ГЛАВА 1. Корабли летят домой (рассказ, 2012)
Белёсое небо, сеется мелкий-премелкий дождик, и на углу, где продаются последние в этом году арбузы, мокнет пришвартованный к чугунному фонарю клипер-почтовик. Скучно и серо. Я даже не оборачиваюсь на корабль, хотя он великолепен. Мне надо бежать, пока не закрылся табачный ларёк возле остановки "Олеш-экспресс". Оленьи рога на рекламном нарисованном автобусе никому не интересны и не смешны. Раньше, когда трасса "Экспресса" только-только появилась, когда первый автобус с оленем на потёртом боку проехал через город – тогда да, было любопытно. Теперь на "Олешек" никто и не смотрит. Проехал себе мимо, и ладно.
Другое дело корабли. Сейчас осень, парусники возвращаются домой. Скоро пройти будет невозможно, не наткнувшись то на барк, то на бригантину – старые, усталые суда, которым пора проспать всю зиму. Капитаны тоже вернутся, кроме дежурных по району. Привяжут свои парусники кто к крыше, кто к фонарю – пусть висят до весны! Покрытые снегом, льдом, птичьим помётом, их будут принимать за простые сугробы или тяжелые, непроницаемые облака... это те, кто видит.
А кто не видит – тому и вовсе безразлично. Невидящий даже может пройти через корабль небохода насквозь.
Я бегу за папиросами и газетой для отца, он вот-вот вернётся, и боюсь опоздать к тому моменту, когда его "Орлина" подойдёт вплотную к старинной каланче за нашим домом. Мне нравится смотреть из окна или с крыши, как опускается тяжелый якорь, падает на площадку каланчи, выбивает кирпичную крошку. И вот через борт по узкой лесенке сбегает отец… Так что скорее к ларьку и обратно! Сегодня, сейчас, вот-вот, с минуты на минуту, и мы с мамой и Иркой увидим папу.
Он ведь прислал письмо с первым осенним ветром. В письме были только дата и якорь вместо подписи.
Ноги сами несут меня от киоска назад к дому. Газета пахнет хорошими новостями и свежей краской, от упаковок с папиросами тянет родным, давно не слыханным запахом грубого табака. Ветер крепчает, хлопают где-то занавески незакрытого окна, влажно хлюпает под ногами. Город любит, когда небоходы возвращаются. Уж он-то всегда видит, знает все корабли до единого, до самой утлой лодочки, с покрытым ракушками днищем с той поры, когда море толкало берег в теплый толстый бок. И морем до сих пор пахнет на наших улицах, хотя давным-давно нет его здесь, давно, очень давно. Так давно, что никто не помнил, как сытые, страшные твари доисторического времени лениво подплывали к самому порту, заглядывая городу в окна. Об этом мой прапрадед рассказывал моему прадеду, а тот деду… но сами они не видели тех тварей никогда.
И только улицы пахнут морским ветром – по сей день. И корабли… море ушло, а корабли остались. Не гниют, не меняются и не рассекают волн. Парят в небе, видимые далеко не каждому.
Только тем, чьи предки всегда жили тут, только небоходам и их родным.
А остальные пусть ездят на скучных автобусах. Будь на них хоть десяток оленей нарисован – всё равно это только машины, у которых нет парусов и руля, которые не знают настоящей свободы, которые не обладают душой и магией ветра.
Нет, я не хочу всю жизнь ездить на автобусе по одному и тому же городу. Я хочу быть капитаном. Зов настигнет меня посередине обеда. Мама вздрогнет, когда я положу ложку на стол и, дожевывая хлеб на ходу, надену старую шляпу и штормовку. У меня будет красивая жена, почти такая же красивая, как мама. Я поцелую её. Обниму мать. И выйду на балкон, а там – там ожидает меня парусник, тёплое дерево, отполированный множеством рук штурвал. И мы с ним полетим над разморенным жарой городом навстречу опасностям, штормам, катастрофам. Мама будет беспокоиться, а жена даже всплакнёт, и, чувствуя беду, они встанут бок о бок на том самом балконе, глядя в вечереющее небо… Меня ранит страшный одноногий пират, и уцелевший в драке боцман подберёт моё тело у самой кромки воды. Горестно закричат над головами чайки. Команда снимет шляпы, прощаясь со мной, а паруса на моем корабле почернеют от тоски… Но я не умру! Я пошевелюсь, превозмогая боль, и вытащу из-за пояса пистолет, чтобы выстрелить в злодея, притаившегося за пальмой. В жутких предсмертных корчах он упадёт на белый песок, пятная его кровью… А потом я подмигну боцману: дескать, что, старик, испугался? И мы вернемся домой. То есть я вернусь; команда всегда остаётся на борту. Она, как и корабль, вечна. Мне по наследству достанется какой-нибудь из парусников моей семьи – только я не знаю, чей: дедов по материнской линии… или, может быть, отцовский? Хотя нет, отец ведь ещё долго, долго будет вылетать на Зов…
С такими мыслями дорога до дома кажется совсем скучной и обыденной. Даже запах разбившихся арбузов, которые упали с прилавка, даже пробивший вату туч солнечный лучик не казались мне чем-то необычным.
Я спешил домой.
И оказывается, зря спешил: каланча угрюмо смотрела в небо, пустая и одинокая. "Орлины" над нею не было.
***
Мой неугомонный сын Рим ворвался в дом, швырнул на стол газету и несколько пачек "Лиги", сердито посмотрел на меня, будто я в чём-то виновата.
Помолчал, скрестив руки на груди – вылитый отец! – и убежал в свою комнату.
Я вытащила из кармана фартука письмо и долго изучала выведенные чернилами буковки и цифры. Дата была сегодняшняя, час как раз подошёл, но – я снова поглядела в окно – башенка каланчи пустовала. Фед не вернулся.
"Ну, ничего, - подумала я, отворачиваясь от окна и занявшись ужином, - бывает. Всякий может опоздать!"
Федолан Тревор, мой муж, капитан "Орлины", никогда не опаздывал. Он всегда прибывал именно в тот час, о котором уведомлял с первым осенним ветром. Да что там в час! Минута в минуту Фед оказывался на башне, возвращаясь домой.
- Может быть, его назначили дежурным капитаном, и он сразу же полетел на Зов, - сказала я себе вслух.
В кухню вошла Ирка, скрестила тонкие руки на груди.
- Мам, - сказала взрослым голосом, - дежурным капитаном назначили Михмеха Дали, ты же знаешь.
- Но он мог заболеть. Он такой старый! - я рассердилась. Как родная дочь не может взять в толк: ничего плохого с Федом не произошло. Случайность. Какая-нибудь оказия в дороге. Всякое бывает.
- Да не переживай так, - Ирка прислонилась к моему плечу лбом. Какая же она большая. Скоро тринадцать… - Его же нет всего-то десять минут. Задерживается, с кем не бывает?
- Рим так расстроился, - пробормотала я, сдерживая слёзы.
- Переживёт, - дочка похлопала меня по спине и отстранилась, глядя в окно. – Подумаешь… ему же всего девять! Через пять минут уже забудет о своём расстройстве и пойдет пинать мячик.
Мы обе знаем, что это не так. Рим ждёт отца, может быть, даже больше, чем я. Ведь он будущий капитан.
***
Иду по городу – делать нечего, отца всё ещё нет, ветер крепчает. И вдруг:
- Эй, мальчик!
Дядька… невысокий такой, худощавый, с седоватым хвостиком из-под жёваной кепочки так и так был не здешний. В Туманах не носят осенью эдакие кепочки. Вот подует Рваный Ветер, и голова босиком останется. Будет тогда дядька за уши, обожженные холодом, хвататься.
Мама всегда гордилась, что я – вежливый человек. Вот глядите: любой на моём месте мог бы не отозваться, пройти мимо, особенно когда "эй, мальчиком" окликают, а я остановился.
- Чудной город, правда?
- Что, никто не останавливается? Все убегают? – я позволил себе ухмыльнуться. Настроение было отвратительное, да и погода под стать. Почему бы не ухмыльнуться так, чтобы этому в кепочке стало ясно, что его, чужака, тут не ждали.
- И это тоже. Скажи мне, далеко ли теперь Белая Пристань?
- Так это вам пешком за три дня… И то вряд ли найдёте, Пристань не каждому показывается. Если очень приспичило поглазеть – садитесь на "Олеш-Экспресс". Хотя сейчас не сезон для туристов.
У каждого нездешнего чудака непременно есть в кармане билет на "Оленя", как будто им при рождении его выдают. Или при выходе из дома чужак набивает где-то на станции карманы этими билетами.
- А "О-Э" гарантированно доберется до Белой Пристани?
- "Олень" всегда довезет докуда надо, - я указываю подбородком на рекламный щит.
- Странно, что при этом у вас корабли продолжают летать, - ответный кивок. Туда, где на невысокой башенке, над площадкой с ажурной оградой, висит барк "Андреа".
Я не оборачиваюсь, хотя удивляюсь: чужие кораблей не видят. Скорее всего, человека привлекла странная форма башенки и калитка в никуда на высоте четвертого этажа.
Пожимаю плечами, показывая, что не желаю продолжать разговор. Но дядька с хвостиком не отстаёт, сверлит взглядом спину. Понимаю его: странный город, ветер-забияка уже разминается, чтобы подуть в полную силу – и почти пустые улицы, где никто не хочет разговаривать с путешественником. Да и я сам. Угрюмый, не по годам серьёзный будущий капитан, грязные парусиновые штаны, великоватая штормовка, взлохмаченные осенней непогодой волосы.
И потом, по городу мы на кораблях не разъезжаем. А ездим как все, на трамвае, на такси. Ещё можно на извозчике, но сейчас их мало, хотя кататься на мягком экипаже, запряженном лошадью – это здорово.
Но вот на "О-Э" никто из наших не сядет.
- Что ещё? – оборачиваюсь наконец на неприятный мне взгляд.
- Это ведь "Андреа", - говорит дядька с сожалением. – Я когда-то мог стать её капитаном.
Я не пытаюсь скрыть презрения. Оно подкатило так резко, что я даже зажмурился на секунду: не чужой, а бывший. Это еще хуже.
- Вы предпочли уехать из города и стать в нем чужим. Что ж, бывает. Теперь вы вернулись и чувствуете себя тут лишним. Даже говорите "у вас", а не "у нас".
Хвостатый приходит в нежданное волнение.
- Но я хотел вернуться! Хотел, пока почти не забыл всё это – и перекресток Восьми ветров, и Белую Пристань, и порт-без-моря, и…
- Хотели вернуться всю жизнь? – глуповато уточняю я. – И не вернулись?
- Я искал сюда дорогу, но не мог найти, пока не пришёл "О-Э". Там, где я жил, "Олешки" только-только начали ездить, и я сумел достать билеты. Каждый имеет право купить три билета, и у меня ещё остался один!
Рваный Ветер внезапно выскакивает из-за угла, сшибает с головы прохожего смешную кепочку, но мужик оказывается проворным – подхватывает ее, комкает и суёт в карман мятого пальто. Ветер крепчает, шумит в ушах, будто несуществующее море бьётся о берега.
- Вы здесь отделены от всего мира, в котором нет вашего города ни на одной из карт. На этом месте лишь море, давным-давно! – кричит мне мужик, стараясь заглушить ветер и гул прибоя. – Потерявшему корабль нет сюда пути! Но отсюда на Олешке…
Я беру его за руку и веду под навес остановки. Там немного потише. Что-то внушает мне доверие к нему и еще – надежду.
- Почему вы уехали из Города?.
- Мой брат не вернулся по осени, и я отправился его искать, - отвечает дядька, приглаживая седые волосы.
- Но вы нашли?..
- Я нашёл и помог ему найти дорогу в город. Теперь это знаменитый капитан, хозяин "Андреа", - у меня чувство, что он то ли придумывает, то ли сочиняет прямо на ходу.
- Это возможно?! Найти кого-то и дать ему вернуться… помочь найти путь домой?
- Потерянные капитаны могут найтись, если кто-то их ищет, - дядька хлопает по карманам и извлекает мятую пачку сигарет. – Никак иначе. Но тот, кто ищет, может сам не вернуться. Возвратиться может только кто-то один.
- Вы – вернулись, - я чувствую, что у меня перехватывает горло. Ведь как просто всё получается: садишься в автобус и едешь к цели. Всего-то отказаться от мечты? Но разве у каждого человека нет за душой чего-то более важного, чем его мечта?
Словно притянутый моим смятением, автобус появляется возле остановки как будто ниоткуда. Мужчина прослеживает мой взгляд и закуривает. Двери "Оленя" медленно открываются.
- Он всегда приходит туда, куда надо, - говорит хвостатый сквозь сигарету.
- И те, кто ездит на автобусах, не поднимутся в небо, - задумчиво вторю я.
- Но он может отвезти тебя в любое место мира, даже если его нет на карте...
- А где можно купить билет? – я прикусываю губу, стараясь не думать о том, что собираюсь сделать прямо сейчас.
- Вот. Возьми, - мужчина протягивает мне серую бумажку с нарисованным оленем.
- Но вы… Белая Пристань…
- Какие-то три дня пути. А тебе пора в путь.
- Улица капитана Горна, - говорю я, становясь на ступеньку автобуса. – Дом номер девять. Скажите моим – я обязательно вернусь. Скажите: Рим и Фед Треворы вернутся.
- Я передам!
Мне очень не хочется входить в тёмный салон "О-Э", где сухо и воняет какими-то духами. Я до дрожи боюсь, что у меня ничего не получится. И ещё – что я вернусь сюда совсем старым, может быть, даже не увижу больше маму и Ирку.
Нет. Я – будущий капитан. Я вернусь сразу же, вместе с папой, и буду стоять за штурвалом небесного корабля.
Скомкав в холодной ладони билет, я делаю ещё несколько шагов, сажусь на первое сиденье пустого автобуса, и дверь тихо закрывается, отделяя меня от города, которого нет ни на одной карте. Выглядываю в окно, чтоб ещё раз увидать знакомые улицы, башенку с пришвартованной "Андреа" и дядьку с седыми волосами, собранными в хвост. И вижу, как он поднимает руку в прощальном жесте. Затем автобус трогается, тихо и мягко. Я покидаю город.
Надо же, а я даже не спросил, как зовут этого странного дядьку.
И еще: никогда не слышал, чтобы у капитана "Андреа" пропадал брат…
***
Несмотря на письмо, присланное с осенним ветром, Фед так и не вернулся вчера. Нет его и сегодня. Ничего, решила я и сварила большую кастрюлю отличного супа с капустой и зеленой фасолью. Приедет завтра. А я его супом накормлю, усталого, голодного. И Рима заодно - куда-то опять удрал на весь день? Наверное, торчит на крыше, ждёт отца...
Простая домашняя работа отвлекает и занимает, не давая плохим мыслям одолеть тебя. Но всё было сделано: полы намыты, еда сварена на три дня вперёд, пышный бисквит отдыхал под полотенцем. Я даже залезла на стремянку и протерла пыль по верхним полкам. И помыла плафоны светильников во всем доме. И выстирала шторы…
Едва села на табуретку, раздался деликатный стук в дверь. Ирка и Рим никогда не стучатся, хорошо, если дверь с петель не снесут. Остальные дёргают шнурок звонка, причём долго и настойчиво, потому что знают: я за работой могу громко петь, сразу и не услышу гостей.
Только сегодня я всё молчком делала, сосредоточенно.
Открываю, а стоит на пороге бродяга, иначе не назовёшь. Таких небось детишки пугаются: потёртая одежда, линялая куртка, кепочка какая-то несерьёзная в руке. Волосы седые, собраны в хвостик и схвачены верёвочкой. Лицо нерешительное, но не злое.
- Мелочи нет, работы по дому не найдется, могу накормить, - говорю я скороговоркой. На душе Унылый Ветер воет тоскливую песенку; но человек-то не виноват, что его подхватил Бродячий Вихрь и закружил по свету. А я скитальца издалека вижу. У меня отец из таких.
- А? Нет, спасибо, - мужчина суёт кепку в карман куртки, потом достаёт, нахлобучивает на глаза. – Меня попросил зайти к вам Рим Тревор, ваш сынишка.
- А? – кажется, "аканье" заразно. – Рим?
- Вы только не… ах, нет. Вы все равно разволнуетесь. Вот не люблю я этих женских трепыханий! – бродяга смотрел теперь с вызовом, будто я в чем-то провинилась.
- Зайдите-ка, - приказываю я, машинально потирая бок, заледеневший от дурного предчувствия.
