— По-моему, дело тут не в наличии художественных способностей, дорогая, — осторожно, будто подбирая слова начинает Грета. — Ты ведь не раз показывала мне прекрасные вышивки, сюжеты которых придумывала сама. Все одногруппницы хвалили воротничок, который ты расшила мне полевыми цветами.
От этих слов алеют уши, кажется, дальше краснеть уже некуда! Голос же собеседницы набирает яркости и силы:
— А какими каллиграфическими рисунками ты украшаешь тетради! Каждый раз любуюсь ими, когда беру сверить наши конспекты. И до сих пор не могу понять, как из обычных букв, петелек, волн, завитков и линий у тебя из под пера выходят изысканные детализированные миниатюры!
Я прикладываю ладони к щекам, одновременно активируя на них Снежинку.
— Что же это ещё, если не способности к художеству?! — восклицает соседка и уже спокойнее, мягче добавляет: — Возможно, я ошибаюсь... И всё же, может ли быть так, что ты не сдерживаешь себя в незначительных, по-твоему, занятиях, но запрещаешь себе даже искру творения в кажущихся особенно важными? И магия – одно из них?..
Несколько минут я потерянно смотрю в пол. Эта мысль потрясает всё моё существо, не вмещается в сознании: возможно ли такое?.. Нет-нет, и тряхнув головой, неуверенно возражаю:
— Полно тебе, для этого особенных способностей не нужно – всякая девушка учиться шитью и чистописанию. А вот так, чтобы реалистичные картины рисовать – это талант, какого у меня нет...
Грета внимательно смотрит на меня и задумчиво кивает.
— Так о чём ты тогда говоришь с Олафом, если не об учёбе?
— Ни о чём. Мы пока не разговариваем, только переглядываемся, и он при случае оказывает знаки внимания: то дверь передо мной откроет, то место в аудитории на первых рядах как бы невзначай придержит, если заметит, что я опаздываю.
Замечаю, как постепенно меняется лицо подруги: от удивлённо-заинтересованного в начале до какого-то неловкого и, в тоже время, обеспокоенного в конце.
— Прости, я думала, что вы уже с середины зимы общаетесь, и он всё никак не сделает первый решительный шаг. А оно вон как выходит... И как тебе с этим?
— Ну... я не хочу торопить события. Мне кажется, я ещё не готова к тому, чтобы всё развивалось быстрее...
Вижу, как она снова задумчиво кивает, затем встряхивает головой и говорит:
— Что ж, раз всё хорошо, тогда давай пить чай и за зельеварение?
— Конечно! Я тебе бутерброд прихватила, в холодильном ящике лежит! — с облегчением соглашаюсь я, поднимаюсь с места и протягиваю ей пакетик с "Имбирным пряником". — Только у меня кружка грязная, пойду помою.
— А магией? — Соседка в растерянности забывает сжать руку, которую протянула навстречу, и едва не роняет чай.
— Не, мне потом ещё практику по общей магии делать, хочу сохранить побольше резерва. А то я и так уже половину на артефакторику потратила, — Губы растягиваются в лёгкой улыбке (хочется верить!), я поспешно хватаю кружку и, пятясь, отступаю к выходу.
Ложь! Хитрость, шитая белыми нитками! И теперь у Греты не попросишь помощи с исправлением блёклой иллюзии святой! Но как иначе выйти из комнаты, не вызвав подозрения?! Невероятно, но подруга принимает это абсурдное объяснение и идёт накрывать на стол.
Я выскальзываю за дверь, и вспоминаю, как дышать. Ослабляю впившиеся в кружку пальцы и, стараясь не торопиться, иду в душевую. Мысль, которую я всякий раз нещадно гоню прочь от себя, мысль, которая примиряет меня с робостью Олафа, снова проникает в сознание, заполоняет до краёв, тянет на дно.
"Став магом-артефактором, ты выйдешь замуж за ювелира и возродишь начатое мной и Беатой дело" – бесконечным эхом в голове звучат слова деда. Я жадно хватаю ртом воздух, судорожно расстёгиваю воротник блузки, но всё равно задыхаюсь, ноги срываются на бег. Хорошо, что в коридоре никого нет. Почему раньше я не чувствовала этих оков?.. Почему раньше этот жизненный путь был и моим тоже?.. Кровь стучит в ушах, пелена застилает глаза... Нельзя, чтобы кто-нибудь меня такой увидел! Ещё пара шагов, я почти на месте, сворачиваю в уборную и пулей прячусь в ближайшей кабинке.
Спасительная холодная вода возвращает разум в тело. Я нависаю над раковиной, одной рукой упираясь в стену, где-то рядом стоит несчастная кружка. Дыхание постепенно успокаивается, мысли приобретают здравый ход.
Дед с бабушкой поженились по большой любви, и папа с мамой тоже. Да, Олаф не ювелир, но я люблю его, так неужели дед не позволит мне выйти за него замуж?! Папу же он не заставил жениться на магичке, когда узнал, что у него с мамой всё серьезно! Значит, и мне уступит. Два артефактора в семье ничем не хуже, чем артефакторка и ювелир – мы сможем зачаровывать в два раза больше изделий! Ну, только будем покупать их у папы или у других мастеров, подумаешь... Ведь так?.. Ведь так...
И чего я себе напридумывала! Даже как-то неловко стало, хорошо, что Грете об этом не рассказывала. Грета! Она же ждёт меня пить чай! И я кидаюсь обратно, на ходу очищая кружку заклинанием.
Зимний холод проник в жаркий летний день. Я не заметила, когда остановилась и начала растирать плечи. Озноб отступал, а с ним ослабевала и власть воспоминания. Я в первый раз вернулась мыслями в тот вечер. Возможно ли, что выстроенная тогда логическая цепочка не вызвала у меня полного доверия, и страх закрыл путь к этому разговору и последовавшему за ним потрясению?..
Дед с детства рассказывал мне истории о том, как они с бабушкой вместе делали изысканные артефакты и уникальные ювелирные изделия. И каждый раз заканчивал тем, что прочил мне ту же судьбу: "Ведь у тебя есть Дар, и так нравятся папины поделки! Сама Богиня велит продолжить начатое мной и Беатой дело!" А я только радостно кивала и соглашалась, очарованная волшебной сказкой об истинной любви и сотворчестве, да и дед всегда так радовался, слыша мои заверения... Но как непреклонно звучали слова, которыми он напутствовал меня при отъезде в Гаэрру...
По телу прошла внезапная судорога. Нет-нет-нет. В нашей семье принято вступать в брак по любви. Так было у деда с бабушкой и у папы с мамой. Да и Лотта год назад сыграла свадьбу с любимым. Я тоже выйду замуж по любви, ведь нет ничего важнее этой семейной традиции! Дед всегда желал мне счастья больше всего на свете и поймёт, если моё счастье теперь в другом.
Дыхание постепенно успокаивается, тёплый воздух проникает в лёгкие, окончательно согревая тело. Я снова стою в зелёном летнем парке и жадно вбираю глазами окружающий пейзаж: белоснежную статую мага-артефактора Эрлиха в центре цветущей клумбы на пересечении двух аллей, ровные ряды тополей по бокам, гравий под кружевной тенью, сплетённой из сотен листьев, сквозь которые едва пробивается солнце.
Подножья деревьев скрывает буйная зелень невысокого кустарника, усыпанного махровыми чисто-белыми цветками-шариками. Нижние гроздья соцветий выспались на дорожку. "Жемчужница, любимый Гретин цветок", – всплывает в голове, и я вспоминаю о подруге.
И даже тогда она не корила Олафа за медлительность, не сетовала на его нерешительность, не говорила, что он недостоин меня, и вообще – неподходящая пара... Так что же заставляло меня каждый раз слышать это за её словами?.. Находить в молчании подруги скрытые смыслы, тайные намёки?.. Чей голос на самом деле нашёптывал мне эти мысли?..
Дыхание учащается, сердце беспокойно стучит, ноги устремляются вперед. Я иду не глядя, давлю на виски, запускаю пальцы в волосы... Поднимаю глаза, как ум пронзает дикая догадка: "Шарлотта! Вот, кто надрессировала меня как собачку!"
Каждая моя детская симпатия, каждая моя подростковая влюблённость была тщательно оценена со всех сторон и признана недостойной младшей дочери Штернов! Я срываюсь на бег, слёзы заволакивают глаза, какое-то неведомое мне доселе чувство начинает подниматься в груди.
Со временем один лишь её взгляд давал понять, что я опять сделала неправильный выбор. И вот, теперь голос сестры живёт в моей голове и не даёт слышать истинные слова подруги!
Неистовое жгучее чувство захлёстывает всё тело, ускоряет бег. За что Лотта так со мной?! Неужели я настолько не разбираюсь в людях, не знаю, что мне нужно? Почему Грета даёт мне право быть собой и пытается понять мой взгляд на развитие отношений? Почему она предлагает мне спросить у Богини совета, видя мои плохо скрываемые сомнения в отношении Олафа, а не велит забыть о нём?
Бух! – острая боль пронзает пальцы правой ноги, лечу вниз, выставляю руки вперёд и приземляюсь на землю... Туман перед глазами рассеивается, и я обнаруживаю себя растянувшейся на заросшей дикотравьем клумбе. Саднят стёртые ладони, ноет лодыжка, горят отбитые пальцы. Хорошо, что коленки не расшибла.
Собираю себя в кучку и исцеляю повреждения. Оглядываюсь назад: поодаль в стороне мокрым земляным боком посверкивает камень – виновник моего падения. Смотрю вперёд: в центре клумбы на постаменте возвышается посеревшая от времени статуя святой Инессы (странный выбор для учебного заведения!), за ней в небольшом отдалении виднеется кирпичная кладка, полускрытая тёмно-зелёным ковром разросшегося плюща. Выходит, я прошла через весь парк до самой стены, ограждающей главную территорию академии!
Взгляд потерянно скользит из стороны в сторону и застывает на лице святой покровительницы благочестивого брака. Решение приходит само собой: я пойду на праздник летнего солнцестояния и попрошу Богиню, чтобы я вышла замуж только по любви! Тогда быть вместе с Олафом мне точно никто и ничто не помешает!
"Грета, ты говорила: "Дерзай!" Олаф сделал первый решительный шаг, и теперь я дерзаю!"
* * *
Ноги ступали по земле словно босые – тонкие подошвы домашних туфелек передавали все неровности тропинки: мелкие камушки, колкие веточки, шероховатые чешуйки сосновой коры. Нежный батист сорочки непривычно свободно скользил по телу в отсутствии корсета. Без подъюбника подол просторного домашнего платья то и дело льнул к бёдрам, очерчивал лоно. В такие моменты я доставала ткань между ног и выправляла её обратно, чтобы через несколько шагов повторить всё сначала. Прохладный вечерний воздух ласково касался открытой шеи, легко проникал в широкие рукава. Кожаный мешочек-подвеска на длинном шнурке похлопывал по груди при каждом шаге.
Правильно ли я поступила, сделав всё по рассказу Марка о том, как богинины праздники издавна отмечают в деревне? Не окажусь ли я сейчас одна столь странно одета или, вернее, почти раздета?.. Впереди тропинка круто уходила вверх, и я остановилась продышаться и привести мысли в порядок.
Предзакатное солнце пронизало лес снопами косых лучей, протянуло длинные тени за стволами деревьев, вызолотило кусты и траву. Там, в невысоком подлеске, то и дело шебуршала какая-то живность. Слабо потянуло сыростью с невидимой реки. "Фиуить-фиуить-трр-трр" — воздух наполнила трель соловья. По телу пробежали мурашки, нужно идти — зябко стоять неподвижно.
Всё же "уютная компания", обещанная курсистами, как-то не вяжется с церковным обрядом, где сонм священников читает молитвы и поёт гимны у огромной каменной костровой чаши, завершая действо торжественным церковным ходом. "Сначала подгляжу утайкой, как они там отмечают, и, если что, незаметно уйду", – решила я, поднимаясь по начавшей вилять из стороны в сторону тропке.
Огромный сруб из толстых (мне не обхватить руками) брёвен был объят огнём. Языки пламени жадно рвались в высь, призрачно-белые дымные хвосты тянулись следом, искры взлетали в небо и оседали поодаль. Сквозь переливы горячего воздуха просматривался противоположный край верхушки холма, круто обрывавшийся вниз над бескрайним лесным простором.
Жар костра, запах горящего сухого дерева плотной раскалённой волной окатили меня, лишь только я покинула полог леса, окаймлявший вершину с юго-востока. Прятаться было незачем – здесь все были одеты подобно: женщины в длинных платьях-балахонах, мужчины в рубахах и свободных штанах.
Вид полураздетых людей, свободно ходивших по поляне и будто не замечавших, как в движениях ткань льнёт к коже, вырисовывая контуры мышц, изгибы и округлости тела, смутил меня. Внутренний жар опалил щёки, и я отвела взгляд.
— Имбирочка! Пришла! — раздался бархатистый голос.
Я повернулась на оклик и неуверенно подняла глаза. Знакомая курсистка сидела на домотканном покрывале всего в нескольких шагах от меня и заканчивала плести венок из полевых цветов. Голову её уже украшал один, почти скрывая короткие кудри.
— Вижу, ты знаешь, как привечать Богиню! — окинув меня внимательным взглядом, уважительно сказала молодая женщина. Сама она была в просторной длинной рубахе из небелёного льняного полотна. — Корсет же сняла?
Я смущённо кивнула.
— Ну, тогда расплетай косу и надевай венок, — и протянула мне только что завершённый.
На ходу распуская волосы, я приблизилась к ней и аккуратно взяла из рук цветочный убор.
— Ты ведь раньше не была на, хм, языческих праздниках, верно? Только кто-то надоумил тебя, как одеться?
— Да, — и зачем-то добавила: — Друг рассказал, как богинины дни отмечают у него в деревне.
Венок оказался в пору: не падал на глаза и приятно охватил голову. Едва уловимый сладковато-свежий травянистый аромат коснулся ноздрей.
— Верующие могут спать спокойно, пока в деревнях помнят, как общаться с Богиней, — в голосе собеседницы послышалась едва заметная горечь, по лицу пробежала лёгкая тень.
Вздохнув, она встала, отряхнула подол от лепестков и травинок, и лукаво улыбнувшись спросила:
— Но да ты, поди, нашла, что попросить?
— Ага, только не то, что вы предлагали.
— И то правда, зачем просить то, что можешь получить сама? Госпожа любит тружеников, — ни с того ни с сего совсем по-церковному прибавила магичка. — Про подарок Богине знаешь?
Я достала из мешочка-подвески небольшой необработанный отрез ткани и развернула перед ней.
— О, красота-то какая! Тонкая работа! — в голосе послышалось искреннее восхищение. — Делала же не для кого-то и не думая о ком-то?
Мне удалось лишь молча помотать головой, в последний раз с нежностью глядя на свою самую любимую, сокровенную, вышивку – цветущий побег пастушьей сумки.
Я помню, как была удивлена, когда заметила, что эта неприметная сорная трава цветёт мелкими белым цветом. И окончательно прониклась ей, узнав, что делает она это на протяжении почти всех летних месяцев. Такое неброское растение, но такой сильный характер! Другое бы отцвело скромно и тихо, как положено всем невзрачным, а это, несмотря ни на что, упорно продолжает покрываться цветами.
Я помню, как сестра сморщила носик, глядя на моё рукоделие, а матушка сказала, что больше не даст мне шёлковых ниток, не узнав наперёд, что я собираюсь вышивать.
Я помню... и это главное... У меня останутся воспоминания...
— Да-а-а, истинные подарки Богине они такие — забирают с собой частичку души... — понимающе усмехнулась курсистка. — Первый раз обратиться к Госпоже с просьбой бывает непросто, так что подожди, как обряд закончится, и ты останешься у костра одна. А пока следуй за мной, смотри по сторонам и повторяй за нами.
Убирая вышивку обратно в кожаный мешочек-подвеску, я замешкалась:
— Постойте... а вы на меня совсем не сердитесь?.. За то, что я... ну... эм...
— Посмеялась над моей верой в языческие басни? — Неожиданно весело откликнулась она и благодушно продолжила: — Дорогая, если бы я злилась каждый раз, когда кто-нибудь усомнится в, хм, моей вере, то давно бы уже лопнула от гнева.
От этих слов алеют уши, кажется, дальше краснеть уже некуда! Голос же собеседницы набирает яркости и силы:
— А какими каллиграфическими рисунками ты украшаешь тетради! Каждый раз любуюсь ими, когда беру сверить наши конспекты. И до сих пор не могу понять, как из обычных букв, петелек, волн, завитков и линий у тебя из под пера выходят изысканные детализированные миниатюры!
Я прикладываю ладони к щекам, одновременно активируя на них Снежинку.
— Что же это ещё, если не способности к художеству?! — восклицает соседка и уже спокойнее, мягче добавляет: — Возможно, я ошибаюсь... И всё же, может ли быть так, что ты не сдерживаешь себя в незначительных, по-твоему, занятиях, но запрещаешь себе даже искру творения в кажущихся особенно важными? И магия – одно из них?..
Несколько минут я потерянно смотрю в пол. Эта мысль потрясает всё моё существо, не вмещается в сознании: возможно ли такое?.. Нет-нет, и тряхнув головой, неуверенно возражаю:
— Полно тебе, для этого особенных способностей не нужно – всякая девушка учиться шитью и чистописанию. А вот так, чтобы реалистичные картины рисовать – это талант, какого у меня нет...
Грета внимательно смотрит на меня и задумчиво кивает.
— Так о чём ты тогда говоришь с Олафом, если не об учёбе?
— Ни о чём. Мы пока не разговариваем, только переглядываемся, и он при случае оказывает знаки внимания: то дверь передо мной откроет, то место в аудитории на первых рядах как бы невзначай придержит, если заметит, что я опаздываю.
Замечаю, как постепенно меняется лицо подруги: от удивлённо-заинтересованного в начале до какого-то неловкого и, в тоже время, обеспокоенного в конце.
— Прости, я думала, что вы уже с середины зимы общаетесь, и он всё никак не сделает первый решительный шаг. А оно вон как выходит... И как тебе с этим?
— Ну... я не хочу торопить события. Мне кажется, я ещё не готова к тому, чтобы всё развивалось быстрее...
Вижу, как она снова задумчиво кивает, затем встряхивает головой и говорит:
— Что ж, раз всё хорошо, тогда давай пить чай и за зельеварение?
— Конечно! Я тебе бутерброд прихватила, в холодильном ящике лежит! — с облегчением соглашаюсь я, поднимаюсь с места и протягиваю ей пакетик с "Имбирным пряником". — Только у меня кружка грязная, пойду помою.
— А магией? — Соседка в растерянности забывает сжать руку, которую протянула навстречу, и едва не роняет чай.
— Не, мне потом ещё практику по общей магии делать, хочу сохранить побольше резерва. А то я и так уже половину на артефакторику потратила, — Губы растягиваются в лёгкой улыбке (хочется верить!), я поспешно хватаю кружку и, пятясь, отступаю к выходу.
Ложь! Хитрость, шитая белыми нитками! И теперь у Греты не попросишь помощи с исправлением блёклой иллюзии святой! Но как иначе выйти из комнаты, не вызвав подозрения?! Невероятно, но подруга принимает это абсурдное объяснение и идёт накрывать на стол.
Я выскальзываю за дверь, и вспоминаю, как дышать. Ослабляю впившиеся в кружку пальцы и, стараясь не торопиться, иду в душевую. Мысль, которую я всякий раз нещадно гоню прочь от себя, мысль, которая примиряет меня с робостью Олафа, снова проникает в сознание, заполоняет до краёв, тянет на дно.
"Став магом-артефактором, ты выйдешь замуж за ювелира и возродишь начатое мной и Беатой дело" – бесконечным эхом в голове звучат слова деда. Я жадно хватаю ртом воздух, судорожно расстёгиваю воротник блузки, но всё равно задыхаюсь, ноги срываются на бег. Хорошо, что в коридоре никого нет. Почему раньше я не чувствовала этих оков?.. Почему раньше этот жизненный путь был и моим тоже?.. Кровь стучит в ушах, пелена застилает глаза... Нельзя, чтобы кто-нибудь меня такой увидел! Ещё пара шагов, я почти на месте, сворачиваю в уборную и пулей прячусь в ближайшей кабинке.
Спасительная холодная вода возвращает разум в тело. Я нависаю над раковиной, одной рукой упираясь в стену, где-то рядом стоит несчастная кружка. Дыхание постепенно успокаивается, мысли приобретают здравый ход.
Дед с бабушкой поженились по большой любви, и папа с мамой тоже. Да, Олаф не ювелир, но я люблю его, так неужели дед не позволит мне выйти за него замуж?! Папу же он не заставил жениться на магичке, когда узнал, что у него с мамой всё серьезно! Значит, и мне уступит. Два артефактора в семье ничем не хуже, чем артефакторка и ювелир – мы сможем зачаровывать в два раза больше изделий! Ну, только будем покупать их у папы или у других мастеров, подумаешь... Ведь так?.. Ведь так...
И чего я себе напридумывала! Даже как-то неловко стало, хорошо, что Грете об этом не рассказывала. Грета! Она же ждёт меня пить чай! И я кидаюсь обратно, на ходу очищая кружку заклинанием.
Зимний холод проник в жаркий летний день. Я не заметила, когда остановилась и начала растирать плечи. Озноб отступал, а с ним ослабевала и власть воспоминания. Я в первый раз вернулась мыслями в тот вечер. Возможно ли, что выстроенная тогда логическая цепочка не вызвала у меня полного доверия, и страх закрыл путь к этому разговору и последовавшему за ним потрясению?..
Дед с детства рассказывал мне истории о том, как они с бабушкой вместе делали изысканные артефакты и уникальные ювелирные изделия. И каждый раз заканчивал тем, что прочил мне ту же судьбу: "Ведь у тебя есть Дар, и так нравятся папины поделки! Сама Богиня велит продолжить начатое мной и Беатой дело!" А я только радостно кивала и соглашалась, очарованная волшебной сказкой об истинной любви и сотворчестве, да и дед всегда так радовался, слыша мои заверения... Но как непреклонно звучали слова, которыми он напутствовал меня при отъезде в Гаэрру...
По телу прошла внезапная судорога. Нет-нет-нет. В нашей семье принято вступать в брак по любви. Так было у деда с бабушкой и у папы с мамой. Да и Лотта год назад сыграла свадьбу с любимым. Я тоже выйду замуж по любви, ведь нет ничего важнее этой семейной традиции! Дед всегда желал мне счастья больше всего на свете и поймёт, если моё счастье теперь в другом.
Дыхание постепенно успокаивается, тёплый воздух проникает в лёгкие, окончательно согревая тело. Я снова стою в зелёном летнем парке и жадно вбираю глазами окружающий пейзаж: белоснежную статую мага-артефактора Эрлиха в центре цветущей клумбы на пересечении двух аллей, ровные ряды тополей по бокам, гравий под кружевной тенью, сплетённой из сотен листьев, сквозь которые едва пробивается солнце.
Подножья деревьев скрывает буйная зелень невысокого кустарника, усыпанного махровыми чисто-белыми цветками-шариками. Нижние гроздья соцветий выспались на дорожку. "Жемчужница, любимый Гретин цветок", – всплывает в голове, и я вспоминаю о подруге.
И даже тогда она не корила Олафа за медлительность, не сетовала на его нерешительность, не говорила, что он недостоин меня, и вообще – неподходящая пара... Так что же заставляло меня каждый раз слышать это за её словами?.. Находить в молчании подруги скрытые смыслы, тайные намёки?.. Чей голос на самом деле нашёптывал мне эти мысли?..
Дыхание учащается, сердце беспокойно стучит, ноги устремляются вперед. Я иду не глядя, давлю на виски, запускаю пальцы в волосы... Поднимаю глаза, как ум пронзает дикая догадка: "Шарлотта! Вот, кто надрессировала меня как собачку!"
Каждая моя детская симпатия, каждая моя подростковая влюблённость была тщательно оценена со всех сторон и признана недостойной младшей дочери Штернов! Я срываюсь на бег, слёзы заволакивают глаза, какое-то неведомое мне доселе чувство начинает подниматься в груди.
Со временем один лишь её взгляд давал понять, что я опять сделала неправильный выбор. И вот, теперь голос сестры живёт в моей голове и не даёт слышать истинные слова подруги!
Неистовое жгучее чувство захлёстывает всё тело, ускоряет бег. За что Лотта так со мной?! Неужели я настолько не разбираюсь в людях, не знаю, что мне нужно? Почему Грета даёт мне право быть собой и пытается понять мой взгляд на развитие отношений? Почему она предлагает мне спросить у Богини совета, видя мои плохо скрываемые сомнения в отношении Олафа, а не велит забыть о нём?
Бух! – острая боль пронзает пальцы правой ноги, лечу вниз, выставляю руки вперёд и приземляюсь на землю... Туман перед глазами рассеивается, и я обнаруживаю себя растянувшейся на заросшей дикотравьем клумбе. Саднят стёртые ладони, ноет лодыжка, горят отбитые пальцы. Хорошо, что коленки не расшибла.
Собираю себя в кучку и исцеляю повреждения. Оглядываюсь назад: поодаль в стороне мокрым земляным боком посверкивает камень – виновник моего падения. Смотрю вперёд: в центре клумбы на постаменте возвышается посеревшая от времени статуя святой Инессы (странный выбор для учебного заведения!), за ней в небольшом отдалении виднеется кирпичная кладка, полускрытая тёмно-зелёным ковром разросшегося плюща. Выходит, я прошла через весь парк до самой стены, ограждающей главную территорию академии!
Взгляд потерянно скользит из стороны в сторону и застывает на лице святой покровительницы благочестивого брака. Решение приходит само собой: я пойду на праздник летнего солнцестояния и попрошу Богиню, чтобы я вышла замуж только по любви! Тогда быть вместе с Олафом мне точно никто и ничто не помешает!
"Грета, ты говорила: "Дерзай!" Олаф сделал первый решительный шаг, и теперь я дерзаю!"
* * *
Ноги ступали по земле словно босые – тонкие подошвы домашних туфелек передавали все неровности тропинки: мелкие камушки, колкие веточки, шероховатые чешуйки сосновой коры. Нежный батист сорочки непривычно свободно скользил по телу в отсутствии корсета. Без подъюбника подол просторного домашнего платья то и дело льнул к бёдрам, очерчивал лоно. В такие моменты я доставала ткань между ног и выправляла её обратно, чтобы через несколько шагов повторить всё сначала. Прохладный вечерний воздух ласково касался открытой шеи, легко проникал в широкие рукава. Кожаный мешочек-подвеска на длинном шнурке похлопывал по груди при каждом шаге.
Правильно ли я поступила, сделав всё по рассказу Марка о том, как богинины праздники издавна отмечают в деревне? Не окажусь ли я сейчас одна столь странно одета или, вернее, почти раздета?.. Впереди тропинка круто уходила вверх, и я остановилась продышаться и привести мысли в порядок.
Предзакатное солнце пронизало лес снопами косых лучей, протянуло длинные тени за стволами деревьев, вызолотило кусты и траву. Там, в невысоком подлеске, то и дело шебуршала какая-то живность. Слабо потянуло сыростью с невидимой реки. "Фиуить-фиуить-трр-трр" — воздух наполнила трель соловья. По телу пробежали мурашки, нужно идти — зябко стоять неподвижно.
Всё же "уютная компания", обещанная курсистами, как-то не вяжется с церковным обрядом, где сонм священников читает молитвы и поёт гимны у огромной каменной костровой чаши, завершая действо торжественным церковным ходом. "Сначала подгляжу утайкой, как они там отмечают, и, если что, незаметно уйду", – решила я, поднимаясь по начавшей вилять из стороны в сторону тропке.
Огромный сруб из толстых (мне не обхватить руками) брёвен был объят огнём. Языки пламени жадно рвались в высь, призрачно-белые дымные хвосты тянулись следом, искры взлетали в небо и оседали поодаль. Сквозь переливы горячего воздуха просматривался противоположный край верхушки холма, круто обрывавшийся вниз над бескрайним лесным простором.
Жар костра, запах горящего сухого дерева плотной раскалённой волной окатили меня, лишь только я покинула полог леса, окаймлявший вершину с юго-востока. Прятаться было незачем – здесь все были одеты подобно: женщины в длинных платьях-балахонах, мужчины в рубахах и свободных штанах.
Вид полураздетых людей, свободно ходивших по поляне и будто не замечавших, как в движениях ткань льнёт к коже, вырисовывая контуры мышц, изгибы и округлости тела, смутил меня. Внутренний жар опалил щёки, и я отвела взгляд.
— Имбирочка! Пришла! — раздался бархатистый голос.
Я повернулась на оклик и неуверенно подняла глаза. Знакомая курсистка сидела на домотканном покрывале всего в нескольких шагах от меня и заканчивала плести венок из полевых цветов. Голову её уже украшал один, почти скрывая короткие кудри.
— Вижу, ты знаешь, как привечать Богиню! — окинув меня внимательным взглядом, уважительно сказала молодая женщина. Сама она была в просторной длинной рубахе из небелёного льняного полотна. — Корсет же сняла?
Я смущённо кивнула.
— Ну, тогда расплетай косу и надевай венок, — и протянула мне только что завершённый.
На ходу распуская волосы, я приблизилась к ней и аккуратно взяла из рук цветочный убор.
— Ты ведь раньше не была на, хм, языческих праздниках, верно? Только кто-то надоумил тебя, как одеться?
— Да, — и зачем-то добавила: — Друг рассказал, как богинины дни отмечают у него в деревне.
Венок оказался в пору: не падал на глаза и приятно охватил голову. Едва уловимый сладковато-свежий травянистый аромат коснулся ноздрей.
— Верующие могут спать спокойно, пока в деревнях помнят, как общаться с Богиней, — в голосе собеседницы послышалась едва заметная горечь, по лицу пробежала лёгкая тень.
Вздохнув, она встала, отряхнула подол от лепестков и травинок, и лукаво улыбнувшись спросила:
— Но да ты, поди, нашла, что попросить?
— Ага, только не то, что вы предлагали.
— И то правда, зачем просить то, что можешь получить сама? Госпожа любит тружеников, — ни с того ни с сего совсем по-церковному прибавила магичка. — Про подарок Богине знаешь?
Я достала из мешочка-подвески небольшой необработанный отрез ткани и развернула перед ней.
— О, красота-то какая! Тонкая работа! — в голосе послышалось искреннее восхищение. — Делала же не для кого-то и не думая о ком-то?
Мне удалось лишь молча помотать головой, в последний раз с нежностью глядя на свою самую любимую, сокровенную, вышивку – цветущий побег пастушьей сумки.
Я помню, как была удивлена, когда заметила, что эта неприметная сорная трава цветёт мелкими белым цветом. И окончательно прониклась ей, узнав, что делает она это на протяжении почти всех летних месяцев. Такое неброское растение, но такой сильный характер! Другое бы отцвело скромно и тихо, как положено всем невзрачным, а это, несмотря ни на что, упорно продолжает покрываться цветами.
Я помню, как сестра сморщила носик, глядя на моё рукоделие, а матушка сказала, что больше не даст мне шёлковых ниток, не узнав наперёд, что я собираюсь вышивать.
Я помню... и это главное... У меня останутся воспоминания...
— Да-а-а, истинные подарки Богине они такие — забирают с собой частичку души... — понимающе усмехнулась курсистка. — Первый раз обратиться к Госпоже с просьбой бывает непросто, так что подожди, как обряд закончится, и ты останешься у костра одна. А пока следуй за мной, смотри по сторонам и повторяй за нами.
Убирая вышивку обратно в кожаный мешочек-подвеску, я замешкалась:
— Постойте... а вы на меня совсем не сердитесь?.. За то, что я... ну... эм...
— Посмеялась над моей верой в языческие басни? — Неожиданно весело откликнулась она и благодушно продолжила: — Дорогая, если бы я злилась каждый раз, когда кто-нибудь усомнится в, хм, моей вере, то давно бы уже лопнула от гнева.
