Ансаара ушла туда,
Где даже мне страшно смотреть.
(повернувшись к камину, она бросила взгляд на пламя)
Ты уверен, что хочешь искать её?
Она может быть ключом к твоей борьбе,
Но ключи порой открывают двери,
Которые лучше оставить запертыми.
Шут,
(глубоко вдохнул, затем заговорил спокойно)
Я уверен.
Если она ушла туда,
То это лишь подтверждает мои подозрения.
Совет ещё не оставил своих игр.
Они действуют через тень, через нас,
Но Ансаара знала что-то, чего не знал никто.
(наклонившись ближе к ней)
Ты говоришь, что поможешь.
Я прошу лишь одно — скажи мне,
Где находится врата в тот мир,
Куда она ушла.
Гиззалутезза,
(долгий взгляд, в котором смешались тоска и раздражение)
Ты всё тот же, Шут.
Упрямый, порывистый, неудержимый.
Ладно.
(подошла к одному из столов, достала свиток)
Вот карта.
Она приведёт тебя туда,
Где тьма сливается со светом,
Где начинается путь в иное измерение.
(передала свиток в его руки)
Но помни: ты идёшь в одиночку.
Я своё участие этим завершаю.
И если ты найдёшь то, что ищешь…
Не приходи сюда снова.
Шут,
(кивнул, принимая карту)
Спасибо, Гиззалутезза.
Твоя помощь дорога мне.
И не бойся, я не стану навязывать тебе свою войну.
(он накинул капюшон, убрав свиток)
Прощай.
Гиззалутезза,
(наблюдая, как он уходит)
Прощай, Шут.
И пусть твои звёзды укажут верный путь.
Шут исчез в тени,
А Гиззалутезза осталась одна,
Долгое время смотря на дверь,
Что захлопнулась за ним.
—
Гиззалутезза сидела на полу,
Ссутулившись и прижимая колени к груди.
Её лицо, обычно холодное и гордое,
Теперь выражало смесь страха и смирения.
Она дрожала,
Словно сломанный механизм,
Не находящий своей прежней мелодии.
Шут же стоял над ней, будто тень,
Воплощение непоколебимой воли и непредсказуемого хаоса.
Мрак в комнате сгустился,
Словно подчиняясь его присутствию,
А огонь в камине еле мерцал,
Теряя свой пыл.
Воздух стал густым, почти ощутимым.
Шут наклонился к Гиззалутеззе,
Его голос стал тише,
Но от этого ещё более угрожающим.
Шут:
Шутка…
Лишь на мгновение промолчав:
Ты понимаешь, моя дорогая,
Что отказаться ты не можешь.
Но я даю тебе выбор:
Стань соучастницей новой эпохи,
Или утопи себя в вечном забвении.
Его глаза,
Цвета фиалок,
Снова ожили,
Но в них горело нечто иное — стремление к величию, к революции.
Гиззалутезза подняла голову,
Её губы шептали слова, едва различимые.
Гиззалутезза:
Я… сделаю, как ты просишь.
Но пойми, Шут,
Я не верю в твою утопию.
Люди… они не поднимутся выше облаков.
Они найдут новые цепи,
Придумают себе новых богов.
Ты знаешь это…
Но я всё равно помогу тебе.
Она встала, дрожа,
Но пытаясь сохранить остатки достоинства.
Её рука потянулась к шёлковому халату,
Который теперь казался ей слишком лёгким для тяжести момента.
Гиззалутезза:
Что ты хочешь, чтобы я сделала?
Скажи мне, и я исполню.
Шут улыбнулся,
Его лицо смягчилось,
Но это была улыбка волка,
Наблюдающего за своей добычей.
Шут:
Всего лишь одно: стань тем сосудом,
Который вместит зародыш нового мира.
Ты говоришь, что живёшь ради удовольствий.
Так принеси одно последнее удовольствие этому миру,
И дай ему того, кто сотрёт ложь с лица бытия.
Его слова звучали как приговор.
Гиззалутезза попыталась возразить,
Но осознала, что путь назад уже закрыт.
Она кивнула.
Гиззалутезза:
Я приму эту ношу.
Но помни, Шут,
Если твой план провалится,
Я стану твоим проклятьем.
Шут не ответил.
Он лишь протянул руку,
И мрак комнаты начал сгущаться вокруг них,
Словно мир сам принимал их сговор.
Звёзды за окном стали ярче,
И тени в комнате зашептали на древнем языке,
Открывая путь к новой эпохе.
В этот момент времени,
Где история и судьба переплелись,
Две фигуры — Шут и Гиззалутезза — стали началом грядущего хаоса, Который изменит всё.
—
Порт возле реки Илла
Путь начался — караван потянулся,
Сквозь песчаные просторы к столице Семи Звезд.
Столице Архаос,
Где во дворце своём Император Тоола,
Затворившись в тишине, считал дни.
Дни, разделяющие его от встречи с Шутом,
От обещанного судьбой мгновения.
Желания мятежных и праведных,
Жаждущих и уставших,
Дрожали, как зыбкий мираж над песками.
Ибо долг должен быть исполнен,
А караван уже двигался,
Влекомый роковым ветром событий.
Впереди,
Верхом на верблюде, ехал Шут.
Его капюшон скрывал лицо,
Но взгляд оставался устремлённым вперёд,
Словно он уже видел конечную цель,
Сокрытую за горизонтом.
За ним,
На спине гигантского шестиного ящера с оранжевой шкурой, Величественно покоилась Гиззалутезза.
Этот песчаный исполин,
Известный как Кулканша,
Нес её маленький передвижной дворец — раковину-убежище,
Что защищала нежную кожу королевы от палящего гнева солнца.
Кулканша,
Подобно кораблю среди волн пустыни,
Шла ровно и уверенно.
Жители песчаных долин почитали этих созданий,
Обитателей бесплодных земель.
Гигантские ящеры могли вынести жар,
Который испепелял всё живое,
И превосходили выносливостью даже верблюдов.
Кочевники, торговцы и вожди слагали о них песни,
Ведь Кулканша была не просто средством передвижения — она,
Была символом власти и стойкости перед стихией.
В свите Гиззалутеззы шагали ещё несколько подобных созданий.
Их спины служили подножием для шатров,
Где отдыхали её ближайшие прислужницы.
По бокам каравана двигались солдаты,
Охранявшие королеву разврата.
Их лица оставались сосредоточенными,
А мечи подрагивали на поясах,
Словно готовые обнажиться в любой момент.
Они ехали верхом на верблюдах, которые спешили шаг за шагом,
Словно сами чувствовали важность своей миссии.
Маленький караван продвигался к порту Илла,
Сверкая на солнце,
Как мираж среди песков.
Путь был долгим,
Но в каждом шаге,
Его участников ощущалась неизбежность судьбы.
Архаос ждал,
А вместе с ним ждали перемены,
Что сотрясут основы привычного мира.
—
Ночь в пустыне Сахан
Близилась ночь, караван встал,
Шатры возводились, огни горят.
Еда варится на костре,
И фрукты, яства — на земле,
Разложен достархан, напитки пьянят,
Началась трапеза в пустыне Сахан.
Прошёл час, и молчание,
В шатре царит, где сидят все.
Гиззалутезза, Шут и приближённые,
Лишь звуки пищи — их речи немые.
Вино пьют, но слово не произнесут,
Только тень огня их мир освещает.
Вокруг костра у шатра,
Молодые крепкие воины,
С животами полными мяса,
Но вино забыто — они верны,
Служат в тени, во имя долга.
Когда трапеза подошла к концу,
Шут, молчаливый, не сказав ни слова,
Вышел из шатра, направился к бархану,
Сел на песок мягкий, ощутив бриз,
От реки Иллы — ушёл в себя.
А Гиззалутезза, ощущая жар,
В её душе загорелся огонь.
Всё утро скрывавшаяся от солнца,
Теперь её страсть бушует сильней.
Не выносившая мук любви,
Заставила девиц варить дым,
Ласкать её тело, плывущая в безумии,
В шатре началась игра плоти.
И вскоре, по зову своей королевы,
Семь сильных воинов в её шатёр вошли,
На неё все одновременно напали,
Ненасытной страстью овладели.
Девицы, слуги, и солдаты — все,
Как голодные хищники — на неё бросились.
Оргия, священный обряд служения,
Они хотели её от тоски спасти.
Из боли её тело плавилось,
А кости согнулись, и в страсти растворились.
Тот же час, на бархане одиноко,
Шут сидел, молчал, наблюдая всё.
Два мира — контраст в душе его,
Один получал, другой лишь мечтал.
Он, как странник, открыл дверь своих мыслей,
Тайны его, как голос соловья,
В пустыне звучали, но в мире не были поняты.
—
Песчаная угроза
Пока Шут сидел, в пустыне тишина,
Вдруг раздался голос — пантеры, скрытая угроза.
Охотники пустыни, с глазами как огонь,
Длиннотелые, с двумя хвостами —
Стая Укум приближалась, в ночи блеск.
Их голод сжигал, как пламя — смерть их шаги.
Оставшиеся солдаты возле костра,
Почувствовали смертельный след зверя.
Но королеве было не до этого,
В её шатре страсть пылает в самый разгар.
А верблюды и ящеры, испугавшись,
Встали на ноги — не быть перевозчиком,
Падать на песок значит лишиться жизни.
Солдаты, услышав стоны из шатра,
Окружили покой хозяйки —
Их долг был защищать её от беды,
И выбор для них был ясен, как свет.
Не отменит ничего их решимости,
Их королева важней всего.
Шут встал, все понял — момент настал,
Отвлекать её не имеет смысла,
В панике нет силы для победы,
Лучше не разжигать огонь.
Но тех, кто служил, и женщин,
Что в омуте оргии не ведали беды,
Нужно спасти от когтей приближающего зла.
Глубокий вдох — и Шут решается,
Мир диктует свои капризы,
И случай велит быть быстрым, решительным.
Из Ансаары мешок был вытащен,
И на песок скатились блестящие шары.
Загадка, исполненная тишиной,
Они исчезли в песке, как в море,
И под этой темной тенью,
Из земли вырастали существа — чуждые, темные.
Четверо существ, как из кошмара,
С зубами и когтями острыми,
Не больше собак, но их сила велика.
Чудовища, вызванные Шутом,
Напали на пантер, словно джины.
И те, как неопытные котята,
В своей короткой жизни погибли.
Звери пустыни не могли победить,
Теневых чудовищ, остриё зубов поглотило их.
Пантеры исчезли, забыты в песках пустыни.
Силы, вызванные из мертвых,
Уничтожили угрозу — дикие кошки ушли,
А темные собаки, из теней мертвых,
Покончат с пустынными врагами.
Шут, зачитав заклятие,
Исполнил свой долг с демонами.
Псы, выполнив приказ,
Превратились в дым, исчезли в раз.
Враг повержен — слава не важна,
Шут молча сказал, и всё было исполнено.
Солдаты, увидев, как демоны,
Разорили стаю пантер,
Остались в ступоре, немые,
Не зная, что делать — бояться ли,
Или же уважать этого странного.
Шок и растерянность их охватили,
Но, осознав, что их жизнь не потеряна,
Они снова пришли в себя и поглядели на Шута,
Не зная, что делать с этим могуществом,
Бояться ли или подчиниться?
Шут был сильнее их всех,
И это было ясно, как свет.
—
В пустыне, под светом зноя
Так ночь первая в пустыне прошла,
И свет утренний путь задал.
Дорога вела к порту,
Где Илла, как змея, струилась в ответ.
Змеиный след реки был её стихией,
Так и Гиззалутезза, искусительница,
Слушала, но в сердце не потревожилась,
Тревогой о прошлых зверях, что были.
Ужас битвы, смерти и страха,
Не коснулся её.
В мире страстей,
Она сливалась с вожделением и муками,
Как будто только в этом её удел.
Не страшило её кровавое падение,
Тьма не могла её разрушить.
Шут Кар-Кар рядом был — её сородич.
Зачем тревожиться, когда он рядом?
Судьба свою не поддавала,
А разум её отдыхал,
Судьба пустыни — та же бесконечность.
Не удивлялась она, лишь с улыбкой,
Взирала на мир, полный пороков.
Так в жаре дня, без облаков,
Шут шагал, сквозь барханы пустыни,
Вижу его след — путь к порту Илла.
В его руках сосуд — для лепки плоти,
Для храненья желаний, для возрождения.
Ненасытность королей, ненасытность смертных,
Сила в тьме возродит правителя.
Сосуд, окутанный могуществом,
Слушал его руку, влекомую страстью.
Так караван достиг оазиса,
Стоянки людей тщеславных и глупых.
—
Караван остановился,
Гиззалутезза скрылась, не привлекая взглядов.
Не нужно её красоте вызывать,
Позывы мужчин, возбуждая их тоску.
Её присутствие вызвало бы панический страх,
Но она не страшилась, лишь скрылась,
Вуаль на лице скрывала её от глаз.
Красные глаза, как следы её пути,
Под вуалью скрывались от любопытных.
Ноги босые, служанки её окружали,
Она шла к купцам, чтобы увидеть их товары.
Украшения, благовония, ткани —
Слабости женщины, тронутые желаниями.
С походкой игривой, как у лошади,
Среди девушек она была как птица.
Гордый стан её, как небесный символ,
Не замечала она ни мужчин, ни их взглядов.
В её присутствии пустыня молчала,
И караван отдыхал, не зная, что будет дальше.
Мудрость Шута была ясна,
Всё шло по плану, в тени древних слов.
Никто не смел прервать её путь,
Тень и свет шли вместе, и путь был неотвратим.
—
Пророчество гадалки
Когда луна раскроет чашу свою,
И червяк с бородой появится вдруг,
Сумасшествие затмив светлый день,
Злость цветет в саду, как враждебный цветок.
Цветение заблуждении — встреча с адом,
В небе расползаются тени вечности.
Оазис наполнился людьми разных культур,
Став на время утопией — встречей путников.
Здесь смех и суета купцов,
Здесь связи строились, здесь жили дела.
Гиззалутезза времени не теряла,
Покупала, искала драгоценности.
Золото и серебро, камни, блеск и свет,
Бриллианты — верные спутники женщины.
На этом оазисе, где встречались все,
Была старая гадалка из дальних стран.
Мать костяных рун, она правду говорила,
Судьбу решала, чуткая к скрытым знакам.
Слухи быстро разлетелись,
И люди начали собираться вокруг её шатра.
Гиззалутезза, почувствовав нечто важное,
Зашла к гадалке.
Там, в шатре, горели свечи,
Старуха в камнях и перьях сидела,
Молча бросала кости в тишину,
Но когда увидела красавицу,
Её рука дрогнула.
Пальцы гадалки сжались от страха —
Знак был ясен, ей предстояло предсказать ужас.
Гиззалутезза, с загадочной улыбкой,
Взгляд её как туман — неуловим,
Пальцем по губам, она словно играла,
Смех сквозь сарказм — непреложный магнит.
Но старуха увидела больше, чем казалось,
Пронзительный взгляд её не мог обмануть.
Тихо, шепотом, старуха начала говорить:
«Ударь молния — я люблю тебя,
Но может она смерть принести.
Судьба — как море, что затопит всё,
Демоны восстанут из глубин,
А герой разрушит все идеалы.
Он изменит мир, но жертва велика.
Ты, женщина, коварна и ненасытна,
Твоя кровь — не человеческая,
Ты пришла из тени, из мрака,
И ты родишь погибеля.
Ты откроешь ворота разрушения,
Но колесо времени вертится,
Эпоха близится, пророчество жжёт сердце.
Избранный небесами не в дворце родится,
А в деревне, среди простых людей,
И в любви своей он людей возвысит,
А не погубит их.
Это его судьба — мир изменить.
Ты же испугаешься этой дороги,
Но твой идеальный мир — в руинах.»
Гиззалутезза, услышав эти слова,
Лишь улыбнулась, чуть серьёзно стала.
Её эгоистичный взгляд не мог предсказать
Судьбу, которую она сама писала.
Но что-то внутри её изменилось,
Когда услышала предсказание о войне.
Многие погибнут, её идеальный мир рухнет,
Эти слова заставили её задуматься.
Старуха бросила кости, взглянув на них,
Затем написала что-то на листке,
Положила её в руку Гиззалутеззе,
И тотчас королева ночи встала.
Золотые монеты упали на пол,
Она покинула шатёр, оставив гадалку.
И так ушла, унося с собой пророчество,
Поглощённая мыслью, что таилось в словах.
—
Проклятие ночи
Не спеша шаги по песку шли,
Следы, как змеи, ползли вдаль,
Не было нужды тревогу будить,
Ветер сгладит все, что не уйдет в тень.
Шут направлялся к гадалке,
Вошел в шатер, но не задержался,
Время прошло, едва слеза с лица упала,
И он скрылся в ночной тени, исчезнув.
Незнакомец, тревожась за будущее,
Шел за советом к старой женщине,
Но, зайдя в шатер, с ужасом застыл,
В слабом свете свечей старуха сидела,
Седые волосы, закрытые глаза,
На шее — следы крови, и горло перерезано,
Молчаливо, без страха, она была мертва,
Улыбка застыла на её лице.
—
Ночь была полна тревоги,
Вместо покоя — уют страха.
Где даже мне страшно смотреть.
(повернувшись к камину, она бросила взгляд на пламя)
Ты уверен, что хочешь искать её?
Она может быть ключом к твоей борьбе,
Но ключи порой открывают двери,
Которые лучше оставить запертыми.
Шут,
(глубоко вдохнул, затем заговорил спокойно)
Я уверен.
Если она ушла туда,
То это лишь подтверждает мои подозрения.
Совет ещё не оставил своих игр.
Они действуют через тень, через нас,
Но Ансаара знала что-то, чего не знал никто.
(наклонившись ближе к ней)
Ты говоришь, что поможешь.
Я прошу лишь одно — скажи мне,
Где находится врата в тот мир,
Куда она ушла.
Гиззалутезза,
(долгий взгляд, в котором смешались тоска и раздражение)
Ты всё тот же, Шут.
Упрямый, порывистый, неудержимый.
Ладно.
(подошла к одному из столов, достала свиток)
Вот карта.
Она приведёт тебя туда,
Где тьма сливается со светом,
Где начинается путь в иное измерение.
(передала свиток в его руки)
Но помни: ты идёшь в одиночку.
Я своё участие этим завершаю.
И если ты найдёшь то, что ищешь…
Не приходи сюда снова.
Шут,
(кивнул, принимая карту)
Спасибо, Гиззалутезза.
Твоя помощь дорога мне.
И не бойся, я не стану навязывать тебе свою войну.
(он накинул капюшон, убрав свиток)
Прощай.
Гиззалутезза,
(наблюдая, как он уходит)
Прощай, Шут.
И пусть твои звёзды укажут верный путь.
Шут исчез в тени,
А Гиззалутезза осталась одна,
Долгое время смотря на дверь,
Что захлопнулась за ним.
—
Гиззалутезза сидела на полу,
Ссутулившись и прижимая колени к груди.
Её лицо, обычно холодное и гордое,
Теперь выражало смесь страха и смирения.
Она дрожала,
Словно сломанный механизм,
Не находящий своей прежней мелодии.
Шут же стоял над ней, будто тень,
Воплощение непоколебимой воли и непредсказуемого хаоса.
Мрак в комнате сгустился,
Словно подчиняясь его присутствию,
А огонь в камине еле мерцал,
Теряя свой пыл.
Воздух стал густым, почти ощутимым.
Шут наклонился к Гиззалутеззе,
Его голос стал тише,
Но от этого ещё более угрожающим.
Шут:
Шутка…
Лишь на мгновение промолчав:
Ты понимаешь, моя дорогая,
Что отказаться ты не можешь.
Но я даю тебе выбор:
Стань соучастницей новой эпохи,
Или утопи себя в вечном забвении.
Его глаза,
Цвета фиалок,
Снова ожили,
Но в них горело нечто иное — стремление к величию, к революции.
Гиззалутезза подняла голову,
Её губы шептали слова, едва различимые.
Гиззалутезза:
Я… сделаю, как ты просишь.
Но пойми, Шут,
Я не верю в твою утопию.
Люди… они не поднимутся выше облаков.
Они найдут новые цепи,
Придумают себе новых богов.
Ты знаешь это…
Но я всё равно помогу тебе.
Она встала, дрожа,
Но пытаясь сохранить остатки достоинства.
Её рука потянулась к шёлковому халату,
Который теперь казался ей слишком лёгким для тяжести момента.
Гиззалутезза:
Что ты хочешь, чтобы я сделала?
Скажи мне, и я исполню.
Шут улыбнулся,
Его лицо смягчилось,
Но это была улыбка волка,
Наблюдающего за своей добычей.
Шут:
Всего лишь одно: стань тем сосудом,
Который вместит зародыш нового мира.
Ты говоришь, что живёшь ради удовольствий.
Так принеси одно последнее удовольствие этому миру,
И дай ему того, кто сотрёт ложь с лица бытия.
Его слова звучали как приговор.
Гиззалутезза попыталась возразить,
Но осознала, что путь назад уже закрыт.
Она кивнула.
Гиззалутезза:
Я приму эту ношу.
Но помни, Шут,
Если твой план провалится,
Я стану твоим проклятьем.
Шут не ответил.
Он лишь протянул руку,
И мрак комнаты начал сгущаться вокруг них,
Словно мир сам принимал их сговор.
Звёзды за окном стали ярче,
И тени в комнате зашептали на древнем языке,
Открывая путь к новой эпохе.
В этот момент времени,
Где история и судьба переплелись,
Две фигуры — Шут и Гиззалутезза — стали началом грядущего хаоса, Который изменит всё.
—
Порт возле реки Илла
Путь начался — караван потянулся,
Сквозь песчаные просторы к столице Семи Звезд.
Столице Архаос,
Где во дворце своём Император Тоола,
Затворившись в тишине, считал дни.
Дни, разделяющие его от встречи с Шутом,
От обещанного судьбой мгновения.
Желания мятежных и праведных,
Жаждущих и уставших,
Дрожали, как зыбкий мираж над песками.
Ибо долг должен быть исполнен,
А караван уже двигался,
Влекомый роковым ветром событий.
Впереди,
Верхом на верблюде, ехал Шут.
Его капюшон скрывал лицо,
Но взгляд оставался устремлённым вперёд,
Словно он уже видел конечную цель,
Сокрытую за горизонтом.
За ним,
На спине гигантского шестиного ящера с оранжевой шкурой, Величественно покоилась Гиззалутезза.
Этот песчаный исполин,
Известный как Кулканша,
Нес её маленький передвижной дворец — раковину-убежище,
Что защищала нежную кожу королевы от палящего гнева солнца.
Кулканша,
Подобно кораблю среди волн пустыни,
Шла ровно и уверенно.
Жители песчаных долин почитали этих созданий,
Обитателей бесплодных земель.
Гигантские ящеры могли вынести жар,
Который испепелял всё живое,
И превосходили выносливостью даже верблюдов.
Кочевники, торговцы и вожди слагали о них песни,
Ведь Кулканша была не просто средством передвижения — она,
Была символом власти и стойкости перед стихией.
В свите Гиззалутеззы шагали ещё несколько подобных созданий.
Их спины служили подножием для шатров,
Где отдыхали её ближайшие прислужницы.
По бокам каравана двигались солдаты,
Охранявшие королеву разврата.
Их лица оставались сосредоточенными,
А мечи подрагивали на поясах,
Словно готовые обнажиться в любой момент.
Они ехали верхом на верблюдах, которые спешили шаг за шагом,
Словно сами чувствовали важность своей миссии.
Маленький караван продвигался к порту Илла,
Сверкая на солнце,
Как мираж среди песков.
Путь был долгим,
Но в каждом шаге,
Его участников ощущалась неизбежность судьбы.
Архаос ждал,
А вместе с ним ждали перемены,
Что сотрясут основы привычного мира.
—
Ночь в пустыне Сахан
Близилась ночь, караван встал,
Шатры возводились, огни горят.
Еда варится на костре,
И фрукты, яства — на земле,
Разложен достархан, напитки пьянят,
Началась трапеза в пустыне Сахан.
Прошёл час, и молчание,
В шатре царит, где сидят все.
Гиззалутезза, Шут и приближённые,
Лишь звуки пищи — их речи немые.
Вино пьют, но слово не произнесут,
Только тень огня их мир освещает.
Вокруг костра у шатра,
Молодые крепкие воины,
С животами полными мяса,
Но вино забыто — они верны,
Служат в тени, во имя долга.
Когда трапеза подошла к концу,
Шут, молчаливый, не сказав ни слова,
Вышел из шатра, направился к бархану,
Сел на песок мягкий, ощутив бриз,
От реки Иллы — ушёл в себя.
А Гиззалутезза, ощущая жар,
В её душе загорелся огонь.
Всё утро скрывавшаяся от солнца,
Теперь её страсть бушует сильней.
Не выносившая мук любви,
Заставила девиц варить дым,
Ласкать её тело, плывущая в безумии,
В шатре началась игра плоти.
И вскоре, по зову своей королевы,
Семь сильных воинов в её шатёр вошли,
На неё все одновременно напали,
Ненасытной страстью овладели.
Девицы, слуги, и солдаты — все,
Как голодные хищники — на неё бросились.
Оргия, священный обряд служения,
Они хотели её от тоски спасти.
Из боли её тело плавилось,
А кости согнулись, и в страсти растворились.
Тот же час, на бархане одиноко,
Шут сидел, молчал, наблюдая всё.
Два мира — контраст в душе его,
Один получал, другой лишь мечтал.
Он, как странник, открыл дверь своих мыслей,
Тайны его, как голос соловья,
В пустыне звучали, но в мире не были поняты.
—
Песчаная угроза
Пока Шут сидел, в пустыне тишина,
Вдруг раздался голос — пантеры, скрытая угроза.
Охотники пустыни, с глазами как огонь,
Длиннотелые, с двумя хвостами —
Стая Укум приближалась, в ночи блеск.
Их голод сжигал, как пламя — смерть их шаги.
Оставшиеся солдаты возле костра,
Почувствовали смертельный след зверя.
Но королеве было не до этого,
В её шатре страсть пылает в самый разгар.
А верблюды и ящеры, испугавшись,
Встали на ноги — не быть перевозчиком,
Падать на песок значит лишиться жизни.
Солдаты, услышав стоны из шатра,
Окружили покой хозяйки —
Их долг был защищать её от беды,
И выбор для них был ясен, как свет.
Не отменит ничего их решимости,
Их королева важней всего.
Шут встал, все понял — момент настал,
Отвлекать её не имеет смысла,
В панике нет силы для победы,
Лучше не разжигать огонь.
Но тех, кто служил, и женщин,
Что в омуте оргии не ведали беды,
Нужно спасти от когтей приближающего зла.
Глубокий вдох — и Шут решается,
Мир диктует свои капризы,
И случай велит быть быстрым, решительным.
Из Ансаары мешок был вытащен,
И на песок скатились блестящие шары.
Загадка, исполненная тишиной,
Они исчезли в песке, как в море,
И под этой темной тенью,
Из земли вырастали существа — чуждые, темные.
Четверо существ, как из кошмара,
С зубами и когтями острыми,
Не больше собак, но их сила велика.
Чудовища, вызванные Шутом,
Напали на пантер, словно джины.
И те, как неопытные котята,
В своей короткой жизни погибли.
Звери пустыни не могли победить,
Теневых чудовищ, остриё зубов поглотило их.
Пантеры исчезли, забыты в песках пустыни.
Силы, вызванные из мертвых,
Уничтожили угрозу — дикие кошки ушли,
А темные собаки, из теней мертвых,
Покончат с пустынными врагами.
Шут, зачитав заклятие,
Исполнил свой долг с демонами.
Псы, выполнив приказ,
Превратились в дым, исчезли в раз.
Враг повержен — слава не важна,
Шут молча сказал, и всё было исполнено.
Солдаты, увидев, как демоны,
Разорили стаю пантер,
Остались в ступоре, немые,
Не зная, что делать — бояться ли,
Или же уважать этого странного.
Шок и растерянность их охватили,
Но, осознав, что их жизнь не потеряна,
Они снова пришли в себя и поглядели на Шута,
Не зная, что делать с этим могуществом,
Бояться ли или подчиниться?
Шут был сильнее их всех,
И это было ясно, как свет.
—
В пустыне, под светом зноя
Так ночь первая в пустыне прошла,
И свет утренний путь задал.
Дорога вела к порту,
Где Илла, как змея, струилась в ответ.
Змеиный след реки был её стихией,
Так и Гиззалутезза, искусительница,
Слушала, но в сердце не потревожилась,
Тревогой о прошлых зверях, что были.
Ужас битвы, смерти и страха,
Не коснулся её.
В мире страстей,
Она сливалась с вожделением и муками,
Как будто только в этом её удел.
Не страшило её кровавое падение,
Тьма не могла её разрушить.
Шут Кар-Кар рядом был — её сородич.
Зачем тревожиться, когда он рядом?
Судьба свою не поддавала,
А разум её отдыхал,
Судьба пустыни — та же бесконечность.
Не удивлялась она, лишь с улыбкой,
Взирала на мир, полный пороков.
Так в жаре дня, без облаков,
Шут шагал, сквозь барханы пустыни,
Вижу его след — путь к порту Илла.
В его руках сосуд — для лепки плоти,
Для храненья желаний, для возрождения.
Ненасытность королей, ненасытность смертных,
Сила в тьме возродит правителя.
Сосуд, окутанный могуществом,
Слушал его руку, влекомую страстью.
Так караван достиг оазиса,
Стоянки людей тщеславных и глупых.
—
Караван остановился,
Гиззалутезза скрылась, не привлекая взглядов.
Не нужно её красоте вызывать,
Позывы мужчин, возбуждая их тоску.
Её присутствие вызвало бы панический страх,
Но она не страшилась, лишь скрылась,
Вуаль на лице скрывала её от глаз.
Красные глаза, как следы её пути,
Под вуалью скрывались от любопытных.
Ноги босые, служанки её окружали,
Она шла к купцам, чтобы увидеть их товары.
Украшения, благовония, ткани —
Слабости женщины, тронутые желаниями.
С походкой игривой, как у лошади,
Среди девушек она была как птица.
Гордый стан её, как небесный символ,
Не замечала она ни мужчин, ни их взглядов.
В её присутствии пустыня молчала,
И караван отдыхал, не зная, что будет дальше.
Мудрость Шута была ясна,
Всё шло по плану, в тени древних слов.
Никто не смел прервать её путь,
Тень и свет шли вместе, и путь был неотвратим.
—
Пророчество гадалки
Когда луна раскроет чашу свою,
И червяк с бородой появится вдруг,
Сумасшествие затмив светлый день,
Злость цветет в саду, как враждебный цветок.
Цветение заблуждении — встреча с адом,
В небе расползаются тени вечности.
Оазис наполнился людьми разных культур,
Став на время утопией — встречей путников.
Здесь смех и суета купцов,
Здесь связи строились, здесь жили дела.
Гиззалутезза времени не теряла,
Покупала, искала драгоценности.
Золото и серебро, камни, блеск и свет,
Бриллианты — верные спутники женщины.
На этом оазисе, где встречались все,
Была старая гадалка из дальних стран.
Мать костяных рун, она правду говорила,
Судьбу решала, чуткая к скрытым знакам.
Слухи быстро разлетелись,
И люди начали собираться вокруг её шатра.
Гиззалутезза, почувствовав нечто важное,
Зашла к гадалке.
Там, в шатре, горели свечи,
Старуха в камнях и перьях сидела,
Молча бросала кости в тишину,
Но когда увидела красавицу,
Её рука дрогнула.
Пальцы гадалки сжались от страха —
Знак был ясен, ей предстояло предсказать ужас.
Гиззалутезза, с загадочной улыбкой,
Взгляд её как туман — неуловим,
Пальцем по губам, она словно играла,
Смех сквозь сарказм — непреложный магнит.
Но старуха увидела больше, чем казалось,
Пронзительный взгляд её не мог обмануть.
Тихо, шепотом, старуха начала говорить:
«Ударь молния — я люблю тебя,
Но может она смерть принести.
Судьба — как море, что затопит всё,
Демоны восстанут из глубин,
А герой разрушит все идеалы.
Он изменит мир, но жертва велика.
Ты, женщина, коварна и ненасытна,
Твоя кровь — не человеческая,
Ты пришла из тени, из мрака,
И ты родишь погибеля.
Ты откроешь ворота разрушения,
Но колесо времени вертится,
Эпоха близится, пророчество жжёт сердце.
Избранный небесами не в дворце родится,
А в деревне, среди простых людей,
И в любви своей он людей возвысит,
А не погубит их.
Это его судьба — мир изменить.
Ты же испугаешься этой дороги,
Но твой идеальный мир — в руинах.»
Гиззалутезза, услышав эти слова,
Лишь улыбнулась, чуть серьёзно стала.
Её эгоистичный взгляд не мог предсказать
Судьбу, которую она сама писала.
Но что-то внутри её изменилось,
Когда услышала предсказание о войне.
Многие погибнут, её идеальный мир рухнет,
Эти слова заставили её задуматься.
Старуха бросила кости, взглянув на них,
Затем написала что-то на листке,
Положила её в руку Гиззалутеззе,
И тотчас королева ночи встала.
Золотые монеты упали на пол,
Она покинула шатёр, оставив гадалку.
И так ушла, унося с собой пророчество,
Поглощённая мыслью, что таилось в словах.
—
Проклятие ночи
Не спеша шаги по песку шли,
Следы, как змеи, ползли вдаль,
Не было нужды тревогу будить,
Ветер сгладит все, что не уйдет в тень.
Шут направлялся к гадалке,
Вошел в шатер, но не задержался,
Время прошло, едва слеза с лица упала,
И он скрылся в ночной тени, исчезнув.
Незнакомец, тревожась за будущее,
Шел за советом к старой женщине,
Но, зайдя в шатер, с ужасом застыл,
В слабом свете свечей старуха сидела,
Седые волосы, закрытые глаза,
На шее — следы крови, и горло перерезано,
Молчаливо, без страха, она была мертва,
Улыбка застыла на её лице.
—
Ночь была полна тревоги,
Вместо покоя — уют страха.
