Верпетий понял, что кем бы или чем бы ни являлась эта молодая женщина, она явно находится в курсе того, насколько её внешний облик притягателен для всех представителей мужского пола. «Ведьма» улыбнулась, очевидно весьма довольная собственным остроумием – она и не подозревала, что именно тщеславие и гордыня выдавали в её внешнем виде то существо, которым она была на самом деле. Пусть это существо и не было бесовского племени или колдовской породы. Но это был не человек, в этом Верпетий убедился окончательно.
-- Мне нравится твоя лесть и то, что твой разум остаётся для меня закрытым. Это интересно, хоть и возбуждает во мне недоверие, но чем опаснее – тем интереснее, так ведь?
Она погладила монаха по голове, и подняла его с колен.
-- Значит, ты говоришь, обо мне болтают на проповеди? – С нескрываемым любопытством поинтересовалась она. – И что же именно они говорят? Небось, рассказывают, как я летаю по ночам над селением в виде огромной чёрной птицы и похищаю маленьких сопливых детей, чтобы потом тайком съесть их на местном кладбище?
Колдунья стала обходить молодого монаха, стараясь получше рассмотреть его с обеих сторон.
-- Честно говоря, вы правы – подобной чепухи там хватает с избытком. Но попадаются люди, рассказывающие о вас несколько иначе… Не так, как принято. - Монах смутился, понимая, что сейчас девушка догадается – о ком идёт речь.
-- Да ну? И кто же этот «реформатор», позволь узнать? Уж не отец ли наш Мануэль, милый мой юноша?
Альберта остановилась и театрально закатила глаза, прижав при этом обе руки к своей пышной груди.
-- Наверное, рассказывал, как прекрасно было бы познать мой дар, и обратить его во благо Верующих? Сколь многого можно было бы достичь, используй он и всё человечество некие особые возможности, присущие моему роду? Как легко стало бы убедить еретиков в том, что только избранным христианам открываются все сокровенные познания, и коль далеко продвинулось бы дело об очищении христианских земель от воинствующих с вашей религий – крестовые походы терпели бы меньше поражений, и, как следствие, больше бы денег оставалось в карманах Святой Церкви…
Альберта изобразила какое-то танцевальное движение, словно кружилась в хороводе, а затем посмотрела в глаза Верпетия самым наглым взглядом, каким только могла смотреть на мужчину женщина.
-- Ты и твой отец Мануэль – все вы сосёте грудь Папы, ожидая, когда он снизойдёт до вас и кинет вашей затхлой обители хоть какой-то кусок, - мрачно произнесла она, при этом плавно наступая на Верпетия. – Так кто же из нас «любовник Нечистого»? Я – родившаяся абсолютно свободной от пут ваших божественных и религиозных папских догматов, или вы – не способные прожить и дня без того, чтобы не свериться с молитвенником? Вся правда в том, что вы думаете, будто служите Богу и таким образом защищаете свою душу от посягательств на неё Дьявола. Но на самом деле, задумайся, быть может ваш бог и дьявол – это одно лицо, коль скоро и тот и другой требуют к себе безоговорочного поклонения и желают контролировать каждый ваш шаг на земле, чтобы потом иметь возможность забрать себе вашу душу в ином мире?
Девушка вплотную подошла к монаху, она с интересом смотрела в его чистые серые глаза, не затуманенные, однако, елеем пыльных толстых догматов. Она видела, что он понимает её не хуже, чем Мануэль, но при этом относится к ней с трепетом – как к чему-то удивительному, чему-то, что не каждый день встречается на твоём жизненном Пути.
С замирающим сердцем слушал Верпетий речи этого загадочного существа. Он не знал, убьёт ли она его прямо сейчас или захочет выслушать его скудный ответ. Кроме того, оставался ещё отец Хорхе Мануэль, чья судьба для него до сих пор оставалась неизвестной. Аккуратно отойдя от девушки назад на пару шагов, юноша остановился – в душе он уже был готов к тому, что прекрасная колдунья кинется сейчас на него и с радостным визгом вырвет у него из груди горячее, трепещущее сердце. Однако Альберта оставалась там, где и стояла – неподвижная словно статуя, она с интересом ожидала мнение Верпетия.
-- Я…я… Я – слуга Господа нашего и Иисуса Христа, - неожиданно для самого себя сказал Верпетий твёрдым, уверенным в своей правоте голосом. – Не может быть такого, чтобы и Он, и Враг были суть одно и то же лицо – тогда в мире не было бы столько зла! – Монах храбро поднял тесак и выставил его перед собой, становясь в оборонительную позицию.
Альберта лишь досадно фыркнула – она была разочарована банальным ответом Верпетия.
-- Ваш бог гораздо хитрее и умнее, чем вы себе представляете, - едким тоном произнесла она. – Если бы только вы захотели узнать правду, то сильно удивились бы – как вообще можно служить тому, кто сотворил весь этот хаос…
-- А что же с Вами? – Резко бросил монах, - На чьей же стороне Вы, раз не хотите признавать своей сущностью – чистое Зло? За кого тогда воюет ваша порода?
Последние слова Верпетий произнёс таким же едким тоном, подражая странному выговору Альберты. Та лишь довольно улыбнулась:
-- Твоя правда, ты умеешь говорить на свободном языке…
-- Что значит – свободном? – Вскинулся монах.
-- Свободном от условностей твоего сана и твоей веры, - спокойно пояснила Альберта. – Я – на своей стороне. Мой род пришёл издалека, и наш бог – это Учитель, даровавший нам абсолютную свободу выбора – то, чего был сам когда-то лишён, в Великой Войне…
Верпетий молча смотрел на девушку вопросительным взглядом.
-- Ты слышал о Люцифере? - неожиданно спросила «колдунья».
Епископ предупредил молодого монаха, что Альберта, вероятно, попытается обратить его в свою веру – если в том будет заключён залог её безопасности. А потому Верпетий, давно узнавший, к какой из сект принадлежит девушка и сделавший для себя все необходимые выводы – попытался изобразить искреннюю убеждённость в данном вопросе.
-- Люцифер есть одно из имён Нечистого, и произнося его вслух, вы оскверняете сейчас землю, на которой стоите.
-- Не строй из себя дурака, - неожиданно жёстко сказала девушка. – Мы оба понимаем, что такие как ты прекрасно знают всю «историю вопроса», связанную с именем Люцифера. И ты солжёшь мне, если скажешь, что в своей вонючей библиотеке в монастыре Святого Себастьяна не читал втайне от наставника «Легенду о Святом Граале» авторства Вольфрама фон Эшенбаха…
-- Откуда Вам известно, где я проходил обучение? – изумлённо переспросил юноша.
-- От Мануэля, конечно же, - с ехидной улыбкой произнесла девушка. – Он поведал мне все свои тайны перед тем, как… Ну, скажем так, начать свой новый жизненный путь. – Она подняла глаза, одновременно накручивая на указательный палец прядь волос, её вид словно говорил: «Я не виновата – всё произошло случайно».
Верпетий нацелил нож точно посередине груди узницы. Голосом твёрдым как алмаз и таким же чистым и холодным, он спросил:
-- Что вы сделали с отцом Мануэлем? Где он? Отвечайте немедленно, или я вынужден буду применить силу…
Ведьма хитро подмигнула монаху и указала взглядом на камеру с кубом:
-- Он там, где и надлежит быть ему подобным, - просто ответила она.
В это время из камеры донёсся сначала какой-то неприятный шорох, словно на землю высыпали целую гору грецких орехов вместе со скорлупой, а затем раздался сдавленный стон, плавно переходящий в приглушённое оханье.
Верпетий разрывался между тем, чтобы посмотреть, в чём дело и Альбертой, готовой в любую секунду уйти.
-- Что это? – только и спросил он.
-- Перечитай на досуге «Парцифаля» и трактат «Сияющие» Павла Карпатского – возможно, это изменит твоё мнение, - сказала ведьма и, заволновавшись, поспешила пройти мимо Верпетия, ничуть не опасаясь того.
Однако юноша не мог допустить подобного исхода. Он быстро шагнул наперерез, намереваясь преградить девушке дорогу, и в этот момент случилось неприятное: лезвие ножа случайно скользнуло по руке Альберты, чуть выше предплечья, оставив после себя глубокий, кровоточащий след.
-- О, простите, я не хотел, честное слово…, - пытался оправдаться библиотекарь.
Но ведьме, казалось, это было неинтересно. Она мельком заглянула поверх плеча Верпетия – в камеру, и, убедившись, что время на исходе, начала действовать. Не обращая внимания на серьёзную рану, она широко раскинула руки, словно птица, собирающаяся вот-вот взлететь – и в одно мгновение изменила форму. Это было подобно резкому хлопку: девушка «взорвалась» брызгами чего-то серого и в то же время переливавшегося всеми цветами радуги, уже через секунду взору Верпетия предстал бледный полупрозрачный призрак Альберты, парящий над полом на высоте трёх футов. Рана на её руке мгновенно затянулась, не оставив после себя и следа, а чёрные волосы стали неестественно развеваться вокруг маленькой головы, как если бы их законсервировали в бальзамическом растворе.
В последний раз заглянув в остекленевшие от ужаса глаза Верпетия с высоты своего полёта, ведьма повторила:
-- Запомни, Павел Карпатский – «Сияющие». – Голос её при этом больше напоминал журчание воды, нежели голос человека, однако Верпетий чётко различал все звуки и слова, обращённые к нему.
Произнеся наставление, призрак бесшумно поднялся вверх, и исчез, «проплыв» сквозь высокий в этой части коридора потолок.
Вне себя от страха, молодой монах вошёл в камеру позади себя. Он по-прежнему держал наготове смоченный в крови ведьмы нож, ибо теперь не знал – чего ему следовало ожидать от этого места.
Стоны и оханье продолжались, но стали заметно тише – очевидно, их источник либо терял сознание, либо просто не мог подавать признаки жизни громко от терзавшей его боли. Двигаясь на звуки, Верпетий прошёл вдоль южной стены куба, и, немного помедлив, обогнул её. Сквозь стекло не было видно – что или кто находится на западной его стороне, так как видимость преграждал огромных размеров бельевой шкаф.
Как только Верпетий оказался рядом с западной стороной куба, сердце его громко стукнуло и упало, а вместе с ударом сердца из рук его выскользнул и окровавленный тесак, громко звякнув о каменные плиты – в проёме между стеной камеры и венецианским стеклом лежал отец Диего Хорхе Мануэль – животом вниз. Он был абсолютно наг, и кожа его казалась пористой, как у жабы, что рождает своих детёнышей прямо из собственной спины. В образовавшихся на спине инквизитора дырах пузырилась бледно-розовая кровь, она противно хлюпала и разрывалась крохотными яркими каплями, орошая окружающую их плоть. Мануэль стонал, не в силах выдержать страдания, и только скоро перебирал пальцами по полу, как будто пытался что-то с него соскрести.
Верпетий рухнул рядом с Мануэлем и, невзирая на его изуродованное тело, попытался приподнять мужчину. Однако тот снова застонал, и Верпетий услышал, как в горле священнослужителя что-то булькает. Догадавшись, что это, должно быть, выходит скопившийся воздух, монах приподнял голову священника и аккуратно положил её себе на колени. Мгновением спустя, Мануэль громко отрыгнул, и из его рта хлынуло нечто серое, вперемешку с кровью – прямо на сутану юноши. Сдержав вздох отвращения, Верпетий попытался негромко позвать инквизитора по имени – он хотел узнать, помнит ли Мануэль хоть что-нибудь из того, что здесь с ним случилось.
В ответ инквизитор смог лишь прошептать слабым, еле слышным голосом:
-- С…спа…спасибо тебе… В…верпетий. Позови сюда Ганса, он… поможет… мне.
После чего голова инквизитора безжизненно упала, и он вновь погрузился в забвение. Однако на этом развитие загадочного состояния священнослужителя не остановилось: челюсть молодого монаха невольно отвисла, когда он увидел, как страшные волдыри на спине отца Мануэля начинают постепенно затягиваться. Они зарастали – в прямом смысле слова! И сопровождалось это действие соответствующими, похожими на чавканье жующей лошади, звуками.
Верпетий не мог более выдержать созерцание этого тела, а потому решил поступить так, как и следовало, и как попросил сам Мануэль – оставив инквизитора лежать на холодном полу, и предоставив регенерации делать своё дело и дальше, Верпетий стащил с себя сутану и, накрыв ею холодную плоть священника, бросился прочь из подземелья. Он бежал звать того самого, верного юношу-слугу Ганса из столовой. Очевидно, это был единственный человек, который мог помочь отцу Мануэлю в данной, далеко незаурядной ситуации.
Альберта смогла добраться незамеченной лишь до окраины селения. После чего с облегчением «воплотилась» в человеческий облик. На то, чтобы долгое время поддерживать «плазменное» состояние тела, требовалось очень много сил. Как и всякое существо, обладающее магическими способностями, Альберта черпала свою энергию из глубины собственных эмоций. Но сейчас моральный дух девушки был истощён – несмотря на то, что ей удалось произвести на инквизитора «правильное» впечатление, само нахождение в зачарованной стеклянной темнице далось ей нелегко. И опыты, которые Мануэль успел над ней провести, также давали о себе знать – все внутренности девушки ныли тупой болью: это давали о себе знать сера и соляной раствор.
Облокотившись на стену чьего-то старенького соломенного сарая, девушка переводила дух и думала, как поступить дальше. Выход у неё был только один – следовало во что бы то ни стало добраться до Рима, и рассказать обо всём отцу. Он найдёт решение и поймёт, почему ей пришлось поступить с инквизитором столь жестоко. Но, в конце концов, он остался жив, хотя его вера, без сомнения, теперь не была тем устойчивым, непоколебимым оплотом – на который священнослужитель мог опереться в трудный момент.
«Хорошо, этот пункт плана получил своё законное разрешение, - думала Альберта. – Сейчас следует заняться поисками того, кто помог бы мне вернуться домой. И это должен быть человек, далёкий от деревни и её базарных пересудов. Тот, кто редко появляется в самом селении, но при этом является его жителем». Секундой позже жрица нашла решение и этой головоломки. Она знала, что недалеко от деревни, за дальним полем расстилался небольшой лес – охотничьи угодья для частенько приезжающего сюда из столицы герцога. Тот любил поохотиться на местных фазанов и больших, откормленных самой матушкой-природой зайцев, водившихся здесь в изобилии и являвшихся несомненной гордостью лесника, в обязанности которого входило следить за обновлением популяции.
У Фергуса – так звали лесничего, всегда находилась еда и питьё для странствующего путника и он, насколько могла надеяться Альберта, ни разу не видел её ни на площади – в момент официального оглашения приговора Мануэлем, ни потом – когда через два дня её «прогоняли» через «живой коридор» разъярённых крестьян в дом инквизитора. В селении он появлялся не чаще, чем раз в полгода – пополнить запасы продовольствия и бытовых снастей. И, как припоминала Альберта, последний раз Фергус был на ярмарке за четыре месяца до развернувшихся событий – она хорошо это знала, так как лесник иногда помогал ей собирать те или иные редкие травы. Альберта тогда жила как раз на окраине, за «золотым полем», так крестьяне называли лучший участок здешней плодоносной земли, а потому много раз бывала в лесу и встречала Фергуса. Тот иногда спрашивал её о здоровье и новостях, редко прибывающих из столицы. А порой даже помогал ей найти травы, которые можно было сыскать только в лесной чаще, и тогда Фергус являлся для ведуньи чем-то вроде проводника.
-- Мне нравится твоя лесть и то, что твой разум остаётся для меня закрытым. Это интересно, хоть и возбуждает во мне недоверие, но чем опаснее – тем интереснее, так ведь?
Она погладила монаха по голове, и подняла его с колен.
-- Значит, ты говоришь, обо мне болтают на проповеди? – С нескрываемым любопытством поинтересовалась она. – И что же именно они говорят? Небось, рассказывают, как я летаю по ночам над селением в виде огромной чёрной птицы и похищаю маленьких сопливых детей, чтобы потом тайком съесть их на местном кладбище?
Колдунья стала обходить молодого монаха, стараясь получше рассмотреть его с обеих сторон.
-- Честно говоря, вы правы – подобной чепухи там хватает с избытком. Но попадаются люди, рассказывающие о вас несколько иначе… Не так, как принято. - Монах смутился, понимая, что сейчас девушка догадается – о ком идёт речь.
-- Да ну? И кто же этот «реформатор», позволь узнать? Уж не отец ли наш Мануэль, милый мой юноша?
Альберта остановилась и театрально закатила глаза, прижав при этом обе руки к своей пышной груди.
-- Наверное, рассказывал, как прекрасно было бы познать мой дар, и обратить его во благо Верующих? Сколь многого можно было бы достичь, используй он и всё человечество некие особые возможности, присущие моему роду? Как легко стало бы убедить еретиков в том, что только избранным христианам открываются все сокровенные познания, и коль далеко продвинулось бы дело об очищении христианских земель от воинствующих с вашей религий – крестовые походы терпели бы меньше поражений, и, как следствие, больше бы денег оставалось в карманах Святой Церкви…
Альберта изобразила какое-то танцевальное движение, словно кружилась в хороводе, а затем посмотрела в глаза Верпетия самым наглым взглядом, каким только могла смотреть на мужчину женщина.
-- Ты и твой отец Мануэль – все вы сосёте грудь Папы, ожидая, когда он снизойдёт до вас и кинет вашей затхлой обители хоть какой-то кусок, - мрачно произнесла она, при этом плавно наступая на Верпетия. – Так кто же из нас «любовник Нечистого»? Я – родившаяся абсолютно свободной от пут ваших божественных и религиозных папских догматов, или вы – не способные прожить и дня без того, чтобы не свериться с молитвенником? Вся правда в том, что вы думаете, будто служите Богу и таким образом защищаете свою душу от посягательств на неё Дьявола. Но на самом деле, задумайся, быть может ваш бог и дьявол – это одно лицо, коль скоро и тот и другой требуют к себе безоговорочного поклонения и желают контролировать каждый ваш шаг на земле, чтобы потом иметь возможность забрать себе вашу душу в ином мире?
Девушка вплотную подошла к монаху, она с интересом смотрела в его чистые серые глаза, не затуманенные, однако, елеем пыльных толстых догматов. Она видела, что он понимает её не хуже, чем Мануэль, но при этом относится к ней с трепетом – как к чему-то удивительному, чему-то, что не каждый день встречается на твоём жизненном Пути.
С замирающим сердцем слушал Верпетий речи этого загадочного существа. Он не знал, убьёт ли она его прямо сейчас или захочет выслушать его скудный ответ. Кроме того, оставался ещё отец Хорхе Мануэль, чья судьба для него до сих пор оставалась неизвестной. Аккуратно отойдя от девушки назад на пару шагов, юноша остановился – в душе он уже был готов к тому, что прекрасная колдунья кинется сейчас на него и с радостным визгом вырвет у него из груди горячее, трепещущее сердце. Однако Альберта оставалась там, где и стояла – неподвижная словно статуя, она с интересом ожидала мнение Верпетия.
-- Я…я… Я – слуга Господа нашего и Иисуса Христа, - неожиданно для самого себя сказал Верпетий твёрдым, уверенным в своей правоте голосом. – Не может быть такого, чтобы и Он, и Враг были суть одно и то же лицо – тогда в мире не было бы столько зла! – Монах храбро поднял тесак и выставил его перед собой, становясь в оборонительную позицию.
Альберта лишь досадно фыркнула – она была разочарована банальным ответом Верпетия.
-- Ваш бог гораздо хитрее и умнее, чем вы себе представляете, - едким тоном произнесла она. – Если бы только вы захотели узнать правду, то сильно удивились бы – как вообще можно служить тому, кто сотворил весь этот хаос…
-- А что же с Вами? – Резко бросил монах, - На чьей же стороне Вы, раз не хотите признавать своей сущностью – чистое Зло? За кого тогда воюет ваша порода?
Последние слова Верпетий произнёс таким же едким тоном, подражая странному выговору Альберты. Та лишь довольно улыбнулась:
-- Твоя правда, ты умеешь говорить на свободном языке…
-- Что значит – свободном? – Вскинулся монах.
-- Свободном от условностей твоего сана и твоей веры, - спокойно пояснила Альберта. – Я – на своей стороне. Мой род пришёл издалека, и наш бог – это Учитель, даровавший нам абсолютную свободу выбора – то, чего был сам когда-то лишён, в Великой Войне…
Верпетий молча смотрел на девушку вопросительным взглядом.
-- Ты слышал о Люцифере? - неожиданно спросила «колдунья».
Епископ предупредил молодого монаха, что Альберта, вероятно, попытается обратить его в свою веру – если в том будет заключён залог её безопасности. А потому Верпетий, давно узнавший, к какой из сект принадлежит девушка и сделавший для себя все необходимые выводы – попытался изобразить искреннюю убеждённость в данном вопросе.
-- Люцифер есть одно из имён Нечистого, и произнося его вслух, вы оскверняете сейчас землю, на которой стоите.
-- Не строй из себя дурака, - неожиданно жёстко сказала девушка. – Мы оба понимаем, что такие как ты прекрасно знают всю «историю вопроса», связанную с именем Люцифера. И ты солжёшь мне, если скажешь, что в своей вонючей библиотеке в монастыре Святого Себастьяна не читал втайне от наставника «Легенду о Святом Граале» авторства Вольфрама фон Эшенбаха…
-- Откуда Вам известно, где я проходил обучение? – изумлённо переспросил юноша.
-- От Мануэля, конечно же, - с ехидной улыбкой произнесла девушка. – Он поведал мне все свои тайны перед тем, как… Ну, скажем так, начать свой новый жизненный путь. – Она подняла глаза, одновременно накручивая на указательный палец прядь волос, её вид словно говорил: «Я не виновата – всё произошло случайно».
Верпетий нацелил нож точно посередине груди узницы. Голосом твёрдым как алмаз и таким же чистым и холодным, он спросил:
-- Что вы сделали с отцом Мануэлем? Где он? Отвечайте немедленно, или я вынужден буду применить силу…
Ведьма хитро подмигнула монаху и указала взглядом на камеру с кубом:
-- Он там, где и надлежит быть ему подобным, - просто ответила она.
В это время из камеры донёсся сначала какой-то неприятный шорох, словно на землю высыпали целую гору грецких орехов вместе со скорлупой, а затем раздался сдавленный стон, плавно переходящий в приглушённое оханье.
Верпетий разрывался между тем, чтобы посмотреть, в чём дело и Альбертой, готовой в любую секунду уйти.
-- Что это? – только и спросил он.
-- Перечитай на досуге «Парцифаля» и трактат «Сияющие» Павла Карпатского – возможно, это изменит твоё мнение, - сказала ведьма и, заволновавшись, поспешила пройти мимо Верпетия, ничуть не опасаясь того.
Однако юноша не мог допустить подобного исхода. Он быстро шагнул наперерез, намереваясь преградить девушке дорогу, и в этот момент случилось неприятное: лезвие ножа случайно скользнуло по руке Альберты, чуть выше предплечья, оставив после себя глубокий, кровоточащий след.
-- О, простите, я не хотел, честное слово…, - пытался оправдаться библиотекарь.
Но ведьме, казалось, это было неинтересно. Она мельком заглянула поверх плеча Верпетия – в камеру, и, убедившись, что время на исходе, начала действовать. Не обращая внимания на серьёзную рану, она широко раскинула руки, словно птица, собирающаяся вот-вот взлететь – и в одно мгновение изменила форму. Это было подобно резкому хлопку: девушка «взорвалась» брызгами чего-то серого и в то же время переливавшегося всеми цветами радуги, уже через секунду взору Верпетия предстал бледный полупрозрачный призрак Альберты, парящий над полом на высоте трёх футов. Рана на её руке мгновенно затянулась, не оставив после себя и следа, а чёрные волосы стали неестественно развеваться вокруг маленькой головы, как если бы их законсервировали в бальзамическом растворе.
В последний раз заглянув в остекленевшие от ужаса глаза Верпетия с высоты своего полёта, ведьма повторила:
-- Запомни, Павел Карпатский – «Сияющие». – Голос её при этом больше напоминал журчание воды, нежели голос человека, однако Верпетий чётко различал все звуки и слова, обращённые к нему.
Произнеся наставление, призрак бесшумно поднялся вверх, и исчез, «проплыв» сквозь высокий в этой части коридора потолок.
Вне себя от страха, молодой монах вошёл в камеру позади себя. Он по-прежнему держал наготове смоченный в крови ведьмы нож, ибо теперь не знал – чего ему следовало ожидать от этого места.
Стоны и оханье продолжались, но стали заметно тише – очевидно, их источник либо терял сознание, либо просто не мог подавать признаки жизни громко от терзавшей его боли. Двигаясь на звуки, Верпетий прошёл вдоль южной стены куба, и, немного помедлив, обогнул её. Сквозь стекло не было видно – что или кто находится на западной его стороне, так как видимость преграждал огромных размеров бельевой шкаф.
Как только Верпетий оказался рядом с западной стороной куба, сердце его громко стукнуло и упало, а вместе с ударом сердца из рук его выскользнул и окровавленный тесак, громко звякнув о каменные плиты – в проёме между стеной камеры и венецианским стеклом лежал отец Диего Хорхе Мануэль – животом вниз. Он был абсолютно наг, и кожа его казалась пористой, как у жабы, что рождает своих детёнышей прямо из собственной спины. В образовавшихся на спине инквизитора дырах пузырилась бледно-розовая кровь, она противно хлюпала и разрывалась крохотными яркими каплями, орошая окружающую их плоть. Мануэль стонал, не в силах выдержать страдания, и только скоро перебирал пальцами по полу, как будто пытался что-то с него соскрести.
Верпетий рухнул рядом с Мануэлем и, невзирая на его изуродованное тело, попытался приподнять мужчину. Однако тот снова застонал, и Верпетий услышал, как в горле священнослужителя что-то булькает. Догадавшись, что это, должно быть, выходит скопившийся воздух, монах приподнял голову священника и аккуратно положил её себе на колени. Мгновением спустя, Мануэль громко отрыгнул, и из его рта хлынуло нечто серое, вперемешку с кровью – прямо на сутану юноши. Сдержав вздох отвращения, Верпетий попытался негромко позвать инквизитора по имени – он хотел узнать, помнит ли Мануэль хоть что-нибудь из того, что здесь с ним случилось.
В ответ инквизитор смог лишь прошептать слабым, еле слышным голосом:
-- С…спа…спасибо тебе… В…верпетий. Позови сюда Ганса, он… поможет… мне.
После чего голова инквизитора безжизненно упала, и он вновь погрузился в забвение. Однако на этом развитие загадочного состояния священнослужителя не остановилось: челюсть молодого монаха невольно отвисла, когда он увидел, как страшные волдыри на спине отца Мануэля начинают постепенно затягиваться. Они зарастали – в прямом смысле слова! И сопровождалось это действие соответствующими, похожими на чавканье жующей лошади, звуками.
Верпетий не мог более выдержать созерцание этого тела, а потому решил поступить так, как и следовало, и как попросил сам Мануэль – оставив инквизитора лежать на холодном полу, и предоставив регенерации делать своё дело и дальше, Верпетий стащил с себя сутану и, накрыв ею холодную плоть священника, бросился прочь из подземелья. Он бежал звать того самого, верного юношу-слугу Ганса из столовой. Очевидно, это был единственный человек, который мог помочь отцу Мануэлю в данной, далеко незаурядной ситуации.
Альберта смогла добраться незамеченной лишь до окраины селения. После чего с облегчением «воплотилась» в человеческий облик. На то, чтобы долгое время поддерживать «плазменное» состояние тела, требовалось очень много сил. Как и всякое существо, обладающее магическими способностями, Альберта черпала свою энергию из глубины собственных эмоций. Но сейчас моральный дух девушки был истощён – несмотря на то, что ей удалось произвести на инквизитора «правильное» впечатление, само нахождение в зачарованной стеклянной темнице далось ей нелегко. И опыты, которые Мануэль успел над ней провести, также давали о себе знать – все внутренности девушки ныли тупой болью: это давали о себе знать сера и соляной раствор.
Облокотившись на стену чьего-то старенького соломенного сарая, девушка переводила дух и думала, как поступить дальше. Выход у неё был только один – следовало во что бы то ни стало добраться до Рима, и рассказать обо всём отцу. Он найдёт решение и поймёт, почему ей пришлось поступить с инквизитором столь жестоко. Но, в конце концов, он остался жив, хотя его вера, без сомнения, теперь не была тем устойчивым, непоколебимым оплотом – на который священнослужитель мог опереться в трудный момент.
«Хорошо, этот пункт плана получил своё законное разрешение, - думала Альберта. – Сейчас следует заняться поисками того, кто помог бы мне вернуться домой. И это должен быть человек, далёкий от деревни и её базарных пересудов. Тот, кто редко появляется в самом селении, но при этом является его жителем». Секундой позже жрица нашла решение и этой головоломки. Она знала, что недалеко от деревни, за дальним полем расстилался небольшой лес – охотничьи угодья для частенько приезжающего сюда из столицы герцога. Тот любил поохотиться на местных фазанов и больших, откормленных самой матушкой-природой зайцев, водившихся здесь в изобилии и являвшихся несомненной гордостью лесника, в обязанности которого входило следить за обновлением популяции.
У Фергуса – так звали лесничего, всегда находилась еда и питьё для странствующего путника и он, насколько могла надеяться Альберта, ни разу не видел её ни на площади – в момент официального оглашения приговора Мануэлем, ни потом – когда через два дня её «прогоняли» через «живой коридор» разъярённых крестьян в дом инквизитора. В селении он появлялся не чаще, чем раз в полгода – пополнить запасы продовольствия и бытовых снастей. И, как припоминала Альберта, последний раз Фергус был на ярмарке за четыре месяца до развернувшихся событий – она хорошо это знала, так как лесник иногда помогал ей собирать те или иные редкие травы. Альберта тогда жила как раз на окраине, за «золотым полем», так крестьяне называли лучший участок здешней плодоносной земли, а потому много раз бывала в лесу и встречала Фергуса. Тот иногда спрашивал её о здоровье и новостях, редко прибывающих из столицы. А порой даже помогал ей найти травы, которые можно было сыскать только в лесной чаще, и тогда Фергус являлся для ведуньи чем-то вроде проводника.
