Девушка оттопырила нижнюю губу. Тут из дома выкатилась её младшая сестрёнка, крепенькая, кругленькая, словно мячик. Схватила непослушную тёлку за рога, ничуть не смущаясь тем, что животное возмутилось и замычало, и потащила в хлев.
- Занята я, - сказала Анника. – Работы много!
Но Питер уже тащил её за руку гулять. Анника, впрочем, не сопротивлялась. Как сопротивляться, если Питер так хорош, так красив, так нежно целует, так томно ласкает?
И потом – свадьба и впрямь скоро!
Но луга и правда уже стояли пустые, никто не ложился в траву, да и травы были скошены. Редко вскрикивала где-то вдали перепёлка, ещё реже пролетала в сторону низинки цапля. Ведьмино время подступало, и любая из лютого племени могла сейчас притвориться невидимкой и украсть поцелуй.
Если девушкин поцелуй ей достанется – станет девушка ведьмою. Если поцелуй парня – бросит он любимую ради неясной цели да невидимой мечты. Исчахнет в поисках незнамо кого, если только ведьму, его целовавшую, не встретит.
Бывали случаи, что и оба любовника умирали. А годы их, говорят, к ведьмам переходили.
Вот почему Анника шла за Питером неохотно.
- Пит, - сказала она, вздрагивая, хотя вечер стоял тёплый. – Пойдём, может, где ещё погуляем?
- Опять по селу под ручку ходить? – спросил Питер, расстилая на землю большой вязаный плед, что всё это время с собой носил – через плечо, словно одеяло солдатское. – Ты не думай, Анника, я ничего плохого. Не бойся ничего, поди ко мне – поцелуемся.
Когда и страшно, и томно, и дрожишь, и прижимаешься крепче – тогда и ощущаешь всё острее, чем всегда! Анника прильнула губами к губам Питера, и отпрянула.
- Показалось, - сказала она. – Будто ветром ледяным повеяло. Холодом могильным!
Питер лишь засмеялся, обнял девушку покрепче, к груди широкой прижал.
- Посидим ещё чуть-чуть, - сказал он.
А самому-то ведь тоже почудилось, будто не тёплых губ вот-вот коснётся, а морщинистой, дряблой щеки. Хорошо, что отпрянули они оба…
Не размыкали они больше объятий, не расцепляли сплетённых рук, не отнимали друг от друга воспалённых губ – целовались-миловались почти до темноты, а там и холодно стало. Отправились влюблённые домой, а на земле осталась ведьма лежать. Была она невидимой, была неслышимой, да только так и не сумела уворовать ни единого поцелуя. И вся её сила в землю ушла, вся её жизнь ворованная вылилась к корням. Вот так оно бывает, когда людям пуще смерти целоваться-обниматься хочется! Никто им не помеха, даже ведьмы.
Скоро и свадьбу справили, и жили долго да счастливо – так долго, что до правнуков дожили, а в их краях бывало этакое-то нечасто.
Каасти смотрит из мутного окошка и видит, как девочка сидит у могильной плиты и играет с призраками. Ей не с кем общаться, помимо привидений – они хотя бы безопасны. Впрочем, Нелли-погонщица иногда хулиганит – учит девочку крепкому, солёному словцу или подбивает на озорство. А старый забияка Террен строит девочке глазки и иногда, по старой, видимо, памяти, флиртует.
Ей только девять – она не понимает, что там лепечет Террен и для чего могут пригодиться нехорошие слова. Старый жив-курилка, высохший учитель фехтования, выстругивает из палок игрушечные мечи, чтобы учить девочку драться. Бывшая повариха Милла, очень милое привидение, похожее на белую подушку, рассказывает, как правильно варить манку без комочков. Причмокивая, вспоминает супы и жаркие. Предлагает записать рецепты «на будущее».
Каасти покрикивает иногда на них – пусть не вмешиваются в воспитание девчонки. Вырастет доброй и мягкой, толку-то? Пусть лучше готовится стать ведьмой. И ремесло, и люди боятся.
Ей всего девять, но она, пыхтя, наливает в чайник воду из ведра, забравшись на скамеечку, ставит чайник на старую-престарую чугунную плиту, затапливает печь. Пока Каасти сидит за книгой, она заваривает чай, как учит мёртвая ведьма, которая боится вылезать из склепа и беседует с девочкой только через окошечко в мраморной плите. Подвязав рыжие волнистые волосы чёрной бархатной лентой, смотрит за похлёбкой. Крупа ещё наверняка не разварилась, но девочка берёт деревянную щербатую ложку, зачерпывает со дна котелка и долго дует. Пробует, добавляет соли и озабоченно говорит:
- В другой раз баранины надо бы пожирнее купить. С этой что-то навара маловато. Вот Милла мне сказала – в хорошей похлёбке жирочек плавает кругляшами… а здесь разве что какие-то точечки!
- Майя! Бросай свои глупости! Учись лучше у Лукарри, как порчу наводить или зубной болью награждать, - буркает Каасти.
- Какая же это награда – зубная боль, - удивляется девочка.
Она разговаривает по-взрослому. Кажется, она никогда не была по-настоящему ребёнком. Каасти жаль, что не может подарить девочке счастливое детство, но… так уж вышло.
Он вспоминает время, когда была жива её мать. Он тогда жил ещё хуже – даже с призраками не ругался. Поднимет из могилы жив-курилку, посохом помашет, кости гнилые по могилкам раскидает – развлечение. На деревню соседнюю такого страху нагнал – съехали оттуда почти все селяне, разве что самые упорные да бесстрашные остались. Потом и вовсе из дому выходить перестал, так всё надоело.
Не было в жизни ничего, и вдруг постучалась поздним вечером девочка… вот такая же, рыжая, только старше на несколько лет. Но на самом деле, что девять, что шестнадцать – всё одно ребёнок. Попала в беду девочка – да в такую, что при виде Каасти, страшного, костлявого, со страшными шрамами на лице (про сердце и говорить нечего) – обняла его и разрыдалась.
Попала в беду. Платье изорвано, подол в крови, глазёнки несчастные, личико худенькое. В котомке ни хлеба, ни воды – отрез ткани да пряжа какая-то странная, не понять, к чему да зачем такая. Хотел её Каасти прогнать, да передумал – до утра оставил.
А вышло, что на всю её оставшуюся жизнь – потому что тот, кто её снасильничал, оставил после себя подарочек. Этот-то подарочек девочке жизни и стоил – слишком хрупкая была. А может, так и не оправилась от потрясения – сложно сказать. Она с Каасти почти не разговаривала. Хотя и старалась по-своему ласковой быть, даже нежной – но не разговаривала. Только перед смертью посмотрела на него, по щеке небритой погладила и запела. Пытался он её к жизни вернуть. Некромант! Звучит-то гордо, а на деле… на деле не вышло у него. Не стала она жить больше – словно только и держала в себе огонька ровно на одну жизнь. Которую и породила.
Он вспоминает, как нянчил крошечное дитя. Как боялся, что и оно угаснет. Как этот огонёк он от ветра спас. Нельзя ему позволять гасить все огоньки подряд... нет, нельзя.
И вот сидит он теперь, глотает из кружки горький травяной чай – крепко дочка заварила. И смотрит, как она разговаривает со старухой из склепа.
- Отец велел, чтобы ты научила меня порчи наводить, - слышит он голосок. Нежный такой, невесёлый – не хочется девочке злой ворожбе учиться.
- А ты его не слушай, хрыча старого, - говорит вдруг старуха, мёртвая ведьма, и вдруг чудо происходит: высовывается её бледное остренькое рыльце из темноты, из-за мраморной дверцы. – Я тебя получше чему научу.
- Чему же?
- А любить. Вопреки всему. Вопреки смерти самой.
- Я умею, - говорит девчушка. – Я отца люблю. И дом свой люблю. И лес. И тебя, тётенька Лукарри, тоже люблю. Ты хорошая.
Старуха, мёртвая ведьма, высовывается из склепа ещё дальше. Каждому хочется, чтобы его любили.
Что ж с тобой сделаешь, Майя. Видно, самой тебе лучше знать, какую науку воспринимать от тех, кто вокруг.
Вокруг дома непролазный лес да высокие сугробы. Спят в норах барсуки, спят смешные бурундучки, сердитые ёжики. И даже медведь спит.
Маленькая Мирта вздыхает, глядя на белый-пребелый лес. Как же это скучно: зима! Летом она бегала по лесным тропам в лёгких ботинках и тонком платье. Осенью надевала свитер и высокие сапожки. А теперь приходится натягивать шерстяные чулочки, да вязаные рейтузы, на которые комками налипает снег, да валенки, да кофточку, да кожушок с кушачком... Ненавистная шапка съезжает на лоб.
Сегодня Мирте надо сходить на полянку. Лесовичок обещал для неё ёлочку.
— Только в дом сама повезёшь, — сказал. — Не люблю я твою бабку и видеть её не желаю.
Ну ладно, Мирта не гордая, дотащит.
— Ба, я в лес! — уже открывая дверь и ступая за порог, кричит Мирта.
— Далеко не уходи, — говорит бабушка.
Стучат-звенят её спицы, бесконечные вещи вяжут. Словно сами собой появляются пестрые шарфики, варежки, шапочки. В город потом понесёт, продавать.
Мирта хватает санки и бежит по натоптанной тропе. Потом тропка становится всё уже, уже, и вот уже кончается, и приходится девочке шагать по сугробам. Тут уж не до скорости: валенки бы не потерять!
А лесовичок стоит уже, ждёт. Перед ним в кадке — самая настоящая ёлочка. Пушистенькая, зелёненькая.
— Не засохнет, не завянет, — сказал лесовик. — Только по весне не забудь посадить!
— Не забуду, — энергично кивает Мирта. — А ей жарко в избе не будет?
— А ты не топи так, чтоб с тебя семь потов сходило, вот и не будет, — отвечает лесовичок.
— Так бабушка же. Она мерзлячая!
— Ох эта бабушка твоя, — качает головой старичок-лесовичок.
Он махонький: Мирте и до плеча не достаёт. А важнющий — как лесной генерал целый, ну никак не меньше!
— Украшать-то у тебя есть чем?
Мирта пожимает плечами. В прошлом году она тут не жила, а была с мамой в городе, а сейчас мама приболела. Давно уже: считай, полгода девочка из лесного удела не выбирается. Раньше гостила тут по неделе, по две, много - месяц. А теперь конца-краю не видать, сколько тут быть ей с бабушкой. Ну да ничего, с бабушкой надёжно, даже лучше, чем с медведем. Потому что бабушка по три-четыре месяца в спячке бока не пролёживает, да!
Подумав о своём закадычном друге, с которым всю осень шастала по болотам, Мирта вздыхает.
Украшать ёлку ей нечем. Но она машет рукой в нарядной рукавичке:
— Найдём уж, чем украсить-то!
— Ну смотри, а то ёлка-то без украшений — всё равно что невеста без убора, — говорит лесовичок.
И кричит уже вслед, так как Мирта поставила кадку на салазки и потащила к тропе:
— Ветки не поломаааай!
— Не поломааааю! — отзывается девочка.
И на голову с ближней сосны падает ей на голову ком снега. Тьфу, и шуточки у этого лесовика!
Мирта приходит в дом, когда уже солнце садится. Потная, красная, голодная.
— Ба, а есть чего поесть? — кричит с порога.
Бабушка встречает, улыбается.
— Как не быть, — певуче отвечает она. — А что ж это у тебя?
— Ёлка, ба! Лезь давай на чердак, игрушки ищи, украшать будем!
И топает. С валенка отваливаются налипшие куски снега.
— Уу, — говорит бабушка, — нет у меня игрушек-то. Ну да что-нибудь придумаем. Найдём игрушки.
Где ж она их найдёт среди зимнего леса? Нешто шишек нарвёт да покрасит? Мирта пожимает плечами, но ей больше хочется сейчас есть, чем украшать ёлочку. Она бежит к столу, достаёт из кастрюли крупные картофелины и, едва очистив, ест даже без соли. Бабушка режет серый хлеб, кладёт солёных помидорчиков, огурчиков, и девочка, сопя коротким курносым носом, ест с аппетитом нагулявшегося на морозе ребёнка.
— Спать иди, — видя, что внучка зевает, говорит бабушка.
— Ну а ёлочка?
— Утром украсим. При свете-то дневном красивше сделаем. Спи, а я пока украшения соображу.
Мирта просыпается, едва начинает брезжить заря. В фланелевой рубашонке и вязаных носках бежит в главную комнату.
Ёлка стоит посредине, в кадке, и по всей избе идёт от неё свежий хвойный аромат. А бабушка вяжет, вяжет. Спицы так и мелькают в сморщенных руках.
И видит Мирта, что возле неё на столе лежат крошечные свитерочки, носочки, шапочки да рукавички. Как раз чтобы ёлочку наряжать!
Мирта взвизгивает и хлопает в ладошки.
Даже не позавтракав, она вешает на хрупкие веточки маленькие шерстяные одёжки.
Вот так ёлочка получилась у них с бабушкой — никто никогда такой красавицы не видал!
На город наползал вечер.
Он был тяжёлый, переполненный тучами в больших баулах, он плевал ледяным дождём на дороги и снежные горки, уже вылепленные к Новому году и вообще вёл себя нехорошо.
Маленькая ведьма Агата с огорчением смотрела на всё это в окно. Она не слишком хорошо умела управляться с погодой! Да и разогнать такое множество тяжёлых туч, да ещё с дождём, под силу было разве что очень могущественному магу.
А маленькая ведьма Агата пока была не особенно могучая, она ещё только училась.
Но ведь это не очень мило со стороны вечера, поливать дорожки водой на ночь глядя. Что будет утром? Когда взрослые ведьмы и колдуны соберутся на работу или на рынок, когда они выйдут из дома и увидят, что весь их городок теперь — это один большой каток?
Будет самая настоящая беда. В городке редко кто летал на метле, потому что непростое это занятие, выруливать в плотном потоке других летунов между домами, а улочки довольно узкие...
Тогда маленькая ведьма Агата нашла свое старенькое жестяное ведёрко — красное в белый горошек! — и детский совочек. Когда-то она была совсем крошечной ведьмой и играла в песке, как и другие малыши, не то что сейчас, когда ей уже целых одиннадцать лет.
Девочка вышла из дома в синюю темноту и задрала голову к небу. Холодный-прехолодный мелкий дождик сыпался из тяжёлых туч, словно пшеница из рваных мешков. Он замерзал на лету и тут же таял, и осыпал землю мелкими брызгами.
Маленькая ведьма Агата завернула за дом и подошла к большому ящику с песком. Там она набрала целое ведёрко и пошла посыпать дорожку перед домом. За этим занятием её застал старенький колдун, который давно уже разучился колдовать и работал простым дворником. Хотя иногда Агате казалось, что немножко магии в дворнике ещё осталось, потому что он порой делал красивые узоры на снегу или выкладывал из осенних листьев целые картины.
Сейчас дворник тоже нёс ведро с песком, только сильно больше, чем у Агаты. Кивнув незваной помощнице, старичок отправился ходить вдоль их дома и дальше, к палисаднику и двору с качелями. Вместе с маленькой ведьмой он посыпал все дорожки.
— Ну вот! Авось завтра всё-таки будет не так скользко! — сказал дворник. — Спасибо, что помогала, маленькая ведьма Агата! Надеюсь, ты всегда будешь хорошо колдовать и не станешь дворником.
— Почему? Вдруг я буду очень хорошим дворником, — удивилась девочка. — Это так интересно! Раньше всех вставать и шкрябать лопатой снег или оббивать лёд, или мести пыль большой метлой...
Дворник улыбнулся и потрепал Агату по голове.
Когда маленькая ведьма ложилась спать, шёл снег, но среди ночи в окна опять забарабанили мелкие капли. Ну что за погода!
А утром всё-таки городок оказался в ледовых тисках. Агата сидела у окна и смотрела, как люди выходят на улицы и оказываются на катке. Слой песка оказался под снегом, а снег весь заледенел после дождя. Взрослые ведьмы и колдуны в растерянности постояли у своих подъездов, а потом вдруг звонко защёлкали пальцами.
И на ногах у них появились блестящие красивые коньки. По одному и даже по двое маги бежали по дорожкам на свои работы. Наверное, у них были интересные работы, раз ведьмы и колдуны не хотели на них опаздывать из-за гололёда, подумала маленькая ведьма Агата.
- Занята я, - сказала Анника. – Работы много!
Но Питер уже тащил её за руку гулять. Анника, впрочем, не сопротивлялась. Как сопротивляться, если Питер так хорош, так красив, так нежно целует, так томно ласкает?
И потом – свадьба и впрямь скоро!
Но луга и правда уже стояли пустые, никто не ложился в траву, да и травы были скошены. Редко вскрикивала где-то вдали перепёлка, ещё реже пролетала в сторону низинки цапля. Ведьмино время подступало, и любая из лютого племени могла сейчас притвориться невидимкой и украсть поцелуй.
Если девушкин поцелуй ей достанется – станет девушка ведьмою. Если поцелуй парня – бросит он любимую ради неясной цели да невидимой мечты. Исчахнет в поисках незнамо кого, если только ведьму, его целовавшую, не встретит.
Бывали случаи, что и оба любовника умирали. А годы их, говорят, к ведьмам переходили.
Вот почему Анника шла за Питером неохотно.
- Пит, - сказала она, вздрагивая, хотя вечер стоял тёплый. – Пойдём, может, где ещё погуляем?
- Опять по селу под ручку ходить? – спросил Питер, расстилая на землю большой вязаный плед, что всё это время с собой носил – через плечо, словно одеяло солдатское. – Ты не думай, Анника, я ничего плохого. Не бойся ничего, поди ко мне – поцелуемся.
Когда и страшно, и томно, и дрожишь, и прижимаешься крепче – тогда и ощущаешь всё острее, чем всегда! Анника прильнула губами к губам Питера, и отпрянула.
- Показалось, - сказала она. – Будто ветром ледяным повеяло. Холодом могильным!
Питер лишь засмеялся, обнял девушку покрепче, к груди широкой прижал.
- Посидим ещё чуть-чуть, - сказал он.
А самому-то ведь тоже почудилось, будто не тёплых губ вот-вот коснётся, а морщинистой, дряблой щеки. Хорошо, что отпрянули они оба…
Не размыкали они больше объятий, не расцепляли сплетённых рук, не отнимали друг от друга воспалённых губ – целовались-миловались почти до темноты, а там и холодно стало. Отправились влюблённые домой, а на земле осталась ведьма лежать. Была она невидимой, была неслышимой, да только так и не сумела уворовать ни единого поцелуя. И вся её сила в землю ушла, вся её жизнь ворованная вылилась к корням. Вот так оно бывает, когда людям пуще смерти целоваться-обниматься хочется! Никто им не помеха, даже ведьмы.
Скоро и свадьбу справили, и жили долго да счастливо – так долго, что до правнуков дожили, а в их краях бывало этакое-то нечасто.
Часть 12. Дочь некроманта
Каасти смотрит из мутного окошка и видит, как девочка сидит у могильной плиты и играет с призраками. Ей не с кем общаться, помимо привидений – они хотя бы безопасны. Впрочем, Нелли-погонщица иногда хулиганит – учит девочку крепкому, солёному словцу или подбивает на озорство. А старый забияка Террен строит девочке глазки и иногда, по старой, видимо, памяти, флиртует.
Ей только девять – она не понимает, что там лепечет Террен и для чего могут пригодиться нехорошие слова. Старый жив-курилка, высохший учитель фехтования, выстругивает из палок игрушечные мечи, чтобы учить девочку драться. Бывшая повариха Милла, очень милое привидение, похожее на белую подушку, рассказывает, как правильно варить манку без комочков. Причмокивая, вспоминает супы и жаркие. Предлагает записать рецепты «на будущее».
Каасти покрикивает иногда на них – пусть не вмешиваются в воспитание девчонки. Вырастет доброй и мягкой, толку-то? Пусть лучше готовится стать ведьмой. И ремесло, и люди боятся.
Ей всего девять, но она, пыхтя, наливает в чайник воду из ведра, забравшись на скамеечку, ставит чайник на старую-престарую чугунную плиту, затапливает печь. Пока Каасти сидит за книгой, она заваривает чай, как учит мёртвая ведьма, которая боится вылезать из склепа и беседует с девочкой только через окошечко в мраморной плите. Подвязав рыжие волнистые волосы чёрной бархатной лентой, смотрит за похлёбкой. Крупа ещё наверняка не разварилась, но девочка берёт деревянную щербатую ложку, зачерпывает со дна котелка и долго дует. Пробует, добавляет соли и озабоченно говорит:
- В другой раз баранины надо бы пожирнее купить. С этой что-то навара маловато. Вот Милла мне сказала – в хорошей похлёбке жирочек плавает кругляшами… а здесь разве что какие-то точечки!
- Майя! Бросай свои глупости! Учись лучше у Лукарри, как порчу наводить или зубной болью награждать, - буркает Каасти.
- Какая же это награда – зубная боль, - удивляется девочка.
Она разговаривает по-взрослому. Кажется, она никогда не была по-настоящему ребёнком. Каасти жаль, что не может подарить девочке счастливое детство, но… так уж вышло.
Он вспоминает время, когда была жива её мать. Он тогда жил ещё хуже – даже с призраками не ругался. Поднимет из могилы жив-курилку, посохом помашет, кости гнилые по могилкам раскидает – развлечение. На деревню соседнюю такого страху нагнал – съехали оттуда почти все селяне, разве что самые упорные да бесстрашные остались. Потом и вовсе из дому выходить перестал, так всё надоело.
Не было в жизни ничего, и вдруг постучалась поздним вечером девочка… вот такая же, рыжая, только старше на несколько лет. Но на самом деле, что девять, что шестнадцать – всё одно ребёнок. Попала в беду девочка – да в такую, что при виде Каасти, страшного, костлявого, со страшными шрамами на лице (про сердце и говорить нечего) – обняла его и разрыдалась.
Попала в беду. Платье изорвано, подол в крови, глазёнки несчастные, личико худенькое. В котомке ни хлеба, ни воды – отрез ткани да пряжа какая-то странная, не понять, к чему да зачем такая. Хотел её Каасти прогнать, да передумал – до утра оставил.
А вышло, что на всю её оставшуюся жизнь – потому что тот, кто её снасильничал, оставил после себя подарочек. Этот-то подарочек девочке жизни и стоил – слишком хрупкая была. А может, так и не оправилась от потрясения – сложно сказать. Она с Каасти почти не разговаривала. Хотя и старалась по-своему ласковой быть, даже нежной – но не разговаривала. Только перед смертью посмотрела на него, по щеке небритой погладила и запела. Пытался он её к жизни вернуть. Некромант! Звучит-то гордо, а на деле… на деле не вышло у него. Не стала она жить больше – словно только и держала в себе огонька ровно на одну жизнь. Которую и породила.
Он вспоминает, как нянчил крошечное дитя. Как боялся, что и оно угаснет. Как этот огонёк он от ветра спас. Нельзя ему позволять гасить все огоньки подряд... нет, нельзя.
И вот сидит он теперь, глотает из кружки горький травяной чай – крепко дочка заварила. И смотрит, как она разговаривает со старухой из склепа.
- Отец велел, чтобы ты научила меня порчи наводить, - слышит он голосок. Нежный такой, невесёлый – не хочется девочке злой ворожбе учиться.
- А ты его не слушай, хрыча старого, - говорит вдруг старуха, мёртвая ведьма, и вдруг чудо происходит: высовывается её бледное остренькое рыльце из темноты, из-за мраморной дверцы. – Я тебя получше чему научу.
- Чему же?
- А любить. Вопреки всему. Вопреки смерти самой.
- Я умею, - говорит девчушка. – Я отца люблю. И дом свой люблю. И лес. И тебя, тётенька Лукарри, тоже люблю. Ты хорошая.
Старуха, мёртвая ведьма, высовывается из склепа ещё дальше. Каждому хочется, чтобы его любили.
Что ж с тобой сделаешь, Майя. Видно, самой тебе лучше знать, какую науку воспринимать от тех, кто вокруг.
Прода от 01.02.2020, 13:57
Часть 13. Ёлочка Мирты
Вокруг дома непролазный лес да высокие сугробы. Спят в норах барсуки, спят смешные бурундучки, сердитые ёжики. И даже медведь спит.
Маленькая Мирта вздыхает, глядя на белый-пребелый лес. Как же это скучно: зима! Летом она бегала по лесным тропам в лёгких ботинках и тонком платье. Осенью надевала свитер и высокие сапожки. А теперь приходится натягивать шерстяные чулочки, да вязаные рейтузы, на которые комками налипает снег, да валенки, да кофточку, да кожушок с кушачком... Ненавистная шапка съезжает на лоб.
Сегодня Мирте надо сходить на полянку. Лесовичок обещал для неё ёлочку.
— Только в дом сама повезёшь, — сказал. — Не люблю я твою бабку и видеть её не желаю.
Ну ладно, Мирта не гордая, дотащит.
— Ба, я в лес! — уже открывая дверь и ступая за порог, кричит Мирта.
— Далеко не уходи, — говорит бабушка.
Стучат-звенят её спицы, бесконечные вещи вяжут. Словно сами собой появляются пестрые шарфики, варежки, шапочки. В город потом понесёт, продавать.
Мирта хватает санки и бежит по натоптанной тропе. Потом тропка становится всё уже, уже, и вот уже кончается, и приходится девочке шагать по сугробам. Тут уж не до скорости: валенки бы не потерять!
А лесовичок стоит уже, ждёт. Перед ним в кадке — самая настоящая ёлочка. Пушистенькая, зелёненькая.
— Не засохнет, не завянет, — сказал лесовик. — Только по весне не забудь посадить!
— Не забуду, — энергично кивает Мирта. — А ей жарко в избе не будет?
— А ты не топи так, чтоб с тебя семь потов сходило, вот и не будет, — отвечает лесовичок.
— Так бабушка же. Она мерзлячая!
— Ох эта бабушка твоя, — качает головой старичок-лесовичок.
Он махонький: Мирте и до плеча не достаёт. А важнющий — как лесной генерал целый, ну никак не меньше!
— Украшать-то у тебя есть чем?
Мирта пожимает плечами. В прошлом году она тут не жила, а была с мамой в городе, а сейчас мама приболела. Давно уже: считай, полгода девочка из лесного удела не выбирается. Раньше гостила тут по неделе, по две, много - месяц. А теперь конца-краю не видать, сколько тут быть ей с бабушкой. Ну да ничего, с бабушкой надёжно, даже лучше, чем с медведем. Потому что бабушка по три-четыре месяца в спячке бока не пролёживает, да!
Подумав о своём закадычном друге, с которым всю осень шастала по болотам, Мирта вздыхает.
Украшать ёлку ей нечем. Но она машет рукой в нарядной рукавичке:
— Найдём уж, чем украсить-то!
— Ну смотри, а то ёлка-то без украшений — всё равно что невеста без убора, — говорит лесовичок.
И кричит уже вслед, так как Мирта поставила кадку на салазки и потащила к тропе:
— Ветки не поломаааай!
— Не поломааааю! — отзывается девочка.
И на голову с ближней сосны падает ей на голову ком снега. Тьфу, и шуточки у этого лесовика!
Мирта приходит в дом, когда уже солнце садится. Потная, красная, голодная.
— Ба, а есть чего поесть? — кричит с порога.
Бабушка встречает, улыбается.
— Как не быть, — певуче отвечает она. — А что ж это у тебя?
— Ёлка, ба! Лезь давай на чердак, игрушки ищи, украшать будем!
И топает. С валенка отваливаются налипшие куски снега.
— Уу, — говорит бабушка, — нет у меня игрушек-то. Ну да что-нибудь придумаем. Найдём игрушки.
Где ж она их найдёт среди зимнего леса? Нешто шишек нарвёт да покрасит? Мирта пожимает плечами, но ей больше хочется сейчас есть, чем украшать ёлочку. Она бежит к столу, достаёт из кастрюли крупные картофелины и, едва очистив, ест даже без соли. Бабушка режет серый хлеб, кладёт солёных помидорчиков, огурчиков, и девочка, сопя коротким курносым носом, ест с аппетитом нагулявшегося на морозе ребёнка.
— Спать иди, — видя, что внучка зевает, говорит бабушка.
— Ну а ёлочка?
— Утром украсим. При свете-то дневном красивше сделаем. Спи, а я пока украшения соображу.
Мирта просыпается, едва начинает брезжить заря. В фланелевой рубашонке и вязаных носках бежит в главную комнату.
Ёлка стоит посредине, в кадке, и по всей избе идёт от неё свежий хвойный аромат. А бабушка вяжет, вяжет. Спицы так и мелькают в сморщенных руках.
И видит Мирта, что возле неё на столе лежат крошечные свитерочки, носочки, шапочки да рукавички. Как раз чтобы ёлочку наряжать!
Мирта взвизгивает и хлопает в ладошки.
Даже не позавтракав, она вешает на хрупкие веточки маленькие шерстяные одёжки.
Вот так ёлочка получилась у них с бабушкой — никто никогда такой красавицы не видал!
Прода от 01.02.2020, 13:58
Часть 14. Про дворника
На город наползал вечер.
Он был тяжёлый, переполненный тучами в больших баулах, он плевал ледяным дождём на дороги и снежные горки, уже вылепленные к Новому году и вообще вёл себя нехорошо.
Маленькая ведьма Агата с огорчением смотрела на всё это в окно. Она не слишком хорошо умела управляться с погодой! Да и разогнать такое множество тяжёлых туч, да ещё с дождём, под силу было разве что очень могущественному магу.
А маленькая ведьма Агата пока была не особенно могучая, она ещё только училась.
Но ведь это не очень мило со стороны вечера, поливать дорожки водой на ночь глядя. Что будет утром? Когда взрослые ведьмы и колдуны соберутся на работу или на рынок, когда они выйдут из дома и увидят, что весь их городок теперь — это один большой каток?
Будет самая настоящая беда. В городке редко кто летал на метле, потому что непростое это занятие, выруливать в плотном потоке других летунов между домами, а улочки довольно узкие...
Тогда маленькая ведьма Агата нашла свое старенькое жестяное ведёрко — красное в белый горошек! — и детский совочек. Когда-то она была совсем крошечной ведьмой и играла в песке, как и другие малыши, не то что сейчас, когда ей уже целых одиннадцать лет.
Девочка вышла из дома в синюю темноту и задрала голову к небу. Холодный-прехолодный мелкий дождик сыпался из тяжёлых туч, словно пшеница из рваных мешков. Он замерзал на лету и тут же таял, и осыпал землю мелкими брызгами.
Маленькая ведьма Агата завернула за дом и подошла к большому ящику с песком. Там она набрала целое ведёрко и пошла посыпать дорожку перед домом. За этим занятием её застал старенький колдун, который давно уже разучился колдовать и работал простым дворником. Хотя иногда Агате казалось, что немножко магии в дворнике ещё осталось, потому что он порой делал красивые узоры на снегу или выкладывал из осенних листьев целые картины.
Сейчас дворник тоже нёс ведро с песком, только сильно больше, чем у Агаты. Кивнув незваной помощнице, старичок отправился ходить вдоль их дома и дальше, к палисаднику и двору с качелями. Вместе с маленькой ведьмой он посыпал все дорожки.
— Ну вот! Авось завтра всё-таки будет не так скользко! — сказал дворник. — Спасибо, что помогала, маленькая ведьма Агата! Надеюсь, ты всегда будешь хорошо колдовать и не станешь дворником.
— Почему? Вдруг я буду очень хорошим дворником, — удивилась девочка. — Это так интересно! Раньше всех вставать и шкрябать лопатой снег или оббивать лёд, или мести пыль большой метлой...
Дворник улыбнулся и потрепал Агату по голове.
Когда маленькая ведьма ложилась спать, шёл снег, но среди ночи в окна опять забарабанили мелкие капли. Ну что за погода!
А утром всё-таки городок оказался в ледовых тисках. Агата сидела у окна и смотрела, как люди выходят на улицы и оказываются на катке. Слой песка оказался под снегом, а снег весь заледенел после дождя. Взрослые ведьмы и колдуны в растерянности постояли у своих подъездов, а потом вдруг звонко защёлкали пальцами.
И на ногах у них появились блестящие красивые коньки. По одному и даже по двое маги бежали по дорожкам на свои работы. Наверное, у них были интересные работы, раз ведьмы и колдуны не хотели на них опаздывать из-за гололёда, подумала маленькая ведьма Агата.
