Зрительный зал наполнился овациями: актёрам удалось усидеть на двух стульях: развеселить малолетнего короля историей и завладеть вниманием взрослой аудитории звучным тенором и пронзительным сопрано.
Новое открытие ошарашило Эмилию. Она заметила, что в конце третьего акта сжимала кулак, приложенный к груди. Она чувствовала, как внутри неё, под кожей, где-то в области сердца пузырилось что-то будоражащее. Словно физически девица ощущала смену настроения мелодии, поддавалась и следовала за ней, не понимая, как это возможно. Оркестр извлекал не звуки из инструментов, а потаённые эмоции из глубин сердца слушателей. Наверняка, всё дело в акустике: как звук разносился по огромному залу, отбивался от стен и впечатывался в зрителей, вызывая лёгкую дрожь на кончиках пальцев. Чудеса, не иначе. Эмилия посмотрела по сторонам, но не могла прочитать подобного откровения в лицах мужчин в ложе. Эта тайна принадлежала только ей.
Днём фрейлины с принцессой не устраивали салонов, не звали гостей и не принимали старых друзей, как это происходило при мадам Аделаиде. Самозванка ссылалась на то, что это нагоняет тоску, поэтому ей хватало только общества фрейлин. Развлекались музицированием, прогулками, а также играми на свежем воздухе с мячиком: отбивали его при помощи ракеток.
В этот невероятно обычный (если можно так назвать жизнь во дворце девицы, которая ещё год назад убиралась в хлеву и доила коров) день девушки развлекали себя чтением. В руки мадемуазель Дайон Брэттфорд попала книга-поэма с циклом сонетов Гамильсона, известного поэта, жившего век или парочку назад. Фрейлина стояла посреди залы и громко с выражением декламировала поэму, наслаждаясь звучанием своего голоса.
За недолгое пребывание в будуаре принцессы, Эмилия облюбовала высокое узкое кресло с цветочном узором на ткани кремового цвета. Оно стояло перед окном, солнечные лучи нагрели сиденье, и самозванка с наслаждением прикрыла глаза, краем уха слушая про бутоны и плафоны, что-то возвышенно-невразумительное. Вот уж кого никак не заставишь читать вслух! Всё же читала она по слогам: ей нужно было собрать чудовищное нечто из коротких лоскутов, куда уж там думать об интонациях и паузах! Её ноги были подняты на бархатный пуф, и девица Фурнье выводила круги носком в такт самозабвенному жужжанию мадемуазель Дайон, стараясь запоминать наиболее удачные выражения. Может, если не по смыслу, то как скороговорку хоть одну фразу запомнит?
«Взошла луна, назначен час свиданья.
И рыцарь ждёт, затих в мольбе без слов.
О, роковая страсть! Как стынет кровь,
Терзая суть в безжалостном признании:
«Моя Мадлен… И ведь напрасны ожидания!»
Там полумрак царил, он брат ночной тоски,
Но словно сон — легко касание её руки.
И сладок миг, окончились страдания!»
Стихи пришлись по душе непроницаемой Констанции, что с отрешённой вежливостью внимала мрачному будущему влюблённых, их отчаянной смелости, и мадемуазель Жаклин Монускье, та скрывала стыдливый румянец за веером в особо чувственные моменты счастья рыцаря с мадам Мадлен. Мадемуазель Вайолет вышивала у соседнего окна, особо не обращая внимания на остальных.
Когда дверь отворилась, Эмилия вытянула шею, в образовавшейся тишине с интересом разглядывая посетителя. Слуга: лиловую ливрею с белым кружевом девушка уже запомнила — униформа дворца Лудье. Тот отвесил учтивый поклон и произнёс, не поднимая головы:
— Мадам Аделаида, Вас спрашивают присоединиться к конной прогулке в саду Роз.
— Кто спрашивает? — она выпрямилась и попыталась изобразить наиболее горделиво-величественный вид, не убирая ног с пуфа.
— Его Величество, Антуан II, король Риндалии, Ваша Светлость, — мужчина на секунду поднял взгляд, но вновь опустил его, для себя истолковав их молчание как признак того, что девушки онемели от удивления. Нельзя было смущать знатных дам лишним взглядом! Но стоило помочь прийти в себя, поэтому заботливый мужчина разъяснил: — Он высказал желание познакомить вас со своими лошадьми.
Лица фрейлин вытянулись. Но если Дайон была приятно удивлена: её осветила широкая улыбка и лишь только приличия не позволили начать ей прыгать от радости, схватив принцессу за руки, то Констанция и Вайолет нахмурились, гадая, когда произошла такая резкая перемена.
Эмилия сдержала простой деревенский смешок. Всё же не зря она три часа высидела в опере! Её терпение вознаградилось… И немного простой ребячливости с дитём, на которого возложена не по годам большая ответственность.
— Это значит… Нужно сменить платье? — неуверенно подала голос гардеробмейстерша Жаклин, когда двери за слугой закрылись.
Кабинет для Собраний давил на герцога де Шатрона. Со стены смотрел портрет основателя династии Кисарингов, то есть первый король Риндалии. Его голова больше напоминала яйцо, обрамлённое гротескной железной короной. Художникам пятого века от изгнания Неспящих едва ли было дело до действительного сходства портрета. С другой стороны кабинета, на противоположной стене, была карта с разноцветными линиями — границами.
Вокруг длинного дубового стола стояло десять стульев, не считая пустого места во главе, принадлежавшего королю Антуану. Но сейчас его речами говорил регент, доверенное лицо. Не всем это нравилось, но приходилось мириться, пока кто-нибудь не высечет искру у пороховой бочки.
— Капитан Кристобаль Фонтанаросса запросил ссуду, дабы отправиться в исследовательскую экспедицию в неизведанные просторы океана южнее мыса Венторум, — у советника Эктора де Фуа камзол был чуть маловат в области брюха, но эту оплошность скоро решат расторопные портные. — Говорит, что готов выступить под нашим флагом.
— Ссуду? Он будет возвращать деньги в случае неуспеха его кампании? — регент серьёзно смерил взглядом мужчину.
— Господа, если он сумеет совершить прорыв, разве, не будет это ценнее пары сотен, которые мы выделим на его исследование, — живо заметил молодой секретарь флота Венсан де Бокур.
Десять советников. Пальцы. У каждого из этих змей были свои мотивы: личная выгода, жадность, желание сделать королевство лучше, попытки диктовать условия. Без них королевство как без рук, но внутренние распри сводило судорогой. Совет был разделен на два лагеря: правая рука принадлежала герцогу де Шатрону, у него была фактическая власть. К нему прислушивались: жрец Рассвета, уполномоченный говорить от лица церкви, он же духовник королевской семьи — Жан-Рене Ламбер, секретарь финансов и торговли Леонар де Бильву, первый маршал Арман де Монтрево. Политика Готье де Шатрона была тихой и мирной: он обходился лишь необходимыми жертвами ради королевства. Ради Короны и Единения страны.
Левая же имела явного лидера: молодого Венсана де Бокура, занявшего в Совете место своего почившего отца пару лет назад. Оба лидера взвешивали риски и выгоды, но решения были разные. Если в каких-то местах регент предпочитал отказаться от выгоды, чтобы не получить проблем, жажда больших благ у секретаря флота брала верх над страхом. Герцог де Шатрон придерживался старых, иногда даже и устаревших взглядов, а герцог Венсан был более рискованным в своих решениях, жёг резко, смело. Иногда он смеялся над старым герцогом де Шатроном за излишнюю осторожность, а сам грезил о том, чтобы король разделил бремя правления с герцогами крупных земель, давая им больше свобод и прав. Такая политика, как считали его приверженцы, могла помочь освободить правителя от скучных заседаний. Его сторону открыто поддерживали канцлер маркиз Даниэль Монускье и секретарь по делам заморских колоний Эктор де Фуа.
Нейтральными считались секретарь по делам королевского двора, но и по совместительству герцог одной из крупнейших владений — герцог Тибо Сен-Фюст д’Овань, придворный маг Фабьен Бонне предпочитал не принимать участие в голосованиях, но номинально числился в Совете. Секретарь по иностранным делам герцог Робер де Сен-Тер старательно взвешивал свои решения: он не был связан ни с одной из сторон крепкой дружбой.
— Если у нас будет лишняя пара сотен невостребованных в казне, предлагаю вернуться к этому вопросу, — отрезал регент и отодвинул лист прошения в сторону. — Что дальше?
Поднялся Леонар де Бильву. Мужчина в парике с завитыми крупными кудрями — аллонж, так полюбившийся мужчинам. Он откашлялся и начал свою речь:
— Гильдия ткачей просит снижения пошлин на торговлю шёлком. Все знают, что у нас развивающаяся промышленность, наши мануфактуры набирают обороты, Его Величество их всячески поддерживает. И теперь…
Взгляд герцога де Шатрона скользнул от его мушки на лице к декоративным щитам, прислонённым к стенам за его спиной, затем к окну. Его Величество Антуан II сидел верхом на пегом жеребце, он смиренно шёл, подстраиваясь под шаг девицы Эмилии в костюме для верховой езды «амазонки». Девушка вела животное за уздцы, похлопывая его по шее, улыбалась. Мальчик активно жестикулировал и громко смеялся, иногда хватаясь за гриву животного. А по обе стороны от коня шли слуги, готовые подхватить юного короля, чтобы тот не упал. Семейная идиллия, если бы только на месте самозванки оказалась настоящая мадам Аделаида. Герцог вытянул шею, проводив процессию за деревянную оконную раму.
«Неспящий её забери», — без сил взмолился Готье де Шатрон, поворачиваясь обратно к Совету.
Новое открытие ошарашило Эмилию. Она заметила, что в конце третьего акта сжимала кулак, приложенный к груди. Она чувствовала, как внутри неё, под кожей, где-то в области сердца пузырилось что-то будоражащее. Словно физически девица ощущала смену настроения мелодии, поддавалась и следовала за ней, не понимая, как это возможно. Оркестр извлекал не звуки из инструментов, а потаённые эмоции из глубин сердца слушателей. Наверняка, всё дело в акустике: как звук разносился по огромному залу, отбивался от стен и впечатывался в зрителей, вызывая лёгкую дрожь на кончиках пальцев. Чудеса, не иначе. Эмилия посмотрела по сторонам, но не могла прочитать подобного откровения в лицах мужчин в ложе. Эта тайна принадлежала только ей.
Днём фрейлины с принцессой не устраивали салонов, не звали гостей и не принимали старых друзей, как это происходило при мадам Аделаиде. Самозванка ссылалась на то, что это нагоняет тоску, поэтому ей хватало только общества фрейлин. Развлекались музицированием, прогулками, а также играми на свежем воздухе с мячиком: отбивали его при помощи ракеток.
В этот невероятно обычный (если можно так назвать жизнь во дворце девицы, которая ещё год назад убиралась в хлеву и доила коров) день девушки развлекали себя чтением. В руки мадемуазель Дайон Брэттфорд попала книга-поэма с циклом сонетов Гамильсона, известного поэта, жившего век или парочку назад. Фрейлина стояла посреди залы и громко с выражением декламировала поэму, наслаждаясь звучанием своего голоса.
За недолгое пребывание в будуаре принцессы, Эмилия облюбовала высокое узкое кресло с цветочном узором на ткани кремового цвета. Оно стояло перед окном, солнечные лучи нагрели сиденье, и самозванка с наслаждением прикрыла глаза, краем уха слушая про бутоны и плафоны, что-то возвышенно-невразумительное. Вот уж кого никак не заставишь читать вслух! Всё же читала она по слогам: ей нужно было собрать чудовищное нечто из коротких лоскутов, куда уж там думать об интонациях и паузах! Её ноги были подняты на бархатный пуф, и девица Фурнье выводила круги носком в такт самозабвенному жужжанию мадемуазель Дайон, стараясь запоминать наиболее удачные выражения. Может, если не по смыслу, то как скороговорку хоть одну фразу запомнит?
«Взошла луна, назначен час свиданья.
И рыцарь ждёт, затих в мольбе без слов.
О, роковая страсть! Как стынет кровь,
Терзая суть в безжалостном признании:
«Моя Мадлен… И ведь напрасны ожидания!»
Там полумрак царил, он брат ночной тоски,
Но словно сон — легко касание её руки.
И сладок миг, окончились страдания!»
Стихи пришлись по душе непроницаемой Констанции, что с отрешённой вежливостью внимала мрачному будущему влюблённых, их отчаянной смелости, и мадемуазель Жаклин Монускье, та скрывала стыдливый румянец за веером в особо чувственные моменты счастья рыцаря с мадам Мадлен. Мадемуазель Вайолет вышивала у соседнего окна, особо не обращая внимания на остальных.
Когда дверь отворилась, Эмилия вытянула шею, в образовавшейся тишине с интересом разглядывая посетителя. Слуга: лиловую ливрею с белым кружевом девушка уже запомнила — униформа дворца Лудье. Тот отвесил учтивый поклон и произнёс, не поднимая головы:
— Мадам Аделаида, Вас спрашивают присоединиться к конной прогулке в саду Роз.
— Кто спрашивает? — она выпрямилась и попыталась изобразить наиболее горделиво-величественный вид, не убирая ног с пуфа.
— Его Величество, Антуан II, король Риндалии, Ваша Светлость, — мужчина на секунду поднял взгляд, но вновь опустил его, для себя истолковав их молчание как признак того, что девушки онемели от удивления. Нельзя было смущать знатных дам лишним взглядом! Но стоило помочь прийти в себя, поэтому заботливый мужчина разъяснил: — Он высказал желание познакомить вас со своими лошадьми.
Лица фрейлин вытянулись. Но если Дайон была приятно удивлена: её осветила широкая улыбка и лишь только приличия не позволили начать ей прыгать от радости, схватив принцессу за руки, то Констанция и Вайолет нахмурились, гадая, когда произошла такая резкая перемена.
Эмилия сдержала простой деревенский смешок. Всё же не зря она три часа высидела в опере! Её терпение вознаградилось… И немного простой ребячливости с дитём, на которого возложена не по годам большая ответственность.
— Это значит… Нужно сменить платье? — неуверенно подала голос гардеробмейстерша Жаклин, когда двери за слугой закрылись.
Кабинет для Собраний давил на герцога де Шатрона. Со стены смотрел портрет основателя династии Кисарингов, то есть первый король Риндалии. Его голова больше напоминала яйцо, обрамлённое гротескной железной короной. Художникам пятого века от изгнания Неспящих едва ли было дело до действительного сходства портрета. С другой стороны кабинета, на противоположной стене, была карта с разноцветными линиями — границами.
Вокруг длинного дубового стола стояло десять стульев, не считая пустого места во главе, принадлежавшего королю Антуану. Но сейчас его речами говорил регент, доверенное лицо. Не всем это нравилось, но приходилось мириться, пока кто-нибудь не высечет искру у пороховой бочки.
— Капитан Кристобаль Фонтанаросса запросил ссуду, дабы отправиться в исследовательскую экспедицию в неизведанные просторы океана южнее мыса Венторум, — у советника Эктора де Фуа камзол был чуть маловат в области брюха, но эту оплошность скоро решат расторопные портные. — Говорит, что готов выступить под нашим флагом.
— Ссуду? Он будет возвращать деньги в случае неуспеха его кампании? — регент серьёзно смерил взглядом мужчину.
— Господа, если он сумеет совершить прорыв, разве, не будет это ценнее пары сотен, которые мы выделим на его исследование, — живо заметил молодой секретарь флота Венсан де Бокур.
Десять советников. Пальцы. У каждого из этих змей были свои мотивы: личная выгода, жадность, желание сделать королевство лучше, попытки диктовать условия. Без них королевство как без рук, но внутренние распри сводило судорогой. Совет был разделен на два лагеря: правая рука принадлежала герцогу де Шатрону, у него была фактическая власть. К нему прислушивались: жрец Рассвета, уполномоченный говорить от лица церкви, он же духовник королевской семьи — Жан-Рене Ламбер, секретарь финансов и торговли Леонар де Бильву, первый маршал Арман де Монтрево. Политика Готье де Шатрона была тихой и мирной: он обходился лишь необходимыми жертвами ради королевства. Ради Короны и Единения страны.
Левая же имела явного лидера: молодого Венсана де Бокура, занявшего в Совете место своего почившего отца пару лет назад. Оба лидера взвешивали риски и выгоды, но решения были разные. Если в каких-то местах регент предпочитал отказаться от выгоды, чтобы не получить проблем, жажда больших благ у секретаря флота брала верх над страхом. Герцог де Шатрон придерживался старых, иногда даже и устаревших взглядов, а герцог Венсан был более рискованным в своих решениях, жёг резко, смело. Иногда он смеялся над старым герцогом де Шатроном за излишнюю осторожность, а сам грезил о том, чтобы король разделил бремя правления с герцогами крупных земель, давая им больше свобод и прав. Такая политика, как считали его приверженцы, могла помочь освободить правителя от скучных заседаний. Его сторону открыто поддерживали канцлер маркиз Даниэль Монускье и секретарь по делам заморских колоний Эктор де Фуа.
Нейтральными считались секретарь по делам королевского двора, но и по совместительству герцог одной из крупнейших владений — герцог Тибо Сен-Фюст д’Овань, придворный маг Фабьен Бонне предпочитал не принимать участие в голосованиях, но номинально числился в Совете. Секретарь по иностранным делам герцог Робер де Сен-Тер старательно взвешивал свои решения: он не был связан ни с одной из сторон крепкой дружбой.
— Если у нас будет лишняя пара сотен невостребованных в казне, предлагаю вернуться к этому вопросу, — отрезал регент и отодвинул лист прошения в сторону. — Что дальше?
Поднялся Леонар де Бильву. Мужчина в парике с завитыми крупными кудрями — аллонж, так полюбившийся мужчинам. Он откашлялся и начал свою речь:
— Гильдия ткачей просит снижения пошлин на торговлю шёлком. Все знают, что у нас развивающаяся промышленность, наши мануфактуры набирают обороты, Его Величество их всячески поддерживает. И теперь…
Взгляд герцога де Шатрона скользнул от его мушки на лице к декоративным щитам, прислонённым к стенам за его спиной, затем к окну. Его Величество Антуан II сидел верхом на пегом жеребце, он смиренно шёл, подстраиваясь под шаг девицы Эмилии в костюме для верховой езды «амазонки». Девушка вела животное за уздцы, похлопывая его по шее, улыбалась. Мальчик активно жестикулировал и громко смеялся, иногда хватаясь за гриву животного. А по обе стороны от коня шли слуги, готовые подхватить юного короля, чтобы тот не упал. Семейная идиллия, если бы только на месте самозванки оказалась настоящая мадам Аделаида. Герцог вытянул шею, проводив процессию за деревянную оконную раму.
«Неспящий её забери», — без сил взмолился Готье де Шатрон, поворачиваясь обратно к Совету.
