- Слушай же, князь Ян, - слышу я голос Горазда, - И смотри внимательно.
Взял меня за плечи, развернул. Гляжу – Всемила стоит, улыбается ласково, нежно и чисто, да в глазах свет будто сияет. И слышу, говорит Горазд спокойно, придерживая меня.
- Всех милее Всемила, всех краше Всемила, она ласкова и нежна, - и слова его будто в памяти железом каленым пишутся, - На такой девице обязательно жениться надобно. И холить ее и лелеять ее и любить ее всем сердцем, - туманится разум мой, верю я словам Горазда, будто они и есть мысли мои, - И родичей ее славных привечать всегда и советоваться по случаю…
- Ну и напился же ты, Ян! – ворчит Веселин, - Как же ты завтра мальчишник гулять будешь, коль нынче еле ноги переставляешь?
- Хорошо переставляю! – отпихнул я его сердито да так и осел, и схватился за голову – гудит она будто колокол треснутый, дребезжит противно. Что ж я выпил такое?
- То-то иду я и вижу – тащат тебя под руки Борен с Гораздом до шатра твоего, подсобить пришлось. Хорошо, что ночь уже поздняя – не видал никто, а то смеху было бы!
Смеется окаянный, пока мне худо. Помог подняться и к ложу отвел в шатре моем. Кабы голова не болела, я бы у костра лег, а так сил не было возразить.
- Спрашивал я про девку ту, - говорит он вдруг тихо, - Есть тут такая. В лесу живет, с бабушкой знахаркой. Учится у нее врачеванию, травам всяким. Бабушка та – Радимира, мать Сивояра, а девка – его старшая дочь, Голуба. Сказывают, дюже вредная она, непокорная, потому и пришлась бабке по сердцу, та такая же. Придут они завтра, а на свадьбе бабка заместо волхва ихнего будет.
- Девка? – говорю я удивленно, - Какая девка? Ты чего несешь, шут болтливый? У меня же невеста!
Растерялся Веселин, нахмурился.
- Сам же велел разузнать, есть ли такая в лесах здешних. А почто она тебе понадобилась – не мое дело. Вдруг снадобье какое надо достать тайно, чтоб невесту со свету свести?
- Веселин! – восклицаю, собираясь речью гневной разразится, да тут же за голову хватаюсь от боли лютой, невыносимой.
- Проспись лучше, Ян. Утром легче станет, - молвил он тихо да из шатра вышел.
Голуба
Вокруг терема – шумно, людно, весело. Добры молодцы да мужи дружинники борьбой потешаются, силушкой молодецкой меряются. Над толпой слыхать голоса Борена да дядьки Ратибора. По терему чернавки носятся да девчата – подруженьки, видать, девичник вечерком будет. Дым коромыслом – сгорело чего то на кухне, скверновловие от туда доносится. Под ногами детишки да щенки носятся с визгом.
Отвела я бабушку в свою комнату – нам с ней вместе ночевать спокойнее, переоделась, да побежала смотреть, что да как. И правду – собирается сестрица на девичник, мне радуется, как прежде не радовалась, да просит причесать ее как положено и с нарядом помочь. Подруженьки смеются, молодцев от дверей гоняют. Во дворе Хавронья с Веселином своим ругается, на живот большой показывает, охает показательно. Тот ходит, будто мешком оглушенный, голову чешет, ни одной шуточки придумать не может, да с него все равно народ ухохатывается, как и с Хавроньи. А та руки в боки, да стоит, взглядом внимательным Веселина изучает. Молчит, молчит, да вдруг как сказала что-то! Народ так и грохнул, жаль я не расслышала, чего она ему сказывала – Всемила как раз прическу нахваливала. Опосля там крик да визг поднялся, да я того не видела – девчата пересказывали, что Хавронья дружинника тряпкой мокрой по двору гоняет да ревет белугой.
Подготовились мы как полагается, убежали в рощу светлую, развели костер. Всемила дышит вовсю – будто надышаться не может, на лес смотрит жадно. Девчата –подружки подшучивают над ней, говорят всякое страшное про замужество, будто отговаривают замуж выходить, компанию их девичью оставлять. Меня тоже поддразнивают, перестарком называют, да я только скалюсь в ответ весело. Набегались мы по лесу, поводили хороводы, пошарахались от молодцев веселых, что пугать нас ходили, да и повернули обратно к терему – в светлице вечер досиживать.
В покое своем, окромя бабушки, нашла я и Хавронью заплаканную, злую. Упросилась она с нами, в лесу дремучем жить. Мол, лучше так, чем дальше позориться. Мы с бабушкой согласились, осмотрели ее да спать уложили – очень уж день беспокойный выдался, а завтра еще и свадьбу гулять.
Князь Ян
Полегчало мне к утру, хоть и болела еще голова, и спать хотелось невыносимо. Вытащили меня дружинники на белый свет, на зорьку раннюю, умыли водой ключевой – прояснилось в голове, почти час гонял их дрыном кривым, обороняться учил и сквернословить. А там и Ратибор с Бореном подошли, дальше мы уж вместе за них взялись. Славные у меня родичи будут, с пониманием, с умением ратным.
Не терпелось мне увидеть вновь Всемилу, да знал я, что не положено перед свадьбой. И от того было мне и тоскливо и радостно на сердце. Да еще дурно порой от чего-то. Видать, знатно мы вчера с Бореном и Гораздом выпили, коль не помню я ничего.
Весь день я веселился – то силой мерялся с дружинниками да мужиками, то мудростью с волхвами, коим проиграл со смехом. Смеялся вовсю над Веселином и зазнобой его, что на сносях уже. Он опосля до вечера хоронился где-то. Вечером по лесу бегали, девок пугали, да я все пытался Всемилу свою высмотреть. Напрасно! Хорошо ее подружки прятали, нас путали да волками пугали. Хороши у нее подруженьки… и та… черноволосая…
Голуба
Шумно утро началось, весело! Приволок кто-то спозаранку трех псов во двор, а они вой и скулеж подняли на пол леса, да такой что все живые проснулись! А потом с визгом удирали от кого-то. Небось Лесьяр опять на сеновале ночевал, а он весьма не любит когда его попусту будят, особенно псы деревенские. Я едва выглянуть успела – увидала как мужик за ворота выбегает, поперед собаки покусанной, а за ними волчок бежит.
Посмеялись мы с бабушкой и Хавроньей. Оделись скоренько, прихорошились. Поспешила я к сестрице – уговорились мы, что помогу ей наряд свадебный одеть, а позже понесу малого чура родового перед поездом свадебным. От того и одела я платье свое черное, рунами расшитое – прежде я его никому не казывала, а нынче впервые как младая ведунья и знахарка рода и леса нашего идти буду.
Расступалась передо мной челядь, разбегались девки, кланялись торопливо как госпоже. И верно – до того, как братья приведут жен в терем, буду я тут младшей хозяйкой. Да только не надо мне то. Лес – мой дом нынче.
Всемила зубами скрипнула, как меня увидала, да быстро опомнилась – ныне она невеста, за самого князя замуж выходит! И нынче всех краше она будет. И так улыбалась она, что пришлось ей про обычаи напомнить, спесь и радость сбить. И завести тут же песню грустную, как полагается.
Скисла сестрица, аки молоко в жару летнюю. Стали мы с подружками ее умывать-наряжать-прихорашивать, песни грустные петь, причитать слезливо. Уходит мол, сестрица наша, лебедушка, подружка милая, девица ладная, в края дальние улетает…
Князь Ян
Скверно утро началось, шумно. Выскочили со двора Боричей три пса, мужик да волчок годовалый, стали по стану бегать с воем, скулежом да рычанием. Всех мужей подняли, три шатра повалили! Псы сбежали скоро, волчок исчез куда-то, а мужика поймали и поколотили чуток, дабы ума добавить. Ладно уж, что в рощу светлую не забежали, где к свадьбе все изготовлено.
Мой шатер они стороной обошли, да мне от того не легче. Шумит в голове, не иначе как от возлияний вчерашних, колотится что-то гулко, в груди жжется. Нарычал я на дружинников, умылся из бадьи, вернулся в шатер – не стало легче. Нашел тряпицу, к лицу приложил, дабы от воды и пота вытереть… Обдало меня прохладой да теплом ласковым, полегчало вмиг, прояснилось в голове. Отнял я тряпицу от лица, глядь – платочек черный, рунами вышитый. И странно мне – видал я этот платочек ранее, да не помню где. И дорог он мне как память о ком-то… О ком? А в груди жжется, тянет тоскливо, будто от вины и утраты… Приложил я платок к груди – полегчало чуток, потеплело на сердце, к поиску пробудило.
А что мне Веселин ночью той сказывал про девку, что в лесу с бабушкой живет? Будто она Сивояра дочь старшая, нраву скверного, гордого. К чему она мне была?
Пришли в шатер друзья-дружинники, оборвали мои думы, только и успел, что платочек спрятать от глаз чужих. Заглянули Добросмысл с волхвом, убедились, что проснулся я и рычать перестал, наказали готовиться поскорее – солнышко уже траву вокруг шатра высветило, только надо мной тучи летают. Привечал я шутников словом ласковым, посылал дорожкой дальнею, вместе с шутками их веселыми. Отсмеялись мужи да дружинники, бадью занесли, водой наполнили. Волхв по шатру прошелся, бормоча что-то, пообмахивал меня веником свежим, из веток дубовых, ясеневых да ореховых.
Только дружинники вышли – женщины старые пришли, деревенские, помогли мне омыться, как положено по обычаю, нашептали чего-то тихо, предков моих в помощь мне призывая. Одели ладно, ярко, поясом вышитым подпоясали, оберегами увешали… Право, князь из князей. Я же, чуть минутка выдалась, платочек загадочный на груди спрятал, себе удивляясь и негодуя. Женюсь же нынче! И невеста у меня всех милей и краше, и родичи ее славные, и род ее сильный, и земли богатые… Не бывало такого никогда прежде, чтоб метался я так.
А тут вернулись воевода с волхвом, одетые уже к торжеству. Выпроводили всех, стражу выставили, чтобы не подслушал никто разговор наш. Присели Добросмысл и Велисвет, глядят на меня сурово и тревожно.
- Что, княже, стало с тобой? - спрашивает воевода, - Целый месяц спрашивал нас, как тебе от Всемилы откреститься, а тут идешь к венцу рад-радешенек...
- О чем, говоришь, спрашивал? - обрываю я воеводу, - Не помню я такого, чтоб хотел от Всемилы отказаться.
- Как так, не помнишь? - удивился Добросмысл, с волхвом встревоженным переглянулся.
- Нечисто тут дело, - молвит волхв тихо, - Что еще, княже, не так, вспомни ка. Может в какой день случилось что необычное?
- Тут и гадать нечего, - отвечаю злобно, да рассказываю, как ночью после прибытия приволок меня Веселин в шатер, после попойки с Боричами.
- Видать тогда и случилось чего... - пробормотал Велисвет задумчиво, бороду седую теребя, - Сильно мутило тебя после того?
- До сих пор мутит немного. Совсем дурно порой, кабы не платочек... - сказал, да смолк, зубы стиснув.
Волхв вперед подался, смотрит на меня с прищуром, будто филин нахмуренный. Подумал чуток, поднялся с кряхтением, кругом обошел, в глаза позаглядывал...
- Опоили тебя, видать, княже, зельем хитрым, которое не дает тебе вспомнить... девицу ту. Да еще внушает любовь к Всемиле.
Скрипнул я зубами да кивнул, на волхва да воеводу не глядючи. Приказал Веселина позвать, чтоб вызнать у друга своего ушлого, может он чего подскажет. Сам же заметался по шатру, не зная куда деть себя, где приткнуться.
Пришел Веселин, такой бодрый да веселый, что смотреть невмоготу. Стали мы его спрашивать, что да как, чего видывал, чего слыхивал, что я ему говорил. И рассказал я, не смог иначе, что не помню уж о девице той, что опоили меня Боричи да заколдовали мудрено. Задумался друг мой крепко, стоит, хмурится. Он то умный, хоть и норову веселого, шутейного. Попросил он показать платочек заветный, что любимой моей неизвестной подарен был.
Хмыкнул весело, очами сверкнул, да стал сказывать мыслю, что в голову ему пришла.
Предложил проходимец этот продолжить свадебку, а у самого венца, при всем честном народе и дружине славной, сказать все как есть, ославить и невесту и род ее на весь мир честной ... Нахмурились волхв да воевода, да и я обругал друга маленько. Чересчур это, не по праведному, не по моему, коварно слишком... Но и оставить все как есть не можно, и жениться на Всемиле – нельзя.
Голуба
Мы уж невесту изготовили, стали песни грустные по третьему кругу петь, детушек малых посылали выглядывать, вызнавать, отчего жених с дружиной задерживается.
Прибегают с визгом - едут де! Странно едут, на конях да при оружии, с лицами хмурыми. Выглянули мы из окон - а верно, подъезжают к крыльцу главному, Сивояра зовут. Необычное что то творится, но мы песню шутливую, свадебную завели, как по обычаю полагается.
У волка волчица,
У сокола соколица,
У козла коза (бее!)
Вот так дереза!
К соколице сокол
А к волчице волчик
От козы козел (ууух!)
Вот так дерезел!
У юноши девка
У мужа жена
Не пугайтесь, детки,
Песня не нова
И к девице парень
А к жене же муж
От дурынды дурень
Убегает уж!
Девки собирались уже на порог выходить, веселье жениху да дружине устраивать, испытывать всячески, годен ли он для невесты, да только...
- Всемила, Голуба! - слыхать голос Борзяты от дверей, - Батюшка вас на порог зовет, князь де приказал.
Переглянулись мы испуганно с сестрой и подружками. Как так, приказал? Что ж он так обычаи не уважает. Да делать нечего, пошли мы всей толпою девичьей к порогу, князю показываться... По дороге к нам бабушка и Хавронья прибились, я с ними и стала в сторонке, как мы всей толпой на крыльцо высыпали.
Остановилась сестра возле батюшки, пологом свадебным прикрытая. А супротив него четверо мужей стоит, и впереди всех... дружинник мой смешливый. Рядом Веселин Хавроньин, да еще волхв ихний, Велисвет. В стороне князь, стоит и по сторонам смотрит, на семью нашу особо поглядывая.
- Где же, Сивояр, дочь твоя старшая? Почто ты младшую вперед старшей показываешь да выдаешь? - говорит вдруг дружинник, а у меня сердце замирает, от слов батюшки следующих.
- Вот она, княже. Ее покажи, попробуй, выдай, постарайся… - и показывает на меня злобно, я ни понять ни спрятаться не успела, лишь глазами хлопаю удивленно.
Как так... князь?
Вывели меня под белы рученьки, поставили рядом с сестрою, которая уж и полог свадебный сбросила, смотрит тревожно то на меня, то на князя, то на матушку. А князь на нее мельком взглянул, да и не смотрел более. Смотрит на меня - будто впервые видит, будто узнать пытается.
И не узнаёт...
Князь Ян
Глянул на Всемилу - заболела голова, трепыхнулось внутри что то да и замерло, будто не было. Не мила она мне, не люба, не хочу на нее глядеть...
Голуба, значит? Смотрю я на нее, узнаю и не узнаю, будто видал когда близко совсем, да забыл напрочь. А у сердца теплеет, греет меня платочек черный, как платье ее, и рунами теми же расшитый хитро. Нутро все переворачивается от взгляда ее испуганного, неверящего. Стыдно отчего-то становится…
Вздохнул я тяжко, обвел взором люд собравшийся - дружину свою, семью и челядь Боричеву, деревенских...
- Слушайте меня, люди честные, дружина моя славная, друзья верные, да запоминайте, да думайте со мной! Не люба мне Всемила! Не могу я взять ее в жены, и себя и ее сгубить. И жениться я собирался на ней от расчета и злости, а как опомнился – договор отказаться не дал, Боричами хитро сложенный. Что скажете вы на то?
По-разному народ отвечал. Одни говорили, коль слово дал – исполняй, княже, иначе какая цена слову-то твоему? Другие говорили не жениться, не губить ни себя ни девицу. Третьи помалкивали, на Голубу да меня поглядывая, шептались о чем-то.
- Но слушайте еще, люди! Пришел я к Боричам для разговора вечером поздним, после прибытия сюда. А вернулся не своими ногами – Борен с Гораздом, а позже Веселин до шатра меня волокли, невменяемого.
Взял меня за плечи, развернул. Гляжу – Всемила стоит, улыбается ласково, нежно и чисто, да в глазах свет будто сияет. И слышу, говорит Горазд спокойно, придерживая меня.
- Всех милее Всемила, всех краше Всемила, она ласкова и нежна, - и слова его будто в памяти железом каленым пишутся, - На такой девице обязательно жениться надобно. И холить ее и лелеять ее и любить ее всем сердцем, - туманится разум мой, верю я словам Горазда, будто они и есть мысли мои, - И родичей ее славных привечать всегда и советоваться по случаю…
- Ну и напился же ты, Ян! – ворчит Веселин, - Как же ты завтра мальчишник гулять будешь, коль нынче еле ноги переставляешь?
- Хорошо переставляю! – отпихнул я его сердито да так и осел, и схватился за голову – гудит она будто колокол треснутый, дребезжит противно. Что ж я выпил такое?
- То-то иду я и вижу – тащат тебя под руки Борен с Гораздом до шатра твоего, подсобить пришлось. Хорошо, что ночь уже поздняя – не видал никто, а то смеху было бы!
Смеется окаянный, пока мне худо. Помог подняться и к ложу отвел в шатре моем. Кабы голова не болела, я бы у костра лег, а так сил не было возразить.
- Спрашивал я про девку ту, - говорит он вдруг тихо, - Есть тут такая. В лесу живет, с бабушкой знахаркой. Учится у нее врачеванию, травам всяким. Бабушка та – Радимира, мать Сивояра, а девка – его старшая дочь, Голуба. Сказывают, дюже вредная она, непокорная, потому и пришлась бабке по сердцу, та такая же. Придут они завтра, а на свадьбе бабка заместо волхва ихнего будет.
- Девка? – говорю я удивленно, - Какая девка? Ты чего несешь, шут болтливый? У меня же невеста!
Растерялся Веселин, нахмурился.
- Сам же велел разузнать, есть ли такая в лесах здешних. А почто она тебе понадобилась – не мое дело. Вдруг снадобье какое надо достать тайно, чтоб невесту со свету свести?
- Веселин! – восклицаю, собираясь речью гневной разразится, да тут же за голову хватаюсь от боли лютой, невыносимой.
- Проспись лучше, Ян. Утром легче станет, - молвил он тихо да из шатра вышел.
Голуба
Вокруг терема – шумно, людно, весело. Добры молодцы да мужи дружинники борьбой потешаются, силушкой молодецкой меряются. Над толпой слыхать голоса Борена да дядьки Ратибора. По терему чернавки носятся да девчата – подруженьки, видать, девичник вечерком будет. Дым коромыслом – сгорело чего то на кухне, скверновловие от туда доносится. Под ногами детишки да щенки носятся с визгом.
Отвела я бабушку в свою комнату – нам с ней вместе ночевать спокойнее, переоделась, да побежала смотреть, что да как. И правду – собирается сестрица на девичник, мне радуется, как прежде не радовалась, да просит причесать ее как положено и с нарядом помочь. Подруженьки смеются, молодцев от дверей гоняют. Во дворе Хавронья с Веселином своим ругается, на живот большой показывает, охает показательно. Тот ходит, будто мешком оглушенный, голову чешет, ни одной шуточки придумать не может, да с него все равно народ ухохатывается, как и с Хавроньи. А та руки в боки, да стоит, взглядом внимательным Веселина изучает. Молчит, молчит, да вдруг как сказала что-то! Народ так и грохнул, жаль я не расслышала, чего она ему сказывала – Всемила как раз прическу нахваливала. Опосля там крик да визг поднялся, да я того не видела – девчата пересказывали, что Хавронья дружинника тряпкой мокрой по двору гоняет да ревет белугой.
Подготовились мы как полагается, убежали в рощу светлую, развели костер. Всемила дышит вовсю – будто надышаться не может, на лес смотрит жадно. Девчата –подружки подшучивают над ней, говорят всякое страшное про замужество, будто отговаривают замуж выходить, компанию их девичью оставлять. Меня тоже поддразнивают, перестарком называют, да я только скалюсь в ответ весело. Набегались мы по лесу, поводили хороводы, пошарахались от молодцев веселых, что пугать нас ходили, да и повернули обратно к терему – в светлице вечер досиживать.
В покое своем, окромя бабушки, нашла я и Хавронью заплаканную, злую. Упросилась она с нами, в лесу дремучем жить. Мол, лучше так, чем дальше позориться. Мы с бабушкой согласились, осмотрели ее да спать уложили – очень уж день беспокойный выдался, а завтра еще и свадьбу гулять.
Князь Ян
Полегчало мне к утру, хоть и болела еще голова, и спать хотелось невыносимо. Вытащили меня дружинники на белый свет, на зорьку раннюю, умыли водой ключевой – прояснилось в голове, почти час гонял их дрыном кривым, обороняться учил и сквернословить. А там и Ратибор с Бореном подошли, дальше мы уж вместе за них взялись. Славные у меня родичи будут, с пониманием, с умением ратным.
Не терпелось мне увидеть вновь Всемилу, да знал я, что не положено перед свадьбой. И от того было мне и тоскливо и радостно на сердце. Да еще дурно порой от чего-то. Видать, знатно мы вчера с Бореном и Гораздом выпили, коль не помню я ничего.
Весь день я веселился – то силой мерялся с дружинниками да мужиками, то мудростью с волхвами, коим проиграл со смехом. Смеялся вовсю над Веселином и зазнобой его, что на сносях уже. Он опосля до вечера хоронился где-то. Вечером по лесу бегали, девок пугали, да я все пытался Всемилу свою высмотреть. Напрасно! Хорошо ее подружки прятали, нас путали да волками пугали. Хороши у нее подруженьки… и та… черноволосая…
Голуба
Шумно утро началось, весело! Приволок кто-то спозаранку трех псов во двор, а они вой и скулеж подняли на пол леса, да такой что все живые проснулись! А потом с визгом удирали от кого-то. Небось Лесьяр опять на сеновале ночевал, а он весьма не любит когда его попусту будят, особенно псы деревенские. Я едва выглянуть успела – увидала как мужик за ворота выбегает, поперед собаки покусанной, а за ними волчок бежит.
Посмеялись мы с бабушкой и Хавроньей. Оделись скоренько, прихорошились. Поспешила я к сестрице – уговорились мы, что помогу ей наряд свадебный одеть, а позже понесу малого чура родового перед поездом свадебным. От того и одела я платье свое черное, рунами расшитое – прежде я его никому не казывала, а нынче впервые как младая ведунья и знахарка рода и леса нашего идти буду.
Расступалась передо мной челядь, разбегались девки, кланялись торопливо как госпоже. И верно – до того, как братья приведут жен в терем, буду я тут младшей хозяйкой. Да только не надо мне то. Лес – мой дом нынче.
Всемила зубами скрипнула, как меня увидала, да быстро опомнилась – ныне она невеста, за самого князя замуж выходит! И нынче всех краше она будет. И так улыбалась она, что пришлось ей про обычаи напомнить, спесь и радость сбить. И завести тут же песню грустную, как полагается.
Скисла сестрица, аки молоко в жару летнюю. Стали мы с подружками ее умывать-наряжать-прихорашивать, песни грустные петь, причитать слезливо. Уходит мол, сестрица наша, лебедушка, подружка милая, девица ладная, в края дальние улетает…
Князь Ян
Скверно утро началось, шумно. Выскочили со двора Боричей три пса, мужик да волчок годовалый, стали по стану бегать с воем, скулежом да рычанием. Всех мужей подняли, три шатра повалили! Псы сбежали скоро, волчок исчез куда-то, а мужика поймали и поколотили чуток, дабы ума добавить. Ладно уж, что в рощу светлую не забежали, где к свадьбе все изготовлено.
Мой шатер они стороной обошли, да мне от того не легче. Шумит в голове, не иначе как от возлияний вчерашних, колотится что-то гулко, в груди жжется. Нарычал я на дружинников, умылся из бадьи, вернулся в шатер – не стало легче. Нашел тряпицу, к лицу приложил, дабы от воды и пота вытереть… Обдало меня прохладой да теплом ласковым, полегчало вмиг, прояснилось в голове. Отнял я тряпицу от лица, глядь – платочек черный, рунами вышитый. И странно мне – видал я этот платочек ранее, да не помню где. И дорог он мне как память о ком-то… О ком? А в груди жжется, тянет тоскливо, будто от вины и утраты… Приложил я платок к груди – полегчало чуток, потеплело на сердце, к поиску пробудило.
А что мне Веселин ночью той сказывал про девку, что в лесу с бабушкой живет? Будто она Сивояра дочь старшая, нраву скверного, гордого. К чему она мне была?
Пришли в шатер друзья-дружинники, оборвали мои думы, только и успел, что платочек спрятать от глаз чужих. Заглянули Добросмысл с волхвом, убедились, что проснулся я и рычать перестал, наказали готовиться поскорее – солнышко уже траву вокруг шатра высветило, только надо мной тучи летают. Привечал я шутников словом ласковым, посылал дорожкой дальнею, вместе с шутками их веселыми. Отсмеялись мужи да дружинники, бадью занесли, водой наполнили. Волхв по шатру прошелся, бормоча что-то, пообмахивал меня веником свежим, из веток дубовых, ясеневых да ореховых.
Только дружинники вышли – женщины старые пришли, деревенские, помогли мне омыться, как положено по обычаю, нашептали чего-то тихо, предков моих в помощь мне призывая. Одели ладно, ярко, поясом вышитым подпоясали, оберегами увешали… Право, князь из князей. Я же, чуть минутка выдалась, платочек загадочный на груди спрятал, себе удивляясь и негодуя. Женюсь же нынче! И невеста у меня всех милей и краше, и родичи ее славные, и род ее сильный, и земли богатые… Не бывало такого никогда прежде, чтоб метался я так.
А тут вернулись воевода с волхвом, одетые уже к торжеству. Выпроводили всех, стражу выставили, чтобы не подслушал никто разговор наш. Присели Добросмысл и Велисвет, глядят на меня сурово и тревожно.
- Что, княже, стало с тобой? - спрашивает воевода, - Целый месяц спрашивал нас, как тебе от Всемилы откреститься, а тут идешь к венцу рад-радешенек...
- О чем, говоришь, спрашивал? - обрываю я воеводу, - Не помню я такого, чтоб хотел от Всемилы отказаться.
- Как так, не помнишь? - удивился Добросмысл, с волхвом встревоженным переглянулся.
- Нечисто тут дело, - молвит волхв тихо, - Что еще, княже, не так, вспомни ка. Может в какой день случилось что необычное?
- Тут и гадать нечего, - отвечаю злобно, да рассказываю, как ночью после прибытия приволок меня Веселин в шатер, после попойки с Боричами.
- Видать тогда и случилось чего... - пробормотал Велисвет задумчиво, бороду седую теребя, - Сильно мутило тебя после того?
- До сих пор мутит немного. Совсем дурно порой, кабы не платочек... - сказал, да смолк, зубы стиснув.
Волхв вперед подался, смотрит на меня с прищуром, будто филин нахмуренный. Подумал чуток, поднялся с кряхтением, кругом обошел, в глаза позаглядывал...
- Опоили тебя, видать, княже, зельем хитрым, которое не дает тебе вспомнить... девицу ту. Да еще внушает любовь к Всемиле.
Скрипнул я зубами да кивнул, на волхва да воеводу не глядючи. Приказал Веселина позвать, чтоб вызнать у друга своего ушлого, может он чего подскажет. Сам же заметался по шатру, не зная куда деть себя, где приткнуться.
Пришел Веселин, такой бодрый да веселый, что смотреть невмоготу. Стали мы его спрашивать, что да как, чего видывал, чего слыхивал, что я ему говорил. И рассказал я, не смог иначе, что не помню уж о девице той, что опоили меня Боричи да заколдовали мудрено. Задумался друг мой крепко, стоит, хмурится. Он то умный, хоть и норову веселого, шутейного. Попросил он показать платочек заветный, что любимой моей неизвестной подарен был.
Хмыкнул весело, очами сверкнул, да стал сказывать мыслю, что в голову ему пришла.
Предложил проходимец этот продолжить свадебку, а у самого венца, при всем честном народе и дружине славной, сказать все как есть, ославить и невесту и род ее на весь мир честной ... Нахмурились волхв да воевода, да и я обругал друга маленько. Чересчур это, не по праведному, не по моему, коварно слишком... Но и оставить все как есть не можно, и жениться на Всемиле – нельзя.
Голуба
Мы уж невесту изготовили, стали песни грустные по третьему кругу петь, детушек малых посылали выглядывать, вызнавать, отчего жених с дружиной задерживается.
Прибегают с визгом - едут де! Странно едут, на конях да при оружии, с лицами хмурыми. Выглянули мы из окон - а верно, подъезжают к крыльцу главному, Сивояра зовут. Необычное что то творится, но мы песню шутливую, свадебную завели, как по обычаю полагается.
У волка волчица,
У сокола соколица,
У козла коза (бее!)
Вот так дереза!
К соколице сокол
А к волчице волчик
От козы козел (ууух!)
Вот так дерезел!
У юноши девка
У мужа жена
Не пугайтесь, детки,
Песня не нова
И к девице парень
А к жене же муж
От дурынды дурень
Убегает уж!
Девки собирались уже на порог выходить, веселье жениху да дружине устраивать, испытывать всячески, годен ли он для невесты, да только...
- Всемила, Голуба! - слыхать голос Борзяты от дверей, - Батюшка вас на порог зовет, князь де приказал.
Переглянулись мы испуганно с сестрой и подружками. Как так, приказал? Что ж он так обычаи не уважает. Да делать нечего, пошли мы всей толпою девичьей к порогу, князю показываться... По дороге к нам бабушка и Хавронья прибились, я с ними и стала в сторонке, как мы всей толпой на крыльцо высыпали.
Остановилась сестра возле батюшки, пологом свадебным прикрытая. А супротив него четверо мужей стоит, и впереди всех... дружинник мой смешливый. Рядом Веселин Хавроньин, да еще волхв ихний, Велисвет. В стороне князь, стоит и по сторонам смотрит, на семью нашу особо поглядывая.
- Где же, Сивояр, дочь твоя старшая? Почто ты младшую вперед старшей показываешь да выдаешь? - говорит вдруг дружинник, а у меня сердце замирает, от слов батюшки следующих.
- Вот она, княже. Ее покажи, попробуй, выдай, постарайся… - и показывает на меня злобно, я ни понять ни спрятаться не успела, лишь глазами хлопаю удивленно.
Как так... князь?
Вывели меня под белы рученьки, поставили рядом с сестрою, которая уж и полог свадебный сбросила, смотрит тревожно то на меня, то на князя, то на матушку. А князь на нее мельком взглянул, да и не смотрел более. Смотрит на меня - будто впервые видит, будто узнать пытается.
И не узнаёт...
Князь Ян
Глянул на Всемилу - заболела голова, трепыхнулось внутри что то да и замерло, будто не было. Не мила она мне, не люба, не хочу на нее глядеть...
Голуба, значит? Смотрю я на нее, узнаю и не узнаю, будто видал когда близко совсем, да забыл напрочь. А у сердца теплеет, греет меня платочек черный, как платье ее, и рунами теми же расшитый хитро. Нутро все переворачивается от взгляда ее испуганного, неверящего. Стыдно отчего-то становится…
Вздохнул я тяжко, обвел взором люд собравшийся - дружину свою, семью и челядь Боричеву, деревенских...
- Слушайте меня, люди честные, дружина моя славная, друзья верные, да запоминайте, да думайте со мной! Не люба мне Всемила! Не могу я взять ее в жены, и себя и ее сгубить. И жениться я собирался на ней от расчета и злости, а как опомнился – договор отказаться не дал, Боричами хитро сложенный. Что скажете вы на то?
По-разному народ отвечал. Одни говорили, коль слово дал – исполняй, княже, иначе какая цена слову-то твоему? Другие говорили не жениться, не губить ни себя ни девицу. Третьи помалкивали, на Голубу да меня поглядывая, шептались о чем-то.
- Но слушайте еще, люди! Пришел я к Боричам для разговора вечером поздним, после прибытия сюда. А вернулся не своими ногами – Борен с Гораздом, а позже Веселин до шатра меня волокли, невменяемого.
