-Довольно, Уна, - тихий голос заставил ее смолкнуть так резко, что я подумала, будто оглохла от своего собственного крика и буду теперь слышать только его до самой смерти.
Но эти слова, обращенные к чародейке откуда-то из тьмы, и имя – Уна! Вот как ее звали! – не послышались мне. Глухо зарычал Мике, но тут же взвизгнул в ответ на гневный окрик ведьмы: «Нельзя! Смолкни!». Тут же она резко повернулась к своим слугам, один из которых держал меня, уставившись в темноту бельмами своих мертвых глаз:
-Не вздумайте тронуть его! Он нужен мне…
-…живым, - окончил за нее Хорвек, мягко и бесшумно выскальзывая из темноты.
Как ни в чем не бывало, он прошел мимо замершей ведьмы, и склонился надо мной. Бережно он коснулся моей руки, пылающей от нестерпимой боли, и, преодолевая мое инстинктивное сопротивление – я прижимала кровоточащую кисть к себе, - потянул за запястье к себе.
-Сейчас боль ослабеет, - сказал он мне. – Потерпи еще самую малость, бедная Йель.
Его губы зашевелились – это было какое-то заклятие, от которого рука оледенела и сердце стало биться в два раза реже. «Сейчас оно остановится и я умру!» - подумала я с облегчением. Страшная слабость охватила все мое тело, сознание помутилось, но я слышала и видела все, что происходило дальше.
Хорвек все так же бережно и аккуратно опустил мою голову на пол, и я осталась лежать в луже крови, не в силах ни моргнуть, ни застонать – только вздрагивала время от времени всем телом.
Он подошел к чародейке, которая безмолвно наблюдала за происходящим, и взял ее за руку точно так же, как и меня толко что, не обращая никакого внимания на то, что пачкает ее кожу моей кровью. Она не сопротивлялась - только глаза вновь почернели, а губы подрагивали то ли готовясь улыбнуться, то ли гневно скривиться.
-Здравствуй, Уна, - сказал он, и, склонившись, поцеловал окровавленную ладонь. – Я слышал, ты искала меня.
Ее лицо исказила гримаса отвращения, но голос прозвучал сладко, словно мед:
-От тебя воняет мертвечиной.
Хорвек улыбнулся, отпуская ее руку:
-И от тебя тоже, Уна.
Глаза чародейки вспыхнули зеленым огнем, как в моих снах, но Хорвек сделал предупреждающий жест ладонью.
-Я гораздо слабее, чем ты думаешь. Боюсь, я не вынесу твоей немилости, будь же ко мне снисходительна. Мертвым я принесу тебе куда больше неприятностей, чем живым. Вот, взгляни – я не лгу, мертвое человеческое сердце догорает внутри мертвого человеческого тела…
-Ты это заслужил, - огрызнулась она, все еще сверкая глазами, но по лицу пробежала тень, заострившая ее полудетские черты.
-А заслужила ли ты, Уна, то, что произойдет с тобой, когда я умру? – Хорвек оставался невозмутим. – Ведь моя ничтожная жизнь хранит тебя от мести, не так ли?
Взгляд рыжей чародейки стал беспокойным, как будто на зеленый огонек, горящий в бездонной глубине ее глаз, подул ветер и заставил языки пламени заплясать: я поняла, что у этого разговора не должно быть свидетелей – ни мертвых, ни живых.
-Вон, - прошипела она, поворачиваясь к Мике, и без того забившемуся в тень, а затем тот же гневный окрик достался и наемникам. – Вон! Оставьте нас! Охраняйте входы и выходы, никто не должен нам помешать!
Затем она перевела взгляд на меня и нахмурилась, но Хорвек опередил ее:
-Йель останется.
-Почему бы и нет, - чародейка брезгливо повела плечами, отворачиваясь. – Она уже никто и ничто.
В голосе ее звучало мрачное торжество и я вспомнила, что чародеи знают магию, которая способна разговорить покойника – но, видимо, моя участь была предрешена, и мне предстояло стать чем-то гораздо более жалким и бесполезным, нежели мертвое тело.
Однако, именно этому телу, по видимому, предстояло стать одним из предметов торга – Хорвек, не говоря ни слова, поставил два тяжелых стула напротив друг друга так, чтобы я оказалась между ними. Ведьма и демон сели, каждый занимая свое место так, словно это был королевский трон, при этом пачкая подошвы своей обуви моей кровью. Я видела теперь лишь лицо Уны, и не могла ни закрыть глаза, ни отвернуться – хотя оно внушало мне нечеловеческий страх.
-Как мне называть тебя? – с надменной насмешкой спросила ведьма. – Вряд ли ты достоин своего прежнего имени…
-Называй меня Хорвеком, я привык к этому имени, - равнодушно ответил демон. – Жить мне осталось недолго, нет никакого смысла запоминать что-то новое. Я умираю, Уна. И ты знаешь, что может меня спасти. Что ты сделала с сердцем демона из подземелья таммельнского замка?
-Сожгла, - ответила она. – Ты отказался от своего тела, к чему мне было беречь его?
-А, между тем, сердце – это единственное в нем, что оставалось годного, - вздохнул Хорвек. – Впрочем, от сожалений никакого проку. Лучше подумай вот о чем, Уна. Ты нуждаешься в том, чтобы я жил. И я не откажусь протянуть еще немного – быть может, если я выиграю время, то найду новое сердце. Не кажется ли тебе, что это хороший повод не для вражды, но для мира?
-Мир? – чародейка, казалось, была позабавлена, однако улыбка ее быстро поблекла, словно шутка, рассмешившая ее, оказалась не так уж хороша при ближайшем рассмотрении. – О чем ты говоришь, покойник? Разве может быть между нами мир?
-Почему бы и нет? – Хорвек говорил медленно, как будто размышляя вслух. – Я не желаю возвращаться ко двору своего отца – и на то у меня есть свои соображения. Ты когда-то обманула и предала меня, но сейчас… сейчас ты, пожалуй, единственное существо во всем мире, которое желает, чтобы я оставался здесь, в мире людей, и продолжал жить – пусть даже в этом слабом никчемном теле. Если не считать Йель, конечно. Однако ей не по силам то, что по силам тебе.
-Ты хочешь, чтобы я продлила твою жизнь? – спросила Уна и лицо ее стало задумчиво.
-Пожалуй, да, - сказал Хорвек. – И если ты поумеришь свою вспыльчивость, дорогая, то мы довольно быстро придем к выводу, что бросать меня в каменный мешок нет никакого смысла – это тело не выдержит таких испытаний, помилосердствуй.
-И ты забудешь, как ненавидел меня и готов был грызть камень от невозможности убить? – недоверчиво спросила Уна и покачала головой. – Никогда в это не поверю. Я многое знаю о ненависти, Хорвек, и никогда не повернусь спиной к тому, кого я предала.
-Да, это было весьма низким и недостойным поступком, согласился Хорвек. – Да еще и недальновидным, как и вся твоя игра с высшими существами. Ты забыла, что имеешь дело не с пешками-людьми, а с Темным Двором. Должно быть, желание мстить помутило твой ум. И сейчас ты судишь по себе. Будь на моем месте Рыжая Уна, разговора этого не было бы вовсе – она бы вцепилась в горло врага зубами и когтями, едва только выбралась на свободу.
-Хочешь сказать, что разучился мстить? – расхохоталась Уна, откинувшись назад. – Демону не по вкусу убивать? Точно ли передо мной тот, кого я искала?
-О, я хотел тебя убить, - Хорвек тоже улыбался, я хорошо знала, как меняется его голос, когда белые крепкие клыки скалятся, как у дикого зверя. – Но так уж вышло, что мне выпала честь отомстить за кое-кого другого, и, как верно подметила моя девочка, кровь врага оказалась не такой уж сладкой, а будущее – не столь уж ясным. Поэтому я повторяю свое предложение: ты даришь мне столько жизни, сколько сможешь, а я помогаю тебе получить то, чего ты хочешь больше всего… Ведь твоя цель – Астолано? Город, которому напророчили стать вотчиной чародеев, но Белой Ведьме он не дался, и Рыжей Уне он однажды оказался не по зубам… Ты хочешь вернуться туда в тени прекрасного принца Лодо, дергая его за веревочки, как марионетку. Что ж, я готов признать, что Юг заслужил такую королеву.
Слова эти оказали на чародейку удивительное действие – мне, никогда не испытывавшей честолюбивых помыслов, сложно было вообразить, как сильно рыжая ведьма желает именоваться королевой. Но ее плечи гордо развернулись, подбородок приподнялся, а глаза, еще недавно пылавшие ледяным зеленым пламенем, затянуло мечтательной поволокой.
-Ты хочешь помочь мне получить корону? – прошептала она, дыша так тяжело, словно невидимый венец из чистого золота уже украсил ее голову и оказался для нее непомерно тяжким.
-Я поделюсь с тобой всеми секретами Темного Двора и магии высших существ, которые знаю, - вкрадчиво отвечал ей Хорвек. – Я расскажу тебе о колдовстве своей матери – она была последней из рода великих морских дев. Ты шла по нашим следам, глазами своих воронов видела знаки, которые я оставлял там, где творил волшебство. И ты знаешь, что те заклинания, что я применял, тебе неизвестны. Я дам тебе то, чего хочет больше всего любой маг этого мира – корону и новые знания. Не будь мое тело таким слабым, я бы сам взял эту корону, ведь она моя по праву! Но мне не дано выдержать то, чего жаждет душа, и единственное желание, на которое я имею право – отсрочка небытия. Если ради нее мне нужно забыть о мести, то я забуду. Одного возвращенного долга чести с меня, пожалуй, достаточно. Свои притязания я поумерил, и удовлетворюсь ролью тайного советника при астоланском дворе королевы-колдуньи.
-Ты лжешь, - на бледном лице ведьмы проступил румянец, похожий на горячечные пятна. – Я не могу тебе доверять, сын демона!
-Но хочешь, - негромко продолжал Хорвек. – А я, к тому же, еще и сын ведьмы. И знаю, как тебя убедить. Мы заключим чародейское перемирие. Договор такой силы, что любой, посмевший его нарушить, умрет, не успев отсчитать десять ударов своего сердца. Достаточно ли этого для тебя, Рыжая Уна, чтобы довериться мне?
Чародейское перемирие! Я вспомнила, как слышала эти слова – их произнесла лесная дева, когда вышла к нашему костру. Необратимый и нерушимый колдовской зарок, который давали равные по силе маги, ненавидевшие или любившие друг друга слишком сильно. Недаром тогда у меня появилось дурное предчувствие, говорившее, что это заклятие когда-то принесет мне много горя.
-Ты решишься на это? – лицо Уны пылало, и алые кудри извивались, словно живые.
-Мне нечего терять, - бесстрастно отвечал демон. – Впрочем, тут я поспешил. Есть одна мелочь, которую я бы не хотел утратить. Ты оставишь мне Йель. Я привык к ней.
-Девчонку? Никогда! – Уна издала звук, похожий на низкое рычание, внезапно став похожей на злого зверька. – Ее я в живых не оставлю. Она хотела погубить меня! Разузнать мои тайны и помешать!..
-Всего лишь шла за мной и делала то, что я велел, даже если ей казалось, что она сама принимает решения. А я, согласись, имел право желать тебе зла.
-Она была в Астолано и знает, что там произошло! Ее клятвам я точно не поверю – у нее достанет глупости выболтать все Огасто, просто чтобы насолить мне, я видела ее взгляд!
«Да! – хотелось крикнуть мне, оглушенной тем, что я только что услышала. – Я расскажу все Огасто, пусть даже ты меня убьешь в ту же минуту! Никогда я не смирюсь с тем, что ты победила. С тем, что ты получила!..». Наступил тот миг, о котором говорил Хорвек, предрекая, что однажды я возненавижу его. Он знал, что так поступит, он все знал наперед…
-Да, Йель упряма, - услышала я его голос. – Но если тебя беспокоит ее болтливость, то ты можешь лишить ее голоса. Только, прошу тебя, Уна, сделай это с помощью колдовства – здесь и так слишком много крови.
-Что, если она исхитрится и напишет Огасто записку?.. – рыжая ведьма, казалось, с трудом заставляла себя оставаться на месте; то подносила к губам свои пальцы, то сплетала их и расплетала, а каблучки туфель отбивали едва слышную дробь .
-Йель? – рассмеялся Хорвек. – Записку? Помилуй, Уна! Она и свое имя написать не сможет!
-Да зачем она тебе нужна? – вскричала ведьма, потеряв терпение. – Она предаст тебя… нас при первой возможности!
-О, нет, Йель никогда не предаст меня, - я почувствовала, как рука Хорвека погладила мои волосы, и поняла, что он склонился надо мной. – Неужели ты не видела, что ради меня она даст себя изрезать на куски? Йель любит меня. Так сильно, как только способен любить человек, при этом не понимая своих чувств. Оставь мне ее, Уна.
Рыжая ведьма задумалась. Я смотрела на ее лицо, с которого постепенно исчезали все краски. О чем она размышляла? Наверняка, о том, что убить меня можно только один раз, а вот если оставить при себе, чтобы я каждую секунду и минуту помнила о ее победе, чтобы видела ее восхождение к власти, чтобы знала о перемирии, навеки связавшем ее с Хорвеком – о, это будет долгая и изощренная пытка… Она говорила, что для нее я – всего лишь игрушка, а теперь оказалось, что такой же игрушкой я была и для Хорвека.Любовь, в которой я не смела сама себе признаться, была безжалостно вытащена на свет и бесстрастно препарирована, как нечто бесконечно жалкое и глупое. Я любила Хорвека! Да, я его любила! Но теперь ненавидела и себя, и его. «Мне не нужна такая жизнь! Пусть она откажет ему и убьет меня!» - взмолилась я неизвестным богам, но Уна, разгадав мои мысли, уже улыбалась, тонко и ядовито.
-Я согласна, - произнесла она, блаженно жмурясь, как кошка, греющаяся на солнце. – Перемирие!
-Вот и славно, - я наконец-то смогла увидеть Хорвека. Он подошел к Уне и подал ей руку, помогая встать. Рядом с ним онавыглядела маленькой и хрупкой, но голос ее звучал повелительно:
-Не будем тратить время зря! Мало ли что еще тебе взбредет в голову, хитрец. Вернее было бы отрезать язык твоей девчонке, но ты просишь лишить ее голоса с помощью магии – и, конечно же, держишь в уме то, что эти чары обратимы. Не знаю, что ты задумал, но я сделаю вид, будто отныне верю тебе, как самой себе. Ее голос будет спрятан так, чтобы любой, кто решится его выкрасть, сгинул от моего проклятия. Мике!..
Раб Рыжей Уны мгновенно откликнулся на призыв, и, метнувшись стремительной тенью, тут же упал к ее ногам, склонив голову.
-Принеси мою шкатулку, - коротко приказала чародейка, ничего не поясняя, и я подумала, что там, должно быть, хранятся самые страшные ее тайны, раз уж ее хранителем сделали самого преданного из слуг.
Шкатулка оказалась простой черной коробкой, без единого украшения или знака. Уна приняла ее бережно, и откинула крышку так, чтобы никто, кроме нее, не увидел содержимого.
-Что же сумеет вместить ее голос? – говорила она, едва заметно хмурясь. – Турмалин слишком прозрачен и нежен для такой неблагородной работы. Изумруд – о, не каждый голос достоин того, чтобы храниться в этом изумруде. В камне такой чистоты можно заточить разве что голос морской сирены. Сердолик чересчур прост, аквамарин ненадежен… О, пожалуй, знаю! Если этот кусочек янтаря тысячи лет хранил навозную муху, то и голос этой наглой девчонки сохранит как нельзя лучше!
И в ее пальцах медово засиял огромный сгусток янтаря, внутри которого застыло черное пятнышко – большая муха, давным-давно погибшая в смоле древнего дерева.
-Приподними ее, - приказала она Хорвеку, кивнув в мою сторону. – Не думаешь ли ты, что я встану перед ней на колени? Я достаточно сегодня пачкалась в грязной крови.
Я почувствовала, как он берет меня на руки – голова безвольно запрокинулась, и мне подумалось, что ведьма наверняка сейчас воображает, как легко и быстро лезвие кинжала перерезает мое горло. Однако вместо этого она со вздохом приложила янтарь к моей груди. Я услышала быстрое певучее бормотание, и что-то жгучее принялось ворочаться глубоко внутри, задевая и без того едва бьющееся сердце. Янтарь медленно двинулся вверх, к горлу, и огненный комок, дрогнув, последовал за ним.
Но эти слова, обращенные к чародейке откуда-то из тьмы, и имя – Уна! Вот как ее звали! – не послышались мне. Глухо зарычал Мике, но тут же взвизгнул в ответ на гневный окрик ведьмы: «Нельзя! Смолкни!». Тут же она резко повернулась к своим слугам, один из которых держал меня, уставившись в темноту бельмами своих мертвых глаз:
-Не вздумайте тронуть его! Он нужен мне…
-…живым, - окончил за нее Хорвек, мягко и бесшумно выскальзывая из темноты.
Как ни в чем не бывало, он прошел мимо замершей ведьмы, и склонился надо мной. Бережно он коснулся моей руки, пылающей от нестерпимой боли, и, преодолевая мое инстинктивное сопротивление – я прижимала кровоточащую кисть к себе, - потянул за запястье к себе.
-Сейчас боль ослабеет, - сказал он мне. – Потерпи еще самую малость, бедная Йель.
Его губы зашевелились – это было какое-то заклятие, от которого рука оледенела и сердце стало биться в два раза реже. «Сейчас оно остановится и я умру!» - подумала я с облегчением. Страшная слабость охватила все мое тело, сознание помутилось, но я слышала и видела все, что происходило дальше.
Хорвек все так же бережно и аккуратно опустил мою голову на пол, и я осталась лежать в луже крови, не в силах ни моргнуть, ни застонать – только вздрагивала время от времени всем телом.
Он подошел к чародейке, которая безмолвно наблюдала за происходящим, и взял ее за руку точно так же, как и меня толко что, не обращая никакого внимания на то, что пачкает ее кожу моей кровью. Она не сопротивлялась - только глаза вновь почернели, а губы подрагивали то ли готовясь улыбнуться, то ли гневно скривиться.
-Здравствуй, Уна, - сказал он, и, склонившись, поцеловал окровавленную ладонь. – Я слышал, ты искала меня.
Прода -34-
Ее лицо исказила гримаса отвращения, но голос прозвучал сладко, словно мед:
-От тебя воняет мертвечиной.
Хорвек улыбнулся, отпуская ее руку:
-И от тебя тоже, Уна.
Глаза чародейки вспыхнули зеленым огнем, как в моих снах, но Хорвек сделал предупреждающий жест ладонью.
-Я гораздо слабее, чем ты думаешь. Боюсь, я не вынесу твоей немилости, будь же ко мне снисходительна. Мертвым я принесу тебе куда больше неприятностей, чем живым. Вот, взгляни – я не лгу, мертвое человеческое сердце догорает внутри мертвого человеческого тела…
-Ты это заслужил, - огрызнулась она, все еще сверкая глазами, но по лицу пробежала тень, заострившая ее полудетские черты.
-А заслужила ли ты, Уна, то, что произойдет с тобой, когда я умру? – Хорвек оставался невозмутим. – Ведь моя ничтожная жизнь хранит тебя от мести, не так ли?
Взгляд рыжей чародейки стал беспокойным, как будто на зеленый огонек, горящий в бездонной глубине ее глаз, подул ветер и заставил языки пламени заплясать: я поняла, что у этого разговора не должно быть свидетелей – ни мертвых, ни живых.
-Вон, - прошипела она, поворачиваясь к Мике, и без того забившемуся в тень, а затем тот же гневный окрик достался и наемникам. – Вон! Оставьте нас! Охраняйте входы и выходы, никто не должен нам помешать!
Затем она перевела взгляд на меня и нахмурилась, но Хорвек опередил ее:
-Йель останется.
-Почему бы и нет, - чародейка брезгливо повела плечами, отворачиваясь. – Она уже никто и ничто.
В голосе ее звучало мрачное торжество и я вспомнила, что чародеи знают магию, которая способна разговорить покойника – но, видимо, моя участь была предрешена, и мне предстояло стать чем-то гораздо более жалким и бесполезным, нежели мертвое тело.
Однако, именно этому телу, по видимому, предстояло стать одним из предметов торга – Хорвек, не говоря ни слова, поставил два тяжелых стула напротив друг друга так, чтобы я оказалась между ними. Ведьма и демон сели, каждый занимая свое место так, словно это был королевский трон, при этом пачкая подошвы своей обуви моей кровью. Я видела теперь лишь лицо Уны, и не могла ни закрыть глаза, ни отвернуться – хотя оно внушало мне нечеловеческий страх.
-Как мне называть тебя? – с надменной насмешкой спросила ведьма. – Вряд ли ты достоин своего прежнего имени…
-Называй меня Хорвеком, я привык к этому имени, - равнодушно ответил демон. – Жить мне осталось недолго, нет никакого смысла запоминать что-то новое. Я умираю, Уна. И ты знаешь, что может меня спасти. Что ты сделала с сердцем демона из подземелья таммельнского замка?
-Сожгла, - ответила она. – Ты отказался от своего тела, к чему мне было беречь его?
-А, между тем, сердце – это единственное в нем, что оставалось годного, - вздохнул Хорвек. – Впрочем, от сожалений никакого проку. Лучше подумай вот о чем, Уна. Ты нуждаешься в том, чтобы я жил. И я не откажусь протянуть еще немного – быть может, если я выиграю время, то найду новое сердце. Не кажется ли тебе, что это хороший повод не для вражды, но для мира?
-Мир? – чародейка, казалось, была позабавлена, однако улыбка ее быстро поблекла, словно шутка, рассмешившая ее, оказалась не так уж хороша при ближайшем рассмотрении. – О чем ты говоришь, покойник? Разве может быть между нами мир?
-Почему бы и нет? – Хорвек говорил медленно, как будто размышляя вслух. – Я не желаю возвращаться ко двору своего отца – и на то у меня есть свои соображения. Ты когда-то обманула и предала меня, но сейчас… сейчас ты, пожалуй, единственное существо во всем мире, которое желает, чтобы я оставался здесь, в мире людей, и продолжал жить – пусть даже в этом слабом никчемном теле. Если не считать Йель, конечно. Однако ей не по силам то, что по силам тебе.
-Ты хочешь, чтобы я продлила твою жизнь? – спросила Уна и лицо ее стало задумчиво.
-Пожалуй, да, - сказал Хорвек. – И если ты поумеришь свою вспыльчивость, дорогая, то мы довольно быстро придем к выводу, что бросать меня в каменный мешок нет никакого смысла – это тело не выдержит таких испытаний, помилосердствуй.
-И ты забудешь, как ненавидел меня и готов был грызть камень от невозможности убить? – недоверчиво спросила Уна и покачала головой. – Никогда в это не поверю. Я многое знаю о ненависти, Хорвек, и никогда не повернусь спиной к тому, кого я предала.
-Да, это было весьма низким и недостойным поступком, согласился Хорвек. – Да еще и недальновидным, как и вся твоя игра с высшими существами. Ты забыла, что имеешь дело не с пешками-людьми, а с Темным Двором. Должно быть, желание мстить помутило твой ум. И сейчас ты судишь по себе. Будь на моем месте Рыжая Уна, разговора этого не было бы вовсе – она бы вцепилась в горло врага зубами и когтями, едва только выбралась на свободу.
-Хочешь сказать, что разучился мстить? – расхохоталась Уна, откинувшись назад. – Демону не по вкусу убивать? Точно ли передо мной тот, кого я искала?
-О, я хотел тебя убить, - Хорвек тоже улыбался, я хорошо знала, как меняется его голос, когда белые крепкие клыки скалятся, как у дикого зверя. – Но так уж вышло, что мне выпала честь отомстить за кое-кого другого, и, как верно подметила моя девочка, кровь врага оказалась не такой уж сладкой, а будущее – не столь уж ясным. Поэтому я повторяю свое предложение: ты даришь мне столько жизни, сколько сможешь, а я помогаю тебе получить то, чего ты хочешь больше всего… Ведь твоя цель – Астолано? Город, которому напророчили стать вотчиной чародеев, но Белой Ведьме он не дался, и Рыжей Уне он однажды оказался не по зубам… Ты хочешь вернуться туда в тени прекрасного принца Лодо, дергая его за веревочки, как марионетку. Что ж, я готов признать, что Юг заслужил такую королеву.
Слова эти оказали на чародейку удивительное действие – мне, никогда не испытывавшей честолюбивых помыслов, сложно было вообразить, как сильно рыжая ведьма желает именоваться королевой. Но ее плечи гордо развернулись, подбородок приподнялся, а глаза, еще недавно пылавшие ледяным зеленым пламенем, затянуло мечтательной поволокой.
-Ты хочешь помочь мне получить корону? – прошептала она, дыша так тяжело, словно невидимый венец из чистого золота уже украсил ее голову и оказался для нее непомерно тяжким.
-Я поделюсь с тобой всеми секретами Темного Двора и магии высших существ, которые знаю, - вкрадчиво отвечал ей Хорвек. – Я расскажу тебе о колдовстве своей матери – она была последней из рода великих морских дев. Ты шла по нашим следам, глазами своих воронов видела знаки, которые я оставлял там, где творил волшебство. И ты знаешь, что те заклинания, что я применял, тебе неизвестны. Я дам тебе то, чего хочет больше всего любой маг этого мира – корону и новые знания. Не будь мое тело таким слабым, я бы сам взял эту корону, ведь она моя по праву! Но мне не дано выдержать то, чего жаждет душа, и единственное желание, на которое я имею право – отсрочка небытия. Если ради нее мне нужно забыть о мести, то я забуду. Одного возвращенного долга чести с меня, пожалуй, достаточно. Свои притязания я поумерил, и удовлетворюсь ролью тайного советника при астоланском дворе королевы-колдуньи.
-Ты лжешь, - на бледном лице ведьмы проступил румянец, похожий на горячечные пятна. – Я не могу тебе доверять, сын демона!
-Но хочешь, - негромко продолжал Хорвек. – А я, к тому же, еще и сын ведьмы. И знаю, как тебя убедить. Мы заключим чародейское перемирие. Договор такой силы, что любой, посмевший его нарушить, умрет, не успев отсчитать десять ударов своего сердца. Достаточно ли этого для тебя, Рыжая Уна, чтобы довериться мне?
Чародейское перемирие! Я вспомнила, как слышала эти слова – их произнесла лесная дева, когда вышла к нашему костру. Необратимый и нерушимый колдовской зарок, который давали равные по силе маги, ненавидевшие или любившие друг друга слишком сильно. Недаром тогда у меня появилось дурное предчувствие, говорившее, что это заклятие когда-то принесет мне много горя.
-Ты решишься на это? – лицо Уны пылало, и алые кудри извивались, словно живые.
-Мне нечего терять, - бесстрастно отвечал демон. – Впрочем, тут я поспешил. Есть одна мелочь, которую я бы не хотел утратить. Ты оставишь мне Йель. Я привык к ней.
-Девчонку? Никогда! – Уна издала звук, похожий на низкое рычание, внезапно став похожей на злого зверька. – Ее я в живых не оставлю. Она хотела погубить меня! Разузнать мои тайны и помешать!..
-Всего лишь шла за мной и делала то, что я велел, даже если ей казалось, что она сама принимает решения. А я, согласись, имел право желать тебе зла.
-Она была в Астолано и знает, что там произошло! Ее клятвам я точно не поверю – у нее достанет глупости выболтать все Огасто, просто чтобы насолить мне, я видела ее взгляд!
«Да! – хотелось крикнуть мне, оглушенной тем, что я только что услышала. – Я расскажу все Огасто, пусть даже ты меня убьешь в ту же минуту! Никогда я не смирюсь с тем, что ты победила. С тем, что ты получила!..». Наступил тот миг, о котором говорил Хорвек, предрекая, что однажды я возненавижу его. Он знал, что так поступит, он все знал наперед…
-Да, Йель упряма, - услышала я его голос. – Но если тебя беспокоит ее болтливость, то ты можешь лишить ее голоса. Только, прошу тебя, Уна, сделай это с помощью колдовства – здесь и так слишком много крови.
-Что, если она исхитрится и напишет Огасто записку?.. – рыжая ведьма, казалось, с трудом заставляла себя оставаться на месте; то подносила к губам свои пальцы, то сплетала их и расплетала, а каблучки туфель отбивали едва слышную дробь .
-Йель? – рассмеялся Хорвек. – Записку? Помилуй, Уна! Она и свое имя написать не сможет!
-Да зачем она тебе нужна? – вскричала ведьма, потеряв терпение. – Она предаст тебя… нас при первой возможности!
-О, нет, Йель никогда не предаст меня, - я почувствовала, как рука Хорвека погладила мои волосы, и поняла, что он склонился надо мной. – Неужели ты не видела, что ради меня она даст себя изрезать на куски? Йель любит меня. Так сильно, как только способен любить человек, при этом не понимая своих чувств. Оставь мне ее, Уна.
Рыжая ведьма задумалась. Я смотрела на ее лицо, с которого постепенно исчезали все краски. О чем она размышляла? Наверняка, о том, что убить меня можно только один раз, а вот если оставить при себе, чтобы я каждую секунду и минуту помнила о ее победе, чтобы видела ее восхождение к власти, чтобы знала о перемирии, навеки связавшем ее с Хорвеком – о, это будет долгая и изощренная пытка… Она говорила, что для нее я – всего лишь игрушка, а теперь оказалось, что такой же игрушкой я была и для Хорвека.Любовь, в которой я не смела сама себе признаться, была безжалостно вытащена на свет и бесстрастно препарирована, как нечто бесконечно жалкое и глупое. Я любила Хорвека! Да, я его любила! Но теперь ненавидела и себя, и его. «Мне не нужна такая жизнь! Пусть она откажет ему и убьет меня!» - взмолилась я неизвестным богам, но Уна, разгадав мои мысли, уже улыбалась, тонко и ядовито.
-Я согласна, - произнесла она, блаженно жмурясь, как кошка, греющаяся на солнце. – Перемирие!
Прода -34.1-
-Вот и славно, - я наконец-то смогла увидеть Хорвека. Он подошел к Уне и подал ей руку, помогая встать. Рядом с ним онавыглядела маленькой и хрупкой, но голос ее звучал повелительно:
-Не будем тратить время зря! Мало ли что еще тебе взбредет в голову, хитрец. Вернее было бы отрезать язык твоей девчонке, но ты просишь лишить ее голоса с помощью магии – и, конечно же, держишь в уме то, что эти чары обратимы. Не знаю, что ты задумал, но я сделаю вид, будто отныне верю тебе, как самой себе. Ее голос будет спрятан так, чтобы любой, кто решится его выкрасть, сгинул от моего проклятия. Мике!..
Раб Рыжей Уны мгновенно откликнулся на призыв, и, метнувшись стремительной тенью, тут же упал к ее ногам, склонив голову.
-Принеси мою шкатулку, - коротко приказала чародейка, ничего не поясняя, и я подумала, что там, должно быть, хранятся самые страшные ее тайны, раз уж ее хранителем сделали самого преданного из слуг.
Шкатулка оказалась простой черной коробкой, без единого украшения или знака. Уна приняла ее бережно, и откинула крышку так, чтобы никто, кроме нее, не увидел содержимого.
-Что же сумеет вместить ее голос? – говорила она, едва заметно хмурясь. – Турмалин слишком прозрачен и нежен для такой неблагородной работы. Изумруд – о, не каждый голос достоин того, чтобы храниться в этом изумруде. В камне такой чистоты можно заточить разве что голос морской сирены. Сердолик чересчур прост, аквамарин ненадежен… О, пожалуй, знаю! Если этот кусочек янтаря тысячи лет хранил навозную муху, то и голос этой наглой девчонки сохранит как нельзя лучше!
И в ее пальцах медово засиял огромный сгусток янтаря, внутри которого застыло черное пятнышко – большая муха, давным-давно погибшая в смоле древнего дерева.
-Приподними ее, - приказала она Хорвеку, кивнув в мою сторону. – Не думаешь ли ты, что я встану перед ней на колени? Я достаточно сегодня пачкалась в грязной крови.
Я почувствовала, как он берет меня на руки – голова безвольно запрокинулась, и мне подумалось, что ведьма наверняка сейчас воображает, как легко и быстро лезвие кинжала перерезает мое горло. Однако вместо этого она со вздохом приложила янтарь к моей груди. Я услышала быстрое певучее бормотание, и что-то жгучее принялось ворочаться глубоко внутри, задевая и без того едва бьющееся сердце. Янтарь медленно двинулся вверх, к горлу, и огненный комок, дрогнув, последовал за ним.
