– Нет, пусть живёт, пригодится ещё, – небрежно отмахнулся Дамир. Его мысли сейчас занимали вовсе не шляхтич с дочерью. – Так... если рейтары ещё хоть как-то похожи на сопровождение свадебного кортежа и охрану брата невесты, то пехота императора вступит на униатские земли только после свадьбы. Но и долго ждать свадьбы не смогут: и мы рядом, и скоро ударят крепкие морозы, и дороги заметёт. Свадьба не состоится, пока из Рима не привезут буллу... А папский гонец прибудет когда?
Внимательно следивший за его рассуждениями Фархад неопределённо пожал плечами.
– Сложно предполагать. В ближайшие дни или седмицу.
– По какой дороге?
– Три на выбор. Но контролируем мы только одну.
– Значит, по ней гонец не поедет.
– Булла может быть дана в двух экземплярах, – неожиданно произнёс Фархад. – И второй гонец будет пробираться инкогнито окольными, но безопасными путями.
– И потеряет время, – усмехнулся Дамир. – Сейчас надо задержать того, который близко. Мне нужно успеть получить своё, но не столкнуться при этом с войсками императора напрямую. Когда вернутся разведчики, отправленные на поиски эрцгерцога?
– Вернулись уже, встретил перед лагерем, – хмуро отозвался задумчивый Фархад. Он уже прозревал масштаб грядущей авантюры, но мог лишь уменьшить риск – не отговорить. – Заехал эрцгерцог, конечно, не совсем туда, куда мы хотели, однако... просочимся. У нас получается три направления: воеводство, дороги на Краков и граница. Мой султан, у нас нет столько войск.
– У нас есть ещё татары.
– Крымчаки? Они побегут при первой же возможности.
– Нет, не крымчаки, – улыбнувшись, вкрадчиво опроверг Дамир. – Литовские татары. Правоверные, которые служат королю гяуров. И чьего мурзу имперская Тайная канцелярия скоро вздёрнет на дыбу.
Несколько мгновений Фархад размышлял, а потом хищно и довольно улыбнулся. Сумятица в тылу врага стоила многих орт.
– Потребуется целый обоз золота.
Вспомнив последние дни, проведённые с казначеями и расходными книгами, Дамир тяжело вздохнул.
– Кстати о золоте. О золоте и о янычарах.
– Янычарах? – даже в неверном свете ламп стало заметно, как ореховые глаза резко вскинувшегося друга потемнели до цвета бронзовой патины. – Янычарам-то что нужно?
– То ли Вена на разграбление, то ли новый султан. Сейчас спросим у янычар-аги. И про литовских татар заодно... тоже спросим.
Янычар-ага явился умирать.
Иначе объяснить заткнутую за простой чёрный офицерский кушак усыпанную драгоценными камнями золотую булаву, символ власти аги над янычарским корпусом, Дамир не мог. На вид никакого другого, даже парадного, оружия у Ахмед-аги при себе не имелось, но насторожившийся Фархад всё равно отступил на несколько шагов назад так, чтобы оказаться за спиной янычар-аги: опытный – опытнее их обоих вместе взятых – сильный воин при желании мог преподнести множество неприятных сюрпризов даже без оружия.
– Ахмед-ага, в янычарском братстве давно процветает воровство, и тебе об этом известно. Что можешь сказать в своё оправдание?
– Ничего, светлейший повелитель, – смиренно ответствовал преклонивший колени янычар-ага. – Я крал, мне нет оправдания.
И, пав ниц, коснулся лбом ковра и замер.
Озадаченный Дамир переглянулся с не менее удивлённым Фархадом. Молочный брат тоже не понимал, что происходит. От янычар-аги можно было ожидать чего угодно, только не подобной овечьей покорности. Темнит, ох, темнит.
– Встань, Ахмед-ага, – раздражённо велел Дамир, – мне не нравится разговаривать с твоим затылком.
Всё также покорно янычар-ага скользящим движением настоящего мастера клинков поднялся, застыл со склонённой головой и сложенными у груди руками. А Дамир внимательнее вгляделся в его лицо: усы и борода с обильной проседью как всегда тщательно ухожены, но тёмные живые глаза лихорадочно блестят, а обветренное, грубое, будто высеченное топором из камня лицо бывалого воина изборождено морщинами и осунулось – словно все четыре дня, которые Дамир рыскал по лагерю, янычар-ага провёл в тяжких думах и не спал вовсе.
– И зачем же ты крал, Ахмеда-ага? У тебя собственный дворец, лошади и лодки, слуги и телохранители. Или ты в чём-то знаешь нужду?
– Жадности богатого нет предела, – всё так же не подымая глаз, повинился янычара-ага.
Несколько мгновений Дамир молча смотрел на него, а потом изумлённо-зло бросил:
– Да ты смеешь лгать мне!
Перо на белоснежном тюрбане качнулось вслед за склонённой ещё ниже головой, и янычар-ага спокойно произнёс:
– Забери мою жизнь, великий султан.
– Твоя жизнь и так принадлежит мне, янычар-ага, – холодно напомнил Дамир. – Сейчас мне нужна не она, а правда. Чью вину ты на себя берёшь и почему?
Воином янычар-ага был достойным, а царедворцем – неважным. Его лоб и виски мгновенно покрылись испариной в попытках придумать объяснение, которое устроило бы султана. Откинувшийся на спинку оттоманки Дамир наблюдал за его мучениями безмолвно и невозмутимо. Ни жалости, ни сочувствия к янычар-аге он сейчас не испытывал, хотя знал его много лет, ещё со своего ученичества в школе Эрдеруна и в свой первый бой пошёл именно с Ахмед-агой, тогда ещё секбан-баши.
Неужели доблестный янычар-ага полагает, что у него есть хоть единый шанс оставить свои тайны при себе?
Наконец Ахмед-ага сообразил, чьё имя Дамир уже безусловно знает – главного казначея корпуса. И облегчённо выдохнул:
– Мы с Намык-агой давние друзья.
– Не его ли ты называл надутым индюком, ага? – вежливо осведомился позади Фархад.
– У тебя хорошая память, паша, – не оборачиваясь, процедил сквозь зубы янычар-ага. И всё же поднял на Дамира горящие отчаянием глаза. – Мой повелитель, молю: казни меня, казни казначея – и оставь это дело.
Дамир заинтересованно приподнял брови. Намеренно или нет, но янычар-ага добился прямо противоположного результата. Казначея он, конечно, казнит, но вот нить заговора размотает до конца.
– Ты узнал о казнокрадстве из доклада самсунджи-баши или раньше?
Янычар-ага тяжело вздохнул. Смирился с неизбежным. Он-то тоже знал Дамира с малых лет.
– Раньше, повелитель. Первым мне сообщил баши четвёртой орты “погонщиков верблюдов”.
– И почему ты не доложил мне?
– Ты молод и горяч, повелитель. Загремели бы котлы.
О своём бунте янычары сообщали стуком в опрокинутые котлы орт – тяжёлый гремящий металлический гул Дамир слышал однажды в детстве и связанное с ним чувство страха и ненависти заполнил хорошо. Обычно султаны откупались от янычар золотом и головой вызвавшего недовольство – или просто невезучего – великого визиря. Но в тот раз дед Дамира отказался. Рассвирепевшие янычары ворвались во дворец, перебили бостанджи и удавили султана шёлковым шнуром – священную кровь Османов проливать не смели даже они. Отец Дамира потом казнил всю орту, к которой принадлежали убийцы, вместе со всеми семьями офицеров от мала до велика, котёл орты расплавили, а знамя сожгли – и на какое-то время янычары утихомирились. Но все – и Османы, и янычары – знали, что ничего не забыто.
И янычар-ага прекрасно понимал, что Дамир тоже не стал бы откупаться. Или получил бы свой шёлковый шнур, или – если бы успел – спустил на янычар силахдаров-капыкулу, сипахов и топчу. Противостоять тяжёлой кавалерии и артиллерии даже у янычар, лучшей пехоты мира, не было никаких шансов. И Дамир вкрадчиво осведомился:
– Ахмед-ага, тебя заставила молчать преданность мне или корпусу?
От подобного вопроса янычар-ага очевидно растерялся.
– Разве одно возможно без другого, повелитель?
О, Дамир прекрасно представлял себе будущее без обнаглевших янычар. Без их цеховой солидарности, без их самоуправства, без их собственного совета. Только на это нужно время, много времени. И янычар-аге знать о подобных чаяниях вовсе неуместно.
– Если деньги выплачивались по распоряжению казначея корпуса, то приписки осуществлял...?
– Кятиб оджака, повелитель, – после недолгого молчания обречённо вымолвил Ахмед-ага.
Кятиб заведовал всей канцелярией янычар и вчера тоже, кстати, побывал на докладе у Дамира. Плут, конечно, но умный. Дамир заподозрил его в мелочах, но не в главном, хотя это было логично. Только делопроизводитель явно не последняя инстанция во всей этой цепочке воров и заговорщиков.
– И кому служит кятиб?
– Не знаю, великий султан, – мрачно отозвался Ахмед-ага. – Но женат кятиб на прислужнице из дома Дамата Сулейман-паши.
Дамир нахмурился. Если прислужница из дома Сулейман-паша, значит, наперсница его собственной дражайшей сестры? Но Гюльчин всегда было плевать на дворцовые интриги: ей требовались молодые любовники и драгоценности, а не власть. Или сам Сулейман-паша... или кто-то умнее этого жирного борова? Великий визирь? Нет, великий визирь древен, утомлён властью и жизнью, и этим весьма нравился Дамиру.
– И почему ты не судил кятиба сам, Ахмед-ага?
Пожилой янычар вновь отвёл взгляд.
– Лишь часть братьев поддержала бы меня, решись я пойти против покровителя кятиба. Многие баши орт в последнее время выбираются за золото, а не за воинские заслуги. Я лишь подтолкнул бы янычар на открытый бунт, но справедливости бы не добился.
Склонив голову на бок, Дамир смотрел на янычар-агу с искренним интересом. Он действительно представляет себе преданность султану и корпусу именно так?
– Ага, ты знал, что моё золото утекает в карманы бунтовщиков, они на это золото меняют офицерский состав орт, но молчал... не желая делать хуже?
– Но я уже тогда знал о готовящемся походе в земли гяуров, мой повелитель, – спокойно возразил Ахмер-ага. Не оправдываясь, словно объясняя то, о чём не единожды думал бессонными ночами. – От бочонка золота ты не обеднеешь, к предателям в бою Аллах вряд ли будет милостив, а победоносному султану воины могут кричать только здравицу – и ничто иное.
И тут не выдержал Фархад. Метнулся вперёд, схватил опешившего Ахмед-агу за плечи, тряхнул и яростно воскликнул:
– Ты тупой онагр, янычар-ага! Какие победы, какое золото! Ты знаешь, сколько золота хранится в сокровищнице в Семибашенном замке Эдикуле? А сколько ежегодно свозится с провинций? Получив власть, они получат всё это и дальше больше! И на победы им плевать, потому что благодаря твоему молчанию теперь где-то бродит несколько сотен, а то и тысяч мужчин в обмундировании гвардейских орт! И под видом янычар станут кричать хулу, подстрекать к бунту, потому что не воины, на ратный подвиг им плевать! Какой ратный подвиг, если они сторговались с врагом!
В совершенном ошеломлении, даже не пытаясь высвободиться, янычар-ага смотрел на Фархада. Наконец аккуратно, словно от опасного безумца, отодвинулся и, кашлянув, осторожно осведомился:
– Кто – они, силахдар-ага?
Теперь замер Фархад. Столь же озадаченно посмотрел на Ахмед-агу, отпустил его, аккуратно отступил на шаг и неуверенно оглянулся на Дамира.
– Действительно, – кто, мой султан?
Однако Дамир неопределённо пожал плечами. Нужно спрашивать у Дамата Сулейман-паши. Но того так просто на ковёр не поставишь: визирь сначала отвертится, зная за собой безусловную власть и силу, а затем выпьешь любимый шербет, лишь в последний миг почуяв лёгкий аромат персиков – и очнёшься уже переходящим тонкий, как волос, мостик из своих благих дел по пути в сады Аллаха. Опасен Сулейман-паша, опаснее бешеной портовой крысы.
– Что ты можешь сказать о секбан-баши, Ахмед-ага?
Тридцать четыре орты секбанов как всегда на время похода остались в качестве столичного гарнизона, а их секбан-баши – в качестве исполняющего обязанности янычар-аги. Если и секбан-баши куплен, то это плохо, очень плохо. Из дорогих сердцу Дамира людей в столице осталась лишь очаровательная жизнерадостная четырёхлетняя малышка, последний – уже посмертный – ребёнок его отца, но её вряд ли кто-то тронет, девочки никому не опасны, никому не интересны. Однако большей частью деревянный Стамбул горел молниеносно и с ужасающими последствиями – до этого доводить не хотелось бы. И избежать пока было возможно.
– Ничего дурного, мой повелитель, – должно быть, также представив Стамбул в огне, отражающийся в помутневших от крови босфорских водах, и тщательно взвесив все доводы, наконец медленно произнёс янычар-ага.
– Тамам. Что ты знаешь о литовских татарах?
Определённо не уловивший связи вопроса с предыдущим разговором Ахмед-ага глянул недоумённо.
– Среди них встречаются умелые воины, способные попасть на скаку из лука в глаз косули, а их женщины не закрывают лица – только это, повелитель.
Мимо. Спрашивать придётся всё же Сулейман-пашу. Или сначала постараться лишить его поддержки янычарского корпуса? Всё равно с ворами и предателями в бой идти нельзя.
– Завтра после утреннего намаза строй все стамбульские орты, – решил Дамир. – Буду судить и карать.
Сейчас, под зорким приглядом кавалерийских белюков, янычары не дёрнутся.
О том, что вскоре для исполнения задуманного большинство кавалерии придётся отослать и он останется фактически один на один с разозлёнными янычарами, Дамир старался не думать.
Ему надо побеждать, иначе умрёт.
Блистательный Королевский Град Краков шесть десятилетий назад был настолько разрушен небывалым пожаром, что, официально сохраняя королевские регалии, фактически уступил своё столичное звание не так давно отошедшей Польше, но сразу ставшей её жемчужиной Варшаве. Двор жил именно там, король Речи Посполитой правил страной из Варшавы, возвращаясь в свою официальную столицу лишь по необходимости. И именно из этой сиюминутной и редкой необходимости в пригородах Королевского Града был построен дворец Плезир, не только своим названием, но и вычурно-воздушной архитектурой отдающий дань моде на всё французское. Окружающие Плезир сады даже сейчас, под юным искристым снегом, наверняка были великолепны, но Марианна слишком устала, чтобы смотреть по сторонам. Её не интересовали ни колонны с завитками на капителях, ни рельефная лепнина, ни беспорядочное чередование больших и малых арок. Ей просто хотелось свалиться с седла оземь и спать, очень долго спать под тёплым меховым покрывалом возле пылающего камина. Изредка просыпаться, чтобы выпить чего-нибудь столь же тёплого и желательно сладкого, и спать, снова спать...
Но король желал видеть невесту немедленно.
Марианне не дали возможность передохнуть, переодеться, не позволили даже умыться после долгой грязной дороги. Едва она спешилась, надменный сухощавый вельможа в пене кружев и дорогом камзоле, представившийся ничего не сказавшим Марианне званием “маршалок надворный коронный”, но, видимо, исполняющий обязанности церемониймейстера Двора, повёл их с фрау Ульфштадт и графом Неем за собой по алым коврам пышных коридоров. Остановился перед золочёными двустворчатыми дверями, подал знак лакеям в одинаковых коричневых париках...
Как ни странно, Марианна не волновалась. Она настолько устала и продрогла, что сейчас ей было всё равно, как выглядит будущий муж и как её примут, лишь бы её быстрее отпустили греться и спать. Поэтому в салон с обитыми голубым шёлком стенами она вступила с абсолютным спокойствием, даже равнодушием.
Здесь находилось десять человек. Четверо мужчин играли за карточным столом, чему Марианна вяло удивилась: день же, рано для карточных игр, к тому же о её приезде вестовой предупредил заблаговременно.
Внимательно следивший за его рассуждениями Фархад неопределённо пожал плечами.
– Сложно предполагать. В ближайшие дни или седмицу.
– По какой дороге?
– Три на выбор. Но контролируем мы только одну.
– Значит, по ней гонец не поедет.
– Булла может быть дана в двух экземплярах, – неожиданно произнёс Фархад. – И второй гонец будет пробираться инкогнито окольными, но безопасными путями.
– И потеряет время, – усмехнулся Дамир. – Сейчас надо задержать того, который близко. Мне нужно успеть получить своё, но не столкнуться при этом с войсками императора напрямую. Когда вернутся разведчики, отправленные на поиски эрцгерцога?
– Вернулись уже, встретил перед лагерем, – хмуро отозвался задумчивый Фархад. Он уже прозревал масштаб грядущей авантюры, но мог лишь уменьшить риск – не отговорить. – Заехал эрцгерцог, конечно, не совсем туда, куда мы хотели, однако... просочимся. У нас получается три направления: воеводство, дороги на Краков и граница. Мой султан, у нас нет столько войск.
– У нас есть ещё татары.
– Крымчаки? Они побегут при первой же возможности.
– Нет, не крымчаки, – улыбнувшись, вкрадчиво опроверг Дамир. – Литовские татары. Правоверные, которые служат королю гяуров. И чьего мурзу имперская Тайная канцелярия скоро вздёрнет на дыбу.
Несколько мгновений Фархад размышлял, а потом хищно и довольно улыбнулся. Сумятица в тылу врага стоила многих орт.
– Потребуется целый обоз золота.
Вспомнив последние дни, проведённые с казначеями и расходными книгами, Дамир тяжело вздохнул.
– Кстати о золоте. О золоте и о янычарах.
– Янычарах? – даже в неверном свете ламп стало заметно, как ореховые глаза резко вскинувшегося друга потемнели до цвета бронзовой патины. – Янычарам-то что нужно?
– То ли Вена на разграбление, то ли новый султан. Сейчас спросим у янычар-аги. И про литовских татар заодно... тоже спросим.
***
Янычар-ага явился умирать.
Иначе объяснить заткнутую за простой чёрный офицерский кушак усыпанную драгоценными камнями золотую булаву, символ власти аги над янычарским корпусом, Дамир не мог. На вид никакого другого, даже парадного, оружия у Ахмед-аги при себе не имелось, но насторожившийся Фархад всё равно отступил на несколько шагов назад так, чтобы оказаться за спиной янычар-аги: опытный – опытнее их обоих вместе взятых – сильный воин при желании мог преподнести множество неприятных сюрпризов даже без оружия.
– Ахмед-ага, в янычарском братстве давно процветает воровство, и тебе об этом известно. Что можешь сказать в своё оправдание?
– Ничего, светлейший повелитель, – смиренно ответствовал преклонивший колени янычар-ага. – Я крал, мне нет оправдания.
И, пав ниц, коснулся лбом ковра и замер.
Озадаченный Дамир переглянулся с не менее удивлённым Фархадом. Молочный брат тоже не понимал, что происходит. От янычар-аги можно было ожидать чего угодно, только не подобной овечьей покорности. Темнит, ох, темнит.
– Встань, Ахмед-ага, – раздражённо велел Дамир, – мне не нравится разговаривать с твоим затылком.
Всё также покорно янычар-ага скользящим движением настоящего мастера клинков поднялся, застыл со склонённой головой и сложенными у груди руками. А Дамир внимательнее вгляделся в его лицо: усы и борода с обильной проседью как всегда тщательно ухожены, но тёмные живые глаза лихорадочно блестят, а обветренное, грубое, будто высеченное топором из камня лицо бывалого воина изборождено морщинами и осунулось – словно все четыре дня, которые Дамир рыскал по лагерю, янычар-ага провёл в тяжких думах и не спал вовсе.
– И зачем же ты крал, Ахмеда-ага? У тебя собственный дворец, лошади и лодки, слуги и телохранители. Или ты в чём-то знаешь нужду?
– Жадности богатого нет предела, – всё так же не подымая глаз, повинился янычара-ага.
Несколько мгновений Дамир молча смотрел на него, а потом изумлённо-зло бросил:
– Да ты смеешь лгать мне!
Перо на белоснежном тюрбане качнулось вслед за склонённой ещё ниже головой, и янычар-ага спокойно произнёс:
– Забери мою жизнь, великий султан.
– Твоя жизнь и так принадлежит мне, янычар-ага, – холодно напомнил Дамир. – Сейчас мне нужна не она, а правда. Чью вину ты на себя берёшь и почему?
Воином янычар-ага был достойным, а царедворцем – неважным. Его лоб и виски мгновенно покрылись испариной в попытках придумать объяснение, которое устроило бы султана. Откинувшийся на спинку оттоманки Дамир наблюдал за его мучениями безмолвно и невозмутимо. Ни жалости, ни сочувствия к янычар-аге он сейчас не испытывал, хотя знал его много лет, ещё со своего ученичества в школе Эрдеруна и в свой первый бой пошёл именно с Ахмед-агой, тогда ещё секбан-баши.
Неужели доблестный янычар-ага полагает, что у него есть хоть единый шанс оставить свои тайны при себе?
Наконец Ахмед-ага сообразил, чьё имя Дамир уже безусловно знает – главного казначея корпуса. И облегчённо выдохнул:
– Мы с Намык-агой давние друзья.
– Не его ли ты называл надутым индюком, ага? – вежливо осведомился позади Фархад.
– У тебя хорошая память, паша, – не оборачиваясь, процедил сквозь зубы янычар-ага. И всё же поднял на Дамира горящие отчаянием глаза. – Мой повелитель, молю: казни меня, казни казначея – и оставь это дело.
Дамир заинтересованно приподнял брови. Намеренно или нет, но янычар-ага добился прямо противоположного результата. Казначея он, конечно, казнит, но вот нить заговора размотает до конца.
– Ты узнал о казнокрадстве из доклада самсунджи-баши или раньше?
Янычар-ага тяжело вздохнул. Смирился с неизбежным. Он-то тоже знал Дамира с малых лет.
– Раньше, повелитель. Первым мне сообщил баши четвёртой орты “погонщиков верблюдов”.
– И почему ты не доложил мне?
– Ты молод и горяч, повелитель. Загремели бы котлы.
О своём бунте янычары сообщали стуком в опрокинутые котлы орт – тяжёлый гремящий металлический гул Дамир слышал однажды в детстве и связанное с ним чувство страха и ненависти заполнил хорошо. Обычно султаны откупались от янычар золотом и головой вызвавшего недовольство – или просто невезучего – великого визиря. Но в тот раз дед Дамира отказался. Рассвирепевшие янычары ворвались во дворец, перебили бостанджи и удавили султана шёлковым шнуром – священную кровь Османов проливать не смели даже они. Отец Дамира потом казнил всю орту, к которой принадлежали убийцы, вместе со всеми семьями офицеров от мала до велика, котёл орты расплавили, а знамя сожгли – и на какое-то время янычары утихомирились. Но все – и Османы, и янычары – знали, что ничего не забыто.
И янычар-ага прекрасно понимал, что Дамир тоже не стал бы откупаться. Или получил бы свой шёлковый шнур, или – если бы успел – спустил на янычар силахдаров-капыкулу, сипахов и топчу. Противостоять тяжёлой кавалерии и артиллерии даже у янычар, лучшей пехоты мира, не было никаких шансов. И Дамир вкрадчиво осведомился:
– Ахмед-ага, тебя заставила молчать преданность мне или корпусу?
От подобного вопроса янычар-ага очевидно растерялся.
– Разве одно возможно без другого, повелитель?
О, Дамир прекрасно представлял себе будущее без обнаглевших янычар. Без их цеховой солидарности, без их самоуправства, без их собственного совета. Только на это нужно время, много времени. И янычар-аге знать о подобных чаяниях вовсе неуместно.
– Если деньги выплачивались по распоряжению казначея корпуса, то приписки осуществлял...?
– Кятиб оджака, повелитель, – после недолгого молчания обречённо вымолвил Ахмед-ага.
Кятиб заведовал всей канцелярией янычар и вчера тоже, кстати, побывал на докладе у Дамира. Плут, конечно, но умный. Дамир заподозрил его в мелочах, но не в главном, хотя это было логично. Только делопроизводитель явно не последняя инстанция во всей этой цепочке воров и заговорщиков.
– И кому служит кятиб?
– Не знаю, великий султан, – мрачно отозвался Ахмед-ага. – Но женат кятиб на прислужнице из дома Дамата Сулейман-паши.
Дамир нахмурился. Если прислужница из дома Сулейман-паша, значит, наперсница его собственной дражайшей сестры? Но Гюльчин всегда было плевать на дворцовые интриги: ей требовались молодые любовники и драгоценности, а не власть. Или сам Сулейман-паша... или кто-то умнее этого жирного борова? Великий визирь? Нет, великий визирь древен, утомлён властью и жизнью, и этим весьма нравился Дамиру.
– И почему ты не судил кятиба сам, Ахмед-ага?
Пожилой янычар вновь отвёл взгляд.
– Лишь часть братьев поддержала бы меня, решись я пойти против покровителя кятиба. Многие баши орт в последнее время выбираются за золото, а не за воинские заслуги. Я лишь подтолкнул бы янычар на открытый бунт, но справедливости бы не добился.
Склонив голову на бок, Дамир смотрел на янычар-агу с искренним интересом. Он действительно представляет себе преданность султану и корпусу именно так?
– Ага, ты знал, что моё золото утекает в карманы бунтовщиков, они на это золото меняют офицерский состав орт, но молчал... не желая делать хуже?
– Но я уже тогда знал о готовящемся походе в земли гяуров, мой повелитель, – спокойно возразил Ахмер-ага. Не оправдываясь, словно объясняя то, о чём не единожды думал бессонными ночами. – От бочонка золота ты не обеднеешь, к предателям в бою Аллах вряд ли будет милостив, а победоносному султану воины могут кричать только здравицу – и ничто иное.
И тут не выдержал Фархад. Метнулся вперёд, схватил опешившего Ахмед-агу за плечи, тряхнул и яростно воскликнул:
– Ты тупой онагр, янычар-ага! Какие победы, какое золото! Ты знаешь, сколько золота хранится в сокровищнице в Семибашенном замке Эдикуле? А сколько ежегодно свозится с провинций? Получив власть, они получат всё это и дальше больше! И на победы им плевать, потому что благодаря твоему молчанию теперь где-то бродит несколько сотен, а то и тысяч мужчин в обмундировании гвардейских орт! И под видом янычар станут кричать хулу, подстрекать к бунту, потому что не воины, на ратный подвиг им плевать! Какой ратный подвиг, если они сторговались с врагом!
В совершенном ошеломлении, даже не пытаясь высвободиться, янычар-ага смотрел на Фархада. Наконец аккуратно, словно от опасного безумца, отодвинулся и, кашлянув, осторожно осведомился:
– Кто – они, силахдар-ага?
Теперь замер Фархад. Столь же озадаченно посмотрел на Ахмед-агу, отпустил его, аккуратно отступил на шаг и неуверенно оглянулся на Дамира.
– Действительно, – кто, мой султан?
Однако Дамир неопределённо пожал плечами. Нужно спрашивать у Дамата Сулейман-паши. Но того так просто на ковёр не поставишь: визирь сначала отвертится, зная за собой безусловную власть и силу, а затем выпьешь любимый шербет, лишь в последний миг почуяв лёгкий аромат персиков – и очнёшься уже переходящим тонкий, как волос, мостик из своих благих дел по пути в сады Аллаха. Опасен Сулейман-паша, опаснее бешеной портовой крысы.
– Что ты можешь сказать о секбан-баши, Ахмед-ага?
Тридцать четыре орты секбанов как всегда на время похода остались в качестве столичного гарнизона, а их секбан-баши – в качестве исполняющего обязанности янычар-аги. Если и секбан-баши куплен, то это плохо, очень плохо. Из дорогих сердцу Дамира людей в столице осталась лишь очаровательная жизнерадостная четырёхлетняя малышка, последний – уже посмертный – ребёнок его отца, но её вряд ли кто-то тронет, девочки никому не опасны, никому не интересны. Однако большей частью деревянный Стамбул горел молниеносно и с ужасающими последствиями – до этого доводить не хотелось бы. И избежать пока было возможно.
– Ничего дурного, мой повелитель, – должно быть, также представив Стамбул в огне, отражающийся в помутневших от крови босфорских водах, и тщательно взвесив все доводы, наконец медленно произнёс янычар-ага.
– Тамам. Что ты знаешь о литовских татарах?
Определённо не уловивший связи вопроса с предыдущим разговором Ахмед-ага глянул недоумённо.
– Среди них встречаются умелые воины, способные попасть на скаку из лука в глаз косули, а их женщины не закрывают лица – только это, повелитель.
Мимо. Спрашивать придётся всё же Сулейман-пашу. Или сначала постараться лишить его поддержки янычарского корпуса? Всё равно с ворами и предателями в бой идти нельзя.
– Завтра после утреннего намаза строй все стамбульские орты, – решил Дамир. – Буду судить и карать.
Сейчас, под зорким приглядом кавалерийских белюков, янычары не дёрнутся.
О том, что вскоре для исполнения задуманного большинство кавалерии придётся отослать и он останется фактически один на один с разозлёнными янычарами, Дамир старался не думать.
Ему надо побеждать, иначе умрёт.
ГЛАВА 7
Блистательный Королевский Град Краков шесть десятилетий назад был настолько разрушен небывалым пожаром, что, официально сохраняя королевские регалии, фактически уступил своё столичное звание не так давно отошедшей Польше, но сразу ставшей её жемчужиной Варшаве. Двор жил именно там, король Речи Посполитой правил страной из Варшавы, возвращаясь в свою официальную столицу лишь по необходимости. И именно из этой сиюминутной и редкой необходимости в пригородах Королевского Града был построен дворец Плезир, не только своим названием, но и вычурно-воздушной архитектурой отдающий дань моде на всё французское. Окружающие Плезир сады даже сейчас, под юным искристым снегом, наверняка были великолепны, но Марианна слишком устала, чтобы смотреть по сторонам. Её не интересовали ни колонны с завитками на капителях, ни рельефная лепнина, ни беспорядочное чередование больших и малых арок. Ей просто хотелось свалиться с седла оземь и спать, очень долго спать под тёплым меховым покрывалом возле пылающего камина. Изредка просыпаться, чтобы выпить чего-нибудь столь же тёплого и желательно сладкого, и спать, снова спать...
Но король желал видеть невесту немедленно.
Марианне не дали возможность передохнуть, переодеться, не позволили даже умыться после долгой грязной дороги. Едва она спешилась, надменный сухощавый вельможа в пене кружев и дорогом камзоле, представившийся ничего не сказавшим Марианне званием “маршалок надворный коронный”, но, видимо, исполняющий обязанности церемониймейстера Двора, повёл их с фрау Ульфштадт и графом Неем за собой по алым коврам пышных коридоров. Остановился перед золочёными двустворчатыми дверями, подал знак лакеям в одинаковых коричневых париках...
Как ни странно, Марианна не волновалась. Она настолько устала и продрогла, что сейчас ей было всё равно, как выглядит будущий муж и как её примут, лишь бы её быстрее отпустили греться и спать. Поэтому в салон с обитыми голубым шёлком стенами она вступила с абсолютным спокойствием, даже равнодушием.
Здесь находилось десять человек. Четверо мужчин играли за карточным столом, чему Марианна вяло удивилась: день же, рано для карточных игр, к тому же о её приезде вестовой предупредил заблаговременно.
