Глава первая. О сёстрах, женихах и свадьбах.
Главное, чтобы, празднуя тридцатую годовщину свадьбы, невеста не осознала, что если бы убила мужа ещё тогда, сегодня она была бы уже свободна.
Народная мудрость
Платье, разложенное на моей кровати, было свадебным. Не из шёлка и не из атласа, без вышитого водными лилиями шлейфа, без интригующего выреза на груди, к тому же чёрное, и между тем, я точно знала для чего предназначался этот наряд. Точнее – для кого. Для Кики Уилинне, дочери беглой монашки и опального шпиона, последней водяной ведьмы в своём роду.
Не то чтобы я верила, будто меня сия чаша минует… Наоборот, знала, что это обязательно случится, но всё равно, увидев платье на своей кровати в ужасе застыла, словно передо мной не наряд невесты лежал, а свернувшаяся клубком болотная гадюка.
Я непроизвольно попятилась, запоздало понимая, почему вечерний чай казался горьким, и хватаясь за крохи стремительно засыпающей магии попыталась выжечь из своей крови полынный отвар, но за спиной раздался тихий шорох, а затем кто-то невидимый – не иначе, как сестра Керенса, только у неё в монастыре вместо кулаков были пудовые гири, – отправил меня в царство грёз, хорошенько тюкнув по затылку.
Очнулась я на рассвете от скрипа двери и мрачно уставилась на ножку собственной кровати, не сразу сообразив, что лежу на полу. Тело по-прежнему меня не слушалось, но, к счастью, голова была повёрнута так, что я могла видеть тех, кто за мной пришёл.
Первой вошла сестра Фэйт – иссохшая от жёлчи и собственного яда немолодая уже русалка. За нею – с торжественной рожей сестра Хоуп, которую за паршивый характер и сизую бородавку на крупном носу все называли просто Кикиморой. И замыкала шествие та самая сестра Керенса – дородная баба из простаков*.
В другое время и в другом месте я и в самом деле могла бы назвать этих женщин сёстрами, но сейчас я так люто их ненавидела, что самой от этой ненависти становилось тошно… Живой магии не нравится ненависть, она от неё затухает.
Пользуясь моей временной невменяемостью, сёстры, словно на куклу, надели на меня траурное свадебное платье, связали руки верёвкой из вербены и принялись решительно расплетать косы, из-за чего сердце моё провалилось куда-то в желудок и там рассыпалось, по ощущениям, на миллион угольков.
– Я ножницы забыла, – пробасила сестра Керенса, а Кикимора Хоуп шикнула на неё не хуже шипящей гадюки и всего несколькими словами вернула моё сердце на место.
– Дура! – выругалась она. – С ума сошла?! Ножницы… И чем ты только слушала…
– Мать-настоятельница велела лаванду в косы вплести, – скорбно, словно в комнате лежал покойник, напомнила сестра Хоуп, а затем положила на стол холщовый мешочек. – Вот. Из моих личных запасов.
– Спасибо, сестра, – поблагодарила Кикимора, а я сглотнула и зажмурилась.
Некоторых моих товарок по несчастью из монастыря вывозили обритыми на лысо, а мне, стало быть, в хозяева – Пардон! В мужья! – судьба уготовила сильного мага. Значит, есть шанс. Если у русалки не забрали волосы, которых с рождения не касалось калёное железо, удержать её в клетке не сможет ни один мужчина.
А женщины русалок не покупают. Так уж повелось.
...Закончив вплетать в мои волосы лаванду, Кикимора подала знак Керенсе, и та легко – словно я вообще ничего не весила – взвалила меня себе на плечо. Пожалуй, к этой бабе я даже не испытывала ненависти. За что мне её ненавидеть? За то, что она продалась в монастырь, пытаясь уйти от нищеты и голода? Её можно понять. В деревне, из которой она родом, по нужде ходят в выгребную яму, а в окнах богатых домов вместо стёкол бычий пузырь. В бедных же домах и вовсе нет окон. И круглый год солнце.
И мухи.
Дети пухнут от голода, старики накладывают на себя руки, чтобы избавить семью от лишнего рта… Впрочем, до старости в деревнях Живой степи мало кто доживал.
Нет, сестра Керенса не заслуживала моей ненависти. А вот Фэйт и Хоуп – весьма. Они, в отличие от простячки, в монастырь попали не по доброй воле, а примерно так же, как и я. И здесь уже на ходу переобулись, остригли волосы да позволили себя взнуздать, чтобы до конца своих дней славить Великого Хана, истинного властителя Живых степей.
О, духи! Если бы я могла пошевелить хотя бы пальцем, я бы точно отказалась от собственной магии, лишь бы проклясть этих недосестёр и их мать-настоятельницу Белчеру в придачу.. Но яд всё ещё гулял в моей крови, поэтому единственное, на что я была способна – это смотреть на окружающих с ненавистью и жалеть о том, что не умею убивать взглядом, как Мать всего сущего, чьим именем меня нарекли в тот день, когда во мне проснулась магия.
У русалок много имён.
Самое первое нам даёт мать в день зачатия. Второе получаем от неё же в миг появления на свет.
Священным – третьим именем дочь нарекает отец.
Четвёртое мы преобретаем с пробуждением магии.
Пятое должен придумать лучший друг. И последнее – любимый.
Шестью именами мало кто из русалок может похвастать. У меня пока было четыре, но священник в молитвенном доме, как и остальные обитатели монастыря, знал лишь одно. Он дождался, пока сестра Керенса прислонит меня к одной из колонн и, стыдливо пряча от меня глаза, пробормотал:
– Властью, данной мне духами, богами и Великим Ханом, объявляю уну* Кристину Уилинне, присутствующую здесь, и хея Эвана Мэйтлэнда… – Мой смех прорвался даже сквозь липкую ленту, которой мне заклеили рот, когда я услышала имя своего будующего мужа. Всё дело в том, что в переводе с древне-бревильского Эван означает «добрый», а Мэйтлэнд – «злой». Интересно, известно ли было древнее значение этих слов родителям моего жениха… – … мужем и женой.
Священник глянул на меня с упрёком и продолжил:
– В горе и в радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас.…
Все присутствующие на церемонии, включая священника, прекрасно знали, что свадьба эта не что иное, как самый пошлый фарс. Ведь про обручальные браслеты не заикнулся ни священник, ни бревилец, ни главная поборница нравственности – мать Белчера.
Впрочем, чему я удивляюсь? Русалок вот уже которое столетие продают за границу через брак. Странно было бы, что при наличии такого спроса не появилось бы профессиональных женихов. Между собой мы их называли сутенёрами, хотя сами они предпочитали слово «поручитель».
А начался весь этот цирк с пародией на свадьбу аж тысячу лет назад.
Тогда Живые степи возглавила Кристина По Пела Негая, которую позже прозвали Проклятой. Седьмая наложница Великого Хана Дана и первая женщина, которая родила правителю сына. Хан так обрадовался наследнику, что скончался на месте – если верить сказителям, Дан Солнцеокий к тому моменту успел разменять сотый десяток, так что смерти его никто не удивился, а вот тому, что регентом малолетнего наследника стала седьмая наложница, а не первая жена – очень даже. Не буду вдаваться в историю и рассказывать о дворцовых интригах, скажу лишь, что за десять лет, которые понадобились молодому Хану, чтобы войти в силу, Кика Проклятая успела ввести все те законы, которые должны были позволить русалкам если не обрести свободу, то хотя бы бороться за неё на законных основаниях.
Она хотела избавить нас от острова Семи ветров, где нами торговали, словно мы не разумные существа, а породистые кобылы. Хотела для нас счастья, покоя и любви. Долгие годы Кристина Негая создавала заклятие, которое невидимой паутиной опутало границы Живых степей. Теперь из родных земель нас на могут ни выкрасть, ни увезти обманом или силой.
Лишь замуж выдать. В компании мужа покинуть Живые степи мы почему-то можем. Изначально задумывалось, что муж этот будет любимым и что выбирать его мы будем сами. Но знаете, как говорят? Хотели как лучше, а получилось, как всегда.
И как бы ни мечтала Кристина Негая помочь своим сёстрам по магии, добилась она лишь того, что с подмостков чёрного рынка русалки перебрались в молитвенный дом, где после длительного аукциона нас вручали в руки законного и полновластного хозяина – мужа.
Ну или его поручителя-сутенёра.
Моего звали Эван Мэйтлэнд – и это всё, что я о нём знала. Впрочем, нет. Ещё я знала, что он был бревильцем, а это значит, что меня не убьют ради богатого урожая, а будут пользовать очень много лет.
Если, конечно, мне не улыбнётся удача.
Отец часто повторял, что удача любит смелых, а я никогда не была трусихой. Умела слушать, делать правильные выводы и, что самое главное, держать язык за зубами. Кроме того, после всего пережитого удача просто обязана мне улыбнуться, а лучше – расхохотаться прямо в лицо. На меньшее я не согласна!
Я расправила плечи и наградила священника презрительным взглядом, от которого тот стушевался и торопливо закончил церемонию, обратившись к моему, судя по всему, временному мужу:
– Хей Мэйтлэнд, оставьте подпись в храмовой книге, после чего я попросил бы вашего слугу её заверить, чтобы мы могли вручить вам свидетельство о браке..
– Хвала святым, Имхер, – со злой иронией произнёс слева от меня мужской голос. – Кажется, дело близится к концу, и мы ещё в этом году окажемся дома.
Мужчина шагнул вперёд, оказавшись в поле моего зрения, и я впервые увидела своего мужа.
Он был, мягко говоря, немолод и значительно выше меня ростом. Длинный нос делал его круглое лицо похожим на циферблат солнечных часов. А пышные седые бакенбарды, как ни странно, лишь придавали этому сходству естественность. Облачён при этом хей Мэйтленд был в дорогой дорожный костюм, начищенные до блеска сапоги и щегольской цилиндр, который мужчина не снял даже в храме.
Второй бревилец был мелковат, дюйма на три только выше меня ростом, одет не столь богато и вместо цилиндра прикрывал голову красным, как у дятла беретом, но рожа его, носящая следы чрезмерного употребления огненной воды, была, пожалуй, даже более надменной, чем у жениха. К тому же дятел так высоко задирал свой сизый от пьянства клюв, что я удивилась, как он не упал, пока бежал за своим хозяином, цепляясь носками сапог за выщербленные плиты, что устилали пол молитвенного дома…
Вскоре Мэйтлэнду вручили все необходимые для пересечения магической границы документы, и меня снова взвалила на плечо сестра Керенса, мать же Белчера подкралась к моему посажёному мужу и зашипела на бревильском, при этом так отчаянно коверкая язык, что у меня, кажется, ко всем моим недомоганиям в придачу, ещё и начали кровоточить уши:
– Хей Мэйтлэнд, должна обратить ваше внимание на то, что Кристина Уилинне – не обычная русалка. Я сейчас не о силе и талантах, об этом вы прочтёте в сопроводительных документах. Я сейчас о том, что это юное дарование, это сокровище...
– Это сокровище стоило примерно как табун породистых скакунов, – скривившись, перебил Мэйтлэнд и сморщил свой длинный нос. – Так что не утруждайте себя бессмысленным сотрясением воздуха. Как вы благоразумно заметили, обо всём я смогу прочесть и сам. После того, как мы окажемся на той стороне Южных гор.
– Однако ваш… наниматель должен знать… – начала было змея Белчера, но носатый демонстративно громко зевнул и вместо извинений произнёс:
– Со своим, как вы говорите, нанимателем, я разберусь сам. Вас вообще не должно волновать, что станется с этой русалкой после того, как мы окажемся в Бревиллии. Мы щедро за это заплатили. Не так ли?
Мать Белчера недовольно кивнула.
– А если так, то за чем дело стало? Будьте любезны, распорядитесь, чтобы наших мулов* впустили на монастырский двор. Предпочитаю, чтобы именно они проследили за сборами. И, по возможности, поторопили их. Нам говорили, что к вечеру ожидается гроза…
– Именно об этом я и хотела...
– И до её начала, – в очередной раз перебил бревилец, – нам надо успеть пересечь равнину. Поэтому…
До конца договаривать не стал, замолчав на полуслове.
Самое смешное, что это был любимый приёмчик змеи Белчеры. Она всегда так делала, когда хотела в очередной раз указать на нашу никчёмность и, кажется, ловила особенный кайф, если кто-то осмеливался задать уточняющий вопрос или попросить разъяснений. Кляп во рту не позволил мне спросить у матери-настоятельницы, каково это, оказаться на нашем месте, но Белчера и без слов, по одному лишь взгляду поняла, что. именно я хотела сказать, и её просто перекосило
– Что ж, – криво усмехнулась она и вдруг протянула руку, чтобы осенить моё чело святым знаком, благословляя на добрый путь. – Никто не сможет обвинить меня в том, что я не пыталась. Доброго пути, уважаемые хеи. Я распоряжусь насчёт ваших мулов.
Простак – не обладающий магией человек
Мулами в Унайо называют прислуживающих чужеземцам проводников. В их задачи входит не только указывать дорогу, но и обеспечивать путешественников провиантом, заботиться о лошадях, следить за вещами.
«Уна» в переводе на бревилльский – это «жизнь». Второе значение – «вода». Также это древнее обращение к женщинам, владеющим магией удачи и стихией воды. В некоторых народах их называют «русалками».
Хей – обращение к аристократу-иноземцу.
Глава вторая. О приметах и охотниках за молниями
Охотнику за молниями нужна не столько смелость, сколько удача.
Народная мудрость
И часу не прошло, как меня сгрузили на дно повозки, как раз между тюком с походным шатром и бочонком с вином. Бревильцы оседлали лошадей. Мулы взобрались на козлы. Повозка дёрнулась и загремела по брусчатке.
Я пошевелила руками, пытаясь определить, насколько сильно связана, но быстро поняла, что до тех пор, пока полынь полностью не выветрится из моей крови, освободиться не получится.
Поэтому я устроилась поудобнее на пыльной шкуре, которая укрывала дно повозки, закрыла глаза и, как это ни странно, почти сразу уснула. А проснулась с улыбкой, потому что по крыше повозки барабанил ливень.
Дождь… Я глубоко вдохнула запах влажной земли и на короткое мгновение забыла о том, где нахожусь. И даже связанные руки и кляп во рту не мешали мне наслаждаться началом первой весенней грозы.
В Живых степях дождь – редкий праздник. Именно поэтому, наверное, с ним связано такое безумное количество примет…
Попасть в дождь на заре – к неожиданной встрече.
На закате – к страстной ночи. Дождливая зима к урожайному лету.
Во время первого весеннего грома нужно зажать медяк в кулаке – к деньгам.
Дождь во время свадьбы – вообще небывалое везение.
Зачатого же в дождливую ночь ребёнка духи непременно наделят сильной магией, даже если родители не из магов.
Но самая главная примета, просто самая-самая, гласит, что поймавший молнию обязательно разбогатеет. Оно и понятно. На деньги, вырученные на чёрном рынке за пойманную молнию, вкалывающий с утра до ночи простак может половину собственной деревни купить, а вторую половину в услужение нанять.
Вот только простаки молнии ловить не умеют. А русалки – да.
И ловить, и приманивать. А те, что посильнее, да при условии, что их никто не опоил и не вплёл в волосы цветы лаванды, – даже управлять дождём.
Уверена, именно об этом мать Белчера хотела предупредить Мэйтлэнда, и предупредила бы, не окажись мой посажёный муж таким спесивым болваном. Слава духам, что он им оказался! Теперь мне оставалось только придумать, как дать понять мулам, что я жажду их озолотить...
Где-то у подножья Южных гор, ревниво заворчал гром, главный страж игривых молний, и я улыбнулась, чувствуя, как магия наполняет силой мою кровь. Хорошо бы мои тюремщики захотели напоить меня полынным отваром до того, как нас накроет гроза...
