Девушка осторожно провернула в ушке сережку.
– Завтра?
– А завтра я не могу, – ухмыльнулся лениво Гвоздинский.
Наверное. Хотелось бы верить.
– Послезавтра?
– Послезавтра могу…
Не, ну а что? Сыр – хорошо. И повар там итальянец. Наверняка в сырах осведомлен. Отзывы о ресторане хорошие. Аристарх Семенович вот с хитрой захаживал.
Да и в общем интересно, что там у нее на уме. Смотрит «обволакивающе». Главное, вовремя дать в ресторане задний ход.
– Вот и договорились, – протянула она ему несколько папок и задержала пронизывающий взгляд: – Здесь кредитные программы, которые банк может предложить под проект. Пусть ваше начальство посмотрит и договорится о встрече с моим.
Уже в машине Гвоздинский рассмеялся. Ну дела! Нужно чаще навещать сотрудниц банковских учреждений.
Пора уже и на работе появиться.
В принципе, никто за ним особо не следит. Жабу так вообще по-барабану. Он даже не пытается запомнить, что Глеб куда-то там ушел. Звонит потом по телефону с задумчивым вопросом «А ты где?»
К тому же рабочий день у Глеба совершенно не нормирован. Вернее, в должностной инструкции он четко обозначен: с девяти до восемнадцати – как штык. Но на деле, когда много работы, Гвоздинский задерживался в кабинете и до ночи, часто бывал на выходных, а во время небольшой передышки мог позволить себе свободный часок-другой. Начальству нужен результат. Присутствие подчиненного организма на рабочем месте для него не так и важно. По крайней мере, до тех пор, пока начальству не окажется позарез нужно что-нибудь.
Но в этот день обстановка была явно неспокойной. Из кабинета Жаба раздавался визг. Что-то падало и грохотало.
Он сам покинул насиженное кресло, качался на ногах возле стены и поднимал к небу белы руки. Небо в ответ на его мольбы молчало. Как и молчала пара крепких ребят на входе. И Клякса, которая к удивлению Глеба была уж тут как тут, тоже на стенания Жаба не отвечала.
Здравствуйте снова, не успели соскучиться. Гвоздинский смерил Кляксу недовольным взглядом.
– Ты… – завидев его, затрясся в гневе Жаб. – Ты во всем этом виноват. А теперь посмотри, что происходит!
Глеб поглядел в окно, потом на Жаба. Что он, горемычный, мелет? В чем Глеб, отсутствовавший на рабочем месте полдня, перед ним так провинился?
Рабочие выходили в коридор, заносили в кабинет стройматериалы и громадные мешки, исчезали снова. Метельская неотступно передвигалась вслед за ними. Контролировала процесс или просто-напросто опасалась оставаться в уединенном месте с разъяренным Жабом и застывшим Глебом.
– В чем я виноват? – уточнил он негромко у начальника.
Напоминало реакцию наложницы на известие об отлучении от ложа грозного султана. «Чем, повелитель, я навлек твой гнев, сам того не ведая?» Но Андрей Борисович Железняков был всем своим видом не на шутку взбешен. Даже ноздрями чуть дым не давал. А это могло означать только одно: что-то ставит под сомнение дальнейшее спокойное существование Жаба на благодатно-зеленой планете Земля. Других вариантов для шевеления Жаба Вселенной предусмотрено не было.
– В том, что ты им это позволил, – прошипел Жаб, когда троица в очередной раз скрылась в коридоре. – Пираньи эти, аквариум. А теперь знаешь что? Чтобы установить на тысячу литров аквариум, им нужно укреплять полы. Экспертам этим!
Железняков покатился к столу и принялся сгружать папки со стола в какой-то мешок.
– Так а я причем? – опешил Глеб.
– А кому мне претензии предъявлять – ей что ли? – Жаб с силой запихивал скоросшиватель в упаковку. – Она ЕГО вообще-то правая рука! Я через тебя до нее достучаться пытаюсь, – шепотом донес он до ушей Глеба свой тонкий психологический ход. – Шире нужно мыслить, Глебушка, масштабней! Но ты тоже хорош. Не предупредил меня обо всех последствиях.
Скоросшиватель зацепился за мешок, по боку разлезлась трещина. Железняков нервно пнул его ногой.
– Скажи стажерам – пусть соберут все документы. А лучше – сделай сам. Неси ответственность за свою бездеятельность.
Он схватил полупустой мешок и потащил его с собой по коридору. Глеб обескураженно вышел вслед за ним. С удивлением смотрел, как Железняков затягивает свою ношу в его личный кабинет. Подскочил на месте и заторопился побыстрей в чутко оберегаемую от нашествия посторонних бесценную «обитель».
– А… вы здесь будете? – полюбопытствовал о планах руководства.
– А где? – зло развернулся к нему Жаб. – Говорю же: им нужно укреплять полы. Снимать покрытие, топпинг наносить… О-оо! На что ты меня, Глебушка, толкнул… – Он горемычно поднял руки к потолку. – Где мне в это время – на подоконнике сидеть или в коридоре? – сощурился внезапно. – Это не одного дня, между прочим, дело. Ты виноват, ты меня и приюти.
Весь ужас происходящего тяжелым небом опускался Гвоздинскому на плечи. Только не Жаб! Нет, нет и нет. Только не в его, Глеба, кабинете.
Жаб – самый неаккуратный человек из ныне живущих. И из ранее живущих – тоже. Он падает на ровном месте, натыкается на мебели углы, все время что-то бьет и проливает.
Гвоздинский, заледенев, наблюдал, как Жаб с размаху плюхается в его кресло. Кряхтит, усаживаясь в нем поудобней. И в руки свои его фоторамку берет.
У Глеба на нервной почве зачесалась спина…
Он взрослый человек, вещи – всего лишь вещи…
Кого он, ко всем чертям, сейчас пытается обмануть? Гвоздинский выбирал это кресло четыре вечера подряд. Идеальное кресло, созданное будто для него. В другой город за ним ездил, почтовой службе не доверял.
Жаб настойчивей поерзал на сиденье. С противным треском возлег на подлокотник.
Не всем людям от природы дано любить своих ближних! Но природа и таких людей-то создала! Такие люди тоже нужны этому миру. К тому же Глебу поздно меняться, он уже сформировавшаяся личность. И вообще ему плевать! Пусть хоть по три раза на день ему твердят, что он самый худший человек из всего населения планеты. Плевать, плевать, плевать! Только пусть Жаб уберется из его кресла. Пусть кто угодно, пусть хоть Клякса, только не Жаб.
Бойтесь своих желаний…
В кабинете расселись трое: Железняков, Глеб и Клякса.
– Ты тоже собираешься сидеть здесь? – проскрипел зубами Гвоздинский.
Елена осторожно смотрела на него.
– В выделенном мне кабинете сейчас идет ремонт. Игорь Всеволодович предложил мне временно расположиться в переговорной. Но я подумала… коль мы вместе работаем над одним проектом… будет удобней…
Подумала! Процесс передачи нервных импульсов по цепочке нейронов в клетках головного мозга, который к Метельской, по всей видимости, не имеет никакого отношения.
– И с чего ты так подумала? – полюбопытствовал Глеб. – Что в окружающем мире могло натолкнуть тебя на эту неожиданную мысль?
Елена аккуратно пожала плечами.
– Как бы там ни было, а теперь уже поздно рассуждать, – сообщила Глебу. – В переговорной уже устроилась инспекция по охране труда. Так что принимай гостей, хлебосольный.
Гвоздинский пару минут обдумывал ответ. Чтобы раз и наверняка – полная победа и такой же полный противника разгром…
Жаб взял в руки его чашку…
– А что, чашки для эспрессо не должны быть белыми? Ты же сам мне эти правила рассказывал. Мне, значит, унылый белый цвет, а себе так веселенькую… полосатенькую.
После трех часов в обществе беспрестанно зевающего Жаба и планирующей перестановку Кляксы Гвоздинскому хотелось только трех вещей: дивана, телевизора и коньяка. Перед этим – еще взвыть хотелось, наблюдая, как его «обитель» обрастает мешками с папками и прочими «потусторонними» помещению вещами.
Откуда у них столько барахла? Жаб никогда ничем не бывает занят. Обкладывается бумагами, чтобы видимость создать, и никто не догадался. Клякса – та вообще только на предприятие «въезжает». Род ее занятий, кроме совместного с Глебом проекта – тайна в сундуке за семью печатями. Кроме туманно-размытых слухов из отдела кадров – «следить». А, ну еще «чтоб ни-ни» и «докладывать».
Но уйма вещей не только заняла все пространство кабинета, пожитки перегородили все подступы к нему. На участке коридора между комнатами Железнякова с Глебом вообще – как кто-то помирал. Полз из последних сил и разбрасывал листы бумаг в предсмертных муках. И от бессилия папки терял.
Гвоздинский уже даже видел в вечерних сумерках влекущий силуэт родного дома, как телефон разлился тревожной трелью. На экране высветился Виктории Аркадьевны светлый лик. Ему кажется, или с фото она смотрит с укоризной? Или так на него Климова взирает всегда?
– Ну что ты за человек, Гвоздинский!
Глеб предпочел затаиться до полного выяснения всех обстоятельств.
– Просила же тебя по-человечески!
Шансы мизерные есть или даже не надеяться?
– Ну как с тобой можно дело иметь? Просила же, как взрослого вменяемого человека, отвезти девушку домой…
Как-то уныло и быстро все тайное стало отвратительно явным. И главный вопрос «можно ли как-то спетлять?» остается загадочным и на ответы совсем не намекает.
– Ты понимаешь, что мне нужно Настю на соревнования собрать? У тебя хоть остатки совести есть, Гвоздинский? До поезда полтора часа, я специально пораньше отпросилась, чтобы вещи ребенку сложить и на вокзал вовремя отвезти.
– Да, – решился подать признаки жизни Глеб.
– Мне звонит Камилла, вся в слезах, воем воет. Я ничего не могу понять. С ней что-то случилось! Ты невыносим! Безответственен, эгоистичен… у меня даже слов не хватает.
– Дай мне ее номер телефона, – оборвал Викторию Глеб. – Я позвоню и все узнаю.
– Как я могу тебе теперь верить?
– Дай мне ее номер телефона… Не веря… Я все узнаю и тебе перезвоню.
Он набрал продиктованный Викторией набор цифр.
– Это Глеб. Ты где? – спросил, услышав тонкий писк.
– На Красном Камне… там, где мы познакомились…
Ну, конечно! Естественно! Где же ей быть, как не там, где Глеб отмел даже вероятность искать.
А ему теперь еще и переть через полгорода в ночь в этот унылый и стремный район.
– Я доберусь до нее и сброшу тебе фото в профиль и анфас, – уверял он после Викторию, направляясь на Красный Камень. – Отвезу домой, там сфотографирую всех членов семьи и домашних животных. Ни о чем не волнуйся и занимайся Настей… Вы уже едете на вокзал? Она рядом? – спросил, вспомнив о громком динамике мобильного Виктории. – Передай, что если выиграет соревнования, ее будет ждать большой сюрприз…
– Не считай себя хитрее других, – пресекла его попытку быть услышанным Виктория и сбросила вызов.
На Красном Камне темень. В округе – почти ни одного «живого» фонаря. Оставив фары включенными, Гвоздинский нехотя вылез из машины. Обошел ее полтора раза вокруг. Мелкой нет. Кричать? Сбегутся крысы и местные аборигены. Еще непонятно, кто опасней и страшней.
Камиллу Глеб все же заметил невдалеке. Сидит, как мышь, на каком-то грустном камне. Могла бы хоть голос ему подать.
Он подошел к девушке ближе и с досады зло сплюнул себе под ноги. Погорячился он Виктории фото обещать. Даже в полумраке видно, что снимок будет очень на любителя.
– Какого хрена у тебя на лице… с лицом?
Камилла тихо всхлипнула. Нужно перефразировать слегка вопрос.
– Что произошло?
Ответом послужил все тот же всхлип и грустное сопение. Гвоздинский взял ее за руку и подтащил поближе к свету фар.
Рассечение неглубокое… Швы накладывать скорей всего не нужно. Зрачки не расширены, взор более-менее ясен… Ну насколько он может оставаться ясным сквозь неиссякаемый поток туши и горьких слез. Губа… да, губа разбита. Но это дело наживное. Ну и половина лица, конечно, месиво. Но в целом… в целом «капец».
Гвоздинский полез за аптечкой, достал перекись и вату. Камилла зашипела и попыталась увернуться. Глеб зажал ее медвежьими объятиями, смочил вату перекисью и прижал ее к брови.
– Я не пойму, тебя когда по мордасам лупили, ты стояла ровно и ждала? – зло высказался он, довольно грубо придерживая подбородок. – Терпи, солдат… кем-нибудь да станешь…
– Нет, я вспомнила все приемы кунг-фу, – рыкнула Камилла. – Просто догнать не успела.
Нормально, значит, все с губой. Раз так заговорила. Гвоздинский взял девушку за руку, приложил ее палец к ватке, чтобы держала сама.
– Защищаться нужно уметь, – продолжал ворчать. – Блок нужно ставить, бестолочь…
– Угу, – промычала девушка и постаралась ударить его по руке, когда он приоткрыл ей рот, чтобы взглянуть на зубы.
– Умыть бы тебя, – придирчиво оглядел ее лицо Глеб. – Ни черта за твоей краской не поймешь… Тошнит? Голова у тебя кружится?
Камилла зло попыталась его снова оттолкнуть.
– Голова – это то, что к твоей шее прикреплено сверху. – Гвоздинский с трудом подавил в себе желание по макушке постучать. – Ты ею ешь и всякие глупости рассказываешь… Кружится голова?
– Нет, – рявкнула девушка и утерла нос.
– Значит, жить будешь, – поставил диагноз Глеб. – Недолго, уныло и бесполезно… но будешь.
Он снова осмотрел место повреждения:
– Видишь, жрешь кетчупы – кровь и не сворачивается… Зеленые овощи нужно жрать…
Глеб освободил Камиллу от объятий и полез в карман за телефоном.
– Ты идиотка, – донес до девушки, набирая номер Климовой. – Если какой-нибудь сопливый пацан будет говорить тебе, что ты умная, для того, чтобы затащить в кусты – не верь и уходи. Если скажет, что просто красивая… ну на это посмотрим через месяц. Лучше тоже не верь и тоже уходи… Да, – ответил в трубку. – Да, нашел… Мяукни что-нибудь, – прошептал Камилле.
– Мяв, – зло бросила в динамик девушка.
– Что с ней? – обеспокоенно спросила Виктория. – Она в порядке?
Гвоздинский, поджав губы, кинул оценивающий взгляд на лицо Камиллы… Главное правило непревзойденного лжеца: хоть иногда, в особо крайних случаях, выдавать собеседнику и правду… Хотя бы часть правды выдавать, когда отвертеться возможности не предоставляется.
– Ну… – протянул он. – Как тебе сказать… Если ты имеешь в виду правую часть лица, то совсем неплохо…
Виктория замолкла и через секунду спросила с нажимом:
– Что у нее с лицом, Гвоздинский?
Глеб, щурясь, отодвинул палец Камиллы с ватой от брови. Увидев, что кровь остановилась, грубо прижал девицу локтями и коленом к машине. Содрал зубами обертку пластыря, соединил края раны и прилепил на место рассечения.
– Ну… скажем так: она выглядит чуть хуже, чем мы ее помним, – сообщил, придерживая телефон плечом.
– Что с ней? – продолжала допрашивать Виктория. – Ее избили? Глеб? Ее…
Глеб, передернув плечами, скользнул взглядом по Камилле. Блин! Она же девушка… И как у нее спросить?
– Ты… тебя… – обратился он вопросительно к Камилле.
Та чуть слышно хмыкнула.
– Меня не изнасиловали, – промычала сквозь разбитую губу.
– Там все нормально, – с облегчением доложил Виктории обстановку Глеб.
Климова тоже выдохнула спокойней:
– Вы сейчас в больницу?
Это она сейчас спрашивает или утверждает?
– Зачем? – осторожно поинтересовался Глеб.
– В смысле – зачем? – опешила Виктория. – Девушку избили, а ты спрашиваешь про больницу «зачем»?
– Спрашиваю, – кивнул Гвоздинский. – Рану я ей обработал, в очи посмотрел… Ее не тошнит, координация не нарушена… Сознание – ну тут уж как есть, оно и до этого было спутанным.
Виктория тяжело вздохнула. Ну… понеслось…
– Значит так, Гвоздинский, – с расстановкой начала она. – Если ты, как обычно, с первого раза не понимаешь, то просто скажи, сколько раз мне сразу повторить, чтобы до тебя дошло, и я на этом не заостряла свое внимание. Отвези. Камиллу. В больницу. Отвези. Камиллу…
– Завтра?
– А завтра я не могу, – ухмыльнулся лениво Гвоздинский.
Наверное. Хотелось бы верить.
– Послезавтра?
– Послезавтра могу…
Не, ну а что? Сыр – хорошо. И повар там итальянец. Наверняка в сырах осведомлен. Отзывы о ресторане хорошие. Аристарх Семенович вот с хитрой захаживал.
Да и в общем интересно, что там у нее на уме. Смотрит «обволакивающе». Главное, вовремя дать в ресторане задний ход.
– Вот и договорились, – протянула она ему несколько папок и задержала пронизывающий взгляд: – Здесь кредитные программы, которые банк может предложить под проект. Пусть ваше начальство посмотрит и договорится о встрече с моим.
Уже в машине Гвоздинский рассмеялся. Ну дела! Нужно чаще навещать сотрудниц банковских учреждений.
ГЛАВА 4
Пора уже и на работе появиться.
В принципе, никто за ним особо не следит. Жабу так вообще по-барабану. Он даже не пытается запомнить, что Глеб куда-то там ушел. Звонит потом по телефону с задумчивым вопросом «А ты где?»
К тому же рабочий день у Глеба совершенно не нормирован. Вернее, в должностной инструкции он четко обозначен: с девяти до восемнадцати – как штык. Но на деле, когда много работы, Гвоздинский задерживался в кабинете и до ночи, часто бывал на выходных, а во время небольшой передышки мог позволить себе свободный часок-другой. Начальству нужен результат. Присутствие подчиненного организма на рабочем месте для него не так и важно. По крайней мере, до тех пор, пока начальству не окажется позарез нужно что-нибудь.
Но в этот день обстановка была явно неспокойной. Из кабинета Жаба раздавался визг. Что-то падало и грохотало.
Он сам покинул насиженное кресло, качался на ногах возле стены и поднимал к небу белы руки. Небо в ответ на его мольбы молчало. Как и молчала пара крепких ребят на входе. И Клякса, которая к удивлению Глеба была уж тут как тут, тоже на стенания Жаба не отвечала.
Здравствуйте снова, не успели соскучиться. Гвоздинский смерил Кляксу недовольным взглядом.
– Ты… – завидев его, затрясся в гневе Жаб. – Ты во всем этом виноват. А теперь посмотри, что происходит!
Глеб поглядел в окно, потом на Жаба. Что он, горемычный, мелет? В чем Глеб, отсутствовавший на рабочем месте полдня, перед ним так провинился?
Рабочие выходили в коридор, заносили в кабинет стройматериалы и громадные мешки, исчезали снова. Метельская неотступно передвигалась вслед за ними. Контролировала процесс или просто-напросто опасалась оставаться в уединенном месте с разъяренным Жабом и застывшим Глебом.
– В чем я виноват? – уточнил он негромко у начальника.
Напоминало реакцию наложницы на известие об отлучении от ложа грозного султана. «Чем, повелитель, я навлек твой гнев, сам того не ведая?» Но Андрей Борисович Железняков был всем своим видом не на шутку взбешен. Даже ноздрями чуть дым не давал. А это могло означать только одно: что-то ставит под сомнение дальнейшее спокойное существование Жаба на благодатно-зеленой планете Земля. Других вариантов для шевеления Жаба Вселенной предусмотрено не было.
– В том, что ты им это позволил, – прошипел Жаб, когда троица в очередной раз скрылась в коридоре. – Пираньи эти, аквариум. А теперь знаешь что? Чтобы установить на тысячу литров аквариум, им нужно укреплять полы. Экспертам этим!
Железняков покатился к столу и принялся сгружать папки со стола в какой-то мешок.
– Так а я причем? – опешил Глеб.
– А кому мне претензии предъявлять – ей что ли? – Жаб с силой запихивал скоросшиватель в упаковку. – Она ЕГО вообще-то правая рука! Я через тебя до нее достучаться пытаюсь, – шепотом донес он до ушей Глеба свой тонкий психологический ход. – Шире нужно мыслить, Глебушка, масштабней! Но ты тоже хорош. Не предупредил меня обо всех последствиях.
Скоросшиватель зацепился за мешок, по боку разлезлась трещина. Железняков нервно пнул его ногой.
– Скажи стажерам – пусть соберут все документы. А лучше – сделай сам. Неси ответственность за свою бездеятельность.
Он схватил полупустой мешок и потащил его с собой по коридору. Глеб обескураженно вышел вслед за ним. С удивлением смотрел, как Железняков затягивает свою ношу в его личный кабинет. Подскочил на месте и заторопился побыстрей в чутко оберегаемую от нашествия посторонних бесценную «обитель».
– А… вы здесь будете? – полюбопытствовал о планах руководства.
– А где? – зло развернулся к нему Жаб. – Говорю же: им нужно укреплять полы. Снимать покрытие, топпинг наносить… О-оо! На что ты меня, Глебушка, толкнул… – Он горемычно поднял руки к потолку. – Где мне в это время – на подоконнике сидеть или в коридоре? – сощурился внезапно. – Это не одного дня, между прочим, дело. Ты виноват, ты меня и приюти.
Весь ужас происходящего тяжелым небом опускался Гвоздинскому на плечи. Только не Жаб! Нет, нет и нет. Только не в его, Глеба, кабинете.
Жаб – самый неаккуратный человек из ныне живущих. И из ранее живущих – тоже. Он падает на ровном месте, натыкается на мебели углы, все время что-то бьет и проливает.
Гвоздинский, заледенев, наблюдал, как Жаб с размаху плюхается в его кресло. Кряхтит, усаживаясь в нем поудобней. И в руки свои его фоторамку берет.
У Глеба на нервной почве зачесалась спина…
Он взрослый человек, вещи – всего лишь вещи…
Кого он, ко всем чертям, сейчас пытается обмануть? Гвоздинский выбирал это кресло четыре вечера подряд. Идеальное кресло, созданное будто для него. В другой город за ним ездил, почтовой службе не доверял.
Жаб настойчивей поерзал на сиденье. С противным треском возлег на подлокотник.
Не всем людям от природы дано любить своих ближних! Но природа и таких людей-то создала! Такие люди тоже нужны этому миру. К тому же Глебу поздно меняться, он уже сформировавшаяся личность. И вообще ему плевать! Пусть хоть по три раза на день ему твердят, что он самый худший человек из всего населения планеты. Плевать, плевать, плевать! Только пусть Жаб уберется из его кресла. Пусть кто угодно, пусть хоть Клякса, только не Жаб.
Бойтесь своих желаний…
В кабинете расселись трое: Железняков, Глеб и Клякса.
– Ты тоже собираешься сидеть здесь? – проскрипел зубами Гвоздинский.
Елена осторожно смотрела на него.
– В выделенном мне кабинете сейчас идет ремонт. Игорь Всеволодович предложил мне временно расположиться в переговорной. Но я подумала… коль мы вместе работаем над одним проектом… будет удобней…
Подумала! Процесс передачи нервных импульсов по цепочке нейронов в клетках головного мозга, который к Метельской, по всей видимости, не имеет никакого отношения.
– И с чего ты так подумала? – полюбопытствовал Глеб. – Что в окружающем мире могло натолкнуть тебя на эту неожиданную мысль?
Елена аккуратно пожала плечами.
– Как бы там ни было, а теперь уже поздно рассуждать, – сообщила Глебу. – В переговорной уже устроилась инспекция по охране труда. Так что принимай гостей, хлебосольный.
Гвоздинский пару минут обдумывал ответ. Чтобы раз и наверняка – полная победа и такой же полный противника разгром…
Жаб взял в руки его чашку…
– А что, чашки для эспрессо не должны быть белыми? Ты же сам мне эти правила рассказывал. Мне, значит, унылый белый цвет, а себе так веселенькую… полосатенькую.
После трех часов в обществе беспрестанно зевающего Жаба и планирующей перестановку Кляксы Гвоздинскому хотелось только трех вещей: дивана, телевизора и коньяка. Перед этим – еще взвыть хотелось, наблюдая, как его «обитель» обрастает мешками с папками и прочими «потусторонними» помещению вещами.
Откуда у них столько барахла? Жаб никогда ничем не бывает занят. Обкладывается бумагами, чтобы видимость создать, и никто не догадался. Клякса – та вообще только на предприятие «въезжает». Род ее занятий, кроме совместного с Глебом проекта – тайна в сундуке за семью печатями. Кроме туманно-размытых слухов из отдела кадров – «следить». А, ну еще «чтоб ни-ни» и «докладывать».
Но уйма вещей не только заняла все пространство кабинета, пожитки перегородили все подступы к нему. На участке коридора между комнатами Железнякова с Глебом вообще – как кто-то помирал. Полз из последних сил и разбрасывал листы бумаг в предсмертных муках. И от бессилия папки терял.
Гвоздинский уже даже видел в вечерних сумерках влекущий силуэт родного дома, как телефон разлился тревожной трелью. На экране высветился Виктории Аркадьевны светлый лик. Ему кажется, или с фото она смотрит с укоризной? Или так на него Климова взирает всегда?
– Ну что ты за человек, Гвоздинский!
Глеб предпочел затаиться до полного выяснения всех обстоятельств.
– Просила же тебя по-человечески!
Шансы мизерные есть или даже не надеяться?
– Ну как с тобой можно дело иметь? Просила же, как взрослого вменяемого человека, отвезти девушку домой…
Как-то уныло и быстро все тайное стало отвратительно явным. И главный вопрос «можно ли как-то спетлять?» остается загадочным и на ответы совсем не намекает.
– Ты понимаешь, что мне нужно Настю на соревнования собрать? У тебя хоть остатки совести есть, Гвоздинский? До поезда полтора часа, я специально пораньше отпросилась, чтобы вещи ребенку сложить и на вокзал вовремя отвезти.
– Да, – решился подать признаки жизни Глеб.
– Мне звонит Камилла, вся в слезах, воем воет. Я ничего не могу понять. С ней что-то случилось! Ты невыносим! Безответственен, эгоистичен… у меня даже слов не хватает.
– Дай мне ее номер телефона, – оборвал Викторию Глеб. – Я позвоню и все узнаю.
– Как я могу тебе теперь верить?
– Дай мне ее номер телефона… Не веря… Я все узнаю и тебе перезвоню.
Он набрал продиктованный Викторией набор цифр.
– Это Глеб. Ты где? – спросил, услышав тонкий писк.
– На Красном Камне… там, где мы познакомились…
Ну, конечно! Естественно! Где же ей быть, как не там, где Глеб отмел даже вероятность искать.
А ему теперь еще и переть через полгорода в ночь в этот унылый и стремный район.
– Я доберусь до нее и сброшу тебе фото в профиль и анфас, – уверял он после Викторию, направляясь на Красный Камень. – Отвезу домой, там сфотографирую всех членов семьи и домашних животных. Ни о чем не волнуйся и занимайся Настей… Вы уже едете на вокзал? Она рядом? – спросил, вспомнив о громком динамике мобильного Виктории. – Передай, что если выиграет соревнования, ее будет ждать большой сюрприз…
– Не считай себя хитрее других, – пресекла его попытку быть услышанным Виктория и сбросила вызов.
На Красном Камне темень. В округе – почти ни одного «живого» фонаря. Оставив фары включенными, Гвоздинский нехотя вылез из машины. Обошел ее полтора раза вокруг. Мелкой нет. Кричать? Сбегутся крысы и местные аборигены. Еще непонятно, кто опасней и страшней.
Камиллу Глеб все же заметил невдалеке. Сидит, как мышь, на каком-то грустном камне. Могла бы хоть голос ему подать.
Он подошел к девушке ближе и с досады зло сплюнул себе под ноги. Погорячился он Виктории фото обещать. Даже в полумраке видно, что снимок будет очень на любителя.
– Какого хрена у тебя на лице… с лицом?
Камилла тихо всхлипнула. Нужно перефразировать слегка вопрос.
– Что произошло?
Ответом послужил все тот же всхлип и грустное сопение. Гвоздинский взял ее за руку и подтащил поближе к свету фар.
Рассечение неглубокое… Швы накладывать скорей всего не нужно. Зрачки не расширены, взор более-менее ясен… Ну насколько он может оставаться ясным сквозь неиссякаемый поток туши и горьких слез. Губа… да, губа разбита. Но это дело наживное. Ну и половина лица, конечно, месиво. Но в целом… в целом «капец».
Гвоздинский полез за аптечкой, достал перекись и вату. Камилла зашипела и попыталась увернуться. Глеб зажал ее медвежьими объятиями, смочил вату перекисью и прижал ее к брови.
– Я не пойму, тебя когда по мордасам лупили, ты стояла ровно и ждала? – зло высказался он, довольно грубо придерживая подбородок. – Терпи, солдат… кем-нибудь да станешь…
– Нет, я вспомнила все приемы кунг-фу, – рыкнула Камилла. – Просто догнать не успела.
Нормально, значит, все с губой. Раз так заговорила. Гвоздинский взял девушку за руку, приложил ее палец к ватке, чтобы держала сама.
– Защищаться нужно уметь, – продолжал ворчать. – Блок нужно ставить, бестолочь…
– Угу, – промычала девушка и постаралась ударить его по руке, когда он приоткрыл ей рот, чтобы взглянуть на зубы.
– Умыть бы тебя, – придирчиво оглядел ее лицо Глеб. – Ни черта за твоей краской не поймешь… Тошнит? Голова у тебя кружится?
Камилла зло попыталась его снова оттолкнуть.
– Голова – это то, что к твоей шее прикреплено сверху. – Гвоздинский с трудом подавил в себе желание по макушке постучать. – Ты ею ешь и всякие глупости рассказываешь… Кружится голова?
– Нет, – рявкнула девушка и утерла нос.
– Значит, жить будешь, – поставил диагноз Глеб. – Недолго, уныло и бесполезно… но будешь.
Он снова осмотрел место повреждения:
– Видишь, жрешь кетчупы – кровь и не сворачивается… Зеленые овощи нужно жрать…
Глеб освободил Камиллу от объятий и полез в карман за телефоном.
– Ты идиотка, – донес до девушки, набирая номер Климовой. – Если какой-нибудь сопливый пацан будет говорить тебе, что ты умная, для того, чтобы затащить в кусты – не верь и уходи. Если скажет, что просто красивая… ну на это посмотрим через месяц. Лучше тоже не верь и тоже уходи… Да, – ответил в трубку. – Да, нашел… Мяукни что-нибудь, – прошептал Камилле.
– Мяв, – зло бросила в динамик девушка.
– Что с ней? – обеспокоенно спросила Виктория. – Она в порядке?
Гвоздинский, поджав губы, кинул оценивающий взгляд на лицо Камиллы… Главное правило непревзойденного лжеца: хоть иногда, в особо крайних случаях, выдавать собеседнику и правду… Хотя бы часть правды выдавать, когда отвертеться возможности не предоставляется.
– Ну… – протянул он. – Как тебе сказать… Если ты имеешь в виду правую часть лица, то совсем неплохо…
Виктория замолкла и через секунду спросила с нажимом:
– Что у нее с лицом, Гвоздинский?
Глеб, щурясь, отодвинул палец Камиллы с ватой от брови. Увидев, что кровь остановилась, грубо прижал девицу локтями и коленом к машине. Содрал зубами обертку пластыря, соединил края раны и прилепил на место рассечения.
– Ну… скажем так: она выглядит чуть хуже, чем мы ее помним, – сообщил, придерживая телефон плечом.
– Что с ней? – продолжала допрашивать Виктория. – Ее избили? Глеб? Ее…
Глеб, передернув плечами, скользнул взглядом по Камилле. Блин! Она же девушка… И как у нее спросить?
– Ты… тебя… – обратился он вопросительно к Камилле.
Та чуть слышно хмыкнула.
– Меня не изнасиловали, – промычала сквозь разбитую губу.
– Там все нормально, – с облегчением доложил Виктории обстановку Глеб.
Климова тоже выдохнула спокойней:
– Вы сейчас в больницу?
Это она сейчас спрашивает или утверждает?
– Зачем? – осторожно поинтересовался Глеб.
– В смысле – зачем? – опешила Виктория. – Девушку избили, а ты спрашиваешь про больницу «зачем»?
– Спрашиваю, – кивнул Гвоздинский. – Рану я ей обработал, в очи посмотрел… Ее не тошнит, координация не нарушена… Сознание – ну тут уж как есть, оно и до этого было спутанным.
Виктория тяжело вздохнула. Ну… понеслось…
– Значит так, Гвоздинский, – с расстановкой начала она. – Если ты, как обычно, с первого раза не понимаешь, то просто скажи, сколько раз мне сразу повторить, чтобы до тебя дошло, и я на этом не заостряла свое внимание. Отвези. Камиллу. В больницу. Отвези. Камиллу…
