бы связать две нити в одну и утроить мощь этого рода, но ты предпочёл убить меня, отчаянно выискивая во мне признаки себя самого! И ты ведь не остановишься, я знаю, пока ослеплённый неведением, не доведёшь начатое до конца. Поэтому мне так жаль, что придётся пожертвовать твоей жизнью, когда моя не столь ценна для клана…
Рука к руке, глаза в глаза – они были столь близко, как не бывают даже самые страстные любовники. Мануэль чувствовал непреходящее влечение к стоящей перед ним женщине, и в то же время – ощущал неведомую ему ранее мощь её и собственного своего тела. Они словно звенели в унисон, словно дрожали с одинаковой амплитудой внутренней страсти… Но её слова – какое богопротивное предательство и ложь!!! Смрадом повеяло в голове инквизитора, и он содрогнулся, когда понял смысл сказанного ведьмой. Куб был рассчитан на отражение и блокировку силы одного – самого мощного в стране колдуна. Но он никак не был рассчитан на присутствие в помещении двух существ одинаковой породы – но этого не может быть!!! Он – Диего Хорхе Мануэль, от самого своего рождения знал точно и однозначно, что он – Человек. И осознание этого было одной из самых важных вещей в его жизни. И то, что говорит это отродье – всего лишь воспалённая ложь, стремящаяся сгубить его отходящую к богу (в чём он был уверен) душу.
Альберта ощутила натиск последней волны гнева и ненависти отца Мануэля. Говорить он уже не мог, а потому общался с ней только посредством обмена мыслями. Его тело уже почти полностью прошло трансформацию и насытило её энергетическое поле – сквозь него вполне можно было пройти, минуя телесную и ментальную оболочки. Пройти по пути к свободе. Мануэль был похож на плоскую бумажную куклу, как будто его сначала нарисовали цветными карандашами на бумаге, а потом неумело вырезали - по сути, он был уже почти мёртв. В нём не осталось ни жизненных, ни каких-либо сил вообще. Поэтому последняя волна эмоций считывалась девушкой особенно чётко – она явственно различила его последние мысли:
-- Никогда, никогда я не поверю в то, что в моём теле не было и нет души – Божественного Дара нашего господа! И никогда я не относился к колдовству или магии иначе, как к чернокнижию и мракобесию. У меня для него один приговор – СЖЕЧЬ НА КОСТРЕ!!! И ты не смеешь, не смеешь сравнивать меня с собою или мешать со своим бесовским народцем. Я – НЕ КОЛДУН И НЕ ВЕДЬМАК, Я – ИНКВИЗИТОР, КАРАТЕЛЬ - понятно тебе??!!! Никогда я не позволял себе заходить дальше, чем то положено наукой и богом, а если и желал узнать корни твоей природы – то для того лишь, чтобы иметь возможность беспрепятственно уничтожать и очищать землю от таких как ты!!!
Бескровные губы отца Диего Хорхе Мануэля скривились, и из последних сил «выплюнули» из себя чуть слышный вздох. И вздох этот являл собой одно лишь слово: «Ненавижу». После чего свободомыслящий инквизитор испустил дух. Краем угасающего сознания он успел услышать:
-- Ты совершенно прав, Отче. Никакой ты не колдун – как и я…
Испустив душераздирающий крик, который способен был пошатнуть стены подземной крепости, Альберта «прорвалась» сквозь бумажное тело Мануэля – оставив позади себя лишь ошмётки чего-то пёстро-красного, похожего на разорванную шёлковую ткань. Оказавшись вне стен куба, Альберта упала на колени, тяжело дыша – в висках и запястьях дико пульсировала кровь. При выходе из нейтрализующей среды это ощущалось особенно остро. Как и то, что теперь в её теле силы больше, чем когда-либо.
Наконец-то она сможет уйти из этого страшного селения и вернуться к себе на Родину – в Рим! Пускай она не выполнила задания так, как то было необходимо – не привела с собой Мануэля, но у неё на это имелась весьма веская причина: он хотел препарировать её живьём, точно лягушку, и иного пути к спасению, кроме как отнять его жизнь, она в тот момент не видела. Но всё же – часть его скрытых способностей теперь у неё, а это значило, что она может попытаться его воскресить. Что было очень рискованно, ведь она теперь точно знала его будущую реакцию: он не понимал, кто он, и не хотел принимать свою новую сущность. С другой стороны, теперь у него уже не будет выбора – как и силы, которую он вполне мог бы применить против неё, если бы знал, каким образом «запускается механизм». Альберте нравилось быть любимой дочерью и единственной представительницей своего вида, конкуренты (а уж тем более «уготованные Судьбой» мужья) были ей совсем ни к чему. Но…
Отец наверняка расстроится, если узнает, что она не смогла сохранить его новому Сыну жизнь, а потому у неё не остаётся иного выбора, кроме как… вернуть этому глупцу часть Силы. Остальное он сделает сам, только потом долго будет гадать над тем – как же так получилось, что он словно Лазарь восстал из мёртвых. Впрочем, это уже не её задача, пусть отправят сюда того, кто сможет ему всё объяснить, не прибегая к помощи ланцета и крюков…
С этими мыслями, Альберта наклонилась к тому, что когда-то было отцом Мануэлем, и аккуратно собрала все останки в один небольшой ком. Протирая его сквозь пальцы таким же образом, как если бы она замешивала тесто, молодая женщина произнесла длинное и витиеватое заклинание на одном из забытых языков прошлого. Когда слова мерным потоком лились из её ярких губ, стены куба начали звенеть всё громче и громче, одновременно с ними начал дрожать и замысловатый, свинцово-деревянный пол. Обитые железом стены камеры будто вибрировали, издавая мерное гудение. Альберта улыбнулась:
-- Хм, похоже, вы и впрямь личность незаурядная, Отче. Мы с вами как два противоположных магнита – создаём гармонию в диссонансе, - сказала она, обращаясь к жалкому комку алого цвета. Крови на её руках он не оставлял, однако был влажным и липким – как только что выстиранная простынь.
Гудение усиливалось, и Альберта боролась с сильным желанием поместить то, что осталось от инквизитора, в стеклянный куб – в стене, что была прямо напротив неё, очерчивался широкий овал. Как раз такой, чтобы в него мог пройти человек столь же высокого роста, как и отец Мануэль. Края его были оплавлены – именно отсюда и вышла злополучная красавица. Но, ощутив маленький болезненный укол совести, девушка не стала осуществлять задуманного, а просто перенесла заговорённый ком подальше от входных врат – чтобы инквизитор, когда «придёт в себя», не смог сразу же выбежать за ней наружу.
Как только она опустила кровавый клубок на каменную поверхность темничного пола, внутри него сразу же началось некое движение. Собранные ранее вместе, лоскутки стали быстро разворачиваться и увеличиваться в размере – точно лепестки некоего хищного растения, распускающиеся ради удачной охоты. Медленно, на них начали образовываться белые прожилки – таким образом отрастала мышечная ткань. Через каких-то полчаса должны были полностью сформироваться кости, а затем новообретённый скелет Диего Мануэля покроется мягкой тканью и эпителием, вернув его владельцу первозданный облик. Единственное, чего не будет хватать, так это одежды – но она, к сожалению, не восстанавливалась, поэтому появиться перед своими слугами Мануэлю грозило в полном неглиже. И этой части Альберта была особенно рада.
Не желая дожидаться полного восстановления священника, Альберта подняла с того места, где произошёл их с Мануэлем контакт, толстый четырёхгранный ключ-стержень. Она направилась к воротам с явным намерением запереть священнослужителя и оставить ключ рядом – «Если он будет хорошо кричать, его быстро найдут», - рассудила девушка.
Запирая ворота, и проворачивая ключ в скважине на шестой раз, Альберта неожиданно услышала за своей спиной голос, принадлежащий, естественно, удивлённому до глубины души Верпетию:
-- Так это вы и есть великая жрица Альберта де Валуа??? А где же отче Хорхе Мануэль?...
Девушка повернулась, и Верпетий заметил на её правой руке татуировку чуть выше запястья. Она была выполнена чёрными, угольными чернилами и представляла собой широкую чашу, покоящуюся на длинной ножке с поперечной косой перекладиной посредине – весьма отчётливо напоминавшей крест. «Прямо как Святой Грааль», - почему-то подумалось монаху…
Побег (продолжение)
Верпетий протирал большой стол для пыток в тот момент, когда услышал, как из дальнего конца коридора раздался пронзительный женский крик. Испугавшись, что это отец Мануэль раньше срока решил причинить вред несчастной женщине, монах не раздумывая, бросил вымоченную в спиртовом растворе тряпку, которой работал за пару секунд до этого, и огляделся вокруг в поисках какого-нибудь оружия. Вспомнив, что видел в деревянном комоде большой нож для разделывания мясных туш (страшной загадкой оставалось его истинное предназначение) – молодой монах мигом бросился к изъеденному термитами шкафу, и уже через мгновение в его руке красовался длинный нож с костяной ручкой и широким, плоским лезвием.
Бросившись назад по коридору – туда, откуда по его предположению исходил жуткий крик, Верпетий мысленно молил бога о том, чтобы не опоздать и не дать совершиться страшному злодеянию в его присутствии. Добежав до камеры с высокими, выше человеческого роста дверями, юноша остановился точно вкопанный. Ворота были раскрыты настежь, но ни наёмной стражи, ни отца Мануэля поблизости не было. Крепко сжимая костяную ручку потными ладонями, монах тихо прижался спиной к левой открытой двери, зажмурившись, он повторно прочёл основную молитву всех христиан «Отче наш» и быстрым движением вытер мокрые руки о свою холщовую сутану. Ручка перестала выскальзывать из его пальцев, и он несмело пододвинулся к самому краю ворот, за которым начиналось пространство камеры.
Изнутри по-прежнему доносились какие-то тихие, хлюпающие звуки, однако никто больше не кричал. Представив себе самое страшное, Верпетий осторожно выглянул из-за широкой створы дверей – ожидая увидеть гору трупов из подписавшихся на охрану узницы воинов. Однако ничего подобного там не было: посреди камеры возвышался знаменитый «куб Инквизиции», в южной стене которого зияла огромная дыра, по форме напоминающая человека. Края провала имели янтарно-коричневый, близкий к коньячному, цвет, они были словно оплавлены под высокой температурой. Неподалёку от куба стояла девушка небольшого роста, Верпетий мог видеть лишь её спину, но по тому, насколько изящной она была и по тому, как сияли в свете факелов длинные и волнистые волосы, ниспадающие по этой спине тяжёлым водопадом – легко было сделать вывод о весьма привлекательной внешности сей молодой особы. Молодой человек знал, кто эта женщина на самом деле – епископ Корнетти ясно дал ему понять, что ни к бесовству, ни к какому-либо из проявлений идолопоклонства она отношения не имеет. А потому любая попытка Мануэля выяснить путём своих диких экспериментов природу ведовского дара - заранее обречена.
Хотя девушка стояла к нему спиной, монах чётко видел, как двигаются её белые руки – казалось, она что-то разминала в них. Верпетий понимал, что причинить вреда этой прекрасной женщине он не имеет права, однако крепче сжал нож, переложив при этом левую руку прямо на внешнюю сторону лезвия, так, чтобы удар (если не приведи господи, но придётся его нанести) попал как можно точнее в цель. Заметив в пяти шагах от себя открытую маленькую камеру, монах решил подождать в ней удобного случая, чтобы заговорить с таинственной девушкой и, чтобы не напугать её и не получить вперёд по собственной голове, юркнул в тёмную сырую нору скорее, чем это делает мышь, почуявшая неподалёку голодную кошку.
Когда Альберта вышла из камеры, Верпетий обомлел, увидев, как прекрасно было её бледное призрачное лицо. Она не была похожа на красивых женщин (в привычном смысле этого слова), но от неё исходило некое внутреннее свечение, окрашивающее всю её хрупкую, грациозную фигуру в «невинно-чувственные» и «открыто-сдержанные» тона. Волны внутреннего контраста и вместе с тем простой, физической красоты – сильно взволновали Верпетия. Иначе как «чарами» он не мог назвать те невероятные, но откровенно приятные чувства, овладевшие им в тот момент в маленькой тесной камере.
Дождавшись мгновения, когда девушка начала запирать ворота, Верпетий осмелился выйти из своего укрытия. Щелчки от поворотов ключа в замке были достаточно громкими, чтобы Альберта не могла заметить Верпетия, медленно подходившего к ней сзади.
Когда монах громко спросил её о том, кто она такая и где сейчас находится отец Мануэль, девушка не торопясь обернулась, но, казалось, не была удивлена приходу юноши в той степени, в которой этого следовало ожидать от застигнутой врасплох узницы, собирающейся сбежать из-под стражи. Она посмотрела на Верпетия своими прекрасными чёрными глазами, зрачки которых словно сияли голубым светом далёких звёзд. Монах ощутил странное чувство, подобное тому, как если бы его на минуту подвесили над землёй за ноги, а затем резко поставили обратно. Голова его закружилась, однако он был в состоянии понять, что колдунья пытается подвергнуть его тому же воздействию, которое, очевидно, и оказывалось всё это время на отца Мануэля. К удивлению молодого библиотекаря, он не почувствовал той странной одержимости, что заставляла его уважаемого наставника видеть безумные образы Нечистого, и отчаянно желать чего-то порочного и недоступного. Единственное, что он испытал и что мог определить наверняка – так это разочарование, с малой примесью отвращения к тому, кто старается проникнуть в его голову, и кого он явно не желал там ощущать.
Внезапная боль заставила его осесть на колени, прямо на каменный ледяной пол. Схватившись одной рукой за свой ноющий затылок (ему казалось, что глаза девушки буквально «пробуравливают» его насквозь), другой он инстинктивно принялся размахивать перед лицом Альберты. Вид дрожащего в руках юноши огромного ножа вновь не произвёл на ведьму никакого впечатления, однако она, видимо, была слегка удивлена реакцией, которое произвело на юношу её колдовство.
-- Значит всё, что говорят о вас на проповедях – чистая правда! – Сквозь стиснутые зубы сумел произнести Верпетий. – Вы действительно способны пожирать разум любого – от мужчины и женщины, до зверя и младенца! Вы – дикое создание Бога!!!
Внезапно боль в голове юноши прекратилась. Со стоном, он попытался открыть глаза и взглянуть наверх – туда, где над ним нависло прекрасное лицо его мучительницы. Она чуть присела и взяла его левой рукой за подбородок, правую же она положила на оружие и опустила его остриём вниз – таким образом давая ему понять, что не причинит ему вреда. Юноша снова увидел странную татуировку, так сильно напомнившую ему о Святом Граале. Альберта перехватила его взгляд, и, удивлённо подняв брови, радостно воскликнула:
-- Не может быть! Ты - первый человек, который столь быстро понял истинное значение символа! И первый, - добавила она уже спокойным голосом, - кто не называет меня «ведьмой» или «прислужницей Дьявола».
-- Это лишь потому, - попытался как можно невиннее произнести Верпетий, - что вы слишком красивы для слуги Врага рода нашего…
-- Напротив, так всегда и должно быть, - возразила Альберта. – Потому-то нас и ненавидят и считают пособниками Нечистого, что наша внешняя оболочка во сто крат совершеннее, нежели то приличествует доброму христианину.
Рука к руке, глаза в глаза – они были столь близко, как не бывают даже самые страстные любовники. Мануэль чувствовал непреходящее влечение к стоящей перед ним женщине, и в то же время – ощущал неведомую ему ранее мощь её и собственного своего тела. Они словно звенели в унисон, словно дрожали с одинаковой амплитудой внутренней страсти… Но её слова – какое богопротивное предательство и ложь!!! Смрадом повеяло в голове инквизитора, и он содрогнулся, когда понял смысл сказанного ведьмой. Куб был рассчитан на отражение и блокировку силы одного – самого мощного в стране колдуна. Но он никак не был рассчитан на присутствие в помещении двух существ одинаковой породы – но этого не может быть!!! Он – Диего Хорхе Мануэль, от самого своего рождения знал точно и однозначно, что он – Человек. И осознание этого было одной из самых важных вещей в его жизни. И то, что говорит это отродье – всего лишь воспалённая ложь, стремящаяся сгубить его отходящую к богу (в чём он был уверен) душу.
Альберта ощутила натиск последней волны гнева и ненависти отца Мануэля. Говорить он уже не мог, а потому общался с ней только посредством обмена мыслями. Его тело уже почти полностью прошло трансформацию и насытило её энергетическое поле – сквозь него вполне можно было пройти, минуя телесную и ментальную оболочки. Пройти по пути к свободе. Мануэль был похож на плоскую бумажную куклу, как будто его сначала нарисовали цветными карандашами на бумаге, а потом неумело вырезали - по сути, он был уже почти мёртв. В нём не осталось ни жизненных, ни каких-либо сил вообще. Поэтому последняя волна эмоций считывалась девушкой особенно чётко – она явственно различила его последние мысли:
-- Никогда, никогда я не поверю в то, что в моём теле не было и нет души – Божественного Дара нашего господа! И никогда я не относился к колдовству или магии иначе, как к чернокнижию и мракобесию. У меня для него один приговор – СЖЕЧЬ НА КОСТРЕ!!! И ты не смеешь, не смеешь сравнивать меня с собою или мешать со своим бесовским народцем. Я – НЕ КОЛДУН И НЕ ВЕДЬМАК, Я – ИНКВИЗИТОР, КАРАТЕЛЬ - понятно тебе??!!! Никогда я не позволял себе заходить дальше, чем то положено наукой и богом, а если и желал узнать корни твоей природы – то для того лишь, чтобы иметь возможность беспрепятственно уничтожать и очищать землю от таких как ты!!!
Бескровные губы отца Диего Хорхе Мануэля скривились, и из последних сил «выплюнули» из себя чуть слышный вздох. И вздох этот являл собой одно лишь слово: «Ненавижу». После чего свободомыслящий инквизитор испустил дух. Краем угасающего сознания он успел услышать:
-- Ты совершенно прав, Отче. Никакой ты не колдун – как и я…
Испустив душераздирающий крик, который способен был пошатнуть стены подземной крепости, Альберта «прорвалась» сквозь бумажное тело Мануэля – оставив позади себя лишь ошмётки чего-то пёстро-красного, похожего на разорванную шёлковую ткань. Оказавшись вне стен куба, Альберта упала на колени, тяжело дыша – в висках и запястьях дико пульсировала кровь. При выходе из нейтрализующей среды это ощущалось особенно остро. Как и то, что теперь в её теле силы больше, чем когда-либо.
Наконец-то она сможет уйти из этого страшного селения и вернуться к себе на Родину – в Рим! Пускай она не выполнила задания так, как то было необходимо – не привела с собой Мануэля, но у неё на это имелась весьма веская причина: он хотел препарировать её живьём, точно лягушку, и иного пути к спасению, кроме как отнять его жизнь, она в тот момент не видела. Но всё же – часть его скрытых способностей теперь у неё, а это значило, что она может попытаться его воскресить. Что было очень рискованно, ведь она теперь точно знала его будущую реакцию: он не понимал, кто он, и не хотел принимать свою новую сущность. С другой стороны, теперь у него уже не будет выбора – как и силы, которую он вполне мог бы применить против неё, если бы знал, каким образом «запускается механизм». Альберте нравилось быть любимой дочерью и единственной представительницей своего вида, конкуренты (а уж тем более «уготованные Судьбой» мужья) были ей совсем ни к чему. Но…
Отец наверняка расстроится, если узнает, что она не смогла сохранить его новому Сыну жизнь, а потому у неё не остаётся иного выбора, кроме как… вернуть этому глупцу часть Силы. Остальное он сделает сам, только потом долго будет гадать над тем – как же так получилось, что он словно Лазарь восстал из мёртвых. Впрочем, это уже не её задача, пусть отправят сюда того, кто сможет ему всё объяснить, не прибегая к помощи ланцета и крюков…
С этими мыслями, Альберта наклонилась к тому, что когда-то было отцом Мануэлем, и аккуратно собрала все останки в один небольшой ком. Протирая его сквозь пальцы таким же образом, как если бы она замешивала тесто, молодая женщина произнесла длинное и витиеватое заклинание на одном из забытых языков прошлого. Когда слова мерным потоком лились из её ярких губ, стены куба начали звенеть всё громче и громче, одновременно с ними начал дрожать и замысловатый, свинцово-деревянный пол. Обитые железом стены камеры будто вибрировали, издавая мерное гудение. Альберта улыбнулась:
-- Хм, похоже, вы и впрямь личность незаурядная, Отче. Мы с вами как два противоположных магнита – создаём гармонию в диссонансе, - сказала она, обращаясь к жалкому комку алого цвета. Крови на её руках он не оставлял, однако был влажным и липким – как только что выстиранная простынь.
Гудение усиливалось, и Альберта боролась с сильным желанием поместить то, что осталось от инквизитора, в стеклянный куб – в стене, что была прямо напротив неё, очерчивался широкий овал. Как раз такой, чтобы в него мог пройти человек столь же высокого роста, как и отец Мануэль. Края его были оплавлены – именно отсюда и вышла злополучная красавица. Но, ощутив маленький болезненный укол совести, девушка не стала осуществлять задуманного, а просто перенесла заговорённый ком подальше от входных врат – чтобы инквизитор, когда «придёт в себя», не смог сразу же выбежать за ней наружу.
Как только она опустила кровавый клубок на каменную поверхность темничного пола, внутри него сразу же началось некое движение. Собранные ранее вместе, лоскутки стали быстро разворачиваться и увеличиваться в размере – точно лепестки некоего хищного растения, распускающиеся ради удачной охоты. Медленно, на них начали образовываться белые прожилки – таким образом отрастала мышечная ткань. Через каких-то полчаса должны были полностью сформироваться кости, а затем новообретённый скелет Диего Мануэля покроется мягкой тканью и эпителием, вернув его владельцу первозданный облик. Единственное, чего не будет хватать, так это одежды – но она, к сожалению, не восстанавливалась, поэтому появиться перед своими слугами Мануэлю грозило в полном неглиже. И этой части Альберта была особенно рада.
Не желая дожидаться полного восстановления священника, Альберта подняла с того места, где произошёл их с Мануэлем контакт, толстый четырёхгранный ключ-стержень. Она направилась к воротам с явным намерением запереть священнослужителя и оставить ключ рядом – «Если он будет хорошо кричать, его быстро найдут», - рассудила девушка.
Запирая ворота, и проворачивая ключ в скважине на шестой раз, Альберта неожиданно услышала за своей спиной голос, принадлежащий, естественно, удивлённому до глубины души Верпетию:
-- Так это вы и есть великая жрица Альберта де Валуа??? А где же отче Хорхе Мануэль?...
Девушка повернулась, и Верпетий заметил на её правой руке татуировку чуть выше запястья. Она была выполнена чёрными, угольными чернилами и представляла собой широкую чашу, покоящуюся на длинной ножке с поперечной косой перекладиной посредине – весьма отчётливо напоминавшей крест. «Прямо как Святой Грааль», - почему-то подумалось монаху…
Глава 14
Побег (продолжение)
Верпетий протирал большой стол для пыток в тот момент, когда услышал, как из дальнего конца коридора раздался пронзительный женский крик. Испугавшись, что это отец Мануэль раньше срока решил причинить вред несчастной женщине, монах не раздумывая, бросил вымоченную в спиртовом растворе тряпку, которой работал за пару секунд до этого, и огляделся вокруг в поисках какого-нибудь оружия. Вспомнив, что видел в деревянном комоде большой нож для разделывания мясных туш (страшной загадкой оставалось его истинное предназначение) – молодой монах мигом бросился к изъеденному термитами шкафу, и уже через мгновение в его руке красовался длинный нож с костяной ручкой и широким, плоским лезвием.
Бросившись назад по коридору – туда, откуда по его предположению исходил жуткий крик, Верпетий мысленно молил бога о том, чтобы не опоздать и не дать совершиться страшному злодеянию в его присутствии. Добежав до камеры с высокими, выше человеческого роста дверями, юноша остановился точно вкопанный. Ворота были раскрыты настежь, но ни наёмной стражи, ни отца Мануэля поблизости не было. Крепко сжимая костяную ручку потными ладонями, монах тихо прижался спиной к левой открытой двери, зажмурившись, он повторно прочёл основную молитву всех христиан «Отче наш» и быстрым движением вытер мокрые руки о свою холщовую сутану. Ручка перестала выскальзывать из его пальцев, и он несмело пододвинулся к самому краю ворот, за которым начиналось пространство камеры.
Изнутри по-прежнему доносились какие-то тихие, хлюпающие звуки, однако никто больше не кричал. Представив себе самое страшное, Верпетий осторожно выглянул из-за широкой створы дверей – ожидая увидеть гору трупов из подписавшихся на охрану узницы воинов. Однако ничего подобного там не было: посреди камеры возвышался знаменитый «куб Инквизиции», в южной стене которого зияла огромная дыра, по форме напоминающая человека. Края провала имели янтарно-коричневый, близкий к коньячному, цвет, они были словно оплавлены под высокой температурой. Неподалёку от куба стояла девушка небольшого роста, Верпетий мог видеть лишь её спину, но по тому, насколько изящной она была и по тому, как сияли в свете факелов длинные и волнистые волосы, ниспадающие по этой спине тяжёлым водопадом – легко было сделать вывод о весьма привлекательной внешности сей молодой особы. Молодой человек знал, кто эта женщина на самом деле – епископ Корнетти ясно дал ему понять, что ни к бесовству, ни к какому-либо из проявлений идолопоклонства она отношения не имеет. А потому любая попытка Мануэля выяснить путём своих диких экспериментов природу ведовского дара - заранее обречена.
Хотя девушка стояла к нему спиной, монах чётко видел, как двигаются её белые руки – казалось, она что-то разминала в них. Верпетий понимал, что причинить вреда этой прекрасной женщине он не имеет права, однако крепче сжал нож, переложив при этом левую руку прямо на внешнюю сторону лезвия, так, чтобы удар (если не приведи господи, но придётся его нанести) попал как можно точнее в цель. Заметив в пяти шагах от себя открытую маленькую камеру, монах решил подождать в ней удобного случая, чтобы заговорить с таинственной девушкой и, чтобы не напугать её и не получить вперёд по собственной голове, юркнул в тёмную сырую нору скорее, чем это делает мышь, почуявшая неподалёку голодную кошку.
Когда Альберта вышла из камеры, Верпетий обомлел, увидев, как прекрасно было её бледное призрачное лицо. Она не была похожа на красивых женщин (в привычном смысле этого слова), но от неё исходило некое внутреннее свечение, окрашивающее всю её хрупкую, грациозную фигуру в «невинно-чувственные» и «открыто-сдержанные» тона. Волны внутреннего контраста и вместе с тем простой, физической красоты – сильно взволновали Верпетия. Иначе как «чарами» он не мог назвать те невероятные, но откровенно приятные чувства, овладевшие им в тот момент в маленькой тесной камере.
Дождавшись мгновения, когда девушка начала запирать ворота, Верпетий осмелился выйти из своего укрытия. Щелчки от поворотов ключа в замке были достаточно громкими, чтобы Альберта не могла заметить Верпетия, медленно подходившего к ней сзади.
Когда монах громко спросил её о том, кто она такая и где сейчас находится отец Мануэль, девушка не торопясь обернулась, но, казалось, не была удивлена приходу юноши в той степени, в которой этого следовало ожидать от застигнутой врасплох узницы, собирающейся сбежать из-под стражи. Она посмотрела на Верпетия своими прекрасными чёрными глазами, зрачки которых словно сияли голубым светом далёких звёзд. Монах ощутил странное чувство, подобное тому, как если бы его на минуту подвесили над землёй за ноги, а затем резко поставили обратно. Голова его закружилась, однако он был в состоянии понять, что колдунья пытается подвергнуть его тому же воздействию, которое, очевидно, и оказывалось всё это время на отца Мануэля. К удивлению молодого библиотекаря, он не почувствовал той странной одержимости, что заставляла его уважаемого наставника видеть безумные образы Нечистого, и отчаянно желать чего-то порочного и недоступного. Единственное, что он испытал и что мог определить наверняка – так это разочарование, с малой примесью отвращения к тому, кто старается проникнуть в его голову, и кого он явно не желал там ощущать.
Внезапная боль заставила его осесть на колени, прямо на каменный ледяной пол. Схватившись одной рукой за свой ноющий затылок (ему казалось, что глаза девушки буквально «пробуравливают» его насквозь), другой он инстинктивно принялся размахивать перед лицом Альберты. Вид дрожащего в руках юноши огромного ножа вновь не произвёл на ведьму никакого впечатления, однако она, видимо, была слегка удивлена реакцией, которое произвело на юношу её колдовство.
-- Значит всё, что говорят о вас на проповедях – чистая правда! – Сквозь стиснутые зубы сумел произнести Верпетий. – Вы действительно способны пожирать разум любого – от мужчины и женщины, до зверя и младенца! Вы – дикое создание Бога!!!
Внезапно боль в голове юноши прекратилась. Со стоном, он попытался открыть глаза и взглянуть наверх – туда, где над ним нависло прекрасное лицо его мучительницы. Она чуть присела и взяла его левой рукой за подбородок, правую же она положила на оружие и опустила его остриём вниз – таким образом давая ему понять, что не причинит ему вреда. Юноша снова увидел странную татуировку, так сильно напомнившую ему о Святом Граале. Альберта перехватила его взгляд, и, удивлённо подняв брови, радостно воскликнула:
-- Не может быть! Ты - первый человек, который столь быстро понял истинное значение символа! И первый, - добавила она уже спокойным голосом, - кто не называет меня «ведьмой» или «прислужницей Дьявола».
-- Это лишь потому, - попытался как можно невиннее произнести Верпетий, - что вы слишком красивы для слуги Врага рода нашего…
-- Напротив, так всегда и должно быть, - возразила Альберта. – Потому-то нас и ненавидят и считают пособниками Нечистого, что наша внешняя оболочка во сто крат совершеннее, нежели то приличествует доброму христианину.
