее шее, дотронулся до неровных прядей и крепче прижал, будто хотел, чтобы она никуда и никогда больше не пропадала. На губах Этель ощутила густую соль его раны, но сейчас, в крепких и надежных объятиях Когона, эта горечь ощущалась слаще любого сиропа.
— Если ты скажешь, — раздалось в самом ухе, и руки задрожали от волны нахлынувших чувств, — я не уйду. И тебе не придется ставить мне щит при каждой битве. Я сам им стану.
— Не говори так, — только прошептала Этель, давя всхлипы. — Что бы ты ни сделал, я… помогу.
Когон отстранился только на миг, в его глазах Этель прочитала сожаление, а потом тихий вздох вырвался из его горла, и в груди, прямо в районе сердца, растеклось красное густое пятно. Еще не осознав, что происходит, он коснулся его своими ладонями, постарался вдохнуть, будто от нехватки воздуха, но с его губ слетел лишь сдавленный сип. А затем и они окрасились в красный.
Крик ужаса засел в груди Этель и тисками сдавил легкие. Она смотрела, как Когон, который только что обещал ей защиту, оседает грузной тучей с темнеющим взглядом и рассыпается на маленькие стеклянные частички.
Глава 27
Когон лежал в центре Зеркального зала раскинув руки, из его груди торчал острый зуб — кулон его же племени, прежняя защита, которая вдруг его победила. И Этель уже знала, почему: у входа стоял величественный Творящий, заливался холодящим жилы смехом и показывал этот же кулон, который он забрал у Когона в Храме Единого бога, разломленный на две части.
Но Этель не взглянула на Истинного. Она прильнула к Когону и коснулась его холодного лица. Он старался дышать, но каждый вдох выливался из его горла хрипом. Он смотрел на нее, пытался поднять руку и коснуться, но она все время падала от бессилия, и Этель только и могла, что охватить ее ладонями и прижать к своему сердцу.
— Ты все правильно сделала, крошка. Но это еще не конец, — прохрипел Когон и с усилием перевел на нее заваливающийся взгляд. А потом, словно что-то увидев, слабо шевельнул ладонью и просипел: — Твои волосы… почти отрасли.
Он сделал вдох, и его грудь застыла. Ладонь потяжелела и обдала Этель холодом, из ее глаз потекли слезы. Она перехватила его руку и прильнула к нему щекой. Из груди полились досадные всхлипы:
— Ты обещал, Когон! Ты обещал!
Но он не слышал. Зуб в его груди замерцал рубиновым светом, и Этель вспомнила, что не одна. До ее ушей снова донеслись холодные смешки и нахальные слова Творящего:
— Ох, ну и милота, моя Исцеляющая. Что еще покажешь?
И тут ее осенило: ну конечно, она же Исцеляющая! Она может вернуть Когону жизнь! Как тогда, в разрушенной крепости в пустыне, после боя с монстром, унесшим жизнь Изюма. В тот момент, когда Когон назвал ее другом. А сейчас он признался в гораздо большем.
И Этель взяла его руку. Несмотря на ухмылки Творящего, его надменный смех и колкости, провела по предплечью, коснулась груди и заставила Когона вспомнить. То, что его вернуло назад в прошлый раз, то, что заставляло его держаться половину их пути по пустыне: его племя, его лес, его… Зурху.
Но запущенная нить не откликнулась. Она опоясала Когона, впилась в его тело куда уверенней, чем тогда, но теперь она не нащупала причину. Ту причину, ради которой он мог вернуться. Если только…
Пытаясь справиться с нахлынувшей дрожью, Этель сплела их пальцы и тихо вымолвила:
— Ради меня, Когон. Ради… твоего щита.
На пальцах орка замерцали искры, Этель направила их вглубь его сердца, но тщетно: они гасли, едва дойдя до запястий. Слезы покатились сами: Когон был пустой. Сломанный медальон племени лишил его любых воспоминаний, у него не осталось причины жить.
Его ладони разжались и рухнули вдоль тела, глаза стали стеклянными, голова неестественно завалилась набок, и клык на груди потух. Раздались жидкие аплодисменты Творящего:
— Весьма и весьма неплохо, Исцеляющая, — он даже присвистнул. — Жаль, что поток магии идет в другом русле, а так бы… орку пришлось бы подниматься: против твоей воли не попрешь! Но не стану вам мешать, прощайтесь. Только не забудь вернуться в Зал Чаши. А пока мне нужно решить вопрос с осадой: эльфы врываются в Цитадель, ты представляешь? Вот наглецы!
Он развернулся к выходу из Зала, но вмиг нахлынувшая ярость Этель не позволила ему сделать и шага. Она резко встала, повела плечом — и все входные двери захлопнулись. Факелы на стенах дрогнули. Ее живое трепещущее сердце снова превратилось в холодный рубин. Глаза вспыхнули фиолетовым:
— Не так быстро, Творящий, — ее голос стал ледяным. Злоба душила изнутри, сожаление превращалось в гнев, а обжигающие слезы от потери заставляли сильнее сжимать кулаки. — Ты забрал у меня все. Теперь моя очередь.
— О, вот как? Интересно! — Творящий с готовностью развернулся к ней лицом и даже открыл приветственные объятия. Как оказалось, вовсе не для объятий. — Ты точно уверена, что тебе больше нечего терять?
Он обнажил ровные зубы и указал куда-то за спину Этель. Она резко обернулась. Скрученный магическими оковами, бежал на одном месте и что-то беззвучно кричал очарованный Оргвин. Творящий взмахнул шелковым платком с золотой вышивкой:
— Его жизнь в моих руках, милая Этель. И ты прекрасно знаешь, что нужно, чтобы я проявил милосердие.
— Эльфы разнесут твою Цитадель в щепки, — процедила она.
— О, правда? Не думаю. Слышишь их крики? Мои сестры прекрасно справляются.
— Выходит, в Зале Чаши тебя никто не ждет? Закроем старые недомолвки?
Этель взмахнула рукой, и на всех дверях закрылись засовы. По стенам зала пошли прозрачные рубиновые волны. Оргвин замер. Рядом с ним возникла фигура такого же поникшего Императора. Что требовалось, чтобы они очнулись, Этель не имела представления. Но свести счеты с Творящим была обязана.
— Ты быстро учишься, милая Этель, — промурлыкал Творящий и медленно пошел по периметру зала. — Но мой опыт перевесит твой талант.
— Ты забрал жизнь моего друга. Уверен?
По взмаху его руки факелы слетели со стен и стали образовывать световую воронку, по движению плеча Этель стал подниматься Когон.
Злость горела в ней ярче солнца. Ей не нужна была никакая Пирамида, чтобы заставить мертвого работать на себя.
— Ты сказал, что не покинешь меня! — Она выкрикнула, глядя в пустые глаза орка, под изумленным взглядом Творящего. — Ты сказал, что будешь моей защитой! — От ее рук исходили огненные нити, и они обвивали застывшую фигуру Когона. — Ты сказал, что я… твоя основа.
Глаза Когона вспыхнули. Под его ногами возникло пламя. Лезвия топоров накрыл жидкий огонь. Он ждал приказа.
— Это же живой мертвец, моя милая девочка, — расхохотался Творящий.
