1
Воздух в конференц-зале застыл мёртвым грузом — кто-то будто пережевал и выплюнул обратно. Виктор вдыхал медленно, через силу: лёгкие сопротивлялись этой смеси затхлого ковра, жжёного кофе из термоса и чужого пота. Запах коллективного отчаяния имел консистенцию. Прислонившись спиной к стене, он вдавливался в шершавые обои с уродливым узором, пытаясь стать частью рисунка. Исчезнуть. Язык различал медь — вчерашний виски смешался с сегодняшней ненавистью. В ушах гудело, и сквозь гул пробивался единственный голос.
На возвышении метался тренер по мотивации — живой конспект из журнала для менеджеров, весь в поту. Голос пронзительный, липкий, впивался в барабанные перепонки, не оставляя пространства для мыслей.
— Команда — это сила! Сила — это успех! — выкрикивал тренер, и глаза горели маниакальным блеском, будто человек только что открыл формулу вечной жизни. — Давайте ощутим! Встаньте в круг! Крепче возьмитесь за руки!
Внутри Виктора зашумело, как помехи в эфире: «Крепче. Чтобы ощутить трепет соседней ладони, влажной от стресса. Чтобы передать по цепочке стадный импульс. Чемпионы чего? Скоростного вырождения достоинства в бонусы к KPI?»
Машинально прикинул стоимость часового спектакля, перевёл в бутылки выдержанного шотландского односолодового. Вышло на полгода. Полгода тишины и одиночества, где не нужно притворяться. Внутренний мир оказался единственным убежищем — предательски богатым, когда снаружи пустота.
Взгляд тренера, сканирующий зал в поисках жертвы, намертво зацепился за Виктора. Хищный. Радостный.
— А вот наш скептик! Выйди к нам! Покажи, что значит настоящее доверие!
Десятки пар глаз развернулись одновременно — пустых, любопытствующих, уставших. Экспонат в музее странных людей. Упражнение «Доверие»: упасть спиной на руки коллег. Руки, которые утром листали бумажки и стучали по клавиатурам. Руки, в силе которых он не был уверен ни на грамм.
— Я верю в законы Ньютона, — голос прозвучал глухо, будто доносился из-под толщи воды, из той самой квартиры с виски. — А не в корпоративный энтузиазм. Простите.
Тишина упала плотным слоем. Можно было резать ножом для масла с буфетного стола. Давила на уши, гудела. В этой тишине родилось двойственное чувство — стыд, едкий и обжигающий, поднимающий жар к щекам, но странным образом смешанный с гордостью, холодной и острой. Прокажённый, которого вытолкнули из круга, но при этом — единственно чистый в комнате. Виктор молча, не спуская с тренера холодного, почти отстранённого взгляда, сделал шаг назад. Отошёл к буфетному столику, держась чуть отстранённо, пряча облегчение от выполненного внутреннего долга.
Угол у массивной фальш-колонны, пахнущий остывшим кондиционером и пылью, стал крепостью. Отсюда, как из каземата, Виктор наблюдал за ритуалами чужого мира. Воздух звенел от притворного смеха, который раскалывался о слух, как стекло. Коллеги, пара за парой, исполняли танец нетворкинга: вскидывали брови в унисон, синхронно кивали, обменивались визитками с важностью дипломатов на переговорах. Улыбки, натянутые на лица, казались масками, под которыми сквозил лишь ровный, загрунтованный нуль. Таксидермия душ — чучела, набитые корпоративными лозунгами.
К нему подплыла Ольга, начальница. Улыбка была служебным инструментом, как смартфон в маникюренной руке.
— Виктор, ну что ты как не в своей тарелке? — голос струился тёплым сиропом, под которым угадывалась острая игла. — Мы же все здесь одна команда. Расслабься, получи удовольствие!
Затошнило от фразы, от идеально отполированного, конвейерного вранья. Слова застревали в горле комом протеста, но Виктор лишь беззвучно кивнул, чувствуя, как лицо костенеет в маске вежливой отстранённости. Каждый мускул напрягся, изображая подобие человеческой реакции.
И тогда увидел Марка.
Марк, с которым вчера в баре, приглушив голоса, клеймили это идиотское мероприятие, делились одним виски на двоих и бросали в сторону начальства едкие, точные словечки. Тот самый Марк сейчас, с азартом, который казался почти подлинным, тянул канат в идиотской эстафете. Лицо раскраснелось от напускного усердия.
Взгляды встретились. Всего на секунду.
В глазах Марка Виктор не увидел ни смущения, не извинения, не товарищескую усмешку. Лишь быстрое, испуганное скольжение в сторону. Пустоту. А затем — улыбку, такую же натянутую и безжизненную, как у всех остальных. Предательство, которое было даже не поступком, а простым, трусливым отсутствием.
Глухое разочарование, тяжёлое и влажное, как комок глины, упало куда-то вглубь, перекрывая кислород. Затем вытеснилось холодной, окончательной брезгливостью. Понимание пришло резко: даже те, в ком готов был признать своего, при первой опасности надевают униформу и растворяются в толпе манекенов. Подойти позже, ткнуть язвительной шуткой — показалось вдруг мелким, унизительным и бессмысленным, как попытка объяснить что-то дрессированной собачке.
Марк перестал существовать. Просто стал частью пейзажа. Ещё одним предметом мебели в зале абсурда. Цель сузилась до примитивного, животного импульса: выжить. Просто дожить до конца дня, не сломавшись, не надев маску. Сохранить внутри хоть крупицу того, что ещё можно было назвать собой.
Финальный акт. Ольга, словно жрица перед алтарём, собрала остатки «команды» для заключительной рефлексии. Льстивые лучи заходящего солнца били в огромное окно, окрашивая и без того фальшивую атмосферу в сюрреалистичные тона. Начальница парила в центре зала, произнося пламенную речь о «семье» и «общих ценностях». Жесты широки, театральны, отточены до автоматизма. Виктор стоял в тени, наблюдая за ней как биолог за редким видом ядовитого гриба — с холодным, беспристрастным интересом.
— ...и именно в единстве наша сила! — воскликнула Ольга, с пафосом воздевая руки.
Локоть задел край высокого бокала на столе. Хрусталь звякнул, пронзительно и не к месту. Тёмно-бордовая жидкость, словно живая, устремилась вниз по стеклу, а затем медленно, почти церемониально, начала растекаться по белоснежной шёлковой блузке начальницы. Алый поток полз, впитываясь в дорогую ткань, прожигая цветом. Напоминал свежую, пульсирующую рану на стерильном бинте.
Виктор замер, затаив дыхание, всё существо сжалось в ожидании. Ждал взрыва, крика, досадливого восклицания, хоть какой-то искры нормальной, человеческой реакции на проблему, пусть и мелкую.
Не последовало.
Пауза длилась вечность. Ольга не вздрогнула. Не ахнула. Широко распахнутые, ничего не выражающие глаза не изменились. Липовая улыбка застыла маской, не выдавая ни тени эмоций. Не посмотрела на пятно, не попыталась стереть. Рука, с которой стекали алые капли, словно кровь с лезвия, просто опустилась. Голос, ровный и вдохновенный, не сбился, не потерял пафосных интонаций.
— ...и именно так мы, преодолевая любые преграды, — продолжала, словно ничего не случилось, — идём к нашей общей цели!
Внутри Виктора что-то перевернулось, оборвалось и рухнуло в ледяную пустоту. Не цинизм, не раздражение. Физическое отвращение, подступающее к горлу едкой волной. Леденящий душу ужас, пронзительный и тихий. Перед ним было не лицемерие. Лицемер бы смутился, изобразил досаду, сыграл в прощение. Это было Нечто. Пустота, идеально имитирующая человека. Механизм, который даже при очевидном сбое в программе продолжал воспроизводить один и тот же код.
Старый вопрос, мучивший весь период — молчать или взорваться негодованием, — мгновенно сгорел, рассыпался пеплом. Родился новый, куда более страшный и неразрешимый: он один сохранил рассудок в курятнике безумных счастливчиков, или сам начинает сходить с ума, видя демонов там, где другие видят лишь будни офисной суматохи?
Виктор отступил. Медленно, стараясь не выдавать внутренней дрожи, сжал в руке пластиковый стакан. Вода была тёплой, отдавала пластмассой, но сделал большой глоток, чтобы смыть подступающую тошноту, сбить комок паники, застрявший где-то в пищеводе. Роль снова изменилась. Больше не изгой, не циник. Исследователь, затерявшийся в стае существ, чья природа непонятна и оттого пугающе враждебна.
2
Офис встретил тишиной — неправильной, натянутой, как струна перед обрывом. Виктор толкнул стеклянную дверь и замер на пороге, вслушиваясь в пустоту. Обычно к девяти утра пространство гудело: телефонные звонки, стук клавиатур, обрывки разговоров о сериалах и ипотеках. Сейчас — ничего. Только приглушённое шуршание, будто мыши скребутся в стенах.
Коллеги сидели за мониторами, но не работали. Сгрудились парами у кулера, у принтера, склонив головы. Шептались. Взгляды скользили в сторону кабинета Ольги — стеклянного куба в дальнем углу — и тут же отскакивали, как от раскалённого металла.
Виктор прошёл к столу, стараясь не привлекать внимания. Включил компьютер. Пальцы легли на клавиатуру, но не двигались. Внутренний радар, настроенный вчера на обнаружение угрозы, теперь работал на полную мощность. Каждый звук, каждое движение в периферийном зрении регистрировались и анализировались.
— ...вернулась такой... — донеслось справа, из-за перегородки.
— ...невероятная энергия... — подхватил кто-то слева.
— ...будто подменили...
Виктор напрягся. О ком? Ольга вчера ушла с тимбилдинга раньше всех, не попрощавшись. Пятно вина на блузке так и осталось алым пятном на белом. Механическая улыбка так и не дрогнула.
Дверь кабинета распахнулась.
Выходила Ольга.
Виктор поднял глаза — и внутри что-то сжалось, как от удара под дых.
Улыбка. Широкая. Слишком широкая. Левый уголок рта тянулся к уху, растягивая кожу до неестественного предела. Правый едва приподнят, застыл в полушаге. Мышцы лица работали несимметрично, создавая впечатление маски, натянутой на череп и плохо закреплённой. Глаза оставались прежними — стеклянными, пустыми, как у чучела в музее естествознания.
— Доброе утро, команда! — голос прозвучал слишком громко, слишком жизнерадостно, с металлическим призвуком, будто кто-то включил динамик на максимум. — Сегодня начинается новая эра! Эра саморазвития и продуктивности!
Она шла между рядами столов, и каждый шаг отдавался в тишине, как удар молота. Руки широко раскинуты, ладони раскрыты, будто собиралась обнять всех разом. Движения резкие, угловатые, словно кукла на ниточках, которую дёргает неумелый кукловод.
Виктор не мог оторвать взгляд. Это не была фальшь. Фальшь он распознавал мгновенно — годы тренировки. Это была патология. Что-то сломалось внутри, что-то переключилось, и теперь человек работал по другой программе. Отвращение, знакомое и почти комфортное, сменилось леденящим страхом, который полз по позвоночнику, позвонок за позвонком.
Ольга остановилась в центре офиса, повернулась на сто восемьдесят градусов — движение механическое, точное — и снова улыбнулась. Левый уголок рта дёрнулся, будто под кожей что-то шевельнулось.
— Я чувствую невероятный прилив сил! — выкрикнула она, и голос треснул на верхней ноте. — И хочу поделиться им с каждым из вас!
Нужно было сделать вид, что ничего не заметил. Отвернуться. Погрузиться в работу. Виктор медленно перевёл взгляд на монитор, пальцы задвигались по клавиатуре, набирая бессмысленный набор букв. Внутри колотилось сердце, отдаваясь в висках. Новая цель кристаллизовалась мгновенно: наблюдать, не выдавая страха. Понять, что происходит. И главное — не попасться.
Ольга начала обход.
Виктор следил краем глаза, не поднимая головы. Начальница подходила к каждому столу, наклонялась, клала руку на плечо. Говорила что-то тихо, почти интимно. Сотрудники сначала напрягались, отшатывались, но она не отпускала. Давила. Не словами — присутствием. Гиперактивным, удушающим позитивом, который заполнял пространство, как газ.
Первым сдался Пётр — слабовольный, вечно согласный со всеми. Виктор видел, как лицо коллеги прошло путь от растерянности к сопротивлению, а затем — щёлкнуло. Буквально щёлкнуло, как выключатель. Рот растянулся в кривой улыбке, точно такой же, как у Ольги. Глаза остались пустыми.
Процесс занял секунды. Необратимый. Быстрый.
Виктор сжал мышку так, что пластик треснул. Дышать стало трудно. Воздух в офисе сгустился, приобрёл вязкость. В лёгкие входил с трудом, будто через мокрую тряпку.
Ольга двигалась дальше. Один за другим коллеги расплывались в уродливых гримасах. Кто-то сопротивлялся дольше, кто-то — меньше. Результат был одинаков.
Взгляд наткнулся на Марка.
Тот стоял у принтера, прижавшись спиной к стене. Лицо бледное, глаза широко распахнуты. Нормальные. Испуганные. Человеческие.
Виктор поймал взгляд, попытался жестами показать: «Ты это видишь? Скажи, что видишь».
Марк кивнул. Едва заметно. Губы беззвучно сформировали слово: «Да».
Облегчение хлынуло волной, тёплой и почти болезненной. Не один. Не сошёл с ума. Есть свидетель. Есть союзник.
Ольга повернула голову.
Посмотрела на Марка.
Улыбка стала шире.
Она пошла к нему — плавно, неспешно, как хищник, который знает, что жертва никуда не денется. Марк попытался отступить, но упёрся в стену. Ольга подошла вплотную, положила руку на плечо. Наклонилась к уху. Губы зашевелились, но слов Виктор не расслышал.
Лицо Марка прошло путь за несколько секунд.
Страх. Замешательство. Сопротивление, слабое, как у тонущего. А затем — щелчок. Рот растянулся. Глаза потухли. Улыбка — чужая, надетая, как маска на Хэллоуин — заняла место живого выражения.
Виктор смотрел, не в силах оторваться. Внутри рухнуло что-то массивное и несущее. Последний оплот нормальности, последняя надежда на то, что мир ещё поддаётся объяснению. Изоляция накрыла с головой, густая и липкая, как смола.
Марк обернулся. Посмотрел прямо на Виктора. Улыбнулся.
Не своей улыбкой.
Нужно было бежать. Сейчас. Пока не заметили сопротивление. Пока не подошли. Но ноги не слушались. А в голове билась мысль: может, ещё не поздно? Может, можно достучаться? Вернуть друга?
Виктор медленно поднялся. Прошёл к курилке, стараясь двигаться естественно. Марк последовал за ним — автоматически, как собака за хозяином.
Курилка пахла застоявшимся дымом и чем-то кислым, химическим — освежитель воздуха не справлялся. Узкое окно выходило на серую стену соседнего здания. Свет тусклый, жёлтый, мигающий от старой лампы дневного света.
Марк стоял у подоконника с идиотской улыбкой, глядя в пустоту. Достал сигарету, прикурил. Затянулся. Выдохнул дым — медленно, механически, будто выполнял инструкцию из учебника.
— Отличный день, правда? — произнёс Марк. Голос плоский, без интонаций. — Ольга такая вдохновляющая. Я чувствую себя... обновлённым.
Виктор шагнул ближе. Сердце колотилось где-то в горле.
— Марк, сбрось этот хлам. — Голос прозвучал резче, чем хотелось. — Ты выглядишь как клоун.
Никакой реакции. Марк затянулся снова, выдохнул дым в окно. Улыбка не дрогнула.
— Марк, это я. — Виктор схватил друга за плечо, развернул к себе. — Очнись. Что она с тобой сделала?
Марк посмотрел на него. Глаза пустые, как у рыбы на прилавке. Улыбка натянута до предела.
— Ничего не сделала. — Голос монотонный, механический. — Просто помогла увидеть. Ты тоже можешь. Не бойся быть счастливым, друг.
Рука Марка легла на запястье Виктора.
Холодная. Влажная. Пальцы сжались — крепко, слишком крепко, до боли.
И в этот момент лицо Марка на долю секунды потеряло форму.
Расплылось, как отражение в воде, по которой провели рукой.
Воздух в конференц-зале застыл мёртвым грузом — кто-то будто пережевал и выплюнул обратно. Виктор вдыхал медленно, через силу: лёгкие сопротивлялись этой смеси затхлого ковра, жжёного кофе из термоса и чужого пота. Запах коллективного отчаяния имел консистенцию. Прислонившись спиной к стене, он вдавливался в шершавые обои с уродливым узором, пытаясь стать частью рисунка. Исчезнуть. Язык различал медь — вчерашний виски смешался с сегодняшней ненавистью. В ушах гудело, и сквозь гул пробивался единственный голос.
На возвышении метался тренер по мотивации — живой конспект из журнала для менеджеров, весь в поту. Голос пронзительный, липкий, впивался в барабанные перепонки, не оставляя пространства для мыслей.
— Команда — это сила! Сила — это успех! — выкрикивал тренер, и глаза горели маниакальным блеском, будто человек только что открыл формулу вечной жизни. — Давайте ощутим! Встаньте в круг! Крепче возьмитесь за руки!
Внутри Виктора зашумело, как помехи в эфире: «Крепче. Чтобы ощутить трепет соседней ладони, влажной от стресса. Чтобы передать по цепочке стадный импульс. Чемпионы чего? Скоростного вырождения достоинства в бонусы к KPI?»
Машинально прикинул стоимость часового спектакля, перевёл в бутылки выдержанного шотландского односолодового. Вышло на полгода. Полгода тишины и одиночества, где не нужно притворяться. Внутренний мир оказался единственным убежищем — предательски богатым, когда снаружи пустота.
Взгляд тренера, сканирующий зал в поисках жертвы, намертво зацепился за Виктора. Хищный. Радостный.
— А вот наш скептик! Выйди к нам! Покажи, что значит настоящее доверие!
Десятки пар глаз развернулись одновременно — пустых, любопытствующих, уставших. Экспонат в музее странных людей. Упражнение «Доверие»: упасть спиной на руки коллег. Руки, которые утром листали бумажки и стучали по клавиатурам. Руки, в силе которых он не был уверен ни на грамм.
— Я верю в законы Ньютона, — голос прозвучал глухо, будто доносился из-под толщи воды, из той самой квартиры с виски. — А не в корпоративный энтузиазм. Простите.
Тишина упала плотным слоем. Можно было резать ножом для масла с буфетного стола. Давила на уши, гудела. В этой тишине родилось двойственное чувство — стыд, едкий и обжигающий, поднимающий жар к щекам, но странным образом смешанный с гордостью, холодной и острой. Прокажённый, которого вытолкнули из круга, но при этом — единственно чистый в комнате. Виктор молча, не спуская с тренера холодного, почти отстранённого взгляда, сделал шаг назад. Отошёл к буфетному столику, держась чуть отстранённо, пряча облегчение от выполненного внутреннего долга.
***
Угол у массивной фальш-колонны, пахнущий остывшим кондиционером и пылью, стал крепостью. Отсюда, как из каземата, Виктор наблюдал за ритуалами чужого мира. Воздух звенел от притворного смеха, который раскалывался о слух, как стекло. Коллеги, пара за парой, исполняли танец нетворкинга: вскидывали брови в унисон, синхронно кивали, обменивались визитками с важностью дипломатов на переговорах. Улыбки, натянутые на лица, казались масками, под которыми сквозил лишь ровный, загрунтованный нуль. Таксидермия душ — чучела, набитые корпоративными лозунгами.
К нему подплыла Ольга, начальница. Улыбка была служебным инструментом, как смартфон в маникюренной руке.
— Виктор, ну что ты как не в своей тарелке? — голос струился тёплым сиропом, под которым угадывалась острая игла. — Мы же все здесь одна команда. Расслабься, получи удовольствие!
Затошнило от фразы, от идеально отполированного, конвейерного вранья. Слова застревали в горле комом протеста, но Виктор лишь беззвучно кивнул, чувствуя, как лицо костенеет в маске вежливой отстранённости. Каждый мускул напрягся, изображая подобие человеческой реакции.
И тогда увидел Марка.
Марк, с которым вчера в баре, приглушив голоса, клеймили это идиотское мероприятие, делились одним виски на двоих и бросали в сторону начальства едкие, точные словечки. Тот самый Марк сейчас, с азартом, который казался почти подлинным, тянул канат в идиотской эстафете. Лицо раскраснелось от напускного усердия.
Взгляды встретились. Всего на секунду.
В глазах Марка Виктор не увидел ни смущения, не извинения, не товарищескую усмешку. Лишь быстрое, испуганное скольжение в сторону. Пустоту. А затем — улыбку, такую же натянутую и безжизненную, как у всех остальных. Предательство, которое было даже не поступком, а простым, трусливым отсутствием.
Глухое разочарование, тяжёлое и влажное, как комок глины, упало куда-то вглубь, перекрывая кислород. Затем вытеснилось холодной, окончательной брезгливостью. Понимание пришло резко: даже те, в ком готов был признать своего, при первой опасности надевают униформу и растворяются в толпе манекенов. Подойти позже, ткнуть язвительной шуткой — показалось вдруг мелким, унизительным и бессмысленным, как попытка объяснить что-то дрессированной собачке.
Марк перестал существовать. Просто стал частью пейзажа. Ещё одним предметом мебели в зале абсурда. Цель сузилась до примитивного, животного импульса: выжить. Просто дожить до конца дня, не сломавшись, не надев маску. Сохранить внутри хоть крупицу того, что ещё можно было назвать собой.
***
Финальный акт. Ольга, словно жрица перед алтарём, собрала остатки «команды» для заключительной рефлексии. Льстивые лучи заходящего солнца били в огромное окно, окрашивая и без того фальшивую атмосферу в сюрреалистичные тона. Начальница парила в центре зала, произнося пламенную речь о «семье» и «общих ценностях». Жесты широки, театральны, отточены до автоматизма. Виктор стоял в тени, наблюдая за ней как биолог за редким видом ядовитого гриба — с холодным, беспристрастным интересом.
— ...и именно в единстве наша сила! — воскликнула Ольга, с пафосом воздевая руки.
Локоть задел край высокого бокала на столе. Хрусталь звякнул, пронзительно и не к месту. Тёмно-бордовая жидкость, словно живая, устремилась вниз по стеклу, а затем медленно, почти церемониально, начала растекаться по белоснежной шёлковой блузке начальницы. Алый поток полз, впитываясь в дорогую ткань, прожигая цветом. Напоминал свежую, пульсирующую рану на стерильном бинте.
Виктор замер, затаив дыхание, всё существо сжалось в ожидании. Ждал взрыва, крика, досадливого восклицания, хоть какой-то искры нормальной, человеческой реакции на проблему, пусть и мелкую.
Не последовало.
Пауза длилась вечность. Ольга не вздрогнула. Не ахнула. Широко распахнутые, ничего не выражающие глаза не изменились. Липовая улыбка застыла маской, не выдавая ни тени эмоций. Не посмотрела на пятно, не попыталась стереть. Рука, с которой стекали алые капли, словно кровь с лезвия, просто опустилась. Голос, ровный и вдохновенный, не сбился, не потерял пафосных интонаций.
— ...и именно так мы, преодолевая любые преграды, — продолжала, словно ничего не случилось, — идём к нашей общей цели!
Внутри Виктора что-то перевернулось, оборвалось и рухнуло в ледяную пустоту. Не цинизм, не раздражение. Физическое отвращение, подступающее к горлу едкой волной. Леденящий душу ужас, пронзительный и тихий. Перед ним было не лицемерие. Лицемер бы смутился, изобразил досаду, сыграл в прощение. Это было Нечто. Пустота, идеально имитирующая человека. Механизм, который даже при очевидном сбое в программе продолжал воспроизводить один и тот же код.
Старый вопрос, мучивший весь период — молчать или взорваться негодованием, — мгновенно сгорел, рассыпался пеплом. Родился новый, куда более страшный и неразрешимый: он один сохранил рассудок в курятнике безумных счастливчиков, или сам начинает сходить с ума, видя демонов там, где другие видят лишь будни офисной суматохи?
Виктор отступил. Медленно, стараясь не выдавать внутренней дрожи, сжал в руке пластиковый стакан. Вода была тёплой, отдавала пластмассой, но сделал большой глоток, чтобы смыть подступающую тошноту, сбить комок паники, застрявший где-то в пищеводе. Роль снова изменилась. Больше не изгой, не циник. Исследователь, затерявшийся в стае существ, чья природа непонятна и оттого пугающе враждебна.
2
Офис встретил тишиной — неправильной, натянутой, как струна перед обрывом. Виктор толкнул стеклянную дверь и замер на пороге, вслушиваясь в пустоту. Обычно к девяти утра пространство гудело: телефонные звонки, стук клавиатур, обрывки разговоров о сериалах и ипотеках. Сейчас — ничего. Только приглушённое шуршание, будто мыши скребутся в стенах.
Коллеги сидели за мониторами, но не работали. Сгрудились парами у кулера, у принтера, склонив головы. Шептались. Взгляды скользили в сторону кабинета Ольги — стеклянного куба в дальнем углу — и тут же отскакивали, как от раскалённого металла.
Виктор прошёл к столу, стараясь не привлекать внимания. Включил компьютер. Пальцы легли на клавиатуру, но не двигались. Внутренний радар, настроенный вчера на обнаружение угрозы, теперь работал на полную мощность. Каждый звук, каждое движение в периферийном зрении регистрировались и анализировались.
— ...вернулась такой... — донеслось справа, из-за перегородки.
— ...невероятная энергия... — подхватил кто-то слева.
— ...будто подменили...
Виктор напрягся. О ком? Ольга вчера ушла с тимбилдинга раньше всех, не попрощавшись. Пятно вина на блузке так и осталось алым пятном на белом. Механическая улыбка так и не дрогнула.
Дверь кабинета распахнулась.
Выходила Ольга.
Виктор поднял глаза — и внутри что-то сжалось, как от удара под дых.
Улыбка. Широкая. Слишком широкая. Левый уголок рта тянулся к уху, растягивая кожу до неестественного предела. Правый едва приподнят, застыл в полушаге. Мышцы лица работали несимметрично, создавая впечатление маски, натянутой на череп и плохо закреплённой. Глаза оставались прежними — стеклянными, пустыми, как у чучела в музее естествознания.
— Доброе утро, команда! — голос прозвучал слишком громко, слишком жизнерадостно, с металлическим призвуком, будто кто-то включил динамик на максимум. — Сегодня начинается новая эра! Эра саморазвития и продуктивности!
Она шла между рядами столов, и каждый шаг отдавался в тишине, как удар молота. Руки широко раскинуты, ладони раскрыты, будто собиралась обнять всех разом. Движения резкие, угловатые, словно кукла на ниточках, которую дёргает неумелый кукловод.
Виктор не мог оторвать взгляд. Это не была фальшь. Фальшь он распознавал мгновенно — годы тренировки. Это была патология. Что-то сломалось внутри, что-то переключилось, и теперь человек работал по другой программе. Отвращение, знакомое и почти комфортное, сменилось леденящим страхом, который полз по позвоночнику, позвонок за позвонком.
Ольга остановилась в центре офиса, повернулась на сто восемьдесят градусов — движение механическое, точное — и снова улыбнулась. Левый уголок рта дёрнулся, будто под кожей что-то шевельнулось.
— Я чувствую невероятный прилив сил! — выкрикнула она, и голос треснул на верхней ноте. — И хочу поделиться им с каждым из вас!
Нужно было сделать вид, что ничего не заметил. Отвернуться. Погрузиться в работу. Виктор медленно перевёл взгляд на монитор, пальцы задвигались по клавиатуре, набирая бессмысленный набор букв. Внутри колотилось сердце, отдаваясь в висках. Новая цель кристаллизовалась мгновенно: наблюдать, не выдавая страха. Понять, что происходит. И главное — не попасться.
***
Ольга начала обход.
Виктор следил краем глаза, не поднимая головы. Начальница подходила к каждому столу, наклонялась, клала руку на плечо. Говорила что-то тихо, почти интимно. Сотрудники сначала напрягались, отшатывались, но она не отпускала. Давила. Не словами — присутствием. Гиперактивным, удушающим позитивом, который заполнял пространство, как газ.
Первым сдался Пётр — слабовольный, вечно согласный со всеми. Виктор видел, как лицо коллеги прошло путь от растерянности к сопротивлению, а затем — щёлкнуло. Буквально щёлкнуло, как выключатель. Рот растянулся в кривой улыбке, точно такой же, как у Ольги. Глаза остались пустыми.
Процесс занял секунды. Необратимый. Быстрый.
Виктор сжал мышку так, что пластик треснул. Дышать стало трудно. Воздух в офисе сгустился, приобрёл вязкость. В лёгкие входил с трудом, будто через мокрую тряпку.
Ольга двигалась дальше. Один за другим коллеги расплывались в уродливых гримасах. Кто-то сопротивлялся дольше, кто-то — меньше. Результат был одинаков.
Взгляд наткнулся на Марка.
Тот стоял у принтера, прижавшись спиной к стене. Лицо бледное, глаза широко распахнуты. Нормальные. Испуганные. Человеческие.
Виктор поймал взгляд, попытался жестами показать: «Ты это видишь? Скажи, что видишь».
Марк кивнул. Едва заметно. Губы беззвучно сформировали слово: «Да».
Облегчение хлынуло волной, тёплой и почти болезненной. Не один. Не сошёл с ума. Есть свидетель. Есть союзник.
Ольга повернула голову.
Посмотрела на Марка.
Улыбка стала шире.
Она пошла к нему — плавно, неспешно, как хищник, который знает, что жертва никуда не денется. Марк попытался отступить, но упёрся в стену. Ольга подошла вплотную, положила руку на плечо. Наклонилась к уху. Губы зашевелились, но слов Виктор не расслышал.
Лицо Марка прошло путь за несколько секунд.
Страх. Замешательство. Сопротивление, слабое, как у тонущего. А затем — щелчок. Рот растянулся. Глаза потухли. Улыбка — чужая, надетая, как маска на Хэллоуин — заняла место живого выражения.
Виктор смотрел, не в силах оторваться. Внутри рухнуло что-то массивное и несущее. Последний оплот нормальности, последняя надежда на то, что мир ещё поддаётся объяснению. Изоляция накрыла с головой, густая и липкая, как смола.
Марк обернулся. Посмотрел прямо на Виктора. Улыбнулся.
Не своей улыбкой.
Нужно было бежать. Сейчас. Пока не заметили сопротивление. Пока не подошли. Но ноги не слушались. А в голове билась мысль: может, ещё не поздно? Может, можно достучаться? Вернуть друга?
Виктор медленно поднялся. Прошёл к курилке, стараясь двигаться естественно. Марк последовал за ним — автоматически, как собака за хозяином.
***
Курилка пахла застоявшимся дымом и чем-то кислым, химическим — освежитель воздуха не справлялся. Узкое окно выходило на серую стену соседнего здания. Свет тусклый, жёлтый, мигающий от старой лампы дневного света.
Марк стоял у подоконника с идиотской улыбкой, глядя в пустоту. Достал сигарету, прикурил. Затянулся. Выдохнул дым — медленно, механически, будто выполнял инструкцию из учебника.
— Отличный день, правда? — произнёс Марк. Голос плоский, без интонаций. — Ольга такая вдохновляющая. Я чувствую себя... обновлённым.
Виктор шагнул ближе. Сердце колотилось где-то в горле.
— Марк, сбрось этот хлам. — Голос прозвучал резче, чем хотелось. — Ты выглядишь как клоун.
Никакой реакции. Марк затянулся снова, выдохнул дым в окно. Улыбка не дрогнула.
— Марк, это я. — Виктор схватил друга за плечо, развернул к себе. — Очнись. Что она с тобой сделала?
Марк посмотрел на него. Глаза пустые, как у рыбы на прилавке. Улыбка натянута до предела.
— Ничего не сделала. — Голос монотонный, механический. — Просто помогла увидеть. Ты тоже можешь. Не бойся быть счастливым, друг.
Рука Марка легла на запястье Виктора.
Холодная. Влажная. Пальцы сжались — крепко, слишком крепко, до боли.
И в этот момент лицо Марка на долю секунды потеряло форму.
Расплылось, как отражение в воде, по которой провели рукой.
