Да и возлюбленный у моей красотки был так себе, на мой вкус, конечно… Да! – благородный военноначальник, да! – говорил ей прекрасные монологи. Но по поступкам-то – явный трус и лицемер, сволочь – если проще. Взял и послал любимую на смерть. На его месте я почему-то представила папеньку. Никогда мой любимый родитель не позволил бы девушке нежного возраста вызывать огонь на себя. Костьми бы лег, а не позволил. И вообще, держал бы подальше от военных действий, следил бы за правильным питанием и укутывал бы в трофейные меха. Вот это я понимаю – мужчина! Вот это я понимаю – любовь!
Пока мысли мои блуждали вокруг прекрасного, карета все ехала и ехала, и времени эта поездка заняла несравненно больше обычного, поэтому, когда мы все-таки остановилась у театрального подъезда, я спросила Джима:
–Что-то случилось? Мне показалось, или ты сегодня трижды проехал мимо рынка Прекрасных магнолий?
– Нет, не показалось, за нами следили, миледи.
– И кто это был?
– Одна из карет следовала за нами буквально по пятам. Еле оторвался.
– Этого еще не хватало. Правильно говорят, что неприятности ходят стаями. Смотри вокруг внимательнее, Джим. Никто не должен узнать мою тайну.
–Не волнуйтесь, я все сделаю, миледи.
Хотя дорога заняла времени больше, чем обычно, в театр мы приехали загодя. Я не стала заходить в гримерку, ведь до репетиции было еще около двух часов, а прошла прямиком на сцену, чтобы еще раз отработать финальную мизансцену.
Театр! Как я люблю тебя! Запах кулис, шершавые доски сцены, таинственный полумрак в зрительном зале, яркие огни софитов – все это создавало непередаваемую атмосферу загадки… Когда я попадаю в театр, для меня просто перестает существовать реальный мир. Только здесь в полной мере я могу почувствовать себя свободной и счастливой.
Зрительский зал был темен, подмостки тоже утопали в полумраке, лишь одинокий софит светил в центр сцены, а вокруг стояла удивительная всепоглощающая тишина. Волшебство начиналось именно здесь.
Я встала в освещенный софитом круг, сбросила туфли, поднялась на полупальцы, потянулась наверх. В голове зазвучала музыка нашего финала. Раз– два – наклон, подъем. Три – четыре – прыжок. Раз–два–три–четыре – вращения, которые становятся все быстрее и быстрее. Включаю магию Воздуха и лечу наверх. Выше, выше, к куполу зрительного зала. Мой полет почти не нарушил таинственной тишины, лишь потоки воздуха издавали чуть слышимый шорох. И вдруг из темноты одного из углов послышались одинокие хлопки, которые прозвучали неестественно громко и страшно.
– Кто здесь? – мой вопрос прозвучал с небольшой заминкой и как-то испуганно.
Тишина. Отвечать мне не спешили, и мое сердце окатила волна страха. Я быстро опустилась на сцену и, вглядываясь в черноту зала, пробежала по боковым ступеням, а потом и по проходу между кресел, ориентируясь на тот звук, что услышала. Мне показалась, что хлопнула вторая от входа дверь, поэтому я изменила направление и выскочила в фойе. Никого.
Я прошла еще немного по театральным коридорам, но везде было пустынно. Мое дыхание постепенно успокоилось, сердце перестало так бешено стучать, я повернула обратно и чуть не столкнулась с господином Дювалем, распорядителем нашего театра.
– О, кого я вижу! Госпожа Виард, – поставленным голосом любовника – резонера пропел он,– счастлив приветствовать вас.
– Мне тоже очень приятно вас видеть, господин Дюваль,– ответила я,– не подскажете – господин Финк уже здесь? Мне хотелось бы пройти с ним финальную сцену.
– Нет, миледи. Господа актеры не приходят так рано, а уж знаменитые актеры тем более,– с каким-то даже укором отвечал он мне. – Господин Финк – самый известный актер столицы, его слава бежит впереди него, и он этим пользуется. Он приходит буквально за четверть часа до спектакля, а уж на сегодняшнюю репетицию, наверняка, опоздает. Сколько раз бывало, что спектакль начинался, а он еще без грима и, прости господи, почти нагишом. Знаете, – он заговорщицки наклонился ко мне, – а пару раз так вообще на сцену полуголым выходил – застегивал камзол прямо на ходу. В эти дни такая ажитация была со стороны дамского полу, вы себе не представляете.
Господин Дюваль – кругленький седой господин – служил в королевском театре уже много-много лет, имел хорошо подвешенный язык, и на каждый неординарный случай у него имелась какая-нибудь занимательнейшая история. Он любил щеголять знаменитыми именами, ненавязчиво намекая, что близко водил дружбу со всеми этими людьми. А впрочем, его треп был абсолютно безобиден, но поднимал значимость его произносившего в собственных глазах и, как думал он, в глазах всех окружающих.
–Я даже предложил ему такие выходы делать на постоянной основе,– продолжал вещать наш распорядитель.– Не согласился. Представляете? Говорит мне: «Ты, Муррей, в мое искусство не лезь, я же в твои бумажки не лезу». Боже мой! Да я в искусстве понимаю, может быть, получше всякого. А дамы любят таких красавчиков, как наш господин Финк. Не только мужчины хотят видеть оголенные женские плечики, но и многие дамы не прочь…, – тут он сбился, видимо сообразив, с кем разговаривает – с девушкой, незамужней, инженю – значит скромной.
Господин Дюваль сразу закашлялся и перевел разговор на другое.
– Дааа! Господин Финк, конечно, талантливый актер, но я видел актеров повеличественнее. Лет двадцать назад приезжал к нам на гастроли театр королевства Тифу. Там был такой актер – Садон Буррет. Вот это, я скажу вам без преувеличения, был актерище. Я – мужчина, плакал навзрыд в постановке великого Лайда. Что он тогда со зрительным залом делал – это, я вам скажу, какая-то чертовщина! Весь зал, как один, слушал его, затаив дыхание, и каждый даже шевельнуться боялся. Он на сцене смеется – и такая радость в душе у каждого поднимается, словами не передать. Ну, а когда заплакал в одной из сцен, была там у него коронная мизансцена, – весь зал рыдал вместе с ним. Не стесняясь. Дружно. Все и сразу. Вот это актерище!
– Почему я не слышала о нем?
– Так, запретили их театру гастроли, сразу после первого выступления и запретили, а потом и выслали из королевства.
– Вы думаете, что там была магия?
– Что же еще–то? Не может такого быть, чтобы весь зал так реагировал. Всегда найдется какой-нибудь невежда, который или уснет на спектакле, или жевать что-нибудь примется, как будто его дома не кормят. А тут – необыкновенная реакция от всех зрителей сразу. Конечно, магия.
– А мне бы хотелось, чтобы, когда я играла, весь зал реагировал как у этого Буретта на спектакле. Неужели так нельзя играть без магии?
– Да будет вам, миледи. Зачем вам это? Театр – это развлечение, так сказать – дом радости и удовольствий. Вы лучше о будущем своем думайте, хотя вы дама с формами и лицо приятственное. Думаю, что вы сможете устроиться с большой пользой для себя. Все успешные звезды этого театра удачно выходили замуж или становились фаворитками влиятельных особ. Два–три удачных сезона, и вы тоже, я думаю, будете пристроены. Впрочем, с вашей-то внешностью, все может быть и раньше.
– Но я не хочу никуда устраиваться, – запротестовала я,– я хочу играть и совсем не собираюсь замуж и в эти ваши фаворитки.
– Почему, миледи?– казалось, господин Дюваль искренне недоумевал, почему мне не хочется стать чьей-нибудь фавориткой. – Наш мир – это мир мужчин, и женщины без мужской поддержки вряд ли, что в нем достигнут. Упустите время – уйдет красота и молодость, локти будете себе кусать. Вы видели, кто у нас играет грандам? Взять хотя бы госпожу Сквош. Скажу вам по секрету, что в прежние времена она служила в борделе. Впрочем, почему по секрету? Госпожа Сквош и сама этого не скрывает. Ну и что? В свое время не смогла извлечь пользу из своего положения, теперь вот прыгает на сцене, а лет через десять уже и прыгать не сможет. И куда тогда? Загубленная судьба! Даже то, что сейчас она пристроена в нашем театре для нее величайшее счастье, ведь, прости меня господи, куртизанка из нее уже не выйдет. А так – какой-никакой, а все кусок хлеба с маслом имеет.
– И давно госпожа Сквош у вас в театре играет? Кстати, у нее неплохо получается.
– А то… Беллин – прирожденная актриса, что и использовала всегда в своей бывшей профессии. Господин Рихтер ее к себе давно звал, – он снова прикусил язык, видимо, выболтав очередную тайну, и тут же принялся объясняться,– я не хотел сказать, что господин Рихтер был завсегдатаем веселого дома. Так, заходил иногда от трудов праведных, и только в те времена, когда не был женат. Между браками, так сказать. Ведь он у нас рекордсмен – шесть официальных браков.
Распорядитель снова смешался, ведь разговор снова зашел не в ту сторону. Я помогла ему своим вопросом.
–И давно в вашем театре служит госпожа Сквош?
– Года три, – Дюваль облегченно вздохнул, снова ступив на твердую почву. – Играет часто, зрители ее любят, особенно она хороша в комических ролях. Да и она, вроде, счастлива. Но все это не то, не то. Вряд ли она сможет выйти замуж – и возраст не тот, да и, если сказать честно, актерская профессия не считается образцом добродетели. И если по молодости еще можно жениха приличного отхватить, то в ее-то годы даже думать об этом не стоит. А госпожу Рэм знаете? – вообще без перехода оттарабанил он. – Здесь, вообще, трагическая история случилась, деточка. Госпожа Рем в нашем театре служит очень давно. Я ее еще девушкой помню. И с мужем своим она тут познакомилась. Раньше они все главные роли играли. И публика прямо с ума по ним сходила, особенно по нему. Он еще до господина Финка у нас тут благоденствовал на ролях героев-любовников. Импозантный мужчина был. Вроде, сначала все у них было хорошо – встретились, полюбили друг друга, поженились, играли вместе на этой сцене. Правда, деток долго откладывали. Она-то очень хотела, а он – ни–ни. Говорил ей все время: «Вот скопим денег на хороший домик в пригороде, на житье-бытье безбедное, уйдем на покой – вот тогда и будем потомством обзаводиться». А она любила его очень, соглашалась со всем, что он ей говаривал. А потом не убереглись, понесла она, а муж-то ее взял и загулял. И не с кем-нибудь из простых, а с вдовой одной, баронессой, при титуле, хотя и без денег… И поступил он с нашей госпожой Рем очень некрасиво. Забрал все их общие деньги, рассчитался из театра и уехал, а ей сказал, что якобы дом поехал покупать. Она ж про ту баронессу и не знала ничего, бедняжка. Как всегда, жены последние узнают об измене мужей, но добрые люди ее просветили. Н–да… У нее тогда нервная горячка случилась и выкидыш. После этого наша бедняжка и жить не хотела. Полгода овощем провела – не пила, ни ела, как следует. Наш господин режиссер ее тогда спас. Возился с ней, как с маленьким ребенком, пока в чувство не привел. И то, что госпожа Рем до сих пор здравствует – целиком и полностью его заслуга.
Господин Дюваль замолчал на несколько минут, тяжело вздохнув, но потом, видимо, опомнился, встрепенулся.
– Я, наверно, заговорил вас, госпожа Селена? – снова жизнерадостно вопросил он.– Вам уже пора одеваться. Я слышу, что внизу хлопают входные двери. Это значит, что все уже начинают собираться. Извините, госпожа Виард, я побегу, мне еще нужно доделать массу дел. Все-таки завтра премьера.
– Да, конечно, господин Дюваль,– я разочарованно выдохнула, ибо никогда еще ни с кем в театре не говорила так откровенно и мало что знала о своих коллегах.
Господин Дюваль поклонился и вприпрыжку поскакал вниз по лестнице, а я снова вернулась в зрительный зал, где уже началось заметное оживление.
Осветители, негромко переговариваясь, проверяли свет. Рабочие сцены тащили какой-то реквизит, чертыхаясь про себя, через сцену с ворохом одежды пробежала помощница костюмера Лота. Пора было готовиться к выходу. Я прошла в свою гримерку, села в кресло и стала повторять текст.
До сегодняшнего дня мы с господином Родстером Финком, актером, играющим главную мужскую роль, практически не репетировали. Самый известный актер нашего королевства всего три раза приходил на репетиции, при этом он всегда усаживался в кресло, которое стояло в углу сцены, и лениво подавал мне оттуда реплики. Каждый раз, с разной степенью поспешности на сцену врывался курьер, принося ему очередную записку, прочитав которую, Финк извинялся, ссылался на важные дела, здесь же откланивался и уезжал.
До моего поступления на сцену нашего театра, я, конечно же, ходила на спектакли, им представляемые, и видела Родстера Финка в различных постановках. Я считала его величайшим актером. Статный, темноволосый, с зелеными глазами – он был воплощением девичьих грез. Играл он виртуозно, в основном сильных героев, и вся женская половина королевства была в него влюблена. У него был необыкновенный голос, которым он владел в совершенстве. Когда он начинал говорить, не знаю, как у других, а у меня сладко ныло где-то под ложечкой и хотелось сделать для него все- все, о чем он только ни попросит. Как хорошо, что по роли я просто обязана его любить, потому что ненависть к этому чародею для меня сыграть было бы проблематично.
Я так ждала репетиций с ним, и была реально разочарована суровой правдой жизни. Наверное, его знаменитость не считает нужным утруждать себя репетициями. Оставалась надежда, что главный прогон пройдет так, как нужно, и я в полной мере наслажусь игрой с ним в паре.
И, конечно же, мне не давали покоя те три поцелуя по ходу действия, которыми мы должны будем с ним обменяться. Интересно, как он целуется? Опыта в этом вопросе у меня было маловато (Хельмута я в расчет не беру, после его мокрых поцелуев мне всегда хотелось вытереть губы), поэтому я немного переживала. С другой стороны – признаваться в отсутствии этого самого опыта я не собиралась. Хорошо целовать женщин – это прерогатива мужчины, вот и пусть у него голова об этом болит, а я лучше сосредоточусь на самой игре.
Я переоделась в костюм Аманды, не прибегая к помощи служанки. Да и костюм был очень прост: длинная синяя юбка, белоснежная рубашка, корсаж, который надевался сверху и завязывался спереди на ленты. Натянула сценические туфли –– легкие, удобные, в таких без труда можно было бегать, прыгать и танцевать. Заплела косу, украсив ее маргаритками, и взглянула на себя в зеркало. Сделала чуть пухлее и ярче губы, чуть светлее и янтарнее глаза, осветлила кожу, чтобы румянец четче на ней обозначался. Внимательно вгляделась в отражение – хороша! Раздался первый звонок. Пора было идти на сцену.
Наш режиссер – господин Нормах представлял собой натуру страстную и увлекающуюся, я бы даже сказала – фанатичную. В прошлом он сам был актером, прослужил в театре около двадцати лет, правда, выше второстепенных ролей так и не поднялся.
Краем уха я слышала, что играл господин Нормах посредственно – слишком уж переигрывал, вкладывая в каждую фразу, произнесенную им на сцене, много лишней страсти, а вот режиссером стал хорошим. Его неуемная энергия как раз равномерно распределилась между всеми актерами, занятыми в постановках, и его спектакли были очень живыми и зрелищными. Он дневал и ночевал в театре, наша королева благоволила к нему, ведь маэстро особо удавались спектакли о большой и чистой любви – как раз то, что любили восторженные дамы. Наша новая постановка тоже была из этого числа.
Пока мысли мои блуждали вокруг прекрасного, карета все ехала и ехала, и времени эта поездка заняла несравненно больше обычного, поэтому, когда мы все-таки остановилась у театрального подъезда, я спросила Джима:
–Что-то случилось? Мне показалось, или ты сегодня трижды проехал мимо рынка Прекрасных магнолий?
– Нет, не показалось, за нами следили, миледи.
– И кто это был?
– Одна из карет следовала за нами буквально по пятам. Еле оторвался.
– Этого еще не хватало. Правильно говорят, что неприятности ходят стаями. Смотри вокруг внимательнее, Джим. Никто не должен узнать мою тайну.
–Не волнуйтесь, я все сделаю, миледи.
Хотя дорога заняла времени больше, чем обычно, в театр мы приехали загодя. Я не стала заходить в гримерку, ведь до репетиции было еще около двух часов, а прошла прямиком на сцену, чтобы еще раз отработать финальную мизансцену.
Театр! Как я люблю тебя! Запах кулис, шершавые доски сцены, таинственный полумрак в зрительном зале, яркие огни софитов – все это создавало непередаваемую атмосферу загадки… Когда я попадаю в театр, для меня просто перестает существовать реальный мир. Только здесь в полной мере я могу почувствовать себя свободной и счастливой.
Зрительский зал был темен, подмостки тоже утопали в полумраке, лишь одинокий софит светил в центр сцены, а вокруг стояла удивительная всепоглощающая тишина. Волшебство начиналось именно здесь.
Я встала в освещенный софитом круг, сбросила туфли, поднялась на полупальцы, потянулась наверх. В голове зазвучала музыка нашего финала. Раз– два – наклон, подъем. Три – четыре – прыжок. Раз–два–три–четыре – вращения, которые становятся все быстрее и быстрее. Включаю магию Воздуха и лечу наверх. Выше, выше, к куполу зрительного зала. Мой полет почти не нарушил таинственной тишины, лишь потоки воздуха издавали чуть слышимый шорох. И вдруг из темноты одного из углов послышались одинокие хлопки, которые прозвучали неестественно громко и страшно.
– Кто здесь? – мой вопрос прозвучал с небольшой заминкой и как-то испуганно.
Тишина. Отвечать мне не спешили, и мое сердце окатила волна страха. Я быстро опустилась на сцену и, вглядываясь в черноту зала, пробежала по боковым ступеням, а потом и по проходу между кресел, ориентируясь на тот звук, что услышала. Мне показалась, что хлопнула вторая от входа дверь, поэтому я изменила направление и выскочила в фойе. Никого.
Я прошла еще немного по театральным коридорам, но везде было пустынно. Мое дыхание постепенно успокоилось, сердце перестало так бешено стучать, я повернула обратно и чуть не столкнулась с господином Дювалем, распорядителем нашего театра.
– О, кого я вижу! Госпожа Виард, – поставленным голосом любовника – резонера пропел он,– счастлив приветствовать вас.
– Мне тоже очень приятно вас видеть, господин Дюваль,– ответила я,– не подскажете – господин Финк уже здесь? Мне хотелось бы пройти с ним финальную сцену.
– Нет, миледи. Господа актеры не приходят так рано, а уж знаменитые актеры тем более,– с каким-то даже укором отвечал он мне. – Господин Финк – самый известный актер столицы, его слава бежит впереди него, и он этим пользуется. Он приходит буквально за четверть часа до спектакля, а уж на сегодняшнюю репетицию, наверняка, опоздает. Сколько раз бывало, что спектакль начинался, а он еще без грима и, прости господи, почти нагишом. Знаете, – он заговорщицки наклонился ко мне, – а пару раз так вообще на сцену полуголым выходил – застегивал камзол прямо на ходу. В эти дни такая ажитация была со стороны дамского полу, вы себе не представляете.
Господин Дюваль – кругленький седой господин – служил в королевском театре уже много-много лет, имел хорошо подвешенный язык, и на каждый неординарный случай у него имелась какая-нибудь занимательнейшая история. Он любил щеголять знаменитыми именами, ненавязчиво намекая, что близко водил дружбу со всеми этими людьми. А впрочем, его треп был абсолютно безобиден, но поднимал значимость его произносившего в собственных глазах и, как думал он, в глазах всех окружающих.
–Я даже предложил ему такие выходы делать на постоянной основе,– продолжал вещать наш распорядитель.– Не согласился. Представляете? Говорит мне: «Ты, Муррей, в мое искусство не лезь, я же в твои бумажки не лезу». Боже мой! Да я в искусстве понимаю, может быть, получше всякого. А дамы любят таких красавчиков, как наш господин Финк. Не только мужчины хотят видеть оголенные женские плечики, но и многие дамы не прочь…, – тут он сбился, видимо сообразив, с кем разговаривает – с девушкой, незамужней, инженю – значит скромной.
Господин Дюваль сразу закашлялся и перевел разговор на другое.
– Дааа! Господин Финк, конечно, талантливый актер, но я видел актеров повеличественнее. Лет двадцать назад приезжал к нам на гастроли театр королевства Тифу. Там был такой актер – Садон Буррет. Вот это, я скажу вам без преувеличения, был актерище. Я – мужчина, плакал навзрыд в постановке великого Лайда. Что он тогда со зрительным залом делал – это, я вам скажу, какая-то чертовщина! Весь зал, как один, слушал его, затаив дыхание, и каждый даже шевельнуться боялся. Он на сцене смеется – и такая радость в душе у каждого поднимается, словами не передать. Ну, а когда заплакал в одной из сцен, была там у него коронная мизансцена, – весь зал рыдал вместе с ним. Не стесняясь. Дружно. Все и сразу. Вот это актерище!
– Почему я не слышала о нем?
– Так, запретили их театру гастроли, сразу после первого выступления и запретили, а потом и выслали из королевства.
– Вы думаете, что там была магия?
– Что же еще–то? Не может такого быть, чтобы весь зал так реагировал. Всегда найдется какой-нибудь невежда, который или уснет на спектакле, или жевать что-нибудь примется, как будто его дома не кормят. А тут – необыкновенная реакция от всех зрителей сразу. Конечно, магия.
– А мне бы хотелось, чтобы, когда я играла, весь зал реагировал как у этого Буретта на спектакле. Неужели так нельзя играть без магии?
– Да будет вам, миледи. Зачем вам это? Театр – это развлечение, так сказать – дом радости и удовольствий. Вы лучше о будущем своем думайте, хотя вы дама с формами и лицо приятственное. Думаю, что вы сможете устроиться с большой пользой для себя. Все успешные звезды этого театра удачно выходили замуж или становились фаворитками влиятельных особ. Два–три удачных сезона, и вы тоже, я думаю, будете пристроены. Впрочем, с вашей-то внешностью, все может быть и раньше.
– Но я не хочу никуда устраиваться, – запротестовала я,– я хочу играть и совсем не собираюсь замуж и в эти ваши фаворитки.
– Почему, миледи?– казалось, господин Дюваль искренне недоумевал, почему мне не хочется стать чьей-нибудь фавориткой. – Наш мир – это мир мужчин, и женщины без мужской поддержки вряд ли, что в нем достигнут. Упустите время – уйдет красота и молодость, локти будете себе кусать. Вы видели, кто у нас играет грандам? Взять хотя бы госпожу Сквош. Скажу вам по секрету, что в прежние времена она служила в борделе. Впрочем, почему по секрету? Госпожа Сквош и сама этого не скрывает. Ну и что? В свое время не смогла извлечь пользу из своего положения, теперь вот прыгает на сцене, а лет через десять уже и прыгать не сможет. И куда тогда? Загубленная судьба! Даже то, что сейчас она пристроена в нашем театре для нее величайшее счастье, ведь, прости меня господи, куртизанка из нее уже не выйдет. А так – какой-никакой, а все кусок хлеба с маслом имеет.
– И давно госпожа Сквош у вас в театре играет? Кстати, у нее неплохо получается.
– А то… Беллин – прирожденная актриса, что и использовала всегда в своей бывшей профессии. Господин Рихтер ее к себе давно звал, – он снова прикусил язык, видимо, выболтав очередную тайну, и тут же принялся объясняться,– я не хотел сказать, что господин Рихтер был завсегдатаем веселого дома. Так, заходил иногда от трудов праведных, и только в те времена, когда не был женат. Между браками, так сказать. Ведь он у нас рекордсмен – шесть официальных браков.
Распорядитель снова смешался, ведь разговор снова зашел не в ту сторону. Я помогла ему своим вопросом.
–И давно в вашем театре служит госпожа Сквош?
– Года три, – Дюваль облегченно вздохнул, снова ступив на твердую почву. – Играет часто, зрители ее любят, особенно она хороша в комических ролях. Да и она, вроде, счастлива. Но все это не то, не то. Вряд ли она сможет выйти замуж – и возраст не тот, да и, если сказать честно, актерская профессия не считается образцом добродетели. И если по молодости еще можно жениха приличного отхватить, то в ее-то годы даже думать об этом не стоит. А госпожу Рэм знаете? – вообще без перехода оттарабанил он. – Здесь, вообще, трагическая история случилась, деточка. Госпожа Рем в нашем театре служит очень давно. Я ее еще девушкой помню. И с мужем своим она тут познакомилась. Раньше они все главные роли играли. И публика прямо с ума по ним сходила, особенно по нему. Он еще до господина Финка у нас тут благоденствовал на ролях героев-любовников. Импозантный мужчина был. Вроде, сначала все у них было хорошо – встретились, полюбили друг друга, поженились, играли вместе на этой сцене. Правда, деток долго откладывали. Она-то очень хотела, а он – ни–ни. Говорил ей все время: «Вот скопим денег на хороший домик в пригороде, на житье-бытье безбедное, уйдем на покой – вот тогда и будем потомством обзаводиться». А она любила его очень, соглашалась со всем, что он ей говаривал. А потом не убереглись, понесла она, а муж-то ее взял и загулял. И не с кем-нибудь из простых, а с вдовой одной, баронессой, при титуле, хотя и без денег… И поступил он с нашей госпожой Рем очень некрасиво. Забрал все их общие деньги, рассчитался из театра и уехал, а ей сказал, что якобы дом поехал покупать. Она ж про ту баронессу и не знала ничего, бедняжка. Как всегда, жены последние узнают об измене мужей, но добрые люди ее просветили. Н–да… У нее тогда нервная горячка случилась и выкидыш. После этого наша бедняжка и жить не хотела. Полгода овощем провела – не пила, ни ела, как следует. Наш господин режиссер ее тогда спас. Возился с ней, как с маленьким ребенком, пока в чувство не привел. И то, что госпожа Рем до сих пор здравствует – целиком и полностью его заслуга.
Господин Дюваль замолчал на несколько минут, тяжело вздохнув, но потом, видимо, опомнился, встрепенулся.
– Я, наверно, заговорил вас, госпожа Селена? – снова жизнерадостно вопросил он.– Вам уже пора одеваться. Я слышу, что внизу хлопают входные двери. Это значит, что все уже начинают собираться. Извините, госпожа Виард, я побегу, мне еще нужно доделать массу дел. Все-таки завтра премьера.
– Да, конечно, господин Дюваль,– я разочарованно выдохнула, ибо никогда еще ни с кем в театре не говорила так откровенно и мало что знала о своих коллегах.
Господин Дюваль поклонился и вприпрыжку поскакал вниз по лестнице, а я снова вернулась в зрительный зал, где уже началось заметное оживление.
Осветители, негромко переговариваясь, проверяли свет. Рабочие сцены тащили какой-то реквизит, чертыхаясь про себя, через сцену с ворохом одежды пробежала помощница костюмера Лота. Пора было готовиться к выходу. Я прошла в свою гримерку, села в кресло и стала повторять текст.
До сегодняшнего дня мы с господином Родстером Финком, актером, играющим главную мужскую роль, практически не репетировали. Самый известный актер нашего королевства всего три раза приходил на репетиции, при этом он всегда усаживался в кресло, которое стояло в углу сцены, и лениво подавал мне оттуда реплики. Каждый раз, с разной степенью поспешности на сцену врывался курьер, принося ему очередную записку, прочитав которую, Финк извинялся, ссылался на важные дела, здесь же откланивался и уезжал.
До моего поступления на сцену нашего театра, я, конечно же, ходила на спектакли, им представляемые, и видела Родстера Финка в различных постановках. Я считала его величайшим актером. Статный, темноволосый, с зелеными глазами – он был воплощением девичьих грез. Играл он виртуозно, в основном сильных героев, и вся женская половина королевства была в него влюблена. У него был необыкновенный голос, которым он владел в совершенстве. Когда он начинал говорить, не знаю, как у других, а у меня сладко ныло где-то под ложечкой и хотелось сделать для него все- все, о чем он только ни попросит. Как хорошо, что по роли я просто обязана его любить, потому что ненависть к этому чародею для меня сыграть было бы проблематично.
Я так ждала репетиций с ним, и была реально разочарована суровой правдой жизни. Наверное, его знаменитость не считает нужным утруждать себя репетициями. Оставалась надежда, что главный прогон пройдет так, как нужно, и я в полной мере наслажусь игрой с ним в паре.
И, конечно же, мне не давали покоя те три поцелуя по ходу действия, которыми мы должны будем с ним обменяться. Интересно, как он целуется? Опыта в этом вопросе у меня было маловато (Хельмута я в расчет не беру, после его мокрых поцелуев мне всегда хотелось вытереть губы), поэтому я немного переживала. С другой стороны – признаваться в отсутствии этого самого опыта я не собиралась. Хорошо целовать женщин – это прерогатива мужчины, вот и пусть у него голова об этом болит, а я лучше сосредоточусь на самой игре.
Я переоделась в костюм Аманды, не прибегая к помощи служанки. Да и костюм был очень прост: длинная синяя юбка, белоснежная рубашка, корсаж, который надевался сверху и завязывался спереди на ленты. Натянула сценические туфли –– легкие, удобные, в таких без труда можно было бегать, прыгать и танцевать. Заплела косу, украсив ее маргаритками, и взглянула на себя в зеркало. Сделала чуть пухлее и ярче губы, чуть светлее и янтарнее глаза, осветлила кожу, чтобы румянец четче на ней обозначался. Внимательно вгляделась в отражение – хороша! Раздался первый звонок. Пора было идти на сцену.
ГЛАВА 3
Наш режиссер – господин Нормах представлял собой натуру страстную и увлекающуюся, я бы даже сказала – фанатичную. В прошлом он сам был актером, прослужил в театре около двадцати лет, правда, выше второстепенных ролей так и не поднялся.
Краем уха я слышала, что играл господин Нормах посредственно – слишком уж переигрывал, вкладывая в каждую фразу, произнесенную им на сцене, много лишней страсти, а вот режиссером стал хорошим. Его неуемная энергия как раз равномерно распределилась между всеми актерами, занятыми в постановках, и его спектакли были очень живыми и зрелищными. Он дневал и ночевал в театре, наша королева благоволила к нему, ведь маэстро особо удавались спектакли о большой и чистой любви – как раз то, что любили восторженные дамы. Наша новая постановка тоже была из этого числа.
