Выйдя из метро, я ощутил, тем не менее, подъём сил. Так иногда даже продолжительное душевное страдание может привести к эйфории. Когда глубоко и сильно что-то чувствуешь, потом ощущаешь себя по-настоящему живым.
И, тем не менее, в тот вечер я уже не мог выбросить тебя из головы. Всё время как бы из дымки перед глазами всё время возникал твой образ. Очерченность волос, глаз, губ. Серьёзность и шаловливость карих глаз. Слегка надменная полуулыбка. Всё было в тебе остро, изящно и в то же время удивительно женственно.
Ты всегда умела казаться беспомощной. Но я знал, что ты способна идти напролом. И всегда добиваешься своих целей. Больше всего привлекают женщины, которых совсем нельзя обуздать. И неизвестно, почему так происходит. Но именно такие оставляют на сердце самый заметный след.
Я постучал в дверь. У меня были ключи, но мне хотелось, чтобы Даша встретила меня на пороге. В минуты, когда накрывает тоска, как никогда хочется, чтобы тебе дали почувствовать себя нужным.
Даша улыбнулась мне большими голубыми глазами. Они у неё всегда казались влажными. И потому всякий смотрящий на неё никогда не сомневался в её искренности.
- Как прошло, хороший мой?- спросила она меня.
- Штатно,- пожал плечами я,- Прочитал. Люди похлопали. Но без особого энтузиазма.
- Поклонницы тебя и по сей день окружают?- игриво продолжила Даша.
Я безразлично махнул рукой. Мол, какие там поклонницы… Сняв пальто и ботинки, я прошёл в зал и устало сел в кресло. Напротив меня на диване расположилась Даша. Скрестив ноги по-турецки, она сразу же нырнула в свой ноутбук.
Даша работала удалённо в каком то маркетинге, программировании или чём-то вроде того. И целыми днями не вылезала из своего ноутбука. Её тихий нрав практически нельзя было потревожить. Все глубинные страсти и боли переживала она внутри себя.
Не сразу я начал различать оттенки её эмоций. Когда ей было печально, молчала она одним образом, а когда весело и хорошо, совершенно другим. Она раскрывалась лишь в стихах, в ходе долгих ночных разговоров и в постели. Лишь немногим удавалось прикоснуться к богатой жизни её внутреннего мира. Но целовалась и любила Даша, будто бы стараясь сгореть до тла.
Она была младше меня на десяток лет. Но именно я сквозь её спокойствие и плавность смог различить её нерв, её внутреннюю бурю.
А дело было так. Меня где-то посреди моей творческой жизни вместо сумеречного леса позвали судить очередной конкурс молодых дарований.
Вместе со мной в жюри были представлены грузный спивающийся прозаик Литвин и Лариса Анзоровна Макеева, старая заслуженная поэтесса диссидентка, воспринимающая поэзию прежде всего как форму протеста. Несмотря на преклонный возраст, она заправляла длинные рыжие волосы в хвост.
Литвина хорошо знали в пределах тусовочки как автора нескольких хороших ироничных рассказов о советской действительности в прошлом. Но вне тусовочки он давно не был никому нужен. Анзоровну уже мало кто помнил, но при встрече ей на всякий случай уважительно кланялись. Я уже пожимал руки всем в тусовочке, но, что именно я пишу, тогда ещё никто особо не знал.
Я хорошо понимал, как бы я ни судил, выиграет какая-нибудь посредственность, которая прочитает наиболее громко и уверенно. Литвин заметит, что у автора явно прослеживается свой голос, Анзоровна заявит, что за свободолюбивой молодёжью будущее страны. Я здесь как бы не пришей кобыле хвост. Да и платили за это, признаться, какие-то смешные деньги. Наверное, я тогда просто хотел ощутить свою статусность.
В толпе конкурсантов я сразу отметил маленькую девчушку с по-детски серьёзным взглядом. И наивность и ум сочетались в её лёгкой улыбке. Она словно что-то знала уже о мрачных сторонах жизни, но упорно хотела верить в лучшее. Лишь возрастной ценз этого конкурса говорил мне, что ей уже есть восемнадцать. Свежесть и чистота её взгляда наводили на мысли о нетронутости девушки. Хотя в нынешнее время этого совсем нельзя угадать.
Конкурсанты выходили на сцену и декламировали свои произведения. Кто-то задорно, кто-то с налётом печали. Ничего особенного я не услышал. И выставлял оценки почти интуитивно. Где-то рифма понравилась, где-то образ слабый, где-то нет ни того, ни другого, но зато есть какая-то энергия в слове. Полностью слушать их у меня не было сил. Я судил по доносящимся урывкам и в основном смотрел на неё. Лишь один персонаж, выйдя на сцену, привлёк моё внимание.
Это был сгорбленный очкарик в чём-то заляпанном свитере. Он властно оглядел зал и представился. Впрочем, имени его я так и не запомнил. Потом очкарик объявил, что он из Екатеринбурга, города, из которого пошла демократическая революция.
Уже в этот момент я почувствовал неладное. Сейчас он начнёт читать свою свердловскую чернуху, за которую нынче ставят высший балл. И мои ожидания оказались недалеки от действительности. Нервически высоким голосом он продекларировал:
Ты не кричи о Родине,
Пока живёшь среди свиней!
Пока здесь свинство в моде,
Не смей вспоминать о ней!
Учись не пропивать всё в день.
И друга научи.
Другим трудиться ведь не лень,
Пока ты на печи!
Мы тихо стонем от оков,
И разум наш во тьме.
Не смей мне петь про предков зов,
Пока страна в дерьме!
Зал взорвался аплодисментами. Кто-то кричал «Браво!» Сгорбленный очкарик вытянулся, картинно поклонился залу и выкрикнул:
- Россия будет свободной!
Я сам, признаться не люблю империю, постсовковый капитализм, да и рожи эти давно надоели. Но этого рода пасквили я уже слышал миллион раз. Удивительно однако, что в стихотворении свердловского поэта так и не встретилось слово проститутка. Я не хотел его валить, читал ведь он уверенно. Поэтому поставил самые средние баллы. Но я знал, что мои коллеги дадут ему однозначную победу.
В современной поэзии не надо быть оригинальным. Надо быть выразительным. Очкарик знал, чего от него ждёт сегодняшняя литературная тусовочка. И я не мог его в этом винить. Я помню, как сам бегал по альманахам и умолял издателей напечатать хоть что-нибудь из моего. Но тогда в моде была не гражданственность, а эротика. И я с переменным успехом сделал на ней себе имя.
Одни считали меня прорывным талантом, другие зарвавшимся бездарем. Но в наше время, клянусь вам, художественный слог ещё чего-то стоил. А сейчас выкрикивают что-то бессвязное. Без рифмы и ритмики. И называют это поэзией.
И после него, наконец, на сцену вышла она. Девчушка почти плыла по сцене. Она была скромной, но не скованной. Казалось, вышла читать для себя. Или просто выразить то, что у неё на душе, не претендуя на приз. Осторожно взяв микрофон, она представилась как Дарья Цигарева. Ей шло. Плавным мягким голосом она начала.
Слёз не дави, коль ты одна в ночи.
Кричи.
Не жди того, у кого нет души,
Дыши.
Пройди одна ты ада все круги.
Беги.
Но счастье будет литься через край.
Знай.
Стихотворение было самым заурядным и девическим, какое только можно себе представить. Но её глаза. Её прочтение. Её интонация и мягкий голосочек меня покорили. Ставя ударение на вторые короткие строчки, она как будто вспархивала интонационно над землёй. И чуть приподымалась на цыпочках. Более очаровательного зрелища я на этом конкурсе увидеть уже не мог. И я нещадно завысил Даше баллы.
Чуда бы уже не получилось. Она бы уже не обошла сгорбленного очкарика с гражданственной лирикой. И всё же выступление её мне запомнилось и запало в душу. Моими стараниями ей всё же досталось третье место. И, хоть убейте, не помню, кто там был на втором. Призёрам выдавали грамоту, томик Рыжего и что-то ещё. Даша держалась скромно, но с достоинством. Вырез на её голубой блузке ужасно меня волновал.
После конкурса я догнал её и как бы невзначай предложил угостить её мороженым. Конечно, нет. Я струсил. Лишь спустя месяц я осмелился написать ей. Впрочем, она благожелательно согласилась на предложение погулять.
Оказалось, что Даша уже хорошо знала мои стихи. Они казались ей местами грубоватыми, но зато искренними и сильными. Через неделю я впервые поцеловал её. Сначала Даша замерла как бы от страха. Или неожиданности. Затем начала отвечать мне губами. А после даже запустила руки в мои волосы и укусила меня за нижнюю губу. До сих пор будто бы чувствую отметины её зубов.
- В тебе много силы,- говорила мне Даша.
- И где же ты во мне разглядела силу?- спросил я её иронично. Сам я себя считал предельно слабым и безвольным человеком, который следует туда, куда его судьба выносит.
- Я вижу силу в твоих глазах,- совершенно серьёзно ответила она,- В твоём творчестве. Я чувствую, что ты в это всё веришь. Я люблю людей, которые увлечены чем-то. Которым есть, что сказать. Такие люди не просто существуют в этом мире. Они его создают.
Честно говоря, я никогда не чувствовал себя человеком, которому есть, что сказать. Не думал, что моё творчество имеет какую-то силу. Просто в минуты, когда мне было одиноко и не по себе, из меня выливалась лирика. Но спорить с Дашей мне хотелось меньше всего. Она обнаружила во мне силу. Я увидел в ней свет. Единственный свет в моей мрачной бесполезной жизни.
Мы гуляли по влажным питерским улицам. Я держал её за руку. И я ощущал, что кому-то действительно нужен. Что жизнь и юность снова бьются у меня в груди. И не было предела нашей тихой гармонии. Но мне всё же хотелось большего.
В одну из таких прогулок я позвал её к себе на чай. Даша, не поведя бровью, согласилась. Я разлил чай по кружкам, мы немного побеседовали и я начал целовать её шею. Даша вновь вся замерла и не двигалась.
- Что-то не так, милая?- спросил я её.
- Нет, продолжай.
Я стянул с неё свитер. А потом и всё остальное. Даша часто дышала. Но почти не реагировала на меня движениями. Её смущение подогревало меня ещё сильнее. Я начал покрывать её поцелуями. Она издала протяжный стон и обвила руками мою шею.
Той ночью Даша лежала на моём плече, прижавшись ко мне словно ребёнок. С тех пор мы живём вместе. А ещё через пол гола мы расписались. Я тогда сказал ей:
- У меня есть одно условие.
Даша удивлённо подняла брови.
- Ты обязательно возьмёшь мою фамилию,- продолжил я,- Я всех этих новых понятий не терплю!
Даша лишь развела руками, как будто это само собой разумелось. Неописуемую гордость я ощутил, когда у неё в паспорте стало написано Дарья Безталова. В белом платье она была как никогда очаровательна и немного в себе. Даже больше, чем обычно. Мы как в первый раз целовались и шептали друг другу на ухо всякие глупости.
И вот сейчас она сидела напротив меня, по-турецки скрестив ноги. Всё ещё маленькая, хрупкая и желанная. И взгляд её пристально изучал вкладки на экране ноутбука.
Я тронул её щиколотку. Она сделала вид, что не заметила. Я пробежал пальцами по её коленке.
- Влад, не сейчас.
- А когда?
- Когда я закончу работу.
- Закончишь одну – начнёшь новую.
- Ну, нет. У меня сейчас, правда, ответственное задание.
- Ты же от этого не перестала быть моей женой.
- Влад…
Я пощекотал её стопу. Даша встрепенулась:
- Ты не оставишь меня в покое!
Я притянул её к себе и поцеловал. Сквозь Дашину маечку было видно, что у неё всё набухло, и что её тоже влечёт ко мне. Просто у женщин принято до последнего не показывать этого. Почему? Я очень по ней изголодался. Я запустил руку под её майку. Даша сказала:
- Погоди. Чуть нежнее. Вот так.
Её игривое сопротивление ещё сильнее меня будоражит. Я начинаю кусать её уши, губы. Мы забываемся в объятьях друг друга.
Проснулся я позже неё. Даша сидела в кровати голенькая, но уже в очках и за компьютером. Её женственность и обнажённая красота никак не мешала её деловитости. Я разглядывал Дашу. Мне было хорошо. Моя душа снова была спокойна. Внутри меня снова царила гармония. Я был счастлив.
И в этот момент мой телефон завибрировал. Даша не придала этому значения. Я лениво потянулся к трубке. Но тут моё дыхание перехватило. Мне снова звонила ты.
- Да…- сказал я в трубку предельно удивлённо.
- Влад, нам необходимо встретиться. Я согласна на твоё условие.
Я с трудом проглотил слюну.
- Можешь через часик со мной встретиться на марсовом поле?- быстро проговорила ты.
- Ага,- постарался я сказать предельно спокойно.
- Ну всё, договорились,- сказала ты и повесила трубку.
Я сидел на кровати и не мог поверить. Ты, за которой я всю юность безнадёжно бегал, которой я посвятил ворох своих самых пылких стихов, только что пообещала… От этой мысли потемнело в глазах. И хотя это всё ещё могла быть уловка, всё ещё мог быть обман с твоей стороны, я сказал жене, что иду в кафе, проверить почту и, может быть, написать что-нибудь, и начал собираться. Даша кивнула, не отрывая взгляда от своего ноутбука.
Я надел носки, джинсы, мятую рубашку, куртку. Незаметно для Даши набрызгался старым одеколоном, обулся и вышел. От возбуждения мне аж захотелось курить.
Заядлым курильщиком я, впрочем, никогда не был. Но по особым случаям мог выкурить по две пачки в день. Это было, когда я сильно нервничал. Или наоборот, ловил творческие приходы, и меня распирало от вдохновения.
Я купил в ларьке пару пачек красного и через полчаса был уже в парке на нашем месте. Здесь я когда-то читал тебе свои ранние неуклюжие стихи. Ты улыбалась и говорила, что я очень талантлив, и добьюсь многого. Я был безмерно влюблён в тебя, но не решался тебе об этом сказать. А до того момента, когда ты послала меня к чёрту, оставался ещё год.
Но теперь, только подойдя к парку, я обнаружил, что ты уже сидишь на нашем месте и разглядываешь себя в зеркальце, поправляя волосы. Услышав мои шаги, ты посмотрела на меня исподлобья, ухмыльнулась и убрала зеркало в сумочку.
- Привет, Вик…
- Здравствуй. Угостишь сигаретой?
- Конечно.
Затянувшись, ты посмотрела на меня с добродушной улыбкой:
- Спать я с тобой, конечно, не собираюсь.
Мне хотелось захохотать. Но я лишь ухмыльнулся.
- Я заинтригован. Какой же вопрос стоил таких выкрутасов?
- Понимаешь, у меня есть подруга. Она тоже пишет, причём довольно талантливо. Я слышала, что ты редактируешь один альманах. Лиза очень хочет туда попасть.
Тут я и сам закурил. Это была правда. Я был одним из редакторов одного изданьица с творениями юных дарований. Альманах назывался «Утреннее солнце». Редакция порой пропускала колкие фельетоны в адрес власти, что обеспечивало сборнику хоть какую-то продаваемость. Не все поклонники издания знали, что само государство держит его на балансе, дабы показать, какие мы продвинутые и свободолюбивые.
- Вик, ты знаешь мою почту,- сказал я, выдохнув дым,- Скинешь мне нетленку, и если я буду поражён её слогом…
- Нет, мне нужно, чтобы ты её напечатал. Я ей обещала.
Я с выражением грусти на лице пожал плечами:
- Тогда только натурой.
Ты безмолвно открыла рот и смотрела прямо перед собой. Глаза твои стали влажными. Меня это совершенно не трогало. Я болел тобой. И эта болезнь чуть не стала для меня смертельной. Я любил тебя. Но в ответ получал лишь холод. Я хотел защитить тебя от всего. А тебе было хорошо в объятиях других.
Ты была для меня недосягаемой мечтой. А стала страхом. Лишь пепел остался от того чувства. И злость. Злость на себя за то, что был так беспомощен перед тобой. И на тебя. За то, что была так близко. И даже не одарила меня поцелуем.
И, тем не менее, в тот вечер я уже не мог выбросить тебя из головы. Всё время как бы из дымки перед глазами всё время возникал твой образ. Очерченность волос, глаз, губ. Серьёзность и шаловливость карих глаз. Слегка надменная полуулыбка. Всё было в тебе остро, изящно и в то же время удивительно женственно.
Ты всегда умела казаться беспомощной. Но я знал, что ты способна идти напролом. И всегда добиваешься своих целей. Больше всего привлекают женщины, которых совсем нельзя обуздать. И неизвестно, почему так происходит. Но именно такие оставляют на сердце самый заметный след.
Я постучал в дверь. У меня были ключи, но мне хотелось, чтобы Даша встретила меня на пороге. В минуты, когда накрывает тоска, как никогда хочется, чтобы тебе дали почувствовать себя нужным.
Даша улыбнулась мне большими голубыми глазами. Они у неё всегда казались влажными. И потому всякий смотрящий на неё никогда не сомневался в её искренности.
- Как прошло, хороший мой?- спросила она меня.
- Штатно,- пожал плечами я,- Прочитал. Люди похлопали. Но без особого энтузиазма.
- Поклонницы тебя и по сей день окружают?- игриво продолжила Даша.
Я безразлично махнул рукой. Мол, какие там поклонницы… Сняв пальто и ботинки, я прошёл в зал и устало сел в кресло. Напротив меня на диване расположилась Даша. Скрестив ноги по-турецки, она сразу же нырнула в свой ноутбук.
Даша работала удалённо в каком то маркетинге, программировании или чём-то вроде того. И целыми днями не вылезала из своего ноутбука. Её тихий нрав практически нельзя было потревожить. Все глубинные страсти и боли переживала она внутри себя.
Не сразу я начал различать оттенки её эмоций. Когда ей было печально, молчала она одним образом, а когда весело и хорошо, совершенно другим. Она раскрывалась лишь в стихах, в ходе долгих ночных разговоров и в постели. Лишь немногим удавалось прикоснуться к богатой жизни её внутреннего мира. Но целовалась и любила Даша, будто бы стараясь сгореть до тла.
Она была младше меня на десяток лет. Но именно я сквозь её спокойствие и плавность смог различить её нерв, её внутреннюю бурю.
А дело было так. Меня где-то посреди моей творческой жизни вместо сумеречного леса позвали судить очередной конкурс молодых дарований.
Вместе со мной в жюри были представлены грузный спивающийся прозаик Литвин и Лариса Анзоровна Макеева, старая заслуженная поэтесса диссидентка, воспринимающая поэзию прежде всего как форму протеста. Несмотря на преклонный возраст, она заправляла длинные рыжие волосы в хвост.
Литвина хорошо знали в пределах тусовочки как автора нескольких хороших ироничных рассказов о советской действительности в прошлом. Но вне тусовочки он давно не был никому нужен. Анзоровну уже мало кто помнил, но при встрече ей на всякий случай уважительно кланялись. Я уже пожимал руки всем в тусовочке, но, что именно я пишу, тогда ещё никто особо не знал.
Я хорошо понимал, как бы я ни судил, выиграет какая-нибудь посредственность, которая прочитает наиболее громко и уверенно. Литвин заметит, что у автора явно прослеживается свой голос, Анзоровна заявит, что за свободолюбивой молодёжью будущее страны. Я здесь как бы не пришей кобыле хвост. Да и платили за это, признаться, какие-то смешные деньги. Наверное, я тогда просто хотел ощутить свою статусность.
В толпе конкурсантов я сразу отметил маленькую девчушку с по-детски серьёзным взглядом. И наивность и ум сочетались в её лёгкой улыбке. Она словно что-то знала уже о мрачных сторонах жизни, но упорно хотела верить в лучшее. Лишь возрастной ценз этого конкурса говорил мне, что ей уже есть восемнадцать. Свежесть и чистота её взгляда наводили на мысли о нетронутости девушки. Хотя в нынешнее время этого совсем нельзя угадать.
Конкурсанты выходили на сцену и декламировали свои произведения. Кто-то задорно, кто-то с налётом печали. Ничего особенного я не услышал. И выставлял оценки почти интуитивно. Где-то рифма понравилась, где-то образ слабый, где-то нет ни того, ни другого, но зато есть какая-то энергия в слове. Полностью слушать их у меня не было сил. Я судил по доносящимся урывкам и в основном смотрел на неё. Лишь один персонаж, выйдя на сцену, привлёк моё внимание.
Это был сгорбленный очкарик в чём-то заляпанном свитере. Он властно оглядел зал и представился. Впрочем, имени его я так и не запомнил. Потом очкарик объявил, что он из Екатеринбурга, города, из которого пошла демократическая революция.
Уже в этот момент я почувствовал неладное. Сейчас он начнёт читать свою свердловскую чернуху, за которую нынче ставят высший балл. И мои ожидания оказались недалеки от действительности. Нервически высоким голосом он продекларировал:
Ты не кричи о Родине,
Пока живёшь среди свиней!
Пока здесь свинство в моде,
Не смей вспоминать о ней!
Учись не пропивать всё в день.
И друга научи.
Другим трудиться ведь не лень,
Пока ты на печи!
Мы тихо стонем от оков,
И разум наш во тьме.
Не смей мне петь про предков зов,
Пока страна в дерьме!
Зал взорвался аплодисментами. Кто-то кричал «Браво!» Сгорбленный очкарик вытянулся, картинно поклонился залу и выкрикнул:
- Россия будет свободной!
Я сам, признаться не люблю империю, постсовковый капитализм, да и рожи эти давно надоели. Но этого рода пасквили я уже слышал миллион раз. Удивительно однако, что в стихотворении свердловского поэта так и не встретилось слово проститутка. Я не хотел его валить, читал ведь он уверенно. Поэтому поставил самые средние баллы. Но я знал, что мои коллеги дадут ему однозначную победу.
В современной поэзии не надо быть оригинальным. Надо быть выразительным. Очкарик знал, чего от него ждёт сегодняшняя литературная тусовочка. И я не мог его в этом винить. Я помню, как сам бегал по альманахам и умолял издателей напечатать хоть что-нибудь из моего. Но тогда в моде была не гражданственность, а эротика. И я с переменным успехом сделал на ней себе имя.
Одни считали меня прорывным талантом, другие зарвавшимся бездарем. Но в наше время, клянусь вам, художественный слог ещё чего-то стоил. А сейчас выкрикивают что-то бессвязное. Без рифмы и ритмики. И называют это поэзией.
И после него, наконец, на сцену вышла она. Девчушка почти плыла по сцене. Она была скромной, но не скованной. Казалось, вышла читать для себя. Или просто выразить то, что у неё на душе, не претендуя на приз. Осторожно взяв микрофон, она представилась как Дарья Цигарева. Ей шло. Плавным мягким голосом она начала.
Слёз не дави, коль ты одна в ночи.
Кричи.
Не жди того, у кого нет души,
Дыши.
Пройди одна ты ада все круги.
Беги.
Но счастье будет литься через край.
Знай.
Стихотворение было самым заурядным и девическим, какое только можно себе представить. Но её глаза. Её прочтение. Её интонация и мягкий голосочек меня покорили. Ставя ударение на вторые короткие строчки, она как будто вспархивала интонационно над землёй. И чуть приподымалась на цыпочках. Более очаровательного зрелища я на этом конкурсе увидеть уже не мог. И я нещадно завысил Даше баллы.
Чуда бы уже не получилось. Она бы уже не обошла сгорбленного очкарика с гражданственной лирикой. И всё же выступление её мне запомнилось и запало в душу. Моими стараниями ей всё же досталось третье место. И, хоть убейте, не помню, кто там был на втором. Призёрам выдавали грамоту, томик Рыжего и что-то ещё. Даша держалась скромно, но с достоинством. Вырез на её голубой блузке ужасно меня волновал.
После конкурса я догнал её и как бы невзначай предложил угостить её мороженым. Конечно, нет. Я струсил. Лишь спустя месяц я осмелился написать ей. Впрочем, она благожелательно согласилась на предложение погулять.
Оказалось, что Даша уже хорошо знала мои стихи. Они казались ей местами грубоватыми, но зато искренними и сильными. Через неделю я впервые поцеловал её. Сначала Даша замерла как бы от страха. Или неожиданности. Затем начала отвечать мне губами. А после даже запустила руки в мои волосы и укусила меня за нижнюю губу. До сих пор будто бы чувствую отметины её зубов.
- В тебе много силы,- говорила мне Даша.
- И где же ты во мне разглядела силу?- спросил я её иронично. Сам я себя считал предельно слабым и безвольным человеком, который следует туда, куда его судьба выносит.
- Я вижу силу в твоих глазах,- совершенно серьёзно ответила она,- В твоём творчестве. Я чувствую, что ты в это всё веришь. Я люблю людей, которые увлечены чем-то. Которым есть, что сказать. Такие люди не просто существуют в этом мире. Они его создают.
Честно говоря, я никогда не чувствовал себя человеком, которому есть, что сказать. Не думал, что моё творчество имеет какую-то силу. Просто в минуты, когда мне было одиноко и не по себе, из меня выливалась лирика. Но спорить с Дашей мне хотелось меньше всего. Она обнаружила во мне силу. Я увидел в ней свет. Единственный свет в моей мрачной бесполезной жизни.
Мы гуляли по влажным питерским улицам. Я держал её за руку. И я ощущал, что кому-то действительно нужен. Что жизнь и юность снова бьются у меня в груди. И не было предела нашей тихой гармонии. Но мне всё же хотелось большего.
В одну из таких прогулок я позвал её к себе на чай. Даша, не поведя бровью, согласилась. Я разлил чай по кружкам, мы немного побеседовали и я начал целовать её шею. Даша вновь вся замерла и не двигалась.
- Что-то не так, милая?- спросил я её.
- Нет, продолжай.
Я стянул с неё свитер. А потом и всё остальное. Даша часто дышала. Но почти не реагировала на меня движениями. Её смущение подогревало меня ещё сильнее. Я начал покрывать её поцелуями. Она издала протяжный стон и обвила руками мою шею.
Той ночью Даша лежала на моём плече, прижавшись ко мне словно ребёнок. С тех пор мы живём вместе. А ещё через пол гола мы расписались. Я тогда сказал ей:
- У меня есть одно условие.
Даша удивлённо подняла брови.
- Ты обязательно возьмёшь мою фамилию,- продолжил я,- Я всех этих новых понятий не терплю!
Даша лишь развела руками, как будто это само собой разумелось. Неописуемую гордость я ощутил, когда у неё в паспорте стало написано Дарья Безталова. В белом платье она была как никогда очаровательна и немного в себе. Даже больше, чем обычно. Мы как в первый раз целовались и шептали друг другу на ухо всякие глупости.
И вот сейчас она сидела напротив меня, по-турецки скрестив ноги. Всё ещё маленькая, хрупкая и желанная. И взгляд её пристально изучал вкладки на экране ноутбука.
Я тронул её щиколотку. Она сделала вид, что не заметила. Я пробежал пальцами по её коленке.
- Влад, не сейчас.
- А когда?
- Когда я закончу работу.
- Закончишь одну – начнёшь новую.
- Ну, нет. У меня сейчас, правда, ответственное задание.
- Ты же от этого не перестала быть моей женой.
- Влад…
Я пощекотал её стопу. Даша встрепенулась:
- Ты не оставишь меня в покое!
Я притянул её к себе и поцеловал. Сквозь Дашину маечку было видно, что у неё всё набухло, и что её тоже влечёт ко мне. Просто у женщин принято до последнего не показывать этого. Почему? Я очень по ней изголодался. Я запустил руку под её майку. Даша сказала:
- Погоди. Чуть нежнее. Вот так.
Её игривое сопротивление ещё сильнее меня будоражит. Я начинаю кусать её уши, губы. Мы забываемся в объятьях друг друга.
Проснулся я позже неё. Даша сидела в кровати голенькая, но уже в очках и за компьютером. Её женственность и обнажённая красота никак не мешала её деловитости. Я разглядывал Дашу. Мне было хорошо. Моя душа снова была спокойна. Внутри меня снова царила гармония. Я был счастлив.
И в этот момент мой телефон завибрировал. Даша не придала этому значения. Я лениво потянулся к трубке. Но тут моё дыхание перехватило. Мне снова звонила ты.
- Да…- сказал я в трубку предельно удивлённо.
- Влад, нам необходимо встретиться. Я согласна на твоё условие.
Я с трудом проглотил слюну.
- Можешь через часик со мной встретиться на марсовом поле?- быстро проговорила ты.
- Ага,- постарался я сказать предельно спокойно.
- Ну всё, договорились,- сказала ты и повесила трубку.
Я сидел на кровати и не мог поверить. Ты, за которой я всю юность безнадёжно бегал, которой я посвятил ворох своих самых пылких стихов, только что пообещала… От этой мысли потемнело в глазах. И хотя это всё ещё могла быть уловка, всё ещё мог быть обман с твоей стороны, я сказал жене, что иду в кафе, проверить почту и, может быть, написать что-нибудь, и начал собираться. Даша кивнула, не отрывая взгляда от своего ноутбука.
Я надел носки, джинсы, мятую рубашку, куртку. Незаметно для Даши набрызгался старым одеколоном, обулся и вышел. От возбуждения мне аж захотелось курить.
Заядлым курильщиком я, впрочем, никогда не был. Но по особым случаям мог выкурить по две пачки в день. Это было, когда я сильно нервничал. Или наоборот, ловил творческие приходы, и меня распирало от вдохновения.
Я купил в ларьке пару пачек красного и через полчаса был уже в парке на нашем месте. Здесь я когда-то читал тебе свои ранние неуклюжие стихи. Ты улыбалась и говорила, что я очень талантлив, и добьюсь многого. Я был безмерно влюблён в тебя, но не решался тебе об этом сказать. А до того момента, когда ты послала меня к чёрту, оставался ещё год.
Но теперь, только подойдя к парку, я обнаружил, что ты уже сидишь на нашем месте и разглядываешь себя в зеркальце, поправляя волосы. Услышав мои шаги, ты посмотрела на меня исподлобья, ухмыльнулась и убрала зеркало в сумочку.
- Привет, Вик…
- Здравствуй. Угостишь сигаретой?
- Конечно.
Затянувшись, ты посмотрела на меня с добродушной улыбкой:
- Спать я с тобой, конечно, не собираюсь.
Мне хотелось захохотать. Но я лишь ухмыльнулся.
- Я заинтригован. Какой же вопрос стоил таких выкрутасов?
- Понимаешь, у меня есть подруга. Она тоже пишет, причём довольно талантливо. Я слышала, что ты редактируешь один альманах. Лиза очень хочет туда попасть.
Тут я и сам закурил. Это была правда. Я был одним из редакторов одного изданьица с творениями юных дарований. Альманах назывался «Утреннее солнце». Редакция порой пропускала колкие фельетоны в адрес власти, что обеспечивало сборнику хоть какую-то продаваемость. Не все поклонники издания знали, что само государство держит его на балансе, дабы показать, какие мы продвинутые и свободолюбивые.
- Вик, ты знаешь мою почту,- сказал я, выдохнув дым,- Скинешь мне нетленку, и если я буду поражён её слогом…
- Нет, мне нужно, чтобы ты её напечатал. Я ей обещала.
Я с выражением грусти на лице пожал плечами:
- Тогда только натурой.
Ты безмолвно открыла рот и смотрела прямо перед собой. Глаза твои стали влажными. Меня это совершенно не трогало. Я болел тобой. И эта болезнь чуть не стала для меня смертельной. Я любил тебя. Но в ответ получал лишь холод. Я хотел защитить тебя от всего. А тебе было хорошо в объятиях других.
Ты была для меня недосягаемой мечтой. А стала страхом. Лишь пепел остался от того чувства. И злость. Злость на себя за то, что был так беспомощен перед тобой. И на тебя. За то, что была так близко. И даже не одарила меня поцелуем.
