Голос у неё был низкий, приятный, с чуть растянутыми, напевными иллючентенскими гласными. Дейо так заслушался, что пропустил допущенную ею неправильность в имени матери. — Времена меняются, и мы переменчивы им в такт…
— Настолько переменчивы?
— Вы пришли обсудить вопрос перемен или узнать что-то? — тон фрау похолодел. — В философских вопросах у меня нет силы, только в судьбоносных. Предупреждаю сразу: говорить стану только с одним собеседником или собеседницей. Определяй…тесь.
Мать обернулась, схватила Дейо за предплечье и почти швырнула в кресло у стола, напротив провидицы.
— Говори с ним. От него многое зависит.
Дейо показалось, что фрау того и ожидала — её покрывало качнулось, словно она слегка наклонила голову, пряча усмешку. На её голосе, однако, это никак не отразилось:
— Предупреждаю тебя, юный этр, — не вздумай верить всему, что я тебе скажу.
— Почему?
— Вопреки слухам, это, — она указала на стол, — не пророчество. Всего лишь подглядывание в щёлочку за тем, что, вероятно, может с тобой произойти. Бери слова.
— Что брать? — промямлил Дейо и оглянулся.
Мать наблюдала за ним с бесстрастным лицом. Её глаза сверкали расплавленным золотом, отражая огоньки свечей.
Фрау чуть слышно вздохнула.
— Выбирай из листков двадцать четыре.
Дейо выбирал наугад и так увлёкся, что чуть не прихватил лишних. Вовремя спохватился и пересчитал уже выбранные.
— Но на них ничего не написано, — удивился он, повертев их в руках.
Обыкновенная бумага, хоть и отменного качества — плотная, гладкая, однотонная.
— Написано. Просто ты не умеешь правильно читать.
Фрау выбрала также двадцать четыре и хлопнула ладонью по столу — оставшиеся бумажки провалились сквозь скатерть. Дейо вздрогнул от неожиданности. «Фокусничает», — сердито подумал он.
Провидица же собрала свои и его «слова», как она их назвала, разложила также веером и повела ладонью над ними, что-то тихо шепча. Дейо на миг померещились выглядывающие из-под покрывала шевелящиеся усы, как у любопытного насекомого…
Бац!
Юноша подпрыгнул. Фрау невозмутимо хлопнула правой ладонью по ещё одной бумажке, и остальные «слова» постигла та же участь.
— Одно слово для прошлого, одно для будущего, и с тебя довольно. Ты же не думал, надеюсь, что я зачитаю тебе всю твою жизнь от измаранных пелёнок до вынянченных правнуков? — Дейо вздрогнул, представив себе подобное, и покачал головой. — Вот и славно. Что ж, слушай и запоминай. Твоё собственное настоящее — ты сам, дитя Страха, — Фрау До Ленца подняла левую руку с зажатой в пальцах бумажкой. — Юный, не оформившийся, податливый. В разуме неразбериха, в теле косноязычие. Ты лишён веры и определённости. Будущее любого человека похоже на узелки в паутине — две нити, действие и Время, затягиваются, и тогда уже ничего нельзя изменить. — Правая рука. — Для прошлого — тень. Для будущего — новая вера. Человек с серебряным именем может тебя направить, но опасайся большого огня и большой воды…
— Что за чушь ты несешь? — резко вмешалась Дея. — Оставь свои гадальные выкрутасы, мне нужна точность!
— Куда уж точнее, — ответила фрау. В комнате разом ощутимо похолодало, невесть откуда взявшийся сквозняк вмиг затушил половину свечей, всколыхнул покрывало. — Мне больше нечего вам сказать. Убирайтесь вон.
— Ты пожалеешь об этом, — пообещала Дея, хватая сына за шиворот. Дейо придушенно пискнул.
— А ты уже об этом пожалела, — равнодушно отозвалась фрау и хлопнула в ладоши. Оставшиеся свечи погасли. — Вон!
Мать почти волоком вытащила Дейо на улицу. Он сощурился на свет, чувствуя себя новорождённым котёнком. За эти несколько минут, показавшиеся часами, он успел позабыть, что снаружи в самом разгаре белый день.
— Запомни хорошенько эту встречу, мальчик, — тяжело дыша, сказала Дея. — И надейся, что никогда больше не увидишь это… эту женщину. Как он посмел изрезать Хара-Актиру?!
— Что изрезали? Кто изрезал? — растерялся Дейо.
— Неважно, — мать выдохнула, успокаиваясь. — Возвращаемся домой. Нам есть о чем подумать.
Дея думала три дня — небывало долгий срок её пребывания в доме мужа. Дейо вообще не утруждал себя раздумываниями — во-первых, для него пророческая тарабарщина не представляла особого интереса, во-вторых, даже вздумай он высказаться, мать пренебрегла бы любым его мнением и сделала по-своему. Поэтому весь этот срок юноша потратил на чтение увесистой книги «Жизнеописание и Миросозерцание беспокойного колдуна Криза Маллиа».
На исходе третьего дня мать ворвалась в его комнату и приказала не терпящим возражений тоном:
— Завтра на рассвете ты отправляешься со мной в Трою.
Дейо за половину ночи дочитал книгу, наскоро собрался, полагая, что поездка не займёт много времени, и только на привале услышал от матери приговор: услужение Тро-Праведнице и становление её Паладином.
Он провел ладонью по лицу, украдкой сцедил зевок в кулак и поёрзал в седле. Ужасно хотелось сползти наземь и хоть немного пройтись на своих двоих, чтобы размяться.
Путешествие — первое столь длительное в жизни Дейо — оказалось не таким захватывающим, как он себе представлял: тряское неудобное седло, чуждое окружение, ночлег под открытым небом, промозглый ночной холод, умывание в студёном ручье, пресная еда из общего котла. В книгах такие моменты либо умалчивались, либо обрисовывались размашистыми, торопливыми штрихами, без особых подробностей. На вечернем привале юноша размышлял о том, как ловко красивыми словами прикрывается грубая суть. Но жаловаться он бы ни за что не осмелился: мать очень выразительно поглядывала на него.
За всё время в дороге (и ни разу на памяти Дейо) она ничего не ела и не пила. И, похоже, не спала: беспрестанно обходила лагерь по кругу, сверкая из темноты золотыми глазами. Как дикий зверь, кружащий у добычи в ожидании подходящего момента. Дейо ёжился, чувствуя спиной её взгляд.
Высокая, статная, красивая, у всех, кто её знал, эта женщина вызывала оторопь — даже у собственного сына. Наверное, поэтому ей было проще отдать его на воспитание чужим людям, чем заботиться самой, однако хотя бы раз в месяц она находила время его навестить. Её супруг, черноволосый синеглазый аристократ Томл-Илли, своей копией интересовался ещё реже (и это чувство было взаимно). Насколько Дейо знал, его отец вообще интересовался немногим, положив жизнь на изучение чуждовищ. Сейчас Акроатис-старший обретался на Талом Берегу, в гарнизоне Велонна.
Насколько Дейо понимал, ему была бы уготована отцовская участь, откажись он последовать за матерью.
Не будучи римперцем от рождения, он всё своё Время прожил в столице, всего в двух дневных переходах от священной рощи, но при этом никогда не видел Трои. Он, по правде-то говоря, и не рвался её увидеть, и даже всюду восхваляемая красота дворца-храма не будоражила его любопытство. Инон — прекрасный город, просвещённый, многолюдный (хоть и не слишком чистый), зачем покидать его, чтобы взглянуть на какую-то красоту (к тому же, посвящённую богам)?..
Но теперь сама жизнь (и та, что её милостиво даровала) вела его туда.
И зачем только люди придумали Двенадцать богов? Одного… ну, двух, показалось мало? Или свободного времени накопилось в избытке? Если уж некуда было его девать, делали бы что-нибудь более полезное, чем тратить его на выдумки, называемые искусством…
Мысль, порожденная усталостью, недосыпом и недовольством избалованного ребенка, пульсировала в голове тупой болью.
И почему богов именно двенадцать? Не три, не семь, не десять, не тринадцать, но дважды по шесть?
Изредка Дейо со скуки вспоминал то, что сказала Фрау До Ленца. В её словах присутствовал некий смысл, но что она хотела донести до юноши, пока что оставалось для него загадкой.
Человек с серебряным именем. Кто бы это мог быть?..
Второй день путешествия тянулся бесконечно. Все мышцы в теле Дейо болели так, будто это на его спине проскакали верхом больше двенадцати часов. Изнеженным хлюпиком он себя не считал и верхом ездить умел с малых лет, но скакать столько времени подряд ему не доводилось.
Жаль, что отец не пожелал приобрести энафтер… И тогда пришлось бы нанимать мага — личного летуна или наставника для Дейо.
Юноша был уверен, что воздушные лодки управляются не магией, а какой-то иной энергией, источник которой жрецы и так называемые маги-колдуны тщательно скрывают. Ведь магия… что есть магия? Некая абстракция, призванная объяснять причины всех естественных событий. Её невозможно увидеть или потрогать, её невозможно выявить, но почему-то она существовала. Однако доказать это у Дейо не было возможности. Мать, однажды услышав эти его рассуждения, холодно высмеяла их.
— Ты даже не сознаешь глубину собственной глупости, мальчик, — сказала она тогда. — Если бы я ведала страх, сгорела бы со стыда, что ты от моей плоти и крови.
Дейо в очередной раз мысленно дал себе подзатыльник и настоятельный совет как можно реже открывать рот при матери. Хотя и излишняя молчаливость вызывала у нее раздражение, служа подтверждением тупости.
Прибыл их маленький отряд в безымянный городок паломников поздней ночью, когда Дейо уже из последних сил держался в седле и мечтал хотя бы о возможности просто вытянуть ноги.
На ночлег остановились в местной гостинице, крохотной и захудалой. Обслуга и те немногие постояльцы, которые ещё не улеглись спать, кланялись матери почти как римператрице, а она в ответ одарила их лишь коротким снисходительным кивком. Вид Верховной Жрицы явно внушал им трепет и без её титула. Чёрная накидка, отороченная серебристым мехом, королевской мантией стелилась по грязному дощатому полу. На уровне лопаток на накидке были вышиты серебром раскосые глаза. В иссиня-чёрных волосах, убранных в высокую сложную прическу, мерцали серебряные цепочки.
Вряд ли местные могли себе позволить подобную роскошь.
Дейо выделили отдельную комнатушку. Он наскоро освежился холодной водой из тазика, с содроганием заставил себя лечь в стылую постель и до рассвета дремал урывками, ворочаясь на комковатом матрасе. А потом юношу растолкала служанка и приказала — приказала! — ступать к этрессе Дее. Видимо, старуха из-за его простой дорожной одежды решила, что он слуга. Повезло хрычовке, что он был спросонья.
Мать сидела у зеркала и расчёсывала волосы — чёрный шелковистый поток, ниспадающий на синий бархат платья. Тонкую талию охватывал кожаный ремень с притороченными к нему ножнами; витую рукоять из странных стеклянистых трубок венчал гладкий красный камень размером со сливу. В детстве Дейо думал, что это настоящий рубин. Теперь же, оценивая величину и чистоту камня, сомневался.
Как и каждое утро последних дней, мать пребывала в скверном расположении духа. Служанкам уже досталось (запутали цепочки для волос), и Дейо не спешил стать следующей целью материнского острословия, поэтому не издал ни звука, притулившись в уголке.
Дея выбрала из шкатулки длинную острую шпильку, с размаху вогнала её в блестящий узел на затылке и только потом обратила внимание на сына.
— Ты здесь. Хорошо. Значит, услышишь меня. Сегодня — особенное Время. Наступило оно раньше, чем нужно, и тебе предстоит наверстать упущенное самому, без чьей-либо помощи. В Трое ничему и никому не удивляйся… что заведомо невозможно, поэтому старайся не выказывать удивления. Запомнил? — она поморщилась, словно последнее слово было кислей лимона. Дейо кивнул. — А сейчас ступай вниз, позавтракай и подготовься к прогулке.
— Мы пойдем гулять? — забывшись, удивленно переспросил Дейо.
Рука матери, сжимающая ещё одну шпильку, замерла рядом с головой. Золотые глаза зеркального отражения чуть заметно сузились.
— Конечно, мальчик. Мы два дня добирались сюда только ради того, чтобы оставить на здешних землях отпечатки наших башмаков.
— Простите… — промямлил Дейо, отчаянно желая провалиться сквозь пол.
Мать вздохнула.
— Ты исправляешься. Никогда не лишне и никогда не поздно просить прощения. Поздно бывает его даровать и принимать. Сегодня, мальчик, твоя жизнь навсегда изменится, — с нажимом сказала она перед тем, как Дейо с поклоном закрыл дверь в её комнату.
«Если от моей жизни вообще что-нибудь останется», — подумал он. У него имелась причина для настолько унылых мыслей.
В общем зале он сел за стол, на краешек скамьи, через силу — кусок не лез в горло — проглотил чуть тёплую лепешку и запил, за неимением иного напитка, кислым молоком. Утро становилось всё хуже.
Вскоре спустилась мать и первым делом приказала слугам ждать её возвращения в гостинице.
— Мы пойдём пешком. До сумерек, думаю, обернусь. Здесь недалеко, но всё зависит от времени, которое нам уделит богиня, — Дея натянула перчатки, небрежным взмахом набросила накидку, поправила капюшон и пристально посмотрела на сына. Он сглотнул — во рту сделалось кисло и отнюдь не от молока. — Ты готов, мальчик?
Он, настороженный, кивнул, не доверяя голосу.
Неужели это вправду возможно — повстречать божество лицом к лицу?
Мать повернулась на каблуках и вышла наружу, в серое утро.
В небольшой долине голая апельсиновая роща скрюченными пальцами ветвей жадно тянулась к небу. Ни почки, ни травинки. Снега, способного напитать почву, сангамская зима не рождала, да и дождя в этих краях с начала года не упало ни капли. Расщедрилась погода только на хмурую серость. И тем ярче за рощей сияла Троя — храм-дворец, сердце прославленного Ордена Паладинов: три этажа чистейшего малахита, листовая бронзовая крыша, колонны синего с зелёными прожилками мрамора, в меру вычурный цветтанийский стиль — чуждый для римперской культуры, но сказочный средь полуголых холмов…
Дейо остановился, заворожённый изяществом линий и переливами узоров, различимых даже издали.
— Не позволяй каким-то камням, пусть и живым, ошеломить тебя, — сказала мать и больно ущипнула его за щеку. Её глаза, золотые, как и у всех коренных згиссцев, недобро сузились — верный признак будущих неприятностей. — Земным недрам никогда не породить того, что может появиться из чрева женщины. В особенности если женщина… — она оборвала себя на полуслове. — Но довольно стоять на месте, нас ждут.
Тропинка, стекая с холма к роще, у границы деревьев переходила в дорогу, вымощенную бледно-зелёными плитками. Отсюда прямой, как стрела, путь вел к храму.
— Тальцы верят, что малахит отводит беду, — заискивающе произнес Дейо.
— Они живут среди песка и соли, им малахит достаётся по цене алмазов, если вообще достаётся. Отсюда и подобные верования. Что у тальцев действительно имеет цену, так это Айатан-Ари.
— Обиталище альбиносов? — Дейо удивился столько не внезапной перемене темы, сколько материнской словоохотливости.
Дея презрительно скривила губы.
— Все они — жалкие слабосилки, Лишённые Крови создания, отмеченные Хоранной, — почти прошипела она. — Питомцы Памяти, чистые листы, пустые головы. Но любой из них надёжнее отведёт беду, чем самый лучший малахитовый талисман.
— Почему? — по-детски вырвалось у Дейо.
— Что за глупый вопрос? Тебе известно, кто такие альбиносы — Обесцвеченные. Существа, Лишённые Крови. Почти все телесно немощные, что нередко возмещается способностями к магии. Просветители считают, что альбинос-человек человеческому роду принадлежит лишь наполовину. В сказках и суевериях Обесцвеченные — проклятые, подменыши, чуждовища, демоны и… — она махнула рукой.
— Настолько переменчивы?
— Вы пришли обсудить вопрос перемен или узнать что-то? — тон фрау похолодел. — В философских вопросах у меня нет силы, только в судьбоносных. Предупреждаю сразу: говорить стану только с одним собеседником или собеседницей. Определяй…тесь.
Мать обернулась, схватила Дейо за предплечье и почти швырнула в кресло у стола, напротив провидицы.
— Говори с ним. От него многое зависит.
Дейо показалось, что фрау того и ожидала — её покрывало качнулось, словно она слегка наклонила голову, пряча усмешку. На её голосе, однако, это никак не отразилось:
— Предупреждаю тебя, юный этр, — не вздумай верить всему, что я тебе скажу.
— Почему?
— Вопреки слухам, это, — она указала на стол, — не пророчество. Всего лишь подглядывание в щёлочку за тем, что, вероятно, может с тобой произойти. Бери слова.
— Что брать? — промямлил Дейо и оглянулся.
Мать наблюдала за ним с бесстрастным лицом. Её глаза сверкали расплавленным золотом, отражая огоньки свечей.
Фрау чуть слышно вздохнула.
— Выбирай из листков двадцать четыре.
Дейо выбирал наугад и так увлёкся, что чуть не прихватил лишних. Вовремя спохватился и пересчитал уже выбранные.
— Но на них ничего не написано, — удивился он, повертев их в руках.
Обыкновенная бумага, хоть и отменного качества — плотная, гладкая, однотонная.
— Написано. Просто ты не умеешь правильно читать.
Фрау выбрала также двадцать четыре и хлопнула ладонью по столу — оставшиеся бумажки провалились сквозь скатерть. Дейо вздрогнул от неожиданности. «Фокусничает», — сердито подумал он.
Провидица же собрала свои и его «слова», как она их назвала, разложила также веером и повела ладонью над ними, что-то тихо шепча. Дейо на миг померещились выглядывающие из-под покрывала шевелящиеся усы, как у любопытного насекомого…
Бац!
Юноша подпрыгнул. Фрау невозмутимо хлопнула правой ладонью по ещё одной бумажке, и остальные «слова» постигла та же участь.
— Одно слово для прошлого, одно для будущего, и с тебя довольно. Ты же не думал, надеюсь, что я зачитаю тебе всю твою жизнь от измаранных пелёнок до вынянченных правнуков? — Дейо вздрогнул, представив себе подобное, и покачал головой. — Вот и славно. Что ж, слушай и запоминай. Твоё собственное настоящее — ты сам, дитя Страха, — Фрау До Ленца подняла левую руку с зажатой в пальцах бумажкой. — Юный, не оформившийся, податливый. В разуме неразбериха, в теле косноязычие. Ты лишён веры и определённости. Будущее любого человека похоже на узелки в паутине — две нити, действие и Время, затягиваются, и тогда уже ничего нельзя изменить. — Правая рука. — Для прошлого — тень. Для будущего — новая вера. Человек с серебряным именем может тебя направить, но опасайся большого огня и большой воды…
— Что за чушь ты несешь? — резко вмешалась Дея. — Оставь свои гадальные выкрутасы, мне нужна точность!
— Куда уж точнее, — ответила фрау. В комнате разом ощутимо похолодало, невесть откуда взявшийся сквозняк вмиг затушил половину свечей, всколыхнул покрывало. — Мне больше нечего вам сказать. Убирайтесь вон.
— Ты пожалеешь об этом, — пообещала Дея, хватая сына за шиворот. Дейо придушенно пискнул.
— А ты уже об этом пожалела, — равнодушно отозвалась фрау и хлопнула в ладоши. Оставшиеся свечи погасли. — Вон!
Мать почти волоком вытащила Дейо на улицу. Он сощурился на свет, чувствуя себя новорождённым котёнком. За эти несколько минут, показавшиеся часами, он успел позабыть, что снаружи в самом разгаре белый день.
— Запомни хорошенько эту встречу, мальчик, — тяжело дыша, сказала Дея. — И надейся, что никогда больше не увидишь это… эту женщину. Как он посмел изрезать Хара-Актиру?!
— Что изрезали? Кто изрезал? — растерялся Дейо.
— Неважно, — мать выдохнула, успокаиваясь. — Возвращаемся домой. Нам есть о чем подумать.
Дея думала три дня — небывало долгий срок её пребывания в доме мужа. Дейо вообще не утруждал себя раздумываниями — во-первых, для него пророческая тарабарщина не представляла особого интереса, во-вторых, даже вздумай он высказаться, мать пренебрегла бы любым его мнением и сделала по-своему. Поэтому весь этот срок юноша потратил на чтение увесистой книги «Жизнеописание и Миросозерцание беспокойного колдуна Криза Маллиа».
На исходе третьего дня мать ворвалась в его комнату и приказала не терпящим возражений тоном:
— Завтра на рассвете ты отправляешься со мной в Трою.
Дейо за половину ночи дочитал книгу, наскоро собрался, полагая, что поездка не займёт много времени, и только на привале услышал от матери приговор: услужение Тро-Праведнице и становление её Паладином.
Он провел ладонью по лицу, украдкой сцедил зевок в кулак и поёрзал в седле. Ужасно хотелось сползти наземь и хоть немного пройтись на своих двоих, чтобы размяться.
Путешествие — первое столь длительное в жизни Дейо — оказалось не таким захватывающим, как он себе представлял: тряское неудобное седло, чуждое окружение, ночлег под открытым небом, промозглый ночной холод, умывание в студёном ручье, пресная еда из общего котла. В книгах такие моменты либо умалчивались, либо обрисовывались размашистыми, торопливыми штрихами, без особых подробностей. На вечернем привале юноша размышлял о том, как ловко красивыми словами прикрывается грубая суть. Но жаловаться он бы ни за что не осмелился: мать очень выразительно поглядывала на него.
За всё время в дороге (и ни разу на памяти Дейо) она ничего не ела и не пила. И, похоже, не спала: беспрестанно обходила лагерь по кругу, сверкая из темноты золотыми глазами. Как дикий зверь, кружащий у добычи в ожидании подходящего момента. Дейо ёжился, чувствуя спиной её взгляд.
Высокая, статная, красивая, у всех, кто её знал, эта женщина вызывала оторопь — даже у собственного сына. Наверное, поэтому ей было проще отдать его на воспитание чужим людям, чем заботиться самой, однако хотя бы раз в месяц она находила время его навестить. Её супруг, черноволосый синеглазый аристократ Томл-Илли, своей копией интересовался ещё реже (и это чувство было взаимно). Насколько Дейо знал, его отец вообще интересовался немногим, положив жизнь на изучение чуждовищ. Сейчас Акроатис-старший обретался на Талом Берегу, в гарнизоне Велонна.
Насколько Дейо понимал, ему была бы уготована отцовская участь, откажись он последовать за матерью.
Не будучи римперцем от рождения, он всё своё Время прожил в столице, всего в двух дневных переходах от священной рощи, но при этом никогда не видел Трои. Он, по правде-то говоря, и не рвался её увидеть, и даже всюду восхваляемая красота дворца-храма не будоражила его любопытство. Инон — прекрасный город, просвещённый, многолюдный (хоть и не слишком чистый), зачем покидать его, чтобы взглянуть на какую-то красоту (к тому же, посвящённую богам)?..
Но теперь сама жизнь (и та, что её милостиво даровала) вела его туда.
И зачем только люди придумали Двенадцать богов? Одного… ну, двух, показалось мало? Или свободного времени накопилось в избытке? Если уж некуда было его девать, делали бы что-нибудь более полезное, чем тратить его на выдумки, называемые искусством…
Мысль, порожденная усталостью, недосыпом и недовольством избалованного ребенка, пульсировала в голове тупой болью.
И почему богов именно двенадцать? Не три, не семь, не десять, не тринадцать, но дважды по шесть?
Изредка Дейо со скуки вспоминал то, что сказала Фрау До Ленца. В её словах присутствовал некий смысл, но что она хотела донести до юноши, пока что оставалось для него загадкой.
Человек с серебряным именем. Кто бы это мог быть?..
Второй день путешествия тянулся бесконечно. Все мышцы в теле Дейо болели так, будто это на его спине проскакали верхом больше двенадцати часов. Изнеженным хлюпиком он себя не считал и верхом ездить умел с малых лет, но скакать столько времени подряд ему не доводилось.
Жаль, что отец не пожелал приобрести энафтер… И тогда пришлось бы нанимать мага — личного летуна или наставника для Дейо.
Юноша был уверен, что воздушные лодки управляются не магией, а какой-то иной энергией, источник которой жрецы и так называемые маги-колдуны тщательно скрывают. Ведь магия… что есть магия? Некая абстракция, призванная объяснять причины всех естественных событий. Её невозможно увидеть или потрогать, её невозможно выявить, но почему-то она существовала. Однако доказать это у Дейо не было возможности. Мать, однажды услышав эти его рассуждения, холодно высмеяла их.
— Ты даже не сознаешь глубину собственной глупости, мальчик, — сказала она тогда. — Если бы я ведала страх, сгорела бы со стыда, что ты от моей плоти и крови.
Дейо в очередной раз мысленно дал себе подзатыльник и настоятельный совет как можно реже открывать рот при матери. Хотя и излишняя молчаливость вызывала у нее раздражение, служа подтверждением тупости.
Прибыл их маленький отряд в безымянный городок паломников поздней ночью, когда Дейо уже из последних сил держался в седле и мечтал хотя бы о возможности просто вытянуть ноги.
На ночлег остановились в местной гостинице, крохотной и захудалой. Обслуга и те немногие постояльцы, которые ещё не улеглись спать, кланялись матери почти как римператрице, а она в ответ одарила их лишь коротким снисходительным кивком. Вид Верховной Жрицы явно внушал им трепет и без её титула. Чёрная накидка, отороченная серебристым мехом, королевской мантией стелилась по грязному дощатому полу. На уровне лопаток на накидке были вышиты серебром раскосые глаза. В иссиня-чёрных волосах, убранных в высокую сложную прическу, мерцали серебряные цепочки.
Вряд ли местные могли себе позволить подобную роскошь.
Дейо выделили отдельную комнатушку. Он наскоро освежился холодной водой из тазика, с содроганием заставил себя лечь в стылую постель и до рассвета дремал урывками, ворочаясь на комковатом матрасе. А потом юношу растолкала служанка и приказала — приказала! — ступать к этрессе Дее. Видимо, старуха из-за его простой дорожной одежды решила, что он слуга. Повезло хрычовке, что он был спросонья.
Мать сидела у зеркала и расчёсывала волосы — чёрный шелковистый поток, ниспадающий на синий бархат платья. Тонкую талию охватывал кожаный ремень с притороченными к нему ножнами; витую рукоять из странных стеклянистых трубок венчал гладкий красный камень размером со сливу. В детстве Дейо думал, что это настоящий рубин. Теперь же, оценивая величину и чистоту камня, сомневался.
Как и каждое утро последних дней, мать пребывала в скверном расположении духа. Служанкам уже досталось (запутали цепочки для волос), и Дейо не спешил стать следующей целью материнского острословия, поэтому не издал ни звука, притулившись в уголке.
Дея выбрала из шкатулки длинную острую шпильку, с размаху вогнала её в блестящий узел на затылке и только потом обратила внимание на сына.
— Ты здесь. Хорошо. Значит, услышишь меня. Сегодня — особенное Время. Наступило оно раньше, чем нужно, и тебе предстоит наверстать упущенное самому, без чьей-либо помощи. В Трое ничему и никому не удивляйся… что заведомо невозможно, поэтому старайся не выказывать удивления. Запомнил? — она поморщилась, словно последнее слово было кислей лимона. Дейо кивнул. — А сейчас ступай вниз, позавтракай и подготовься к прогулке.
— Мы пойдем гулять? — забывшись, удивленно переспросил Дейо.
Рука матери, сжимающая ещё одну шпильку, замерла рядом с головой. Золотые глаза зеркального отражения чуть заметно сузились.
— Конечно, мальчик. Мы два дня добирались сюда только ради того, чтобы оставить на здешних землях отпечатки наших башмаков.
— Простите… — промямлил Дейо, отчаянно желая провалиться сквозь пол.
Мать вздохнула.
— Ты исправляешься. Никогда не лишне и никогда не поздно просить прощения. Поздно бывает его даровать и принимать. Сегодня, мальчик, твоя жизнь навсегда изменится, — с нажимом сказала она перед тем, как Дейо с поклоном закрыл дверь в её комнату.
«Если от моей жизни вообще что-нибудь останется», — подумал он. У него имелась причина для настолько унылых мыслей.
В общем зале он сел за стол, на краешек скамьи, через силу — кусок не лез в горло — проглотил чуть тёплую лепешку и запил, за неимением иного напитка, кислым молоком. Утро становилось всё хуже.
Вскоре спустилась мать и первым делом приказала слугам ждать её возвращения в гостинице.
— Мы пойдём пешком. До сумерек, думаю, обернусь. Здесь недалеко, но всё зависит от времени, которое нам уделит богиня, — Дея натянула перчатки, небрежным взмахом набросила накидку, поправила капюшон и пристально посмотрела на сына. Он сглотнул — во рту сделалось кисло и отнюдь не от молока. — Ты готов, мальчик?
Он, настороженный, кивнул, не доверяя голосу.
Неужели это вправду возможно — повстречать божество лицом к лицу?
Мать повернулась на каблуках и вышла наружу, в серое утро.
В небольшой долине голая апельсиновая роща скрюченными пальцами ветвей жадно тянулась к небу. Ни почки, ни травинки. Снега, способного напитать почву, сангамская зима не рождала, да и дождя в этих краях с начала года не упало ни капли. Расщедрилась погода только на хмурую серость. И тем ярче за рощей сияла Троя — храм-дворец, сердце прославленного Ордена Паладинов: три этажа чистейшего малахита, листовая бронзовая крыша, колонны синего с зелёными прожилками мрамора, в меру вычурный цветтанийский стиль — чуждый для римперской культуры, но сказочный средь полуголых холмов…
Дейо остановился, заворожённый изяществом линий и переливами узоров, различимых даже издали.
— Не позволяй каким-то камням, пусть и живым, ошеломить тебя, — сказала мать и больно ущипнула его за щеку. Её глаза, золотые, как и у всех коренных згиссцев, недобро сузились — верный признак будущих неприятностей. — Земным недрам никогда не породить того, что может появиться из чрева женщины. В особенности если женщина… — она оборвала себя на полуслове. — Но довольно стоять на месте, нас ждут.
Тропинка, стекая с холма к роще, у границы деревьев переходила в дорогу, вымощенную бледно-зелёными плитками. Отсюда прямой, как стрела, путь вел к храму.
— Тальцы верят, что малахит отводит беду, — заискивающе произнес Дейо.
— Они живут среди песка и соли, им малахит достаётся по цене алмазов, если вообще достаётся. Отсюда и подобные верования. Что у тальцев действительно имеет цену, так это Айатан-Ари.
— Обиталище альбиносов? — Дейо удивился столько не внезапной перемене темы, сколько материнской словоохотливости.
Дея презрительно скривила губы.
— Все они — жалкие слабосилки, Лишённые Крови создания, отмеченные Хоранной, — почти прошипела она. — Питомцы Памяти, чистые листы, пустые головы. Но любой из них надёжнее отведёт беду, чем самый лучший малахитовый талисман.
— Почему? — по-детски вырвалось у Дейо.
— Что за глупый вопрос? Тебе известно, кто такие альбиносы — Обесцвеченные. Существа, Лишённые Крови. Почти все телесно немощные, что нередко возмещается способностями к магии. Просветители считают, что альбинос-человек человеческому роду принадлежит лишь наполовину. В сказках и суевериях Обесцвеченные — проклятые, подменыши, чуждовища, демоны и… — она махнула рукой.
