– Необязательно, – несмело ответила девушка. – Достаточно просто поливать… ну и что само найдет для пропитания.
– А чего там искать? – отозвался из-за спины Глеба рабочий. – Вон в том кабинете, из которого вынесли шкаф, их возле плинтуса – завались, этих мух.
Гвоздинский степенно оглянулся.
– Завались, говоришь? – задумчиво приподнял бровь. – Ну так тащи, если завались.
– Ага, – с готовностью подскочил на месте парень и тут же скрылся из виду.
Глеб со вторым рабочим продолжали разглядывать горшок. Елена же – с недоумением мужчин. С весьма довольным видом примчался первый.
– Нашел! – с победной нотой в голосе доложил он и протянул открытую веселую ладонь с хладным телом насекомого.
Гвоздинский надменно взглянул на него:
– Ты бы хоть перчатку надел…
– А че уж там, – стушевался тот. – Ну животное, ну не слишком живое.
– И то верно, – согласился Глеб.
– А вдруг живое? – высказался неожиданно второй, а когда остальные развернулись к нему, смущенно добавил: – Вдруг оно спит? А мы его туда… на съедение.
– Да, задача, – призадумался Гвоздинский.
– Может, разбудить? – нетерпеливо отозвался первый.
– Будильник включим мухе? – уточнил хозяин мухоловки.
– Почему сразу будильник? Можем пощекотать.
Гвоздинский с выражением посмотрел на говорившего.
– Будем считать, что у «оно» судьба такая – быть не самым удачливым звеном в пищевой цепочке, – кровожадно оскалился он и пояснил размышляющим над его словами рабочим: – Не хрен спать в разгар трудового дня. Всегда можно быть съеденным в этот момент неспящими. Это жизнь, – развел он руки в стороны, – и ее жестокие законы.
– Точно, – радостно прихрюкнул один из ребят.
– А вдруг растение нельзя дохляками кормить? – опять встрял с опасениями второй.
Гвоздинский с недовольством снова смерил его взглядом.
– Я понял: жизнь и ее строгие законы, – ответил сам себе «мыслитель».
– Корми, – дал короткую команду первому Глеб.
– Ага, – с энтузиазмом подпрыгнул на месте рабочий и приблизился к цветку. – А как? Вдруг оно и мне палец оттяпает?
– Сложное это дело – цветы кормить, – вздохнул Гвоздинский, размышляя. – Бросай с расстояния.
Метельская с изумлением наблюдала, как трое, казалось бы, взрослых мужчин бросают несчастное насекомое несчастному цветку. Особенно неожиданно ей было видеть за этим занятием надменного «удава». Он издевается над ней или ему действительно так любопытно знать, как мухоловка съест невезучее крылатое?
После нескольких неудачных попыток Гвоздинский вспомнил о существовании в большом мире пинцета. Для обладания оным даже лично нанес визит в женскую обитель – бухгалтерию. С мальчишеской изобретательностью они с «подельниками» все же возложили на шипастое соцветие «еду» и с непередаваемым азартом наблюдали, как захлопнулась за беднягой-мухой цветочная ловушка…
Мужчины вообще когда-нибудь взрослеют? И к какому, интересно, возрасту происходит в их головах такой внезапный рывок сознания?
Появился Жаб… Отбросил в сторону пальто и со всех ног бросился разглядывать процесс поглощения одним божьим созданием другого… Значит, к шестидесяти годам рывков еще не происходит.
– Почему вы меня не подождали? – сокрушался он. – Эгоисты… А еще мухи остались?
– Эй! – ожила Метельская. – Растение перекармливать нельзя. Чаще одного раза в две недели мухоловок не кормят.
– Две недели ждать? – разочарованно протянул Жаб и повторил: – Эгоисты… А может, предложить ей что-нибудь не такое калорийное? Один раз, так скажем, в виде исключения и в честь праздничного новоселья. – Он огляделся. – Может, колбаска подойдет?
– Вы ее погубите! – Елена изумленно распахнула глаза.
– Экспериментируйте, Андрей Борисович, над своими пираньями, – возмутился Глеб. – Кормите хоть колбаской, хоть борщом. А мою Венерину не трогайте… – Он призадумался, нахмурившись. – ВенЕрина… Некрасиво звучит. Напоминает фамилию ведьмы Эдуардовны из бухгалтерии. Даже произносить неприятно.
– Ага, – согласился Железняков. – Они и внешне схожи. – Жаб растопырил пальцы, изображая шипы.
Гвоздинский пробуравил его недовольным взглядом.
– Скажи спасибо, что не Ляпустина, – возрадовался начальник. – Хватит с нас и одного. Слава греческим богам и статуям Таиланда… – Его взор споткнулся о Метельскую. – Хм… В том смысле, что он у нас один… куда же нам еще… В том смысле, что других таких не будет.
– Я поняла, Андрей Борисович, – оборвала его Клякса.
– Дай бог, – принялся заунывно бурчать себе под нос Железняков, окончательно возвращаясь в истинную веру. – Дай бог нашему Игорю Всеволодовичу счастьица, крепкого здоровьица, долгие…
– Годьица, – с готовностью и радостно сверкнул деснами Гвоздинский, прервавшись от размышлений. – Самодержьицью-то нашему…
– Еще не носила земля… – увеличил размах, масштаб и громкость Жаб.
– Я по-ня-ла, – разозлилась Клякса.
– С данного момента, – неожиданно хлопнул в ладоши Гвоздинский, – попрошу обращаться к… называть цветок ВенерИной. Красивым созданиям – красивые названия. ВенерИна! – повторил громогласно он.
– Фу ты ну ты, – или одобрил, или позавидовал Жаб.
– Ужас какой! – однозначней высказалась Клякса.
– Красота! – упорствовал Гвоздинский.
– Подумаешь! – фыркнул Железняков. – А мне, между прочим, Степановна отличный пирог приготовила на всех. Между прочим, с мясом.
Он заботливо принялся выгружать из сумки «каравай» и торжественно возлагать его на стол Гвоздинского. Тот насторожился и подскочил поближе к безобразию. С явным беспокойством отслеживал, как плюхается на документы с папками жирное изделие, экономно обернутое лишь тонюсеньким слоем бумажной салфетки. Хаотически пытался что-нибудь спасти, вытягивая в последнюю секунду из-под безжалостного пресса пирогом.
– Это же мой стол! – взывал он к разуму Железнякова. – И документы подрядчиков.
– Ох, извини, – довольно чистосердечно раскаивался тот и грязными руками отодвигал бумаги. – Мне, понимаешь ли, нужно часто питаться. Я же не мухобойка, и возраст у меня солидный. К сожалению, пять раз в день придется потерпеть вам старика. Входите в положение, – обратился он и к Елене.
– Да, конечно, Андрей Борисович, – спешно заверила та и окинула Гвоздинского осуждающим взглядом.
Тот тяжело вздохнул и молча наблюдал нарезание на салфетке слоеного продукта.
– А запах-то, а запах! – нахваливал любовно Жаб.
– Да уж, – мрачно согласился Глеб. – А вы за моим столом планируете располагаться? – уточнил аккуратно, чтобы не навлечь на себя снова осуждение Кляксы.
– У меня зрение плохое, – с аппетитом облизывая пальцы, поведал Жаб. – Нужен прямой солнечный свет.
Для чего этому бездельнику нужен прямой свет? Чтобы спать под солнечными зайчиками? Гвоздинский с силой прикусил губу:
– А мне… мне где располагаться?
– А, ну это ты у Елены Александровны спроси. – Жаб отпихнул кресло Глеба в сторону бедром и установил свое поближе, с наслаждением уселся на него. – Она же тут интерьером и переездом заведует.
Вся доброжелательность по отношению к Метельской, что ненадолго поселилась в сердце Глеба после получения презента, вмиг улетучилась при этих неосторожных словах. Он с прищуром посмотрел на Елену.
– Если тебе удобно, то можешь сесть здесь, – чуть вжав голову в плечи, проблеяла она.
Гвоздинский с мрачным видом уселся на предложенное место в углу. Под какой-то идиотской раскидистой пальмой, коими у Жаба обставлен весь его рабочий кабинет… Если он перетянет их все сюда… Глеб на одной из них и вздернется. Потому как у начальства их несметное число. Пусть уж стоят, как сейчас – по всему пути следования от обители Гвоздинского к кабинету сего «неюного натуралиста». Чтобы тот обратную дорогу не забыл.
– Да вы угощайтесь, – гостеприимно предложил Железняков и с удовольствием цапнул зубами громадный кусок пирога.
Жирное масло тут же плюхнулось на документ. За ним с такой же помпезностью приземлился кусок мяса. Гвоздинский побледнел.
– Ох, – растерялся Жаб. – Простите, не нарочно. Извини, Глебушка, уберу. Будет как новенькая бумага. Один момент.
Он попытался поддеть кусок кончиком ногтя, размазал по листу, с усердием потер салфеткой.
– Ох, – повторил, глядя Гвоздинскому в глаза. – Важный документ… был?
– Важный, – сквозь зубы прорычал Глеб.
– Сложно переподписать? – заморгал начальник.
Вместо ответа Гвоздинский выдал в пространство нечленораздельный звук.
– Не переживай, Глебушка. – Жаб еще раз потер пальцем пятно, увеличив тем самым размер ущерба, и пояснил Елене: – Он такой аккуратный, хоть в пример его ставь… Я все лично сам переподпишу у подрядчиков, – ободряюще кивнул он Гвоздинскому. – Не переживай. Лично позвоню, все объясню. Извинюсь. Тебе только съездить придется…
Гвоздинский, застыв, сверлил начальство взглядом. Что тогда значит словосочетание «лично сам переподпишу»? И как оно вяжется с «тебе только съездить придется»? К тому же, даже если Гвоздинского раскаленным железом пытать, он при всем своем желании не сможет вспомнить тот сказочный момент, когда Жаб выполнял данные им обещания. Не от злобы или мелочности, а потому как вспомнить никогда про них не мог.
– Они нашей страны резиденты? Подрядчики эти? – добил его Железняков.
Глеб пытался сконцентрироваться. Изо всех своих сил старался.
Начинался самый сложный и неприятный этап.
Это потом работа пойдет, как по маслу. А сейчас…
Нужно вплотную поработать с геодезической компанией. В необходимых моментах поторопить. Проследить, чтобы последующие ее отчеты были в безукоризненном порядке. Именно с помощью геологического анализа и топографической съемки можно понять глубину грунтовых вод, степень усадки грунта, да и в целом дать качественную оценку выбранной территории. От этого зависит вся последующая работа, ее направление и уровень сложности. Только после отчетов компании можно определить технологию предстоящего возведения дома и сделать выбор строительного материала.
Но как работать, когда Жаб вовсю и беспрестанно кряхтит да зевает? А с количеством приемов пищи вообще он безбожно соврал. Потому как кушает Железняков почти не прекращая, в короткие перерывы – снова сопит и кряхтит, и рецептами от кашля не менее шумную Метельскую снабжает.
– Это очень действенное средство, – сообщает важно и пальцем пухлым в подтверждение трясет. – На все времена и кошелек. Ты запомни так, чтобы тебя ночью разбудили, а ты – хоп – и все составляющие могла назвать. Я тебе так скажу: у меня пятнадцать лет был хронический бронхит с пневмонией. Да-да, очень редкий случай. В последний раз три месяца лечили – толку нуль! Уже и сознание терял от этих ингаляторов. Я тогда плюнул на эту больницу, кое-как доехал домой, взял продуктов на первое время и уехал на дачу «умирать». В спокойной такой себе обстановке на свежем воздухе.
Вся телефонная беседа с представителем подрядчика сошла для Гвоздинского на нет, потому как рассказывал Жаб очень громко и в лицах.
– Сижу, значит, на даче, никому не мешая, кашляю, – продолжает он повествование о наболевшем. – Грустно мне – жуть. Смотрю: стоит в шкафу баночка с чудо-средством от кашля, которую моя Степановна от нечего делать навертела по рецепту из книги «Лечение луком, чесноком и медом»... Ты название-то запиши… Ну я от скуки и съел до вечера семь чайных ложек с чаем. Утром встаю, а кашля-то и нет! На второй день еще ложечек пять скушал и помчал в город учить врача, как лечить пневмонию. Врач, значит, удивляется: «Странно, ведь у вас была вирусная пневмония!». Так в этом и вопрос, говорю. В книге как раз так и написано, что каждый антибиотик лечит избирательно десять-пятнадцать… а лук и чеснок девяносто восемь!
Глеб подавил в себе желание хлопнуть ладонью по лбу. Девяносто восемь, интересно, чего? Но Жаб не унывал и продолжал свой «увлекательный» рассказ.
– С тех пор я никогда не болею…
А это ложь, потому как болеет он всегда! Всегда болеет и лечится, не прекращая. В прошлом квартале, к примеру, полтора месяца на больничном провел.
– Но средство на всякий случай делаю…
Вот теперь Гвоздинскому хотелось стукнуть по лбу самого «эскулапа».
– Кто-то из домашних вдруг кашлянет – я ему сразу ложечку… Записывай, – скомандовал он Кляксе. – Берешь одну крупную луковицу. – Жаб поставил локоть на стол и с важным видом продемонстрировал ладонью размер корнеплода. – Столько же по весу чеснока и корня хрена. Покидала-покидала, так-сяк на мясорубочку, столько же меда – и все.
Метельская старательно записывала состав чудо-снадобья.
– Я тебе вот как, Леночка, скажу, – продолжал рекламную кампанию Жаб. – Приходит раз ко мне Трофимович, за стенку еле держится, ползет. Я ему сразу три ложки… Стоит – морда вооот такая красная становится. Спасибо, говорит, Борисович, ты меня прямо с того света вытащил… Я им всем этот рецепт на планерке советую, а они ржут.
Гвоздинский, не выдержав, сорвался с места.
– Глебушка, а ты куда?
– К подрядчикам, – буркнул Гвоздинский и мысленно добавил: «Лучше там “Азбуку здоровья” пересижу. Или вообще попрошу сдать угол, пока эта свистопляска не закончится».
После визита к подрядчикам, в положенный трудовым кодексом обед, Гвоздинский стоял у полицейского участка. Виктория вышла… и уже весь вид ее словно говорил, что не зря Глеб заблаговременно явился к порогу с букетом, не надеясь на вечернюю встречу.
Пока Виктория медленно подходила к нему, остатки надежд рассеивались в воздухе. Кажется, так въедливо на него она доселе-то и не глядела. Даже когда Гвоздинский шутил неудачно. Точнее – когда он считал что-то удивительно смешным, но у Виктории складывалось свое мнение на этот счет.
– Привет, – сказала она тихо и выжидающе посмотрела на него.
Подошла – уже неплохо. Разговаривает – почти что хорошо.
– Привет, – осторожно начал Гвоздинский, как по полю минному на ощупь брел.
– Не стоило, – кивнула Виктория на букет, а Глеб чуть заметно пожал в ответ плечами.
Климова настороженно перешагнула с ноги на ногу.
– Думаю, нам стоит пересмотреть форму наших отношений…
О! Все гораздо хуже, чем казалось.
– В смысле? – нахмурился Глеб.
– Вернуть их в первоначальный вид.
Гвоздинский словно отряхнулся от замысловато-витиеватых предложений.
– Проще говори, – коротко дернул подбородком. – Ты хочешь расстаться?
Виктория несмело кивнула.
– Думаю, мы далеко зашли… Не стоило нам так сближаться, это было ошибкой…
– То есть ты не хочешь со мной спать, потому что я не довез какую-то мартышку домой, – подытожил мрачно Гвоздинский. – Вернее, отвез ее чуть позже. Из-за этой абсолютно посторонней малявки ты хочешь меня, а заодно и себя, наказать и разбежаться.
– Отнюдь. – Виктория резко замотала головой. – Ты все перекручиваешь. Камилла абсолютно ни при чем. И даже тот факт, что ты соврал…
– Соврал? – вскинулся Глеб. – Тебе уже любой повод подходит. Ты думаешь, что я хотел врать? Но тебе же только попробуй правду сказать, ты же одним взглядом испепелишь. – Он задумался: – И что это за дурацкое слово «отнюдь»?
Женщина озадаченно уставилась на него:
– Нормальное слово, – моргнула. – Литературное…
– Оно не нормальное, – упорствовал Гвоздинский, – а дурацкое и некрасивое. «Отнюдь», – передразнил недовольно. – Мерзость какая!
– Да чего ты прицепился? – закусила Климова губу.
– Я прицепился? – округлил глаза Гвоздинский. – Это не я с тобой расстаюсь с помощью слова «отнюдь».
– А чего там искать? – отозвался из-за спины Глеба рабочий. – Вон в том кабинете, из которого вынесли шкаф, их возле плинтуса – завались, этих мух.
Гвоздинский степенно оглянулся.
– Завались, говоришь? – задумчиво приподнял бровь. – Ну так тащи, если завались.
– Ага, – с готовностью подскочил на месте парень и тут же скрылся из виду.
Глеб со вторым рабочим продолжали разглядывать горшок. Елена же – с недоумением мужчин. С весьма довольным видом примчался первый.
– Нашел! – с победной нотой в голосе доложил он и протянул открытую веселую ладонь с хладным телом насекомого.
Гвоздинский надменно взглянул на него:
– Ты бы хоть перчатку надел…
– А че уж там, – стушевался тот. – Ну животное, ну не слишком живое.
– И то верно, – согласился Глеб.
– А вдруг живое? – высказался неожиданно второй, а когда остальные развернулись к нему, смущенно добавил: – Вдруг оно спит? А мы его туда… на съедение.
– Да, задача, – призадумался Гвоздинский.
– Может, разбудить? – нетерпеливо отозвался первый.
– Будильник включим мухе? – уточнил хозяин мухоловки.
– Почему сразу будильник? Можем пощекотать.
Гвоздинский с выражением посмотрел на говорившего.
– Будем считать, что у «оно» судьба такая – быть не самым удачливым звеном в пищевой цепочке, – кровожадно оскалился он и пояснил размышляющим над его словами рабочим: – Не хрен спать в разгар трудового дня. Всегда можно быть съеденным в этот момент неспящими. Это жизнь, – развел он руки в стороны, – и ее жестокие законы.
– Точно, – радостно прихрюкнул один из ребят.
– А вдруг растение нельзя дохляками кормить? – опять встрял с опасениями второй.
Гвоздинский с недовольством снова смерил его взглядом.
– Я понял: жизнь и ее строгие законы, – ответил сам себе «мыслитель».
– Корми, – дал короткую команду первому Глеб.
– Ага, – с энтузиазмом подпрыгнул на месте рабочий и приблизился к цветку. – А как? Вдруг оно и мне палец оттяпает?
– Сложное это дело – цветы кормить, – вздохнул Гвоздинский, размышляя. – Бросай с расстояния.
Метельская с изумлением наблюдала, как трое, казалось бы, взрослых мужчин бросают несчастное насекомое несчастному цветку. Особенно неожиданно ей было видеть за этим занятием надменного «удава». Он издевается над ней или ему действительно так любопытно знать, как мухоловка съест невезучее крылатое?
После нескольких неудачных попыток Гвоздинский вспомнил о существовании в большом мире пинцета. Для обладания оным даже лично нанес визит в женскую обитель – бухгалтерию. С мальчишеской изобретательностью они с «подельниками» все же возложили на шипастое соцветие «еду» и с непередаваемым азартом наблюдали, как захлопнулась за беднягой-мухой цветочная ловушка…
Мужчины вообще когда-нибудь взрослеют? И к какому, интересно, возрасту происходит в их головах такой внезапный рывок сознания?
Появился Жаб… Отбросил в сторону пальто и со всех ног бросился разглядывать процесс поглощения одним божьим созданием другого… Значит, к шестидесяти годам рывков еще не происходит.
– Почему вы меня не подождали? – сокрушался он. – Эгоисты… А еще мухи остались?
– Эй! – ожила Метельская. – Растение перекармливать нельзя. Чаще одного раза в две недели мухоловок не кормят.
– Две недели ждать? – разочарованно протянул Жаб и повторил: – Эгоисты… А может, предложить ей что-нибудь не такое калорийное? Один раз, так скажем, в виде исключения и в честь праздничного новоселья. – Он огляделся. – Может, колбаска подойдет?
– Вы ее погубите! – Елена изумленно распахнула глаза.
– Экспериментируйте, Андрей Борисович, над своими пираньями, – возмутился Глеб. – Кормите хоть колбаской, хоть борщом. А мою Венерину не трогайте… – Он призадумался, нахмурившись. – ВенЕрина… Некрасиво звучит. Напоминает фамилию ведьмы Эдуардовны из бухгалтерии. Даже произносить неприятно.
– Ага, – согласился Железняков. – Они и внешне схожи. – Жаб растопырил пальцы, изображая шипы.
Гвоздинский пробуравил его недовольным взглядом.
– Скажи спасибо, что не Ляпустина, – возрадовался начальник. – Хватит с нас и одного. Слава греческим богам и статуям Таиланда… – Его взор споткнулся о Метельскую. – Хм… В том смысле, что он у нас один… куда же нам еще… В том смысле, что других таких не будет.
– Я поняла, Андрей Борисович, – оборвала его Клякса.
– Дай бог, – принялся заунывно бурчать себе под нос Железняков, окончательно возвращаясь в истинную веру. – Дай бог нашему Игорю Всеволодовичу счастьица, крепкого здоровьица, долгие…
– Годьица, – с готовностью и радостно сверкнул деснами Гвоздинский, прервавшись от размышлений. – Самодержьицью-то нашему…
– Еще не носила земля… – увеличил размах, масштаб и громкость Жаб.
– Я по-ня-ла, – разозлилась Клякса.
– С данного момента, – неожиданно хлопнул в ладоши Гвоздинский, – попрошу обращаться к… называть цветок ВенерИной. Красивым созданиям – красивые названия. ВенерИна! – повторил громогласно он.
– Фу ты ну ты, – или одобрил, или позавидовал Жаб.
– Ужас какой! – однозначней высказалась Клякса.
– Красота! – упорствовал Гвоздинский.
– Подумаешь! – фыркнул Железняков. – А мне, между прочим, Степановна отличный пирог приготовила на всех. Между прочим, с мясом.
Он заботливо принялся выгружать из сумки «каравай» и торжественно возлагать его на стол Гвоздинского. Тот насторожился и подскочил поближе к безобразию. С явным беспокойством отслеживал, как плюхается на документы с папками жирное изделие, экономно обернутое лишь тонюсеньким слоем бумажной салфетки. Хаотически пытался что-нибудь спасти, вытягивая в последнюю секунду из-под безжалостного пресса пирогом.
– Это же мой стол! – взывал он к разуму Железнякова. – И документы подрядчиков.
– Ох, извини, – довольно чистосердечно раскаивался тот и грязными руками отодвигал бумаги. – Мне, понимаешь ли, нужно часто питаться. Я же не мухобойка, и возраст у меня солидный. К сожалению, пять раз в день придется потерпеть вам старика. Входите в положение, – обратился он и к Елене.
– Да, конечно, Андрей Борисович, – спешно заверила та и окинула Гвоздинского осуждающим взглядом.
Тот тяжело вздохнул и молча наблюдал нарезание на салфетке слоеного продукта.
– А запах-то, а запах! – нахваливал любовно Жаб.
– Да уж, – мрачно согласился Глеб. – А вы за моим столом планируете располагаться? – уточнил аккуратно, чтобы не навлечь на себя снова осуждение Кляксы.
– У меня зрение плохое, – с аппетитом облизывая пальцы, поведал Жаб. – Нужен прямой солнечный свет.
Для чего этому бездельнику нужен прямой свет? Чтобы спать под солнечными зайчиками? Гвоздинский с силой прикусил губу:
– А мне… мне где располагаться?
– А, ну это ты у Елены Александровны спроси. – Жаб отпихнул кресло Глеба в сторону бедром и установил свое поближе, с наслаждением уселся на него. – Она же тут интерьером и переездом заведует.
Вся доброжелательность по отношению к Метельской, что ненадолго поселилась в сердце Глеба после получения презента, вмиг улетучилась при этих неосторожных словах. Он с прищуром посмотрел на Елену.
– Если тебе удобно, то можешь сесть здесь, – чуть вжав голову в плечи, проблеяла она.
Гвоздинский с мрачным видом уселся на предложенное место в углу. Под какой-то идиотской раскидистой пальмой, коими у Жаба обставлен весь его рабочий кабинет… Если он перетянет их все сюда… Глеб на одной из них и вздернется. Потому как у начальства их несметное число. Пусть уж стоят, как сейчас – по всему пути следования от обители Гвоздинского к кабинету сего «неюного натуралиста». Чтобы тот обратную дорогу не забыл.
– Да вы угощайтесь, – гостеприимно предложил Железняков и с удовольствием цапнул зубами громадный кусок пирога.
Жирное масло тут же плюхнулось на документ. За ним с такой же помпезностью приземлился кусок мяса. Гвоздинский побледнел.
– Ох, – растерялся Жаб. – Простите, не нарочно. Извини, Глебушка, уберу. Будет как новенькая бумага. Один момент.
Он попытался поддеть кусок кончиком ногтя, размазал по листу, с усердием потер салфеткой.
– Ох, – повторил, глядя Гвоздинскому в глаза. – Важный документ… был?
– Важный, – сквозь зубы прорычал Глеб.
– Сложно переподписать? – заморгал начальник.
Вместо ответа Гвоздинский выдал в пространство нечленораздельный звук.
– Не переживай, Глебушка. – Жаб еще раз потер пальцем пятно, увеличив тем самым размер ущерба, и пояснил Елене: – Он такой аккуратный, хоть в пример его ставь… Я все лично сам переподпишу у подрядчиков, – ободряюще кивнул он Гвоздинскому. – Не переживай. Лично позвоню, все объясню. Извинюсь. Тебе только съездить придется…
Гвоздинский, застыв, сверлил начальство взглядом. Что тогда значит словосочетание «лично сам переподпишу»? И как оно вяжется с «тебе только съездить придется»? К тому же, даже если Гвоздинского раскаленным железом пытать, он при всем своем желании не сможет вспомнить тот сказочный момент, когда Жаб выполнял данные им обещания. Не от злобы или мелочности, а потому как вспомнить никогда про них не мог.
– Они нашей страны резиденты? Подрядчики эти? – добил его Железняков.
ГЛАВА 6
Глеб пытался сконцентрироваться. Изо всех своих сил старался.
Начинался самый сложный и неприятный этап.
Это потом работа пойдет, как по маслу. А сейчас…
Нужно вплотную поработать с геодезической компанией. В необходимых моментах поторопить. Проследить, чтобы последующие ее отчеты были в безукоризненном порядке. Именно с помощью геологического анализа и топографической съемки можно понять глубину грунтовых вод, степень усадки грунта, да и в целом дать качественную оценку выбранной территории. От этого зависит вся последующая работа, ее направление и уровень сложности. Только после отчетов компании можно определить технологию предстоящего возведения дома и сделать выбор строительного материала.
Но как работать, когда Жаб вовсю и беспрестанно кряхтит да зевает? А с количеством приемов пищи вообще он безбожно соврал. Потому как кушает Железняков почти не прекращая, в короткие перерывы – снова сопит и кряхтит, и рецептами от кашля не менее шумную Метельскую снабжает.
– Это очень действенное средство, – сообщает важно и пальцем пухлым в подтверждение трясет. – На все времена и кошелек. Ты запомни так, чтобы тебя ночью разбудили, а ты – хоп – и все составляющие могла назвать. Я тебе так скажу: у меня пятнадцать лет был хронический бронхит с пневмонией. Да-да, очень редкий случай. В последний раз три месяца лечили – толку нуль! Уже и сознание терял от этих ингаляторов. Я тогда плюнул на эту больницу, кое-как доехал домой, взял продуктов на первое время и уехал на дачу «умирать». В спокойной такой себе обстановке на свежем воздухе.
Вся телефонная беседа с представителем подрядчика сошла для Гвоздинского на нет, потому как рассказывал Жаб очень громко и в лицах.
– Сижу, значит, на даче, никому не мешая, кашляю, – продолжает он повествование о наболевшем. – Грустно мне – жуть. Смотрю: стоит в шкафу баночка с чудо-средством от кашля, которую моя Степановна от нечего делать навертела по рецепту из книги «Лечение луком, чесноком и медом»... Ты название-то запиши… Ну я от скуки и съел до вечера семь чайных ложек с чаем. Утром встаю, а кашля-то и нет! На второй день еще ложечек пять скушал и помчал в город учить врача, как лечить пневмонию. Врач, значит, удивляется: «Странно, ведь у вас была вирусная пневмония!». Так в этом и вопрос, говорю. В книге как раз так и написано, что каждый антибиотик лечит избирательно десять-пятнадцать… а лук и чеснок девяносто восемь!
Глеб подавил в себе желание хлопнуть ладонью по лбу. Девяносто восемь, интересно, чего? Но Жаб не унывал и продолжал свой «увлекательный» рассказ.
– С тех пор я никогда не болею…
А это ложь, потому как болеет он всегда! Всегда болеет и лечится, не прекращая. В прошлом квартале, к примеру, полтора месяца на больничном провел.
– Но средство на всякий случай делаю…
Вот теперь Гвоздинскому хотелось стукнуть по лбу самого «эскулапа».
– Кто-то из домашних вдруг кашлянет – я ему сразу ложечку… Записывай, – скомандовал он Кляксе. – Берешь одну крупную луковицу. – Жаб поставил локоть на стол и с важным видом продемонстрировал ладонью размер корнеплода. – Столько же по весу чеснока и корня хрена. Покидала-покидала, так-сяк на мясорубочку, столько же меда – и все.
Метельская старательно записывала состав чудо-снадобья.
– Я тебе вот как, Леночка, скажу, – продолжал рекламную кампанию Жаб. – Приходит раз ко мне Трофимович, за стенку еле держится, ползет. Я ему сразу три ложки… Стоит – морда вооот такая красная становится. Спасибо, говорит, Борисович, ты меня прямо с того света вытащил… Я им всем этот рецепт на планерке советую, а они ржут.
Гвоздинский, не выдержав, сорвался с места.
– Глебушка, а ты куда?
– К подрядчикам, – буркнул Гвоздинский и мысленно добавил: «Лучше там “Азбуку здоровья” пересижу. Или вообще попрошу сдать угол, пока эта свистопляска не закончится».
После визита к подрядчикам, в положенный трудовым кодексом обед, Гвоздинский стоял у полицейского участка. Виктория вышла… и уже весь вид ее словно говорил, что не зря Глеб заблаговременно явился к порогу с букетом, не надеясь на вечернюю встречу.
Пока Виктория медленно подходила к нему, остатки надежд рассеивались в воздухе. Кажется, так въедливо на него она доселе-то и не глядела. Даже когда Гвоздинский шутил неудачно. Точнее – когда он считал что-то удивительно смешным, но у Виктории складывалось свое мнение на этот счет.
– Привет, – сказала она тихо и выжидающе посмотрела на него.
Подошла – уже неплохо. Разговаривает – почти что хорошо.
– Привет, – осторожно начал Гвоздинский, как по полю минному на ощупь брел.
– Не стоило, – кивнула Виктория на букет, а Глеб чуть заметно пожал в ответ плечами.
Климова настороженно перешагнула с ноги на ногу.
– Думаю, нам стоит пересмотреть форму наших отношений…
О! Все гораздо хуже, чем казалось.
– В смысле? – нахмурился Глеб.
– Вернуть их в первоначальный вид.
Гвоздинский словно отряхнулся от замысловато-витиеватых предложений.
– Проще говори, – коротко дернул подбородком. – Ты хочешь расстаться?
Виктория несмело кивнула.
– Думаю, мы далеко зашли… Не стоило нам так сближаться, это было ошибкой…
– То есть ты не хочешь со мной спать, потому что я не довез какую-то мартышку домой, – подытожил мрачно Гвоздинский. – Вернее, отвез ее чуть позже. Из-за этой абсолютно посторонней малявки ты хочешь меня, а заодно и себя, наказать и разбежаться.
– Отнюдь. – Виктория резко замотала головой. – Ты все перекручиваешь. Камилла абсолютно ни при чем. И даже тот факт, что ты соврал…
– Соврал? – вскинулся Глеб. – Тебе уже любой повод подходит. Ты думаешь, что я хотел врать? Но тебе же только попробуй правду сказать, ты же одним взглядом испепелишь. – Он задумался: – И что это за дурацкое слово «отнюдь»?
Женщина озадаченно уставилась на него:
– Нормальное слово, – моргнула. – Литературное…
– Оно не нормальное, – упорствовал Гвоздинский, – а дурацкое и некрасивое. «Отнюдь», – передразнил недовольно. – Мерзость какая!
– Да чего ты прицепился? – закусила Климова губу.
– Я прицепился? – округлил глаза Гвоздинский. – Это не я с тобой расстаюсь с помощью слова «отнюдь».
