Поэтому сбегала. И сейчас, доверившись обещанию Берты, переоделась в привычное повседневное платье и, прихватив горстку присоленных сухарей, отправилась к Грому, успокаиваться.
Конюхи всех лошадей регулярно работали, чтобы те не застаивались, поэтому Гром уже с утра нарезвился вволю, но всё равно ткнулся в её плечо бархатным носом и вопросительно заглянул в лицо.
– Не сегодня, мой хороший, – с сожалением сказала Марианна, погладила коня по холке и протянула на раскрытой ладони сухари. – Сегодня нас с тобой далеко не отпустят. Я вдруг оказалась всем нужна.
Своё мнение Гром выразил громким фырканьем и, обдав ладонь Марианны горячим паром дыхания, осторожно, одними губами подхватил сухарь, довольно хрустнул им и сразу же, обслюнявив едва ли не всю ладонь девушки, схватил следующий.
– Жадина! – рассмеялась Марианна, чувствуя, как отпускает зажатое словно в кузнечных тисках сердце. Этого рыжего жеребца из собственных конюшен ей прислал среди прочих более подходящих девице даров на пятнадцатилетие августейший дядя, император Священной Римской империи, в знак благоволения, – тогда он ещё не ведал о скорой кончине актуального на тот момент жениха Марианны и, видимо, жеребец по задумке должен был радовать статями кобыл на конюшне её будущего мужа. Но перешагнувший шестидесятилетний рубеж жених скончался то ли от старости, то ли переедания, чем вызвал невольную признательность Марианны. С норовистым двухлеткой с горячей кровью она неожиданно нашла общий язык, а затем подружилась и отдавать своего нового – единственного – друга никому не хотела. Родители же нехотя, но исправно тратились на содержание Грома – личный дар императора просто так не отберёшь, не отправишь на колбасу. Или, возможно, видели в привязанности к Грому нелишнюю для Марианны узду – матушка, пожалуй, была излишне прямолинейна, но вот отец... Отца Марианна знала плохо, но имела все основания считать человеком проницательным и жёстким, контролирующим всё, что происходит во дворце.
Поэтому с появлением Грома выбросила из головы все мятежные мысли и старалась вести себя как подобает послушной дочери и эрцгерцогине Габсбург.
Ведь Гром был живой, преданный, любящий. Такой доверчивый, такой ласковый. С большими влажными глазами, изящной вытянутой мордой и горделиво изогнутой шеей. И раз уж Марианна имела неосторожность выказать свою любовь – платить придётся ей, Гром ни в чём не виноват.
Но зато у неё был преданный друг, были свобода и восторг, которые она обретала, мчась на его спине навстречу ветру!
Доевший угощение жеребец тщательно обнюхал опустевшую ладонь, затем проверил вторую руку и вновь фыркнул, на этот раз недовольно.
– Завтра морковь принесу, – пообещала Марианна, и обожавший фиолетовые [1]
Однако, как оказалось, прядал ушами Гром вовсе не от упоминания моркови – он услышал приближение постороннего. Оглянувшаяся Марианна увидела в дверях денника графа Нея. Ни врагом, ни другом для Грома он не был – так, пропахшим железом и порохом двуногим, к которому можно относиться чуть менее настороженно, чем к прочим.
Марианна тоже назвать другом графа Нея чести не имела. Могла бы назвать учителем, могла бы назвать товарищем по несчастью, но и то, и то другое не было бы истиной.
Когда-то граф Ней был офицером Кавалерийского лейб-гвардейского императорского корпуса. Участвовал в кровопролитных битвах, покрыл себя неувядаемой славой, даже побывал в османском плену и героически бежал из него, зарубив вырванным у стражника ятаганом не менее пяти ужасных янычар, затем вновь отличился в сражении при Угерском Броде [2]
И сейчас, очевидно, граф нашёл её не ради поздравлений с предстоящим блестящим замужеством. Как истинный дворянин волю государя оспорить или осудить он не мог, но и не мог, будучи человеком чести, поздравлять – в отличие от нянюшки, королевский венец на челе залогом безоговорочного счастья считать не мог.
– Ваше Королевское [3]
Марианна в ответной учтивости низко наклонила голову.
– День добрый, Ваше Сиятельство.
– Падите в ноги Её Высокопреосвященству, милостивая госпожа, – без перехода произнёс граф. Он в волнении покусывал кончик уса, сам был бледен, но косой рваный рубец на его щеке, напротив, налился краснотой. – Изберите стезю невесты Христовой – и спасёте и душу свою, и тело.
– Её Высокопреосвященство отказала, граф, – горько улыбнулась Марианна и рассеянно погладила боднувшего её носом в плечо Грома, чутко уловившего смену её настроения, – принять постриг мне не позволят. Но ведь у вас веские основания для беспокойства обо мне?
Дворцовыми интригами Ней не интересовался, но как опытный воин умел делать выводы со своей точки зрения. А Марианна хотела понимать, зачем её родственникам нужен этот брак и есть ли возможность его расстроить. Да, тётя Агнесс сказала, что следом за свадебным кортежем пойдут войска, но с кем эти войска собрались воевать? С османами? Но с османами у императора подписан взаимовыгодный мир. Император нарушит соглашения ради короля Вацлава? Но что тот мог предложить взамен?
– В поход собираются рейтары под командованием эрцгерцога Альберта, – негромко сказал граф, словно это всё объясняло.
Возможно, объясняло, но не для Марианны. Её старший брат гениальным полководцем не был – откровенно говоря, ни в одной войне поучаствовать он не успел. Юношей видел несколько сражений с безопасного расстояния в зрительную трубу и всё. Против османов отправили бы блестящего полководца вроде князя Дитрихштейна, а рейтаров Альберта придали бы имперским войскам. Но Альберт тогда остался бы дома – не по чину эрцгерцогу исполнять приказы простолюдина, пусть и по праву заслужившего титул имперского князя. Значит, у её родственников какой-то другой план, требующий символического присутствия любого из наследников Габсбургов в польских землях. И подобное положение дел могло устраивать двор униатского [4]
Одну из кузин Марианны тоже выдали замуж в качестве обеспечения договора, а на последних сроках беременности та вдруг начала стремительно терять вес. “Глисты”, определил придворный лекарь и прописал смесь из папоротника мужского и солей ртути. Но "ошибся" с дозировкой лекарства. В результате кузина родила недоношенного мёртвого младенца и на следующий день умерла. Безутешный муж, конечно, казнил лекаря. А через полгода снова женился, скрепляя новую договорённость.
Марианне вовсе не хотелось ни становиться куклой в чужих руках, ни делить брачное ложе с престарелым дядей, ни терять жизнь в интригах, до которых ей нет дела.
Значит, ей надо выяснить, зачем императору нужен Вацлав и постараться расстроить этот союз раньше, чем епископ перед алтарём вынесет ей приговор.
Потому что потом она станет верной женой перед Богом и людьми, преступить клятву не позволит совесть. Как бы ни был противен муж.
Из-под ресниц Марианна глянула на графа и осторожно спросила:
– Против кого обнажат оружие рейтары?
Однако нахмурившийся Ней лишь качнул головой: то ли не знал, то ли не хотел сообщать ей. Но неожиданно с каким-то вызовом вскинул сверкнувший взгляд и решительно заявил:
– Пусть я уже не молод, но моя рука ещё тверда, а сердце горячо предано вам. Я подам прошение на зачисление в вашу свиту, милостивая госпожа.
И вряд ему откажут: Нея при дворе родителей ценили столь же высоко, как и саму Марианну. Заберёт ещё с собой старую нянюшку и рябую Берту, которую из-за уродливого лица никто замуж не берёт, к ним приставят ещё какого-нибудь проштрафившегося сановного – сборище несчастливцев получится на зависть всем. Ну и пусть.
Словно подслушавший её мысли или просто заскучавший Гром шумно возмущённо зафыркал, вновь чувствительно боднул в плечо. Рассмеявшаяся Марианна погладила жеребца по носу и вежливо улыбнулась казалось затаившему дыхание в ожидании её ответа Нею:
– Окажите честь, господин граф.
Но успеет ли она что-либо выведать до отъезда?
Через три дня выяснилось, что нет.
Дорога шла околицей села, и визгливый крик бабы становился всё громче, пока не начал противно бить по ушам. А вон она сама, стоит возле тына, и, занятая скандалом, совершенно не видит, не слышит, что происходит за спиной. Скачущий впереди отряда бостанджи-хасеки [5]
– Не тронь! – и рука бостанджи замерла в замахе.
Дамир с первого взгляда догадался, по какому поводу скандал. Голосила баба из-за поступка стоящего тут же и надменно ухмыляющимся в усы янычара, ещё несколько янычар лениво наблюдали за представлением от костра с противоположной стороны дороги, а в десятке метров на коновязи возле колодца спокойно обихаживали лошадей сипахи [6]
Просто проехать мимо будет недальновидно.
Ведь здесь смели пренебрегать его волей.
Первым отреагировал янычар. Оглянулся на окрик, тут же коленопреклонённо осел прямо в осеннюю грязь, пачкая красную шерсть плаща и длинные рукава кафтана. Баба замолкла, оглянулась, охнула, испуганно оглядела три десятка приближающихся всадников и тоже на всякий случай бухнулась на колени. Не забыв подобрать выделяющийся поверх грязно-серых грубых полотняных юбок светлый передник.
Подъехавший ближе Дамир придержал недовольно всхрапнувшего и замотавшего головой коня и властно спросил:
– Что здесь происходит? Пусть сначала отвечает женщина.
Толмача в его маленьком отряде не имелось, но ещё помнящих родное наречье славян – предостаточно. Взявший на себя роль посредника Аслан уроженцем здешних мест не являлся, но его короткий вопрос баба поняла. Покивала, с лживой нарочитой преданностью уставилась на Дамира и заговорила. Сначала медленно, нерешительно, затем всё более распаляясь, пока вновь не повысила голоса до визгливых ноток.
Вот же скандальная дура. Брезгливо поморщившийся Дамир оборвал её резким жестом. Баба, наконец-то сообразившая, что таким же жестом он бы мог приказать перерезать ей горло, чтобы не оскорбляла его слух своим противным голосом, тут же испуганно примолкла.
Из всех славянский языков Дамир относительно пристойно знал только сербский – дань традициям рода, – но “млеко”, “украдл” и что-то там про детей вполне был способен понять. Разбитый глиняный кувшин валялся тут же, а на усах янычара осталось несколько белёсых капель. Хорошее было молоко, жирное.
– Ты действительно отнял у неё кринку молока?
Распластавшийся ниц янычар посерел – знал, что от Дамира можно ждать справедливости, но не милосердия. Однако солгать не посмел.
– Да, великий султан.
Откровенно говоря, Дамиру было плевать и на бабу, и на её молоко, и даже на её детей – переживут, не корову же у них угнали – вот тогда бы да, был бы повод выть о голодной смерти.
Но деревенской бабе нанёс обиду не кто-нибудь, а воин его регулярной армии.
Мародёрство своим воинам Дамир запрещал под страхом смертной казни вне зависимости от чина и заслуг повинного. Ему требовалась сильная дисциплинированная армия, а не кучка неконтролируемого сброда, которая при первой же возможности разбегается из лагеря грабить и насиловать. А на землях, на которые пришли османы пусть даже временно, местные жители должны знать, что в хранимой Аллахом империи царит Закон. И у райя-гяура [7]
Всё это мудрыми предками прописано в Канун-наме империи Османов, но в жизни... сказочник-меддах и то более правдивые истории рассказывал.
Однако Дамир упрямо возвращал уважение к Канун-наме и словом, и мечом. Знал, что рискует – передави, и собственные войска, и собственный Двор обратятся против тебя, но не видел для империи иного будущего: силой удерживать все завоёванные земли османы могли, но недолго.
И свидетельство, что силы начинают иссякать, – само его присутствие здесь, в проклятых стылых краях неверных.
Поэтому неважно, останутся ли земли, взятые сейчас его армией, под рукой Дамира, – скорее всего, нет. Но пока это его земли, а на его землях крестьяне должны мирно растить хлеб, торговать, платить подати – и ежедневно благодарить Всевышнего, что живут в благословенной порядком стране, и видеть в воинах империи защитников, а не притеснителей.
А у янычар не должно даже возникать мысли ослушаться приказа своего султана.
Конюхи всех лошадей регулярно работали, чтобы те не застаивались, поэтому Гром уже с утра нарезвился вволю, но всё равно ткнулся в её плечо бархатным носом и вопросительно заглянул в лицо.
– Не сегодня, мой хороший, – с сожалением сказала Марианна, погладила коня по холке и протянула на раскрытой ладони сухари. – Сегодня нас с тобой далеко не отпустят. Я вдруг оказалась всем нужна.
Своё мнение Гром выразил громким фырканьем и, обдав ладонь Марианны горячим паром дыхания, осторожно, одними губами подхватил сухарь, довольно хрустнул им и сразу же, обслюнявив едва ли не всю ладонь девушки, схватил следующий.
– Жадина! – рассмеялась Марианна, чувствуя, как отпускает зажатое словно в кузнечных тисках сердце. Этого рыжего жеребца из собственных конюшен ей прислал среди прочих более подходящих девице даров на пятнадцатилетие августейший дядя, император Священной Римской империи, в знак благоволения, – тогда он ещё не ведал о скорой кончине актуального на тот момент жениха Марианны и, видимо, жеребец по задумке должен был радовать статями кобыл на конюшне её будущего мужа. Но перешагнувший шестидесятилетний рубеж жених скончался то ли от старости, то ли переедания, чем вызвал невольную признательность Марианны. С норовистым двухлеткой с горячей кровью она неожиданно нашла общий язык, а затем подружилась и отдавать своего нового – единственного – друга никому не хотела. Родители же нехотя, но исправно тратились на содержание Грома – личный дар императора просто так не отберёшь, не отправишь на колбасу. Или, возможно, видели в привязанности к Грому нелишнюю для Марианны узду – матушка, пожалуй, была излишне прямолинейна, но вот отец... Отца Марианна знала плохо, но имела все основания считать человеком проницательным и жёстким, контролирующим всё, что происходит во дворце.
Поэтому с появлением Грома выбросила из головы все мятежные мысли и старалась вести себя как подобает послушной дочери и эрцгерцогине Габсбург.
Ведь Гром был живой, преданный, любящий. Такой доверчивый, такой ласковый. С большими влажными глазами, изящной вытянутой мордой и горделиво изогнутой шеей. И раз уж Марианна имела неосторожность выказать свою любовь – платить придётся ей, Гром ни в чём не виноват.
Но зато у неё был преданный друг, были свобода и восторг, которые она обретала, мчась на его спине навстречу ветру!
Доевший угощение жеребец тщательно обнюхал опустевшую ладонь, затем проверил вторую руку и вновь фыркнул, на этот раз недовольно.
– Завтра морковь принесу, – пообещала Марианна, и обожавший фиолетовые [1]
Закрыть
корни Гром заинтересованно повёл ушами. Привычного нам оранжевого цвета корнеплоды селекционеры вывели только конце XVII – первой четверти XVIII века. До этого морковь была фиолетовой, как свёкла, или жёлтой и более волокнистой.
Однако, как оказалось, прядал ушами Гром вовсе не от упоминания моркови – он услышал приближение постороннего. Оглянувшаяся Марианна увидела в дверях денника графа Нея. Ни врагом, ни другом для Грома он не был – так, пропахшим железом и порохом двуногим, к которому можно относиться чуть менее настороженно, чем к прочим.
Марианна тоже назвать другом графа Нея чести не имела. Могла бы назвать учителем, могла бы назвать товарищем по несчастью, но и то, и то другое не было бы истиной.
Когда-то граф Ней был офицером Кавалерийского лейб-гвардейского императорского корпуса. Участвовал в кровопролитных битвах, покрыл себя неувядаемой славой, даже побывал в османском плену и героически бежал из него, зарубив вырванным у стражника ятаганом не менее пяти ужасных янычар, затем вновь отличился в сражении при Угерском Броде [2]
Закрыть
, но после заключения мира при высочайшем Дворе... потерялся. Ни смолчать в нужный момент, ни польстить важному человеку, ни сунуть взятку в шёлковом платке граф не умел. Вместо продолжения карьеры в лейб-гвардии он вынужден был уехать вместе с назначенным штатгальтером братом императора в Силезию, здесь стал наставником в воинском искусстве старших сыновей господина. В новой должности граф Ней прослужил достаточно долго, чтобы пробиравшаяся тайком подсматривать за занятиями старших братьев Марианна однажды набралась смелости поздороваться с суровым малоулыбчивым, но таким грациозным в танце клинков воином. На самих занятиях граф Ней продолжал Марианну “не замечать”, но и не прогонял, молчаливо позволяя подсматривать из укрытия. А после ухода наследников со свитой иногда даже показывал какой-нибудь пустяшный приём: как правильно обхватить пальцами рукоять кинжала, как, отступив всего лишь на полшага, уклониться от замаха саблей, один раз даже дал подержать в руках собственный палаш – Марианна была в восторге, и даже влюбилась первой детской любовью в воина со шрамами и седыми висками. Однажды граф Ней вновь поставил на место какого-то придворного блюдолиза, вновь потерял должность... Встречаться они стали гораздо меньше, Марианна взрослела, её неосознанная влюбленность постепенно прошла. Но граф, занявший обидный, практически оскорбительный для человека его положения и опыта пост командира смены дворцовой караульной службы, при случае неизменно делал Марианне поблажки: там не доложит об озорстве, здесь не заметит их с Громов непозволительно долгой прогулки... И во многом благодаря этому поверхностное восхищение Марианны переросло в глубокую благодарность и безоговорочное уважение к графу как к человеку безукоризненной, устарело-рыцарственной в нынешние времена чести. “Венгерский” Брод – город в Моравии (совр. Чехия), одном из маркграфств Священной Римской империи. Силезия – соседствующая с Моравией историческая область в долине реки Одер.
И сейчас, очевидно, граф нашёл её не ради поздравлений с предстоящим блестящим замужеством. Как истинный дворянин волю государя оспорить или осудить он не мог, но и не мог, будучи человеком чести, поздравлять – в отличие от нянюшки, королевский венец на челе залогом безоговорочного счастья считать не мог.
– Ваше Королевское [3]
Закрыть
Высочество, – граф щёлкнул каблуками и, сняв шляпу, низко поклонился. В чьём угодно другом исполнении подобные церемонии на конюшне в дверях денника могли показаться смешными. Но не Нея с его безупречной грацией фехтовальщика. Хотя Габсбурги безраздельно владели императорской короной Священной Римской империи, чисто номинально это была выборная не передаваемая по наследству должность, поэтому все не правящие члены Дома Габсбургов имели стиль “Королевский”, а не “Императорский”.
Марианна в ответной учтивости низко наклонила голову.
– День добрый, Ваше Сиятельство.
– Падите в ноги Её Высокопреосвященству, милостивая госпожа, – без перехода произнёс граф. Он в волнении покусывал кончик уса, сам был бледен, но косой рваный рубец на его щеке, напротив, налился краснотой. – Изберите стезю невесты Христовой – и спасёте и душу свою, и тело.
– Её Высокопреосвященство отказала, граф, – горько улыбнулась Марианна и рассеянно погладила боднувшего её носом в плечо Грома, чутко уловившего смену её настроения, – принять постриг мне не позволят. Но ведь у вас веские основания для беспокойства обо мне?
Дворцовыми интригами Ней не интересовался, но как опытный воин умел делать выводы со своей точки зрения. А Марианна хотела понимать, зачем её родственникам нужен этот брак и есть ли возможность его расстроить. Да, тётя Агнесс сказала, что следом за свадебным кортежем пойдут войска, но с кем эти войска собрались воевать? С османами? Но с османами у императора подписан взаимовыгодный мир. Император нарушит соглашения ради короля Вацлава? Но что тот мог предложить взамен?
– В поход собираются рейтары под командованием эрцгерцога Альберта, – негромко сказал граф, словно это всё объясняло.
Возможно, объясняло, но не для Марианны. Её старший брат гениальным полководцем не был – откровенно говоря, ни в одной войне поучаствовать он не успел. Юношей видел несколько сражений с безопасного расстояния в зрительную трубу и всё. Против османов отправили бы блестящего полководца вроде князя Дитрихштейна, а рейтаров Альберта придали бы имперским войскам. Но Альберт тогда остался бы дома – не по чину эрцгерцогу исполнять приказы простолюдина, пусть и по праву заслужившего титул имперского князя. Значит, у её родственников какой-то другой план, требующий символического присутствия любого из наследников Габсбургов в польских землях. И подобное положение дел могло устраивать двор униатского [4]
Закрыть
государства лишь до поры до времени. Речь Посполитая – уния Польши и Литвы.
Одну из кузин Марианны тоже выдали замуж в качестве обеспечения договора, а на последних сроках беременности та вдруг начала стремительно терять вес. “Глисты”, определил придворный лекарь и прописал смесь из папоротника мужского и солей ртути. Но "ошибся" с дозировкой лекарства. В результате кузина родила недоношенного мёртвого младенца и на следующий день умерла. Безутешный муж, конечно, казнил лекаря. А через полгода снова женился, скрепляя новую договорённость.
Марианне вовсе не хотелось ни становиться куклой в чужих руках, ни делить брачное ложе с престарелым дядей, ни терять жизнь в интригах, до которых ей нет дела.
Значит, ей надо выяснить, зачем императору нужен Вацлав и постараться расстроить этот союз раньше, чем епископ перед алтарём вынесет ей приговор.
Потому что потом она станет верной женой перед Богом и людьми, преступить клятву не позволит совесть. Как бы ни был противен муж.
Из-под ресниц Марианна глянула на графа и осторожно спросила:
– Против кого обнажат оружие рейтары?
Однако нахмурившийся Ней лишь качнул головой: то ли не знал, то ли не хотел сообщать ей. Но неожиданно с каким-то вызовом вскинул сверкнувший взгляд и решительно заявил:
– Пусть я уже не молод, но моя рука ещё тверда, а сердце горячо предано вам. Я подам прошение на зачисление в вашу свиту, милостивая госпожа.
И вряд ему откажут: Нея при дворе родителей ценили столь же высоко, как и саму Марианну. Заберёт ещё с собой старую нянюшку и рябую Берту, которую из-за уродливого лица никто замуж не берёт, к ним приставят ещё какого-нибудь проштрафившегося сановного – сборище несчастливцев получится на зависть всем. Ну и пусть.
Словно подслушавший её мысли или просто заскучавший Гром шумно возмущённо зафыркал, вновь чувствительно боднул в плечо. Рассмеявшаяся Марианна погладила жеребца по носу и вежливо улыбнулась казалось затаившему дыхание в ожидании её ответа Нею:
– Окажите честь, господин граф.
Но успеет ли она что-либо выведать до отъезда?
Через три дня выяснилось, что нет.
ГЛАВА 2
Дорога шла околицей села, и визгливый крик бабы становился всё громче, пока не начал противно бить по ушам. А вон она сама, стоит возле тына, и, занятая скандалом, совершенно не видит, не слышит, что происходит за спиной. Скачущий впереди отряда бостанджи-хасеки [5]
Закрыть
уже замахнулся плетью, чтобы перетянуть дурную бабу поперёк спины, однако Дамир остановил его окриком: Бостанджи – гвардейское подразделение янычар, отвечающее на личную охрану султана.
– Не тронь! – и рука бостанджи замерла в замахе.
Дамир с первого взгляда догадался, по какому поводу скандал. Голосила баба из-за поступка стоящего тут же и надменно ухмыляющимся в усы янычара, ещё несколько янычар лениво наблюдали за представлением от костра с противоположной стороны дороги, а в десятке метров на коновязи возле колодца спокойно обихаживали лошадей сипахи [6]
Закрыть
. Сипахи – тяжёлая кавалерия.
Просто проехать мимо будет недальновидно.
Ведь здесь смели пренебрегать его волей.
Первым отреагировал янычар. Оглянулся на окрик, тут же коленопреклонённо осел прямо в осеннюю грязь, пачкая красную шерсть плаща и длинные рукава кафтана. Баба замолкла, оглянулась, охнула, испуганно оглядела три десятка приближающихся всадников и тоже на всякий случай бухнулась на колени. Не забыв подобрать выделяющийся поверх грязно-серых грубых полотняных юбок светлый передник.
Подъехавший ближе Дамир придержал недовольно всхрапнувшего и замотавшего головой коня и властно спросил:
– Что здесь происходит? Пусть сначала отвечает женщина.
Толмача в его маленьком отряде не имелось, но ещё помнящих родное наречье славян – предостаточно. Взявший на себя роль посредника Аслан уроженцем здешних мест не являлся, но его короткий вопрос баба поняла. Покивала, с лживой нарочитой преданностью уставилась на Дамира и заговорила. Сначала медленно, нерешительно, затем всё более распаляясь, пока вновь не повысила голоса до визгливых ноток.
Вот же скандальная дура. Брезгливо поморщившийся Дамир оборвал её резким жестом. Баба, наконец-то сообразившая, что таким же жестом он бы мог приказать перерезать ей горло, чтобы не оскорбляла его слух своим противным голосом, тут же испуганно примолкла.
Из всех славянский языков Дамир относительно пристойно знал только сербский – дань традициям рода, – но “млеко”, “украдл” и что-то там про детей вполне был способен понять. Разбитый глиняный кувшин валялся тут же, а на усах янычара осталось несколько белёсых капель. Хорошее было молоко, жирное.
– Ты действительно отнял у неё кринку молока?
Распластавшийся ниц янычар посерел – знал, что от Дамира можно ждать справедливости, но не милосердия. Однако солгать не посмел.
– Да, великий султан.
Откровенно говоря, Дамиру было плевать и на бабу, и на её молоко, и даже на её детей – переживут, не корову же у них угнали – вот тогда бы да, был бы повод выть о голодной смерти.
Но деревенской бабе нанёс обиду не кто-нибудь, а воин его регулярной армии.
Мародёрство своим воинам Дамир запрещал под страхом смертной казни вне зависимости от чина и заслуг повинного. Ему требовалась сильная дисциплинированная армия, а не кучка неконтролируемого сброда, которая при первой же возможности разбегается из лагеря грабить и насиловать. А на землях, на которые пришли османы пусть даже временно, местные жители должны знать, что в хранимой Аллахом империи царит Закон. И у райя-гяура [7]
Закрыть
есть права, которые придётся уважать даже воину-правоверному. Райя – податное население, крестьяне и горожане.
Всё это мудрыми предками прописано в Канун-наме империи Османов, но в жизни... сказочник-меддах и то более правдивые истории рассказывал.
Однако Дамир упрямо возвращал уважение к Канун-наме и словом, и мечом. Знал, что рискует – передави, и собственные войска, и собственный Двор обратятся против тебя, но не видел для империи иного будущего: силой удерживать все завоёванные земли османы могли, но недолго.
И свидетельство, что силы начинают иссякать, – само его присутствие здесь, в проклятых стылых краях неверных.
Поэтому неважно, останутся ли земли, взятые сейчас его армией, под рукой Дамира, – скорее всего, нет. Но пока это его земли, а на его землях крестьяне должны мирно растить хлеб, торговать, платить подати – и ежедневно благодарить Всевышнего, что живут в благословенной порядком стране, и видеть в воинах империи защитников, а не притеснителей.
А у янычар не должно даже возникать мысли ослушаться приказа своего султана.
