Макс Грин
1
Падение Ансаары
Ансаара
Император Тоола,
Мечтал покорить страну Ансаара,
Страну, вознесённую духом,
Где достаток и умиротворение,
Правили её обитателями.
В Ансааре не знали ни бедности, ни богатства,
Ни зла, ни добра,
А еда и веселье были изобильны,
Словно воздух.
Страна, стоящая на высокой горе,
Окружённая белоснежными облаками,
Казалась недосягаемым раем.
Но Император Тоола,
Видел лишь то, что нельзя взять.
Ему казалось, что он ? лягушка,
В тёмном болоте,
Когда смотрел на бабочку.
Его мир был чёрным и вязким,
А Ансаара ? белым светом вдалеке.
С юности он слышал о чудесах,
Что творились там, наверху.
И завоевание Ансаары,
Стало его навязчивой мечтой.
Император, словно лягушка на дне колодца,
Мечтал о полёте,
О том, чтобы вознестись к небесам.
Но имел ли он право летать?
Или должен был смириться?
Каждое стремление —
Лишь хрупкая нить надежды.
Ударь по ней, как по тонкому стеклу,
И она рассыплется в прах.
Император Тоола,
Упрямый, как никто другой,
Раз за разом пытался покорить гору,
Но её склоны были гладкими,
Твёрдыми, как алмаз.
И его попытки разбивались,
Как хрупкое стекло.
День за днём,
Мысль об Ансааре
Захватывала его разум.
Он сходил с ума, превращаясь в монстра.
У него было всё,
Но этого было мало.
Проклятие Ансаары
Поглотило его.
Любимая жена и дети
уже боялись его.
Покой стал для него чужим,
А страдание — бесконечным.
—
Царь Алхатом.
Царь Ансаары, Алхатом,
Был счастлив.
Это было его естеством,
Как и естеством самой Ансаары.
Реки текли среди золотых чаш,
Драгоценные камни,
Валялись у берегов,
Словно простые гальки.
Искусство, культура, технологии —
Всё было на вершине,
И страна сияла, как рай на земле.
Алхатом не видел никого внизу.
Для него все за пределами Ансаары,
Были лишь тенью,
Иллюзией, словно растения.
У царя была дочь —
Ахмасералла, принцесса неземной красоты.
Её сравнивали с богиней любви.
Каждый, кто видел её хоть раз,
Мечтал умереть,
Ибо большего счастья ему не требовалось.
В день Цветения,
Ахмасералла выходила к народу.
Она радовала стариков и детей,
Читала сказки, пела песни,
Играла на инструментах.
Её голос пронзал сердца.
Знатные люди,
В этот день дарили ей подарки,
И посылали своих сыновей,
В надежде завоевать её сердце.
Но принцесса никого не замечала.
Её сердце оставалось чистым,
Руководимым праведностью.
Ахмасералла была символом,
Чистой и непорочной любви.
—
Шут
Но даже в идеальном мире,
Нашёлся предатель.
Тот, кто видел скуку совершенства,
И лицемерие его улыбки.
Шут, весельчак и актёр,
Развлекал толпу,
Но в душе кипело сомнение.
Его пытливый ум,
Задался вопросом:
Может ли мир быть по-настоящему живым,
Если он остановился в своём развитии?
Шут понимал, что Ансаара —
Лишь иллюзия.
Под блеском сокрыто гниение.
Золотая чаша реки не плодородна,
Если вода её не движется.
Он видел, как застой Ансаары,
Ведёт её к гибели.
Шут, хотя и пытался забыть
Эти мысли,
Не мог игнорировать зов истины.
Он осознал,
Что мир требует движения,
А не вечного пира и покоя.
И тогда он понял:
Искру, которая зажжёт пожар,
Надо найти.
И он нашёл её.
Ахмасералла,
Юная принцесса,
Созрела.
Её невинное сердце,
Начало колебаться.
И даже чистота её души,
Не смогла скрыть
Пробуждающуюся тоску.
Шут увидел,
Как слабость сердца,
Может стать оружием.
Маленькая искра в душе принцессы,
Превратится в пожар,
Способный поглотить,
Благоуханный мир Ансаары.
Он знал:
Любовь отца,
Погубит Алхатома.
Царь,
Ослеплённый своей идеальной страной,
Не замечал,
Как его река превращается в болото,
Как его мир гниёт под золотой оболочкой.
И тогда шут рассмеялся:
«Жизнь — это движение.
Тот, кто останавливается,
Обречён.
Хвала небесам!
На руинах Ансаары,
возродится новый мир!»
—
Сон Императора
—
Загадка.
Загадки повсюду преследуют нас:
Знамения манят,
Ирония путает мысли,
А парадоксы шокируют.
Император Тоола,
Слег в постель,
И заболел.
Лучшие лекари не смогли,
Усмирить его недуг.
Тело оставалось крепким,
Но душа блуждала во мраке.
Император Тоола,
Потерял цель,
Цель, что грела его мечты.
Осознав невозможность своего замысла,
Забылся,
Утратил смысл,
И начал угасать.
По стране, что лежит у реки Окой —
В его Упфанаше —
Прошла мрачная тень.
Слухами наполнился воздух:
«К Императору пришёл ангел смерти».
Начались приготовления,
Погрузилась страна в скорбь.
Император Тоола,
Тщеславный, но мудрый правитель,
Был добрым царём для своего народа.
При нём закончились междоусобицы,
Прекратились раздоры,
И наступило благополучие.
Он объединил страну,
Даровал мир и процветание.
И его смерть,
Несла с собой,
Тревогу и тьму.
—
Когда все важные люди Упфанаша,
Собрались у покоев Императора,
Царица Лавгана,
Обратилась к главному советнику,
И наместнику столицы — города Архаос.
Царица Лавгана:
— Господин наместник, уважаемый Садан Рос,
Мой супруг, правитель Упфанаша,
Создатель её величия,
Император Тоола,
Сегодня, боюсь, мы теряем его.
Сердце моё скорбит,
И в этой скорби прошу вас,
Начинайте приготовления.
Организуйте похоронную церемонию,
Воздвигните хрустальный зал для прощания.
Садан Рос:
— Ваши слова,
Госпожа,
Тяжёлым бременем ложатся на душу.
Я молю всех богов —
Богов Молний, Воды, Огня, Земли и Ветра —
Чтобы услышали они нашу мольбу.
Но раз вы, спутница Императора,
Говорите, что пора,
Я не смею противиться.
—
Садан Рос покинул покой императора с тяжёлым сердцем.
Верный пёс Императора,
Он без промедления начал исполнять волю царицы.
Покидая дворец,
Садан Рос, едва сдерживая слёзы,
Сел в повозку
И велел отвезти себя в храм.
В храм Верховного Божества — Халод-Краф.
Садан Рос издалека заметил,
Как гром гремит, сверкая молнией,
Халод – Краф, бог небесный, грозный,
Храм его черный, с башнями стройными.
Башни молниями в центр стреляют,
А в центре пирамида черная,
Впитывает молнии, словно зверь голодный,
И громким ударом пронзает небеса.
Приблизишься — и ярость токов,
Молний, как рыбы в воде, срывает в вихрь,
Словно рой древесных птиц, что в небе,
Звуки их как буря, гремят в бездне.
Черный храм на чернеющей площади,
Основание его — как тень от света,
Когда Садан Рос прибыл туда,
Волосы поднялись, как живые.
В воздухе напряжение звенящее,
Молнии сгущают тучи, гром гремит,
Дань отдают Богу Неба,
Жрицы хранят его священную силу.
Садан Рос сказал, лицо его серьёзно:
— Верховный жрец, совет мне нужен,
Император наш, отец страны,
Болеет, но не просто, не трагедией.
Он готовится к пути в небеса,
Туда, где живут лишь цари,
Мы должны его проводить,
Чтоб снова Упфанаш расцвел в мире.
Верховный жрец, кивнув, ответил строго:
— О праведный советник, не тревожься,
Мы служим Богу, отправим его в путь,
Туда, где царствуют боги, среди светил.
Садан Рос вошел в храм,
Взошел к трибуне жертвенной,
Где хрустальные стены, погребальные,
И внутри — медно-золотой саркофаг,
Ворота в мир запретный, неизведанный.
Убедившись, что все готово,
Он решил пройти по залу длинному,
Наступая на черный мрамор,
С сиреневым орнаментом,
Приближаясь к выходу, к свободе.
Но вот, идя один, не спеша,
Он вдруг увидел перед собой фигуру —
Человек в черных одеяниях,
Лицо скрыто капюшоном.
Садан Рос мгновенно схватился за меч,
Бравый воин, готовый к бою,
Но его сердце охватил шок,
Как незнакомец, легко миновав охрану,
Стоит перед ним, как вестник беды.
Садан Рос:
Не перестало столь неожиданно появляться,
Как дурной сон, пугающий спящего.
Тем более, я — не простолюдин из народа земли.
Не минуешь ты петли,
Раз решился дерзко,
Стоя с расправленными ногами,
Скрывая лицо в тени.
Мы не за такие поступки людей лишали дыхания,
Но прискорбно, что поймут это лишь враги.
Шут:
Вы правы,
Вы достойны уважения.
Я всего лишь гость, не более.
Но если решите меня убить без суда и следствия,
Гость, лишенный благосклонности, —
Что же, упадок закона и морали.
А я — гость, таящий в разуме изобилие,
Щедрый дар судьбы игривой.
Но если решите поддаться устоявшему,
Скормленной алчности,
И грубости притворства,
Пощекотать язву самодовольства,
Тогда вам нечего терять.
Воистину, вам есть что терять.
Один необдуманный шаг,
И Упфанаш многое потеряет.
—
Темень,
Покой императора во мраке,
Свечи ночи,
Потерявшие цель жизни,
Безжизненно стояли,
Забытые, поглощенные тенью.
Садан Рос, войдя,
На мгновение не понял мрак,
Тревога окутала сердца,
Никто не любит присутствие страха.
Преданный слуга, советник,
Спеша, зажег мертвые свечи,
И искра пламени,
Осветив покой, прогнала тьму.
После озарений, страх, словно мираж,
Превратился в волнение,
Но это было не только вино преображения —
К вину добавилась сладость удивления.
Перед ним, возле императора, сидела царица,
Серьезное лицо, без капли усталости,
Женщина-хищница,
И советник почувствовал опасность.
Садан Рос:
Такой неожиданный восторг,
Вас увидеть — глазам бальзам.
Но смею вас спросить, ваше высочество,
Извольте мне, слуге царя,
Узнать состояние владыки.
Царица Лавгана:
Уважаемый наместник,
Как замечу, вы усердны в своих делах.
Сон людской вам, как невод.
Мой муж, мой храм —
Не даром вам благоволит.
Уважаемый советник,
Что заставило вас прийти в ночь,
Где царствует луна?
Пусть луна царствует в небе,
А здесь, в покое мужа, хозяйка — я.
Но тяжесть моих предназначений,
Усиливает плод, зреющий во мне,
Плоть и кровь сердца Упфанаша,
Не увидит отцовскую любовь.
Нить времени, как струна, натянулась,
Музыкант попрощается с инструментом,
Коса смерти очень близка.
Беспричинная любовь — жена, мать.
Садан Рос:
Ваше превосходительство,
Ваше целомудрие,
Чисто и остро, как идеальный клинок бога земли Ашотан.
Ваше благочестие —
Свет и теплый очаг для народа.
Я же, ваш преданный слуга,
Не хочу даже на каплю уменьшить вашу боль,
Смерть отца народа,
Не омрачит ваше молодое сердце.
Ведь я принес благую весть,
Что покажет взору смерти крест.
Садан Рос поставил свечи на место,
А сам открыл большую дверь,
В окружении шести бравых солдат.
Шут вошел, и задуманное случилось,
Поверь.
—
Царица сидела молча,
Лишь слегка взором мельком посмотрела.
Ничего особенного в нем не увидела,
И больше на него не взглянула.
Садан Рос:
Госпожа,
Если скажу, не поверите,
Этот человек — ключ от замка грядущих похорон.
Боги сжались над нами,
Чудесами нас нарядили.
К нам пожаловал человек из народа неба,
Ансаара его страна.
Услышав эти слова,
Царица на миг потеряла дар речи.
Не она, не мать её, и даже предки,
Не встречали народ неба.
Лишь сказки и мифы,
Сброшенные с небес артефакты,
Лишь они говорили об Ансааре.
А теперь этот человек стоит перед ней,
Народ неба явился, как миг чудес.
Неужели муж вернётся к ней?
Обрадовалась царица Лавгана.
Царица Лавгана:
Уважаемый гость,
Вы своим присутствием щедры,
Но судьба диктует свои правила.
Страна скорбит,
Траур уже месяц, как стоит.
Принять вас достойно,
Устроить пир — увы, не можем.
Но молю вас,
Вся надежда на вас.
Никто из наших целителей не смог помочь.
Прошу, спасите мужа, отца народа,
Императора Тоола.
После этих слов,
Царица Лавгана, стойкая,
Не теряющая лица, не смотря ни на что,
Перед незнакомцем, перед Шутом,
Впервые в своей жизни
Прослезилась.
Увидев это, советник вздрогнул,
Но не шевельнулся.
Он не имел права касаться царицы,
Хотя она была его повелительницей.
Воспитанная на высокой морали и этикете,
Она была, как и все, человеком, женщиной,
Сердце её кровью плакало.
— «Ой, какие мы нежные,
Я сейчас расплачусь...
Но почему-то я улыбаюсь...
Мне не смешно...
Мне стыдно...» — подумал Шут,
И усмехнулся.
Затем снял свой капюшон.
Перед ними стоял мужчина средних лет,
Красивый, с волосами белыми, как снег.
Глаза — изумрудного цвета, как фиалки,
А зрачки — странные, как у кошки.
Шут:
Ваше Высочество,
Уверяю вас,
Пробил час.
Вам нечего бояться, это уже случилось.
Мечта императора явилась мне.
От отдыха ему пора проснуться.
Если вы позволите мне его коснуться.
Получив разрешение от преданной жены,
Шут направился к спящему императору.
Подойдя к уху повелителя земли,
Шут наконец произнес слова,
Что скажут смерти: «Умри».
Шут:
С детства ты грезил о небесах,
Но понять тебя никто не мог.
Один бродил по родным полям,
Тоска съедала тебя, как червь.
Ты другой,
Ты был прав.
Но счастье тебе принесет изгой,
Твой плод и кровь.
Если жертву принести готов.
Шепотом,
Так тихо,
Чтоб не услышать даже жужжание мухи,
Шут донес отклик спасительной вести,
Чтоб императора от иллюзий спасти.
Взял флакон с нектаром черным,
Открыл крышку, не почувствовав запаха,
Вылил содержимое в уста повелителя,
И, тихо ступая, отошел назад.
—
Император Тоола,
В пустыне бродил,
Там, где по небесам воздушные звери гуляли,
А в песке не было никого,
Только он — и пустота вокруг.
Наступила тишина,
Звери покинули его,
Хоть один был он,
Но здесь, среди безбрежных песков,
Ему было хорошо.
Почувствовал свободу,
Не нуждаясь в другом,
Вокруг — лишь бескрайние пески,
Нечему стремиться,
Можно просто сидеть и лежать.
Покой.
Простота дурманит.
Тишина.
Тишина.
Тишина.
Тишина.
Дни уносились,
Император Тоола начал забывать,
Учился и терял,
Как сосуд глиняный,
Трещины красоты заполнялись.
Вода, вытекающая, впитывалась землёй,
Не справлялась с обилием песка,
Время стремительно текло,
Солнце жарило, и сосуд трескался,
Пустыня примет его остатки.
Если хочешь,
Если жаждешь,
Обретёшь свободу,
Потеряв себя.
Когда ничего не будет важно,
Ты не узнаешь себя,
Будешь никем.
Ты был Царём,
А станешь частью песчинки.
И понесут тебя ветра,
Построят новые барханы,
По тебе пройдут верблюды, бедуины,
И будут любоваться красотой пустыни.
Когда настал последний миг,
Когда песок поглощал императора Тоолу,
Когда жизнь его уходила в срок,
Вдруг, вдали, он увидел белый отблеск.
Не понял,
Думал, что это лишь мираж,
Слабоумие туманило глаза,
Морщины и сединой облачён он,
Дряхлый старик, забывший свой трон.
Долго сидел,
Но объект не исчезал,
Неужели, за долгое время,
Что-то привлекло его взгляд.
Несмотря на усталость тела,
Он дрожащими ногами пошёл вперёд,
Стопа проникала в песок,
Оставляя за собой глубокий след.
Наконец он достиг предмета внимания —
Маленький мраморный храм.
Посмотрел внутрь, через четыре окна,
В центре стоял столб, на нём блюдце.
Император Тоола не нашел входа.
Долго размышлял над поступком,
Не думал о низости, что в этом скрыта,
Лишь любопытство без изъяна,
Спешить ему не нужно было.
И старик, решившись, полез в окно,
Прыгнул вниз и увидел тупик.
Пол оказался глубоким,
Маленькая комната вдруг стала большой,
Окна вдали, высоко наверху,
Старик подумал, что попал в ловушку.
Храм был белым снаружи,
Но внутри он был ярче, белее.
Старик встал на колени и огляделся —
Здесь всё как снаружи, бездушно и безжизненно,
Лишь белоснежные колонны,
И та же блюдца вдали.
—
Старик немного поник от досады,
Но продолжать было не суждено.
Пол из мрамора отразил лицо,
Скульптура потеряла свою красоту.
Чувства, забытые нахлынули из глубин,
1
Часть
Падение Ансаары
Ансаара
Император Тоола,
Мечтал покорить страну Ансаара,
Страну, вознесённую духом,
Где достаток и умиротворение,
Правили её обитателями.
В Ансааре не знали ни бедности, ни богатства,
Ни зла, ни добра,
А еда и веселье были изобильны,
Словно воздух.
Страна, стоящая на высокой горе,
Окружённая белоснежными облаками,
Казалась недосягаемым раем.
Но Император Тоола,
Видел лишь то, что нельзя взять.
Ему казалось, что он ? лягушка,
В тёмном болоте,
Когда смотрел на бабочку.
Его мир был чёрным и вязким,
А Ансаара ? белым светом вдалеке.
С юности он слышал о чудесах,
Что творились там, наверху.
И завоевание Ансаары,
Стало его навязчивой мечтой.
Император, словно лягушка на дне колодца,
Мечтал о полёте,
О том, чтобы вознестись к небесам.
Но имел ли он право летать?
Или должен был смириться?
Каждое стремление —
Лишь хрупкая нить надежды.
Ударь по ней, как по тонкому стеклу,
И она рассыплется в прах.
Император Тоола,
Упрямый, как никто другой,
Раз за разом пытался покорить гору,
Но её склоны были гладкими,
Твёрдыми, как алмаз.
И его попытки разбивались,
Как хрупкое стекло.
День за днём,
Мысль об Ансааре
Захватывала его разум.
Он сходил с ума, превращаясь в монстра.
У него было всё,
Но этого было мало.
Проклятие Ансаары
Поглотило его.
Любимая жена и дети
уже боялись его.
Покой стал для него чужим,
А страдание — бесконечным.
—
Царь Алхатом.
Царь Ансаары, Алхатом,
Был счастлив.
Это было его естеством,
Как и естеством самой Ансаары.
Реки текли среди золотых чаш,
Драгоценные камни,
Валялись у берегов,
Словно простые гальки.
Искусство, культура, технологии —
Всё было на вершине,
И страна сияла, как рай на земле.
Алхатом не видел никого внизу.
Для него все за пределами Ансаары,
Были лишь тенью,
Иллюзией, словно растения.
У царя была дочь —
Ахмасералла, принцесса неземной красоты.
Её сравнивали с богиней любви.
Каждый, кто видел её хоть раз,
Мечтал умереть,
Ибо большего счастья ему не требовалось.
В день Цветения,
Ахмасералла выходила к народу.
Она радовала стариков и детей,
Читала сказки, пела песни,
Играла на инструментах.
Её голос пронзал сердца.
Знатные люди,
В этот день дарили ей подарки,
И посылали своих сыновей,
В надежде завоевать её сердце.
Но принцесса никого не замечала.
Её сердце оставалось чистым,
Руководимым праведностью.
Ахмасералла была символом,
Чистой и непорочной любви.
—
Шут
Но даже в идеальном мире,
Нашёлся предатель.
Тот, кто видел скуку совершенства,
И лицемерие его улыбки.
Шут, весельчак и актёр,
Развлекал толпу,
Но в душе кипело сомнение.
Его пытливый ум,
Задался вопросом:
Может ли мир быть по-настоящему живым,
Если он остановился в своём развитии?
Шут понимал, что Ансаара —
Лишь иллюзия.
Под блеском сокрыто гниение.
Золотая чаша реки не плодородна,
Если вода её не движется.
Он видел, как застой Ансаары,
Ведёт её к гибели.
Шут, хотя и пытался забыть
Эти мысли,
Не мог игнорировать зов истины.
Он осознал,
Что мир требует движения,
А не вечного пира и покоя.
И тогда он понял:
Искру, которая зажжёт пожар,
Надо найти.
И он нашёл её.
Ахмасералла,
Юная принцесса,
Созрела.
Её невинное сердце,
Начало колебаться.
И даже чистота её души,
Не смогла скрыть
Пробуждающуюся тоску.
Шут увидел,
Как слабость сердца,
Может стать оружием.
Маленькая искра в душе принцессы,
Превратится в пожар,
Способный поглотить,
Благоуханный мир Ансаары.
Он знал:
Любовь отца,
Погубит Алхатома.
Царь,
Ослеплённый своей идеальной страной,
Не замечал,
Как его река превращается в болото,
Как его мир гниёт под золотой оболочкой.
И тогда шут рассмеялся:
«Жизнь — это движение.
Тот, кто останавливается,
Обречён.
Хвала небесам!
На руинах Ансаары,
возродится новый мир!»
—
Сон Императора
—
Загадка.
Загадки повсюду преследуют нас:
Знамения манят,
Ирония путает мысли,
А парадоксы шокируют.
Император Тоола,
Слег в постель,
И заболел.
Лучшие лекари не смогли,
Усмирить его недуг.
Тело оставалось крепким,
Но душа блуждала во мраке.
Император Тоола,
Потерял цель,
Цель, что грела его мечты.
Осознав невозможность своего замысла,
Забылся,
Утратил смысл,
И начал угасать.
По стране, что лежит у реки Окой —
В его Упфанаше —
Прошла мрачная тень.
Слухами наполнился воздух:
«К Императору пришёл ангел смерти».
Начались приготовления,
Погрузилась страна в скорбь.
Император Тоола,
Тщеславный, но мудрый правитель,
Был добрым царём для своего народа.
При нём закончились междоусобицы,
Прекратились раздоры,
И наступило благополучие.
Он объединил страну,
Даровал мир и процветание.
И его смерть,
Несла с собой,
Тревогу и тьму.
—
Когда все важные люди Упфанаша,
Собрались у покоев Императора,
Царица Лавгана,
Обратилась к главному советнику,
И наместнику столицы — города Архаос.
Царица Лавгана:
— Господин наместник, уважаемый Садан Рос,
Мой супруг, правитель Упфанаша,
Создатель её величия,
Император Тоола,
Сегодня, боюсь, мы теряем его.
Сердце моё скорбит,
И в этой скорби прошу вас,
Начинайте приготовления.
Организуйте похоронную церемонию,
Воздвигните хрустальный зал для прощания.
Садан Рос:
— Ваши слова,
Госпожа,
Тяжёлым бременем ложатся на душу.
Я молю всех богов —
Богов Молний, Воды, Огня, Земли и Ветра —
Чтобы услышали они нашу мольбу.
Но раз вы, спутница Императора,
Говорите, что пора,
Я не смею противиться.
—
Садан Рос покинул покой императора с тяжёлым сердцем.
Верный пёс Императора,
Он без промедления начал исполнять волю царицы.
Покидая дворец,
Садан Рос, едва сдерживая слёзы,
Сел в повозку
И велел отвезти себя в храм.
В храм Верховного Божества — Халод-Краф.
Садан Рос издалека заметил,
Как гром гремит, сверкая молнией,
Халод – Краф, бог небесный, грозный,
Храм его черный, с башнями стройными.
Башни молниями в центр стреляют,
А в центре пирамида черная,
Впитывает молнии, словно зверь голодный,
И громким ударом пронзает небеса.
Приблизишься — и ярость токов,
Молний, как рыбы в воде, срывает в вихрь,
Словно рой древесных птиц, что в небе,
Звуки их как буря, гремят в бездне.
Черный храм на чернеющей площади,
Основание его — как тень от света,
Когда Садан Рос прибыл туда,
Волосы поднялись, как живые.
В воздухе напряжение звенящее,
Молнии сгущают тучи, гром гремит,
Дань отдают Богу Неба,
Жрицы хранят его священную силу.
Садан Рос сказал, лицо его серьёзно:
— Верховный жрец, совет мне нужен,
Император наш, отец страны,
Болеет, но не просто, не трагедией.
Он готовится к пути в небеса,
Туда, где живут лишь цари,
Мы должны его проводить,
Чтоб снова Упфанаш расцвел в мире.
Верховный жрец, кивнув, ответил строго:
— О праведный советник, не тревожься,
Мы служим Богу, отправим его в путь,
Туда, где царствуют боги, среди светил.
Садан Рос вошел в храм,
Взошел к трибуне жертвенной,
Где хрустальные стены, погребальные,
И внутри — медно-золотой саркофаг,
Ворота в мир запретный, неизведанный.
Убедившись, что все готово,
Он решил пройти по залу длинному,
Наступая на черный мрамор,
С сиреневым орнаментом,
Приближаясь к выходу, к свободе.
Но вот, идя один, не спеша,
Он вдруг увидел перед собой фигуру —
Человек в черных одеяниях,
Лицо скрыто капюшоном.
Садан Рос мгновенно схватился за меч,
Бравый воин, готовый к бою,
Но его сердце охватил шок,
Как незнакомец, легко миновав охрану,
Стоит перед ним, как вестник беды.
Садан Рос:
Не перестало столь неожиданно появляться,
Как дурной сон, пугающий спящего.
Тем более, я — не простолюдин из народа земли.
Не минуешь ты петли,
Раз решился дерзко,
Стоя с расправленными ногами,
Скрывая лицо в тени.
Мы не за такие поступки людей лишали дыхания,
Но прискорбно, что поймут это лишь враги.
Шут:
Вы правы,
Вы достойны уважения.
Я всего лишь гость, не более.
Но если решите меня убить без суда и следствия,
Гость, лишенный благосклонности, —
Что же, упадок закона и морали.
А я — гость, таящий в разуме изобилие,
Щедрый дар судьбы игривой.
Но если решите поддаться устоявшему,
Скормленной алчности,
И грубости притворства,
Пощекотать язву самодовольства,
Тогда вам нечего терять.
Воистину, вам есть что терять.
Один необдуманный шаг,
И Упфанаш многое потеряет.
—
Темень,
Покой императора во мраке,
Свечи ночи,
Потерявшие цель жизни,
Безжизненно стояли,
Забытые, поглощенные тенью.
Садан Рос, войдя,
На мгновение не понял мрак,
Тревога окутала сердца,
Никто не любит присутствие страха.
Преданный слуга, советник,
Спеша, зажег мертвые свечи,
И искра пламени,
Осветив покой, прогнала тьму.
После озарений, страх, словно мираж,
Превратился в волнение,
Но это было не только вино преображения —
К вину добавилась сладость удивления.
Перед ним, возле императора, сидела царица,
Серьезное лицо, без капли усталости,
Женщина-хищница,
И советник почувствовал опасность.
Садан Рос:
Такой неожиданный восторг,
Вас увидеть — глазам бальзам.
Но смею вас спросить, ваше высочество,
Извольте мне, слуге царя,
Узнать состояние владыки.
Царица Лавгана:
Уважаемый наместник,
Как замечу, вы усердны в своих делах.
Сон людской вам, как невод.
Мой муж, мой храм —
Не даром вам благоволит.
Уважаемый советник,
Что заставило вас прийти в ночь,
Где царствует луна?
Пусть луна царствует в небе,
А здесь, в покое мужа, хозяйка — я.
Но тяжесть моих предназначений,
Усиливает плод, зреющий во мне,
Плоть и кровь сердца Упфанаша,
Не увидит отцовскую любовь.
Нить времени, как струна, натянулась,
Музыкант попрощается с инструментом,
Коса смерти очень близка.
Беспричинная любовь — жена, мать.
Садан Рос:
Ваше превосходительство,
Ваше целомудрие,
Чисто и остро, как идеальный клинок бога земли Ашотан.
Ваше благочестие —
Свет и теплый очаг для народа.
Я же, ваш преданный слуга,
Не хочу даже на каплю уменьшить вашу боль,
Смерть отца народа,
Не омрачит ваше молодое сердце.
Ведь я принес благую весть,
Что покажет взору смерти крест.
Садан Рос поставил свечи на место,
А сам открыл большую дверь,
В окружении шести бравых солдат.
Шут вошел, и задуманное случилось,
Поверь.
—
Царица сидела молча,
Лишь слегка взором мельком посмотрела.
Ничего особенного в нем не увидела,
И больше на него не взглянула.
Садан Рос:
Госпожа,
Если скажу, не поверите,
Этот человек — ключ от замка грядущих похорон.
Боги сжались над нами,
Чудесами нас нарядили.
К нам пожаловал человек из народа неба,
Ансаара его страна.
Услышав эти слова,
Царица на миг потеряла дар речи.
Не она, не мать её, и даже предки,
Не встречали народ неба.
Лишь сказки и мифы,
Сброшенные с небес артефакты,
Лишь они говорили об Ансааре.
А теперь этот человек стоит перед ней,
Народ неба явился, как миг чудес.
Неужели муж вернётся к ней?
Обрадовалась царица Лавгана.
Царица Лавгана:
Уважаемый гость,
Вы своим присутствием щедры,
Но судьба диктует свои правила.
Страна скорбит,
Траур уже месяц, как стоит.
Принять вас достойно,
Устроить пир — увы, не можем.
Но молю вас,
Вся надежда на вас.
Никто из наших целителей не смог помочь.
Прошу, спасите мужа, отца народа,
Императора Тоола.
После этих слов,
Царица Лавгана, стойкая,
Не теряющая лица, не смотря ни на что,
Перед незнакомцем, перед Шутом,
Впервые в своей жизни
Прослезилась.
Увидев это, советник вздрогнул,
Но не шевельнулся.
Он не имел права касаться царицы,
Хотя она была его повелительницей.
Воспитанная на высокой морали и этикете,
Она была, как и все, человеком, женщиной,
Сердце её кровью плакало.
— «Ой, какие мы нежные,
Я сейчас расплачусь...
Но почему-то я улыбаюсь...
Мне не смешно...
Мне стыдно...» — подумал Шут,
И усмехнулся.
Затем снял свой капюшон.
Перед ними стоял мужчина средних лет,
Красивый, с волосами белыми, как снег.
Глаза — изумрудного цвета, как фиалки,
А зрачки — странные, как у кошки.
Шут:
Ваше Высочество,
Уверяю вас,
Пробил час.
Вам нечего бояться, это уже случилось.
Мечта императора явилась мне.
От отдыха ему пора проснуться.
Если вы позволите мне его коснуться.
Получив разрешение от преданной жены,
Шут направился к спящему императору.
Подойдя к уху повелителя земли,
Шут наконец произнес слова,
Что скажут смерти: «Умри».
Шут:
С детства ты грезил о небесах,
Но понять тебя никто не мог.
Один бродил по родным полям,
Тоска съедала тебя, как червь.
Ты другой,
Ты был прав.
Но счастье тебе принесет изгой,
Твой плод и кровь.
Если жертву принести готов.
Шепотом,
Так тихо,
Чтоб не услышать даже жужжание мухи,
Шут донес отклик спасительной вести,
Чтоб императора от иллюзий спасти.
Взял флакон с нектаром черным,
Открыл крышку, не почувствовав запаха,
Вылил содержимое в уста повелителя,
И, тихо ступая, отошел назад.
—
Император Тоола,
В пустыне бродил,
Там, где по небесам воздушные звери гуляли,
А в песке не было никого,
Только он — и пустота вокруг.
Наступила тишина,
Звери покинули его,
Хоть один был он,
Но здесь, среди безбрежных песков,
Ему было хорошо.
Почувствовал свободу,
Не нуждаясь в другом,
Вокруг — лишь бескрайние пески,
Нечему стремиться,
Можно просто сидеть и лежать.
Покой.
Простота дурманит.
Тишина.
Тишина.
Тишина.
Тишина.
Дни уносились,
Император Тоола начал забывать,
Учился и терял,
Как сосуд глиняный,
Трещины красоты заполнялись.
Вода, вытекающая, впитывалась землёй,
Не справлялась с обилием песка,
Время стремительно текло,
Солнце жарило, и сосуд трескался,
Пустыня примет его остатки.
Если хочешь,
Если жаждешь,
Обретёшь свободу,
Потеряв себя.
Когда ничего не будет важно,
Ты не узнаешь себя,
Будешь никем.
Ты был Царём,
А станешь частью песчинки.
И понесут тебя ветра,
Построят новые барханы,
По тебе пройдут верблюды, бедуины,
И будут любоваться красотой пустыни.
Когда настал последний миг,
Когда песок поглощал императора Тоолу,
Когда жизнь его уходила в срок,
Вдруг, вдали, он увидел белый отблеск.
Не понял,
Думал, что это лишь мираж,
Слабоумие туманило глаза,
Морщины и сединой облачён он,
Дряхлый старик, забывший свой трон.
Долго сидел,
Но объект не исчезал,
Неужели, за долгое время,
Что-то привлекло его взгляд.
Несмотря на усталость тела,
Он дрожащими ногами пошёл вперёд,
Стопа проникала в песок,
Оставляя за собой глубокий след.
Наконец он достиг предмета внимания —
Маленький мраморный храм.
Посмотрел внутрь, через четыре окна,
В центре стоял столб, на нём блюдце.
Император Тоола не нашел входа.
Долго размышлял над поступком,
Не думал о низости, что в этом скрыта,
Лишь любопытство без изъяна,
Спешить ему не нужно было.
И старик, решившись, полез в окно,
Прыгнул вниз и увидел тупик.
Пол оказался глубоким,
Маленькая комната вдруг стала большой,
Окна вдали, высоко наверху,
Старик подумал, что попал в ловушку.
Храм был белым снаружи,
Но внутри он был ярче, белее.
Старик встал на колени и огляделся —
Здесь всё как снаружи, бездушно и безжизненно,
Лишь белоснежные колонны,
И та же блюдца вдали.
—
Старик немного поник от досады,
Но продолжать было не суждено.
Пол из мрамора отразил лицо,
Скульптура потеряла свою красоту.
Чувства, забытые нахлынули из глубин,
