И самый бесчувственный пень догадался бы, что эти слова – эхо долгой, тяжелой беседы в семействе Кориусов, и без того не желавших принимать к себе какую-то сомнительную девицу. Конечно же, узнав, что я стала калекой, мэтр Петор с удвоенной силой принялся убеждать сына не связывать свою жизнь со мной. Я невольно посмотрела на свои посеревшие слабые руки, на неподвижные ноги и горестно вздохнула.
– Глупый Мике! – сказала я как можно сердитее и значительнее, хоть это выходило неубедительно при моем нынешнем убогом положении. – Что за чушь ты тут городишь? Ты не представляешь, что за камень взваливаешь на свои плечи! Тебе сейчас кажется, что ты поступаешь благородно и правильно, жертвуя собой ради того, что ты считаешь любовью, но на самом деле в этом нет ровно никакого смысла! В мире полно девчонок, и некоторые из них даже рыжее меня, а уж к арифметике у них и подавно способностей больше. Уходи домой и забудь сюда дорогу, слышишь?
– Нет, – покачал головой Кориус-младший, сжав губы. – Я знаю, что выдержу все и не отступлю!
Это до того напомнило мне мои же собственные недавние слова, что слезы брызнули у меня из глаз, как сок из раздавленного лимона, и взволнованный Мике так и не смог допроситься до причины моих горьких рыданий. Он ушел, пообещав вернуться на следующий день, и я взвыла так громко, что дядюшка в испуге вытолкал моего жениха, приговаривая: «Быть может, лучше отложить этот визит на послезавтра?..»
На третью ночь болезни я проснулась оттого, что по моей груди пробежала крыса, а вслед за нею другая. Я едва не вскрикнула от неожиданности, когда увидела, что они сидят у изголовья кровати и пристально рассматривают меня, но почти сразу сообразила: слуги домового духа появились здесь неспроста. Отблески зеленоватого свечения подсказали, что сегодня сам господин Казиро пришел проведать меня.
– Теперь ты знаешь, чем оборачивается излишняя смелость, – сказал он грустно, приблизившись к моей кровати. – Разве ты не жалеешь теперь, что заключила сделку с господином подземелий?
– Я не думала, что будет так страшно и больно, – у меня не достало сил соврать ему. – В тех сказках, что я слышала, говорилось совсем о другом! – тут я запнулась, вдруг поняв, что раньше не задумывалась, чем на самом деле оборачивались для героев сказок события, которые захватывающе описывал Харль. – Господин подземелий… он ведь взял с меня двойную плату! И сказал, что это из-за демона! Быть может, если бы он не…
– Двойную плату? – казалось, услышанное несколько обескуражило домового духа. – И сказал, что это из-за темной твари?
– Да, именно так, – подтвердила я, размазывая непрошеные слезы по щекам. – Он рассердился из-за того, что я помогаю Рекхе…
– Нет-нет, – домовой призадумался. – Боюсь, ты неверно поняла его. Но тем хуже для тебя, тем хуже…
– Что это значит? – испугалась я, теперь уже хорошо представляя, чем может обернуться колдовство духа, по каким-то причинам тебя невзлюбившего. – Он будет меня преследовать? Он желает меня наказать?
– Не бойся, – господин Казиро коснулся моей слабой руки. – Скажи-ка, разве та боль, что ты чувствовала, когда господин подземелий творил чары, повторялась?
– Нет, больше приступов не было, – растерянно ответила я, невольно содрогнувшись от воспоминаний.
– Значит, он щадит твои силы и воздерживается от колдовства, хотя способности к нему и вернулись, – улыбнулся мне домовой дух. – Стало быть, он не держит на тебя никакого зла, не бойся. Я говорил о другом, и, быть может, оно не сбудется… Когда-нибудь ты встанешь на ноги и позабудешь о том, что видела в подземельях. Молодости свойственно совершать ошибки. Твоя же была следствием доброты, а не злобы или зависти. Тебе не нужно ее стыдиться.
– Демон убил себя? – спросила я о том, что занозой сидело в моей памяти.
– И демоны, и люди обрывают нить своей жизни, когда не находят причин для того, чтобы жить дальше. У темного существа таких причин не имелось, и даже огонь мести не мог согреть его стылую кровь, – господин Казиро говорил отвлеченно, поглаживая мою руку. – А жажда мести порой жжет сердце куда сильнее, чем самый яркий огонь. Не знаю, найдется ли что-то иное, способное заставить его жить далее. Господин подземелий посчитал иначе… Но говорить об этом нет никакого смысла. Демон покинул дворец, и это было благим делом. Спи, храбрая девочка, и не кори себя за то, что совершила…
Мне казалось, что тепло окутывает мое тело с ног до головы, и страх, поселившийся в душе с той самой минуты, как я очутилась в колодце подземного духа, отступил. То были чары господина Казиро, помогавшего мне в который раз.
На следующее утро я почувствовала себя немного лучше и смогла как следует позавтракать – до того меня мутило от одного вида еды: мне повсюду чудились черная плесень и засохшая кровь. Но стоило одному страху ослабеть, как на смену ему пришел другой: каждую минуту я ждала, что побег демона обнаружат. Связать это с моей странной болезнью хватило бы ума и у пустоголового Харля, и я знала, что не сумею соврать, если правду из меня решат вытрясти всерьез. Однако дни сменяли друг друга, а отсутствия демона, казалось, никто не замечал.
Господин Казиро, навещавший меня почти каждую ночь, усмехнулся, узнав о моем волнении, и сказал:
– У подземного духа теперь появились силы на то, чтобы изредка выбираться из своего колодца. А тюремщикам достаточно того, что узник стонет и воет в своей яме, да подбирает кости, которые они оставляют у решетки.
Так я узнала, что господин подземелий помогает мне скрыть следы моего преступления, и сны о черном бездонном колодце перестали меня донимать. Странное древнее существо хоть и казалось безжалостным, однако не было злобным или ненасытным. То, что было ему предложено, оно взяло без колебаний и обошлось со мной жестоко, но так уж было, видимо, заведено в те времена, когда подземный дух правил своим лабиринтом. И бояться теперь его не стоило – он не собирался приходить за мной еще раз.
Чары домового духа пошли мне на пользу – через десять дней, показавшихся мне вечностью, я смогла пошевелить пальцами на ногах, а еще немного погодя – встала с кровати без посторонней помощи. Дядя заказал для меня костыли, и я быстро приноровилась управляться с ними. Пришлось забыть о том, как я когда-то перепрыгивала ступеньки, –господин Казиро не давал прямого ответа на мои расспросы о возможности полного исцеления, но мне удавалось кое-как ковылять по нашим покоям, а с помощью Мике я смогла как-то раз выйти во двор. К тому времени лето уже подошло к исходу, и я с особенным чувством смотрела в выгоревшие от недавней летней жары небеса – впервые я столь полно осознала, как хрупка человеческая жизнь и как тяжко жить, не видя над головой вольного неба.
«Мир твоему праху, Рекхе, – мысленно обратилась я к демону. – Пусть эти небеса и чужие тебе, но лучше над твоей головой в последний миг будут они, а не глухой мертвый камень». После этой беззвучной эпитафии на душе стало легко и пусто, точно история с подземельем окончательно завершилась.
Однако прошлое не отпустило меня так просто, как, должно быть, надеялись втайне и дядюшка, и господин Казиро. Как-то вечером я заметила, что дядя Абсалом отвечает невпопад и ест безо всякого аппетита. Вначале было подумала, что он рассорился с госпожой Лорнас, – моя болезнь нанесла немалый урон этим отношениям, ведь дядюшка был вынужден и день и ночь находиться при мне, – но, приглядевшись, поняла, что дело куда хуже.
Говорить со мной дядя не желал, однако я измучила его вопросами, и в конце концов он сдался.
– Болезнь Его Светлости возвращается, – неохотно признался он. – Я вижу, как усиливаются ее признаки. Боюсь, вскоре он вновь сляжет с приступом. Мне конец! Что подумают люди о лекаре, племянница которого передвигается с костылями, а главный пациент – и того хуже, хиреет на глазах, точно у него одновременно и паразиты, и чахотка, и черная лихорадка? Моей репутации конец!
Я не стала напоминать дяде, что репутации, которой он так гордится, нет от роду и нескольких месяцев, меня занимало одно: господин Огасто вновь погружался во тьму безумия, насылаемого колдуньей. А я… я была не в силах покинуть свою комнату без сторонней помощи!
Дядюшка Абсалом заметил, как помрачнело мое лицо, и тут же грохнул кулаком по столу:
– Не вздумай! Поэтому я и не хотел тебе ничего говорить! Болезнь господина Огасто – не твоего ума дело!
– Это не болезнь, а злые чары! – воскликнула я. – Вы же сами видели…
– Видел! – громыхнул дядя. – А еще я вижу перед собой свою племянницу, едва не отдавшую душу богам оттого, что ей хотелось разузнать побольше о колдовстве и войнах с чародеями. Смотри у меня! Стоит мне заподозить, что ты вновь суешь свой нос в это дрянное дело, – вышлю из города хоть к твоей матушке, хоть к тетке, хоть к лешему! Или переломаю твои ноги, раз уж они все равно увечные! Скройся с глаз моих, неугомонная, да не забудь свои костыли. Едва в голову придет новая мыслишка о том, как снять порчу с господина герцога или убить колдуна, – тут же смотри на ноги, затем на косу свою седую и набирайся ума!
В былые времена я бы вскочила из-за стола и грохнула дверью так, что тарелки со стола посыпались бы, но теперь на мою долю остались старческое кряхтение да шарканье ногами. Дядюшкины слова были тем более обидны, что правды в них содержалось чуть больше, чем думал дядя Абсалом, однако это горькое чувство тут же поблекло, когда я вспомнила о болезни господина Огасто.
Достав небольшое зеркальце, я в который раз изучила свое поблекшее, исхудавшее лицо, а затем, привычно утерев нос, впервые серьезно задумалась о словах демона, что обошлись мне так дорого. Мне отчаянно не хотелось верить в то, что все жертвы были напрасными, поэтому-то я твердо решила, что таинственная сестра герцога знает ответы на все мои вопросы, и стоит разыскать ее, как победа очутится у меня в кармане. Те уроки, которые я получала до сих пор, были, без сомнения, важны, однако извести под корень мою губительную самоуверенность им было не под силу.
«Куда же мог спрятать свою сестрицу герцог? – напряженно размышляла я, держась подальше от ставшей ненавистной за время болезни кровати. – Демон говорил, что господин Огасто упоминал о ней, – значит, он привязан к сестре и не бросил бы в первую попавшуюся канаву… Дядюшка всегда грозится, что отправит меня к родственникам, но ведь никто не слышал о родственниках Его Светлости, даже существование сестры сохраняется им в тайне… А вдруг она вернулась в их родные края? Тогда эта ниточка оборвана окончательно. Нет, быть того не может! Что же остается еще… родственниц выдают замуж, отправляют в монастырь или же пристраивают к какому-то делу – вроде прачечной тетушки Вандины, которую дядя поминает каждый раз, как вздумает меня приструнить. Однако вряд ли такой благородный господин, как Его Светлость, позволит, чтобы его сестра трудилась точно простолюдинка…»
Тут мне показалось, что я пропустила какую-то подсказку, и досада принялась грызть меня, как кусает за спину клоп, попавший за шиворот. Я снова и снова повторяла то, что мысленно говорила о сестре господина Огасто, пытаясь понять, что же заставило меня сбиться, и наконец озарение снизошло на меня.
– Монастырь! – вскричала я вслух, да так громко, что дядя Абсалом немедленно появился на пороге моей комнатушки, решив, что у меня случился неожиданный спазм.
– Монастырь! – повторила я в ответ на его взволнованные вопросы. – Я слышала, что здесь неподалеку есть женский монастырь, который Его Светлость поддерживает щедрыми пожертвованиями с тех пор, как появился здесь. Это очень святое намоленное место! Думаю, мне следует отправиться туда и попросить у богов исцеления.
– Что? – опешил дядюшка, впервые услышавший из моих уст нечто подобное. – С чего ты вдруг решила стать богомолкой?
– А вы, стало быть, считаете, что паломничества к святым местам неугодны небесам? – с нажимом спросила я, буравя дядюшку возмущенным взглядом. – Или, чего хуже, сомневаетесь в том, что здоровье тел и душ человеческих находятся всецело в руках богов? Уж не решили ли вы, возгордившись, что умения лекарей стоят выше, чем божественная воля? Неужто все те болезные и немощные, что идут молиться к старым храмам, глупцы в ваших глазах? Высшие силы, возможно, не станут исцелять того, чья болезнь наслана грешным колдуном, чтоб не вмешиваться в дела людей, но меня-то изувечил какой-то дух. Когда возникает спор между нелюдями и людьми, всегда следует призывать богов, разве не так?
Моя пылкая речь окончательно запутала дядюшку, и он в сердцах махнул рукой, поняв, что стоит ему начать со мной спорить, как я ту же обвиню его в богохульстве и гордыне. «Язык – что помело! – рявкнул он и, осмотрев меня с ног до головы, прибавил: – Я знаю, что ты задумала какую-то пакость, раз приплела небесные силы и святой храм». Но к исходу вечера он так и не придумал, как возразить мне, не выставив себя при этом жестокосердым еретиком, и неохотно согласился, что мне не повредит паломничество к святым местам, благо они расположены не так уж далеко от Таммельна.
«Сестра господина Огасто должна прятаться именно там!» – повторяла я, не в силах заснуть, и воображала, как утру нос ведьме, раскрыв ее тайну.
На следующий день дядюшка Абсалом недоверчиво, но смиренно сообщил мне, что от одной богомольной придворной дамы госпожи Вейдены слышал, будто множество паломников из Таммельна собираются отправиться к лесному монастырю через несколько дней – в канун какого-то большого праздника.
– Вот с ними я и пойду! – объявила я. – Сами боги хотят, чтобы я как можно быстрее припала к их ногам!
– Ох, сдается мне, вовсе не боги тебя туда гонят… – проворчал дядя Абсалом, однако пообещал, что непременно выхлопочет для меня разрешение на паломничество: поклонение богам совершалось отнюдь не по одному лишь велению сердца, но и по благословлению настоятеля главного храма Таммельна. Впрочем, этот достойный святой отец не посмел бы отказать приближенному Его Светлости и не нашел бы в себе сил отказаться от щедрого пожертвования, приложенного к прошению дядюшки, так что путь к монастырю легко открылся передо мной и обещал быть мирным и легким.
Насколько я могла судить, остальные обитатели дворца не нашли в моем желании ничего неожиданного или подозрительного, все считали, что после подобного злоключения набожность может проснуться в ком угодно.
Мике порывался сопровождать меня, но я обратила его внимание на то, что помолвленных молодых людей, отправившихся вдвоем в путешествие, пусть и богоугодное, непременно заподозрят в грешных помыслах, как бы сдержанно они себя ни вели и как усердно ни молились бы, не смея бросить и взгляда друг на друга.
– Но ты же ходишь с таким трудом! – горестно восклицал Мике, заглянув ко мне накануне отъезда.
– К святому месту идут поклониться одни увечные: пяток хромых, горбатый, подслеповатые и глухие старухи, да еще, говорят, у одного пена изо рта идет, стоит ему увидеть черную собаку или выпить сырой воды. Славная компания! – я развела руками. – Кто из них будет меня подгонять? Как бы половина не отдала богам душу еще по дороге! К тому же дядюшка сказал, что вместе с паломниками к храму
– Глупый Мике! – сказала я как можно сердитее и значительнее, хоть это выходило неубедительно при моем нынешнем убогом положении. – Что за чушь ты тут городишь? Ты не представляешь, что за камень взваливаешь на свои плечи! Тебе сейчас кажется, что ты поступаешь благородно и правильно, жертвуя собой ради того, что ты считаешь любовью, но на самом деле в этом нет ровно никакого смысла! В мире полно девчонок, и некоторые из них даже рыжее меня, а уж к арифметике у них и подавно способностей больше. Уходи домой и забудь сюда дорогу, слышишь?
– Нет, – покачал головой Кориус-младший, сжав губы. – Я знаю, что выдержу все и не отступлю!
Это до того напомнило мне мои же собственные недавние слова, что слезы брызнули у меня из глаз, как сок из раздавленного лимона, и взволнованный Мике так и не смог допроситься до причины моих горьких рыданий. Он ушел, пообещав вернуться на следующий день, и я взвыла так громко, что дядюшка в испуге вытолкал моего жениха, приговаривая: «Быть может, лучше отложить этот визит на послезавтра?..»
Прода -22-
На третью ночь болезни я проснулась оттого, что по моей груди пробежала крыса, а вслед за нею другая. Я едва не вскрикнула от неожиданности, когда увидела, что они сидят у изголовья кровати и пристально рассматривают меня, но почти сразу сообразила: слуги домового духа появились здесь неспроста. Отблески зеленоватого свечения подсказали, что сегодня сам господин Казиро пришел проведать меня.
– Теперь ты знаешь, чем оборачивается излишняя смелость, – сказал он грустно, приблизившись к моей кровати. – Разве ты не жалеешь теперь, что заключила сделку с господином подземелий?
– Я не думала, что будет так страшно и больно, – у меня не достало сил соврать ему. – В тех сказках, что я слышала, говорилось совсем о другом! – тут я запнулась, вдруг поняв, что раньше не задумывалась, чем на самом деле оборачивались для героев сказок события, которые захватывающе описывал Харль. – Господин подземелий… он ведь взял с меня двойную плату! И сказал, что это из-за демона! Быть может, если бы он не…
– Двойную плату? – казалось, услышанное несколько обескуражило домового духа. – И сказал, что это из-за темной твари?
– Да, именно так, – подтвердила я, размазывая непрошеные слезы по щекам. – Он рассердился из-за того, что я помогаю Рекхе…
– Нет-нет, – домовой призадумался. – Боюсь, ты неверно поняла его. Но тем хуже для тебя, тем хуже…
– Что это значит? – испугалась я, теперь уже хорошо представляя, чем может обернуться колдовство духа, по каким-то причинам тебя невзлюбившего. – Он будет меня преследовать? Он желает меня наказать?
– Не бойся, – господин Казиро коснулся моей слабой руки. – Скажи-ка, разве та боль, что ты чувствовала, когда господин подземелий творил чары, повторялась?
– Нет, больше приступов не было, – растерянно ответила я, невольно содрогнувшись от воспоминаний.
– Значит, он щадит твои силы и воздерживается от колдовства, хотя способности к нему и вернулись, – улыбнулся мне домовой дух. – Стало быть, он не держит на тебя никакого зла, не бойся. Я говорил о другом, и, быть может, оно не сбудется… Когда-нибудь ты встанешь на ноги и позабудешь о том, что видела в подземельях. Молодости свойственно совершать ошибки. Твоя же была следствием доброты, а не злобы или зависти. Тебе не нужно ее стыдиться.
– Демон убил себя? – спросила я о том, что занозой сидело в моей памяти.
– И демоны, и люди обрывают нить своей жизни, когда не находят причин для того, чтобы жить дальше. У темного существа таких причин не имелось, и даже огонь мести не мог согреть его стылую кровь, – господин Казиро говорил отвлеченно, поглаживая мою руку. – А жажда мести порой жжет сердце куда сильнее, чем самый яркий огонь. Не знаю, найдется ли что-то иное, способное заставить его жить далее. Господин подземелий посчитал иначе… Но говорить об этом нет никакого смысла. Демон покинул дворец, и это было благим делом. Спи, храбрая девочка, и не кори себя за то, что совершила…
Мне казалось, что тепло окутывает мое тело с ног до головы, и страх, поселившийся в душе с той самой минуты, как я очутилась в колодце подземного духа, отступил. То были чары господина Казиро, помогавшего мне в который раз.
На следующее утро я почувствовала себя немного лучше и смогла как следует позавтракать – до того меня мутило от одного вида еды: мне повсюду чудились черная плесень и засохшая кровь. Но стоило одному страху ослабеть, как на смену ему пришел другой: каждую минуту я ждала, что побег демона обнаружат. Связать это с моей странной болезнью хватило бы ума и у пустоголового Харля, и я знала, что не сумею соврать, если правду из меня решат вытрясти всерьез. Однако дни сменяли друг друга, а отсутствия демона, казалось, никто не замечал.
Господин Казиро, навещавший меня почти каждую ночь, усмехнулся, узнав о моем волнении, и сказал:
– У подземного духа теперь появились силы на то, чтобы изредка выбираться из своего колодца. А тюремщикам достаточно того, что узник стонет и воет в своей яме, да подбирает кости, которые они оставляют у решетки.
Так я узнала, что господин подземелий помогает мне скрыть следы моего преступления, и сны о черном бездонном колодце перестали меня донимать. Странное древнее существо хоть и казалось безжалостным, однако не было злобным или ненасытным. То, что было ему предложено, оно взяло без колебаний и обошлось со мной жестоко, но так уж было, видимо, заведено в те времена, когда подземный дух правил своим лабиринтом. И бояться теперь его не стоило – он не собирался приходить за мной еще раз.
Чары домового духа пошли мне на пользу – через десять дней, показавшихся мне вечностью, я смогла пошевелить пальцами на ногах, а еще немного погодя – встала с кровати без посторонней помощи. Дядя заказал для меня костыли, и я быстро приноровилась управляться с ними. Пришлось забыть о том, как я когда-то перепрыгивала ступеньки, –господин Казиро не давал прямого ответа на мои расспросы о возможности полного исцеления, но мне удавалось кое-как ковылять по нашим покоям, а с помощью Мике я смогла как-то раз выйти во двор. К тому времени лето уже подошло к исходу, и я с особенным чувством смотрела в выгоревшие от недавней летней жары небеса – впервые я столь полно осознала, как хрупка человеческая жизнь и как тяжко жить, не видя над головой вольного неба.
«Мир твоему праху, Рекхе, – мысленно обратилась я к демону. – Пусть эти небеса и чужие тебе, но лучше над твоей головой в последний миг будут они, а не глухой мертвый камень». После этой беззвучной эпитафии на душе стало легко и пусто, точно история с подземельем окончательно завершилась.
Однако прошлое не отпустило меня так просто, как, должно быть, надеялись втайне и дядюшка, и господин Казиро. Как-то вечером я заметила, что дядя Абсалом отвечает невпопад и ест безо всякого аппетита. Вначале было подумала, что он рассорился с госпожой Лорнас, – моя болезнь нанесла немалый урон этим отношениям, ведь дядюшка был вынужден и день и ночь находиться при мне, – но, приглядевшись, поняла, что дело куда хуже.
Говорить со мной дядя не желал, однако я измучила его вопросами, и в конце концов он сдался.
– Болезнь Его Светлости возвращается, – неохотно признался он. – Я вижу, как усиливаются ее признаки. Боюсь, вскоре он вновь сляжет с приступом. Мне конец! Что подумают люди о лекаре, племянница которого передвигается с костылями, а главный пациент – и того хуже, хиреет на глазах, точно у него одновременно и паразиты, и чахотка, и черная лихорадка? Моей репутации конец!
Я не стала напоминать дяде, что репутации, которой он так гордится, нет от роду и нескольких месяцев, меня занимало одно: господин Огасто вновь погружался во тьму безумия, насылаемого колдуньей. А я… я была не в силах покинуть свою комнату без сторонней помощи!
Дядюшка Абсалом заметил, как помрачнело мое лицо, и тут же грохнул кулаком по столу:
– Не вздумай! Поэтому я и не хотел тебе ничего говорить! Болезнь господина Огасто – не твоего ума дело!
– Это не болезнь, а злые чары! – воскликнула я. – Вы же сами видели…
– Видел! – громыхнул дядя. – А еще я вижу перед собой свою племянницу, едва не отдавшую душу богам оттого, что ей хотелось разузнать побольше о колдовстве и войнах с чародеями. Смотри у меня! Стоит мне заподозить, что ты вновь суешь свой нос в это дрянное дело, – вышлю из города хоть к твоей матушке, хоть к тетке, хоть к лешему! Или переломаю твои ноги, раз уж они все равно увечные! Скройся с глаз моих, неугомонная, да не забудь свои костыли. Едва в голову придет новая мыслишка о том, как снять порчу с господина герцога или убить колдуна, – тут же смотри на ноги, затем на косу свою седую и набирайся ума!
В былые времена я бы вскочила из-за стола и грохнула дверью так, что тарелки со стола посыпались бы, но теперь на мою долю остались старческое кряхтение да шарканье ногами. Дядюшкины слова были тем более обидны, что правды в них содержалось чуть больше, чем думал дядя Абсалом, однако это горькое чувство тут же поблекло, когда я вспомнила о болезни господина Огасто.
Достав небольшое зеркальце, я в который раз изучила свое поблекшее, исхудавшее лицо, а затем, привычно утерев нос, впервые серьезно задумалась о словах демона, что обошлись мне так дорого. Мне отчаянно не хотелось верить в то, что все жертвы были напрасными, поэтому-то я твердо решила, что таинственная сестра герцога знает ответы на все мои вопросы, и стоит разыскать ее, как победа очутится у меня в кармане. Те уроки, которые я получала до сих пор, были, без сомнения, важны, однако извести под корень мою губительную самоуверенность им было не под силу.
«Куда же мог спрятать свою сестрицу герцог? – напряженно размышляла я, держась подальше от ставшей ненавистной за время болезни кровати. – Демон говорил, что господин Огасто упоминал о ней, – значит, он привязан к сестре и не бросил бы в первую попавшуюся канаву… Дядюшка всегда грозится, что отправит меня к родственникам, но ведь никто не слышал о родственниках Его Светлости, даже существование сестры сохраняется им в тайне… А вдруг она вернулась в их родные края? Тогда эта ниточка оборвана окончательно. Нет, быть того не может! Что же остается еще… родственниц выдают замуж, отправляют в монастырь или же пристраивают к какому-то делу – вроде прачечной тетушки Вандины, которую дядя поминает каждый раз, как вздумает меня приструнить. Однако вряд ли такой благородный господин, как Его Светлость, позволит, чтобы его сестра трудилась точно простолюдинка…»
Тут мне показалось, что я пропустила какую-то подсказку, и досада принялась грызть меня, как кусает за спину клоп, попавший за шиворот. Я снова и снова повторяла то, что мысленно говорила о сестре господина Огасто, пытаясь понять, что же заставило меня сбиться, и наконец озарение снизошло на меня.
– Монастырь! – вскричала я вслух, да так громко, что дядя Абсалом немедленно появился на пороге моей комнатушки, решив, что у меня случился неожиданный спазм.
– Монастырь! – повторила я в ответ на его взволнованные вопросы. – Я слышала, что здесь неподалеку есть женский монастырь, который Его Светлость поддерживает щедрыми пожертвованиями с тех пор, как появился здесь. Это очень святое намоленное место! Думаю, мне следует отправиться туда и попросить у богов исцеления.
– Что? – опешил дядюшка, впервые услышавший из моих уст нечто подобное. – С чего ты вдруг решила стать богомолкой?
– А вы, стало быть, считаете, что паломничества к святым местам неугодны небесам? – с нажимом спросила я, буравя дядюшку возмущенным взглядом. – Или, чего хуже, сомневаетесь в том, что здоровье тел и душ человеческих находятся всецело в руках богов? Уж не решили ли вы, возгордившись, что умения лекарей стоят выше, чем божественная воля? Неужто все те болезные и немощные, что идут молиться к старым храмам, глупцы в ваших глазах? Высшие силы, возможно, не станут исцелять того, чья болезнь наслана грешным колдуном, чтоб не вмешиваться в дела людей, но меня-то изувечил какой-то дух. Когда возникает спор между нелюдями и людьми, всегда следует призывать богов, разве не так?
Моя пылкая речь окончательно запутала дядюшку, и он в сердцах махнул рукой, поняв, что стоит ему начать со мной спорить, как я ту же обвиню его в богохульстве и гордыне. «Язык – что помело! – рявкнул он и, осмотрев меня с ног до головы, прибавил: – Я знаю, что ты задумала какую-то пакость, раз приплела небесные силы и святой храм». Но к исходу вечера он так и не придумал, как возразить мне, не выставив себя при этом жестокосердым еретиком, и неохотно согласился, что мне не повредит паломничество к святым местам, благо они расположены не так уж далеко от Таммельна.
«Сестра господина Огасто должна прятаться именно там!» – повторяла я, не в силах заснуть, и воображала, как утру нос ведьме, раскрыв ее тайну.
На следующий день дядюшка Абсалом недоверчиво, но смиренно сообщил мне, что от одной богомольной придворной дамы госпожи Вейдены слышал, будто множество паломников из Таммельна собираются отправиться к лесному монастырю через несколько дней – в канун какого-то большого праздника.
– Вот с ними я и пойду! – объявила я. – Сами боги хотят, чтобы я как можно быстрее припала к их ногам!
– Ох, сдается мне, вовсе не боги тебя туда гонят… – проворчал дядя Абсалом, однако пообещал, что непременно выхлопочет для меня разрешение на паломничество: поклонение богам совершалось отнюдь не по одному лишь велению сердца, но и по благословлению настоятеля главного храма Таммельна. Впрочем, этот достойный святой отец не посмел бы отказать приближенному Его Светлости и не нашел бы в себе сил отказаться от щедрого пожертвования, приложенного к прошению дядюшки, так что путь к монастырю легко открылся передо мной и обещал быть мирным и легким.
Насколько я могла судить, остальные обитатели дворца не нашли в моем желании ничего неожиданного или подозрительного, все считали, что после подобного злоключения набожность может проснуться в ком угодно.
Мике порывался сопровождать меня, но я обратила его внимание на то, что помолвленных молодых людей, отправившихся вдвоем в путешествие, пусть и богоугодное, непременно заподозрят в грешных помыслах, как бы сдержанно они себя ни вели и как усердно ни молились бы, не смея бросить и взгляда друг на друга.
– Но ты же ходишь с таким трудом! – горестно восклицал Мике, заглянув ко мне накануне отъезда.
– К святому месту идут поклониться одни увечные: пяток хромых, горбатый, подслеповатые и глухие старухи, да еще, говорят, у одного пена изо рта идет, стоит ему увидеть черную собаку или выпить сырой воды. Славная компания! – я развела руками. – Кто из них будет меня подгонять? Как бы половина не отдала богам душу еще по дороге! К тому же дядюшка сказал, что вместе с паломниками к храму
