Среди них попадались даже дети. Изнывающие от жары, все они терпеливо ждали своей очереди. Подходя к гробу каждый из людей, клал руку на сложенные руки покойной, закрывал глаза на мгновение, потом отходил и подходил следующий. Кто - то целовал Валерию в лоб, кто - то в губы, кто - то наклонялся, нашептывал ей прямо в ухо последние слова. Другие несли охапки цветов, укладывая их в гроб, пока хватало места. Потом букеты возлагать прямо на землю, и скоро гроб не было видно за цветочным изобилием и жесткий деревянный ящик исчез, замаскировавшись под райское цветочное ложе.
После прощания с покойной, подходили к дочери и внучке. Люди соболезновали, мать благодарила и почему то улыбалась в ответ.
Нина, молча, наблюдала, сухо принимала чужие сочувствующие объятия и слова. Ей чудилось, что это не ее бабуля лежит в гробу, а какой то идол. Некто иной. Бог. И все люди пришли не скорбеть по усопшей, а приклониться божеству, преподнести цветы и жертву.
– Вот тебе и Лера – холера.
Услышала Нина незнакомый мужской голос в толпе. Она оглянулась.
– А все думали, она будет жить вечно.
- Сколько ни живи, а умирать надо.
Продолжал мужчина, но Нина не смогла разглядеть их лиц.
– Сколько ей было то? – спросил второй мужской голос.
– Не знаю. С ней еще моя прабабка зналась. А она давно померла уже.
– Ну, сто?
– Ну, сто точно. А так, черт ее знает.
– Эх, точно, – вздохнул второй, – черт ее знает.
Они коротко засмеялись.
– Да, бабка чума – была, – продолжал второй, – Одним словом – Лера – холера. Она меня от гонореи вылечила. Ее молитвами жив.
– Вот и я после штрафного изолятора, да пересылок, воспаление легких, да еще и букетом от фурий. По отсидке больной весь с головы до пят, а бабка моя притащила к ней. Лерка даже не взяла с меня ничего. Пожалела. Царство ей Небесное.
- Может Небесное. А может какое другое.
Рядом захныкал ребенок. Нина слушала в недоумении, разглядывала толпу, которой казалось, не будет конца. Она смотрела на мать, пытаясь понять, о чем та думает.
Толпа тихо гудела. Шествие продолжалось, здесь собрался весь город. Кто? Кто такая Лера – холера? Нине стала совсем чужой и незнакомой, лежащая старуха в гробу. Белые приглаженные волосы, собранные на затылке и спрятанные под черной косынкой, морщинистая до безобразия. И кожа…до неузнаваемости бледная кожа. Немые, плотно стиснутые губы в злобный изгиб, впавшие, закрытые глаза, скрюченные одеревеневшие пальцы, пугающая. Мертвая.
«Я теперь все слышу. Я теперь все вижу».
Похороны затянулись. Полуденный зной стал невыносим. Нина грезила о глотке воды и переминалась с ноги на ногу, пытаясь размять одеревеневшие ноги, но это приносило лишь острую боль. Кто - то из нескончаемой очереди не выдерживал и падал в обморок. В толпе неподалеку пронзительно рыдал маленький ребенок. Его крик остро резал слух, и Нине казалось, что она застряла в чужом кошмаре.
- Прощевайте Валерия. Прощевайте.
Безумие. Безумие.
Полное помешательство.
Хоть бы легкое дуновение.
Хоть бы капля воды.
- Что душа припасла, то и на тот свет понесла. Спите Лера.
- Царство тебе Небесное.
Нина мутным взглядом смотрела на окружающую ее драму.
Тем временем плачь ребенка перерос в истерику, настоящий отчаянный рев. По его голосу Нине показалось, что он начал задыхаться, ему не хватало воздуха. Стало безумно жалко малыша, как родители могли принести его сюда, на солнцепек, но, тем не менее, крик настолько раздражал слух, что одна мысль засела в голове. Только бы он заткнулся.
– Мои соболезнования тебе, - мужчина коснулся руки Зины. - И твою умершею дочь.
- Что? – Зина вздрогнула. Она ослышалась?
- И если чем я могу помочь...- повторил он.
Зина посмотрела на своего ребенка, дочка была совсем бледная, губы потрескались, она выглядела ни многим лучше своей пробаки. Нужно немедленно увести ее отсюда.
В высоком голубом небе резвились стрижи, с легкостью рассекая воздух. Люди брели вдоль гроба.
– Мои соболезнования.
– Сочувствуем. Скорбим вместе с вами.
Истошный женский крик перекрыл тихие слова сочувствующих.
Плача больше не было слышно. Нина оглянулась, позади нее образовался не большой круг, в котором молодая женщина сидела на земле между могил и держала маленькое, обмякшее тело младенца. Гул стих. Ребенок не шевелился и, кажется, не дышал. Шествие остановилось. Сначала мать сидела не двигаясь, держа младенца, глядя на него непонимающим взглядом. Потом начала трясти его. Маленькие пухлые ручки и ножки беспомощно свисли, подергиваясь как у куклы, головка откинулась назад, ротик грустно приоткрылся. Ребенок крепко заснул? Он по-прежнему не подавал признаков жизни. Он был мертв. Нина перестала чувствовать жар. По телу пробежал озноб. Она удивленно уставилась на сцену, в которой мать не желала признавать внезапное горе.
– Нина, иди домой. Слышишь? – говорила мама. – Иди, с бабулей ты простилась, иди. Не надо тебе смотреть на это. Ты никому не поможешь. Иди.
Словно во сне Нина не могла понять слов мамы, которая все уговаривала и уговаривала ее уйди домой. Девушка бессознательно послушалась. Медлила, оглядываясь на каждом шагу, пробираясь между могилами по узеньким протоптанным тропкам, заполоненных людьми, опираясь на каменные и деревянные кресты что бы не упасть. Она пыталась пробраться через толпу, переступая через оградки, наступая на чужие могилы. Лишь бы скорее уйти отсюда, шаг за шагом, могила за могилой. Ноги плохо слушались. И вот одна нога зацепилась за оградку и Нина упала выставив руки вперед, и больно ударившись о чье то заброшенное надгробие.
– Ох! Ох, окаянная! Ребеночка - то! Ребеночка - то с собой прибрала!
Услышала Нина отчаянное, удаляющееся причитание.
Неподалеку надрывисто взвыла женщина.
3.
Нина ждала мать, рассматривая себя в помутневшем зеркале, висевшим в ванной. Она ощущала кружение. Кружилась она или все вокруг нее? Как будто она выпила вина.
Реальность превратилась в абстракцию. Разноцветную и пушистую. Ее можно было обонять, пробовать на вкус. Движение воздуха в комнате стало ощутимо, это было чудовищно и прекрасно. Секунды, протекающие в пространстве, отмеряли свою жизнь в мыслях, струящихся сквозь испаряющийся мозг. Да и само пространство принимало черты не комнаты, а ощущения от прикосновения пальцев и картинок, возникающих в голове. Такой бывает абстрактная картина реальности. Ошибка в восприятии и этот обман становился все более изощренным, и походил на кривое зеркало, и там не отражался ты, а только то, что испарял мозг.
Искажение. Иллюзия.
Она могла все. Она прислушивалась к стенам. Они говорили с ней. Вибрация в воздухе, заметная только ей доносила тишайший звук в отдалении. Малейшую искру в эмоции человеческого существа… иного существа.
Это прекрасно!
«Лови их! Лови!» шептал мерзкий хихикающий голос прямо около ее уха. Махнула покорно. Отражение ее поплыло, словно она смотрела в воду.
Да, да, да …она абсолютно идеальна! Волосы, цвет кожи, воздух, которым она дышит, кровь, циркулирующая по ее напряженным венам, вокруг нее совершенные вещи. Все, все идеально.… И как она такой получилась на зависть окружающим? Как она такой удалась? Каким демонам отдалась ее мать, что – бы произвести на свет такое идеальное создание?
Капающая из под крана вода монотонно и уверенно нарушала царящую тишину. Прозрачный воздух проплывал сквозь нее. Ощущался не сильный запах плесени, как будто клубника начала подгнивать. Девушка вдохнула полной грудью и запах усилился. В окна безжалостно били солнечные лучи, обесцвечивая, выжигая своей огненной силой.
– Как же мне страшно, – сказала она. - Я не хочу пропадать, не хочу пропадать.
- Не смотри на меня, не смотри, – говорило отражение. - Я знаю, ничего вокруг не происходит. Все в моей голове.
– Тихо девочка, тихо. Скоро все кончится, – похихикивал голос у ее уха.
Отражение перестало расплываться. Все стихло вокруг нее. Воздух больше не вибрировал.
Отражение в зеркале перестало расплываться. Она вдруг стало невероятно четким, реальным. Словно ни какого стекла не было вовсе, и там в раме, стоял настоящий человек. Никогда в своей жизни она не видела свое отражение таким. Люди изо дня в день, по несколько десятков раз видят свое отражение в зеркалах, витринах, стеклах автомобилей. Люди видят растрепанные волосы, смазанную помаду, свежий засос на шее. Нередко человек концентрирует внимание на чем – то одном: вскочил прыщ, и теперь на протяжении всего дня, глядя на свое отражение, он будет смотреть только на этот прыщ, так заметный для него и так не заметный для окружающих. Если не нравится нос, он будет смотреть только на него на протяжении всей жизни.
Ни кому не дано увидеть себя со стороны, только через зеркало. А если бы зеркал не существовало? Не было бы этого зеркала, и ни каких других. Как человек узнал, как выгладит? Важно ли это? Ведь ежедневно на тебя устремлено тысяча глаз. Они смотрят и оценивают тебя. То, каким ты видишь себя в зеркале, может быть иллюзией. Люди воспринимают тебя иначе. Если не будет зеркал, останется только ощущение внутри себя, осознание «я». Вот «я» что – то делаю, куда – то иду. А тот, кто отражается, превращается в «не я».
Смотришь на себя в зеркало и не понимаешь, что видишь себя, точнее не веришь или не осознаешь. Словно не видел себя раньше и в зеркале кто то знакомый, но чужой тебе человек. Не дано знать, как ты выглядишь на самом деле, видят тебя, но не ты видишь себя. Приходиться полагаться на зеркало…
Отражение не дает тебе почувствовать или осознать себя как личность. Значит отражаемый чужой.
Она смотрела на свое отражение и не могла понять кто это.
Моргала, и та моргала.
Наклоняла голову, и та наклоняла.
Поднимала голову, и та делала то же.
Казалось, что отражаемая копирует ее движения и мимику. Не было ощущения, что это она сама отражается в зеркале.
Нет, кто то повторяет. Кто то чужой, незнакомый.
Кто то повторяет…
Это новое чувство наводило ужас.
Нина резко отшатнулась от зеркала, когда поняла, что сейчас, если скажет слово, то не увидит шевелящихся губ отражающейся, и через мгновение услышит ответ от нее. А потом та перестанет пародировать Нину и начнет двигаться по-своему. Как ей захочется.
Нина стряхнула с себя неприятное оцепенение и отошла от зеркала. Она посмотрела на него со стороны и не увидела отряжаемой, так как не отражалась. Только потолок, стены.
Дверной замок звонко щелкнул. Вернулась мать.
Войдя, Зина увидела взгляд, и у нее перехватило дыхание от ужаса. Большие испуганные глаза смотрели на нее с хрупкого лица дочери.
Нина начала говорить.
– Ты видела всех этих людей? Как будто весь город пришел попрощаться с ней. Кто они? – слова звучали громко и грубо.
– Нина, не разговаривай со мной таким тоном.
– Вот как? Значит, ты мне не скажешь. Что ты вообще можешь знать? Ты просто рада, что бабушка умерла.
- Что ты говоришь?
- Почему тогда мы бросили ее там одну?
– Мы не бросали ее. Просто переехали. Так было нужно.
- Тебе? Мне? Кому нужно? Она же наша бабушка!
- Наша… но не только. Эти люди все знали ее лично. Каждый знал бабушку, а она их знала. – Она села на аккуратно застеленную софу, – Знала их, понимаешь? – тихим, спокойным голосом говорила она, словно рассказывала сказку, – Читала их как открытую книгу. Многие пришли убедиться, что она померла. И тайны их забрала с собой. Она не какая - нибудь, а самая что ни на есть настоящая ведунья. Сильная. Будущее знала, она твое рождение мне до дня сказала, когда я еще отца твоего не встретила. Болезни любые лечить умела. Но не только добро людям делала. Порчи запросто наводила. Знатная портунья. Присушить могла. Могла отворот сделать. Убить. Если человек хоть за тысячи километров.
Нина слушала, не перебивая равнодушно глядя на мать.
– В нас в деревне все на глазах у нее были. Всех видела, слышала. Обо всех ведала. Даже покойника поднять могла, – перешла на шепот Зина. – Я сама видела. В деревне дед один умирал. Долго мучился. Кричал, кашлял, задыхался. Вдруг стих. Глаза закатились. Остывать стал. Она пришла, руку взяла его и будто в ладонь вложила что то. Он очнулся. Да так страшно, воздух глотнул с шумом, присел, а зрачки белые, мутные… В войну немцы в деревне нашей дом стороной обходили. А кто учиться хотел у нее, наказывала по черному. Ревностно к дару своему относилась. Берегла его. Я знала, что она умирает. Но что б умереть быстро, без мучений, она должна дар свой передарить. А муки те адские. Ведьма мучается как грешник в аду. Слух страдает от воплей и криков младенцев, мучающихся от вечного голода, осязание – от боли огня, обоняние – от вони мертвых тел и прочего, вкус – от жажды и голода, зрение – от страшных образов, от гнетущего мрака. Так Господь наказывает их перед смертью. Так как смерть их сделает свободными. Она тебе хотела передать дар. Поэтому мы уехали. Я увезла тебя от нее. Ты чистая. Светлая. Зачем тебе проклятие? Она его от чертей получила.
Зина замолчала.
Нина улыбнулась. Легкий смешок соскользнул с губ и она расхохоталась, от души, как - никогда, да так, что слезы выступили на глазах.
– Нина! Нина! Ты что?
Зина внимательно смотрела на дочку. Через загорелую кожу на лице выступила краснота, она закатывала глаза и запрокидывала голову. Девушка пытала ответить, но не могла проронить и слова, заливаясь раскатистым смехом.
– Да ты брешешь! – немного успокоившись, протянула Нина, не свойственной ей интонацией, и словно чужим голосом, – Ведьма, портунья! Начиталась сказок.
Зина смотрела на дочку, как та встала со стула, как оглянулась, заигрывающи взглянула на мать. Как усмехнулась и прошла на кухню. Она пошла следом.
– Нина. Бабушка говорила с тобой? Ты виделась с ней? – осторожно поинтересовалась Зина и погладила дочку по волосам. Ладонь ощутила пушистые мягкие локоны длинных волос, убранных в растрепавшуюся косу, – девочка моя, милая, скажи, – ласково спрашивала она.
Нина вылила в графин остатки воды из чайника, и теперь наполняла его из крана.
– А что? Что - то не так? – резко спросила она, – бабушка померла уже. Чего ты боишься?
– Такие как она подолгу помереть не могут, если дар некому передать. Тебя я увезла. А она на следующий же день померла. Я ждала, что она мучится долго будет.
– Мучится. – Повторила Нина, – Может, кого другого нашла?
После прощания с покойной, подходили к дочери и внучке. Люди соболезновали, мать благодарила и почему то улыбалась в ответ.
Нина, молча, наблюдала, сухо принимала чужие сочувствующие объятия и слова. Ей чудилось, что это не ее бабуля лежит в гробу, а какой то идол. Некто иной. Бог. И все люди пришли не скорбеть по усопшей, а приклониться божеству, преподнести цветы и жертву.
– Вот тебе и Лера – холера.
Услышала Нина незнакомый мужской голос в толпе. Она оглянулась.
– А все думали, она будет жить вечно.
- Сколько ни живи, а умирать надо.
Продолжал мужчина, но Нина не смогла разглядеть их лиц.
– Сколько ей было то? – спросил второй мужской голос.
– Не знаю. С ней еще моя прабабка зналась. А она давно померла уже.
– Ну, сто?
– Ну, сто точно. А так, черт ее знает.
– Эх, точно, – вздохнул второй, – черт ее знает.
Они коротко засмеялись.
– Да, бабка чума – была, – продолжал второй, – Одним словом – Лера – холера. Она меня от гонореи вылечила. Ее молитвами жив.
– Вот и я после штрафного изолятора, да пересылок, воспаление легких, да еще и букетом от фурий. По отсидке больной весь с головы до пят, а бабка моя притащила к ней. Лерка даже не взяла с меня ничего. Пожалела. Царство ей Небесное.
- Может Небесное. А может какое другое.
Рядом захныкал ребенок. Нина слушала в недоумении, разглядывала толпу, которой казалось, не будет конца. Она смотрела на мать, пытаясь понять, о чем та думает.
Толпа тихо гудела. Шествие продолжалось, здесь собрался весь город. Кто? Кто такая Лера – холера? Нине стала совсем чужой и незнакомой, лежащая старуха в гробу. Белые приглаженные волосы, собранные на затылке и спрятанные под черной косынкой, морщинистая до безобразия. И кожа…до неузнаваемости бледная кожа. Немые, плотно стиснутые губы в злобный изгиб, впавшие, закрытые глаза, скрюченные одеревеневшие пальцы, пугающая. Мертвая.
«Я теперь все слышу. Я теперь все вижу».
Похороны затянулись. Полуденный зной стал невыносим. Нина грезила о глотке воды и переминалась с ноги на ногу, пытаясь размять одеревеневшие ноги, но это приносило лишь острую боль. Кто - то из нескончаемой очереди не выдерживал и падал в обморок. В толпе неподалеку пронзительно рыдал маленький ребенок. Его крик остро резал слух, и Нине казалось, что она застряла в чужом кошмаре.
- Прощевайте Валерия. Прощевайте.
Безумие. Безумие.
Полное помешательство.
Хоть бы легкое дуновение.
Хоть бы капля воды.
- Что душа припасла, то и на тот свет понесла. Спите Лера.
- Царство тебе Небесное.
Нина мутным взглядом смотрела на окружающую ее драму.
Тем временем плачь ребенка перерос в истерику, настоящий отчаянный рев. По его голосу Нине показалось, что он начал задыхаться, ему не хватало воздуха. Стало безумно жалко малыша, как родители могли принести его сюда, на солнцепек, но, тем не менее, крик настолько раздражал слух, что одна мысль засела в голове. Только бы он заткнулся.
– Мои соболезнования тебе, - мужчина коснулся руки Зины. - И твою умершею дочь.
- Что? – Зина вздрогнула. Она ослышалась?
- И если чем я могу помочь...- повторил он.
Зина посмотрела на своего ребенка, дочка была совсем бледная, губы потрескались, она выглядела ни многим лучше своей пробаки. Нужно немедленно увести ее отсюда.
В высоком голубом небе резвились стрижи, с легкостью рассекая воздух. Люди брели вдоль гроба.
– Мои соболезнования.
– Сочувствуем. Скорбим вместе с вами.
Истошный женский крик перекрыл тихие слова сочувствующих.
Плача больше не было слышно. Нина оглянулась, позади нее образовался не большой круг, в котором молодая женщина сидела на земле между могил и держала маленькое, обмякшее тело младенца. Гул стих. Ребенок не шевелился и, кажется, не дышал. Шествие остановилось. Сначала мать сидела не двигаясь, держа младенца, глядя на него непонимающим взглядом. Потом начала трясти его. Маленькие пухлые ручки и ножки беспомощно свисли, подергиваясь как у куклы, головка откинулась назад, ротик грустно приоткрылся. Ребенок крепко заснул? Он по-прежнему не подавал признаков жизни. Он был мертв. Нина перестала чувствовать жар. По телу пробежал озноб. Она удивленно уставилась на сцену, в которой мать не желала признавать внезапное горе.
– Нина, иди домой. Слышишь? – говорила мама. – Иди, с бабулей ты простилась, иди. Не надо тебе смотреть на это. Ты никому не поможешь. Иди.
Словно во сне Нина не могла понять слов мамы, которая все уговаривала и уговаривала ее уйди домой. Девушка бессознательно послушалась. Медлила, оглядываясь на каждом шагу, пробираясь между могилами по узеньким протоптанным тропкам, заполоненных людьми, опираясь на каменные и деревянные кресты что бы не упасть. Она пыталась пробраться через толпу, переступая через оградки, наступая на чужие могилы. Лишь бы скорее уйти отсюда, шаг за шагом, могила за могилой. Ноги плохо слушались. И вот одна нога зацепилась за оградку и Нина упала выставив руки вперед, и больно ударившись о чье то заброшенное надгробие.
– Ох! Ох, окаянная! Ребеночка - то! Ребеночка - то с собой прибрала!
Услышала Нина отчаянное, удаляющееся причитание.
Неподалеку надрывисто взвыла женщина.
3.
Нина ждала мать, рассматривая себя в помутневшем зеркале, висевшим в ванной. Она ощущала кружение. Кружилась она или все вокруг нее? Как будто она выпила вина.
Реальность превратилась в абстракцию. Разноцветную и пушистую. Ее можно было обонять, пробовать на вкус. Движение воздуха в комнате стало ощутимо, это было чудовищно и прекрасно. Секунды, протекающие в пространстве, отмеряли свою жизнь в мыслях, струящихся сквозь испаряющийся мозг. Да и само пространство принимало черты не комнаты, а ощущения от прикосновения пальцев и картинок, возникающих в голове. Такой бывает абстрактная картина реальности. Ошибка в восприятии и этот обман становился все более изощренным, и походил на кривое зеркало, и там не отражался ты, а только то, что испарял мозг.
Искажение. Иллюзия.
Она могла все. Она прислушивалась к стенам. Они говорили с ней. Вибрация в воздухе, заметная только ей доносила тишайший звук в отдалении. Малейшую искру в эмоции человеческого существа… иного существа.
Это прекрасно!
«Лови их! Лови!» шептал мерзкий хихикающий голос прямо около ее уха. Махнула покорно. Отражение ее поплыло, словно она смотрела в воду.
Да, да, да …она абсолютно идеальна! Волосы, цвет кожи, воздух, которым она дышит, кровь, циркулирующая по ее напряженным венам, вокруг нее совершенные вещи. Все, все идеально.… И как она такой получилась на зависть окружающим? Как она такой удалась? Каким демонам отдалась ее мать, что – бы произвести на свет такое идеальное создание?
Капающая из под крана вода монотонно и уверенно нарушала царящую тишину. Прозрачный воздух проплывал сквозь нее. Ощущался не сильный запах плесени, как будто клубника начала подгнивать. Девушка вдохнула полной грудью и запах усилился. В окна безжалостно били солнечные лучи, обесцвечивая, выжигая своей огненной силой.
– Как же мне страшно, – сказала она. - Я не хочу пропадать, не хочу пропадать.
- Не смотри на меня, не смотри, – говорило отражение. - Я знаю, ничего вокруг не происходит. Все в моей голове.
– Тихо девочка, тихо. Скоро все кончится, – похихикивал голос у ее уха.
Отражение перестало расплываться. Все стихло вокруг нее. Воздух больше не вибрировал.
Отражение в зеркале перестало расплываться. Она вдруг стало невероятно четким, реальным. Словно ни какого стекла не было вовсе, и там в раме, стоял настоящий человек. Никогда в своей жизни она не видела свое отражение таким. Люди изо дня в день, по несколько десятков раз видят свое отражение в зеркалах, витринах, стеклах автомобилей. Люди видят растрепанные волосы, смазанную помаду, свежий засос на шее. Нередко человек концентрирует внимание на чем – то одном: вскочил прыщ, и теперь на протяжении всего дня, глядя на свое отражение, он будет смотреть только на этот прыщ, так заметный для него и так не заметный для окружающих. Если не нравится нос, он будет смотреть только на него на протяжении всей жизни.
Ни кому не дано увидеть себя со стороны, только через зеркало. А если бы зеркал не существовало? Не было бы этого зеркала, и ни каких других. Как человек узнал, как выгладит? Важно ли это? Ведь ежедневно на тебя устремлено тысяча глаз. Они смотрят и оценивают тебя. То, каким ты видишь себя в зеркале, может быть иллюзией. Люди воспринимают тебя иначе. Если не будет зеркал, останется только ощущение внутри себя, осознание «я». Вот «я» что – то делаю, куда – то иду. А тот, кто отражается, превращается в «не я».
Смотришь на себя в зеркало и не понимаешь, что видишь себя, точнее не веришь или не осознаешь. Словно не видел себя раньше и в зеркале кто то знакомый, но чужой тебе человек. Не дано знать, как ты выглядишь на самом деле, видят тебя, но не ты видишь себя. Приходиться полагаться на зеркало…
Отражение не дает тебе почувствовать или осознать себя как личность. Значит отражаемый чужой.
Она смотрела на свое отражение и не могла понять кто это.
Моргала, и та моргала.
Наклоняла голову, и та наклоняла.
Поднимала голову, и та делала то же.
Казалось, что отражаемая копирует ее движения и мимику. Не было ощущения, что это она сама отражается в зеркале.
Нет, кто то повторяет. Кто то чужой, незнакомый.
Кто то повторяет…
Это новое чувство наводило ужас.
Нина резко отшатнулась от зеркала, когда поняла, что сейчас, если скажет слово, то не увидит шевелящихся губ отражающейся, и через мгновение услышит ответ от нее. А потом та перестанет пародировать Нину и начнет двигаться по-своему. Как ей захочется.
Нина стряхнула с себя неприятное оцепенение и отошла от зеркала. Она посмотрела на него со стороны и не увидела отряжаемой, так как не отражалась. Только потолок, стены.
Дверной замок звонко щелкнул. Вернулась мать.
Войдя, Зина увидела взгляд, и у нее перехватило дыхание от ужаса. Большие испуганные глаза смотрели на нее с хрупкого лица дочери.
Нина начала говорить.
– Ты видела всех этих людей? Как будто весь город пришел попрощаться с ней. Кто они? – слова звучали громко и грубо.
– Нина, не разговаривай со мной таким тоном.
– Вот как? Значит, ты мне не скажешь. Что ты вообще можешь знать? Ты просто рада, что бабушка умерла.
- Что ты говоришь?
- Почему тогда мы бросили ее там одну?
– Мы не бросали ее. Просто переехали. Так было нужно.
- Тебе? Мне? Кому нужно? Она же наша бабушка!
- Наша… но не только. Эти люди все знали ее лично. Каждый знал бабушку, а она их знала. – Она села на аккуратно застеленную софу, – Знала их, понимаешь? – тихим, спокойным голосом говорила она, словно рассказывала сказку, – Читала их как открытую книгу. Многие пришли убедиться, что она померла. И тайны их забрала с собой. Она не какая - нибудь, а самая что ни на есть настоящая ведунья. Сильная. Будущее знала, она твое рождение мне до дня сказала, когда я еще отца твоего не встретила. Болезни любые лечить умела. Но не только добро людям делала. Порчи запросто наводила. Знатная портунья. Присушить могла. Могла отворот сделать. Убить. Если человек хоть за тысячи километров.
Нина слушала, не перебивая равнодушно глядя на мать.
– В нас в деревне все на глазах у нее были. Всех видела, слышала. Обо всех ведала. Даже покойника поднять могла, – перешла на шепот Зина. – Я сама видела. В деревне дед один умирал. Долго мучился. Кричал, кашлял, задыхался. Вдруг стих. Глаза закатились. Остывать стал. Она пришла, руку взяла его и будто в ладонь вложила что то. Он очнулся. Да так страшно, воздух глотнул с шумом, присел, а зрачки белые, мутные… В войну немцы в деревне нашей дом стороной обходили. А кто учиться хотел у нее, наказывала по черному. Ревностно к дару своему относилась. Берегла его. Я знала, что она умирает. Но что б умереть быстро, без мучений, она должна дар свой передарить. А муки те адские. Ведьма мучается как грешник в аду. Слух страдает от воплей и криков младенцев, мучающихся от вечного голода, осязание – от боли огня, обоняние – от вони мертвых тел и прочего, вкус – от жажды и голода, зрение – от страшных образов, от гнетущего мрака. Так Господь наказывает их перед смертью. Так как смерть их сделает свободными. Она тебе хотела передать дар. Поэтому мы уехали. Я увезла тебя от нее. Ты чистая. Светлая. Зачем тебе проклятие? Она его от чертей получила.
Зина замолчала.
Нина улыбнулась. Легкий смешок соскользнул с губ и она расхохоталась, от души, как - никогда, да так, что слезы выступили на глазах.
– Нина! Нина! Ты что?
Зина внимательно смотрела на дочку. Через загорелую кожу на лице выступила краснота, она закатывала глаза и запрокидывала голову. Девушка пытала ответить, но не могла проронить и слова, заливаясь раскатистым смехом.
– Да ты брешешь! – немного успокоившись, протянула Нина, не свойственной ей интонацией, и словно чужим голосом, – Ведьма, портунья! Начиталась сказок.
Зина смотрела на дочку, как та встала со стула, как оглянулась, заигрывающи взглянула на мать. Как усмехнулась и прошла на кухню. Она пошла следом.
– Нина. Бабушка говорила с тобой? Ты виделась с ней? – осторожно поинтересовалась Зина и погладила дочку по волосам. Ладонь ощутила пушистые мягкие локоны длинных волос, убранных в растрепавшуюся косу, – девочка моя, милая, скажи, – ласково спрашивала она.
Нина вылила в графин остатки воды из чайника, и теперь наполняла его из крана.
– А что? Что - то не так? – резко спросила она, – бабушка померла уже. Чего ты боишься?
– Такие как она подолгу помереть не могут, если дар некому передать. Тебя я увезла. А она на следующий же день померла. Я ждала, что она мучится долго будет.
– Мучится. – Повторила Нина, – Может, кого другого нашла?
