ЧАСТЬ 1.
БЕС КРИКА.
1.
Меня постоянно мучают кошмары. Мучают с тех пор, как помню себя. А может это случалось и раньше, еще в младенчестве, в утробе. Может быть, они изводили кого-то, до моего зачатия, а потом перекинулись на меня.
Не помню всех своих снов. Но не припомню ни одной ночи, что бы тело торопливо не разбудило меня для избавления от видений. Мгновенно очнувшись от сна, я оказывался в темноте и тишине ночи, такой спасительной и пугающей.
В детстве мне снилось, что родители сошли с ума. Не оба. Кто то один. Мама или папа с перекошенным ртом, оголенными кривыми зубами и безумными глазами приближались ко мне медленно. Я не знал, что они хотят сделать со мной, каждый раз, когда они приближались, я просыпался от ужаса и звал кого-то из родителей, того кто только что приснился мне. Они вбегали в мою комнату всегда встревожено, зажигали ночник и я видел, что все впорядке. Мама ложилась рядом и я засыпал у нее на руках, в покое, тепле и в такие моменты мне ни чего не снилось, а иногда я не спал остаток ночи и наблюдал за спящей мамой, боясь, что сейчас сон станет реальностью.
Иногда мне снилось, что наша квартира горит. Такие сны были похожи, словно смотришь один и тот же рекламный ролик, отличающийся от предыдущего лишь некоторыми деталями. Загоралась то входная дверь, то кухня, а иногда какая то вещь или даже вода в стакане, но никто никогда не мог выбраться, огонь яростно и быстро распространялся, уничтожая вещи, мебель пылала, фотографии мгновенно тлели, любимые игрушки горели, плавились и принимали причудливые, уродливые формы. Первой огонь всегда охватывал маму, через мгновение и отца. Родители горели, крича от боли всего несколько секунд, пытаясь добраться до меня и спасти, но исчезали за яркой волной огня, а их крики преследовали меня весь следующий день. В этом жарком, пылающем аду, пахло горьким дымом и сладкой пластмассой. Я вдыхал этот запах, стоя в безопасном углу, который уже через минуту был охвачен пламенем.
Мне было лет десять, когда приснилась наша пустая квартира, без мебели, обоев, окон, словно здесь уже много лет ни кто не живет. А я хожу по этой мертвой зоне, в полумраке и натыкаюсь на мертвые тела людей. Здесь и младенцы и старики и взрослые мужчины, женщины. Все они безобразны и мне становится страшно от встречи со смертью, такой уродливой и невероятной своей реалистичностью. Я просыпаюсь и не могу уснуть этой ночью. Меня подташнивает, а щеки горят.
В детстве в моих кошмарах люди сходили с ума, родители умирали, мне было больно. Мне было страшно. Всегда. Я не смог привыкнуть к этому. Мои кошмары со временем трансформировались и становились все более и более ужасными. Они росли вместе со мной. Жили сами по себе, втягивая меня в свое жерло, закручивая в бесконечном лабиринте.
Мне двадцать два сейчас. Мама умерла, когда мне было двенадцать. Папа три года назад. Вот уже три года я совершенно один. Один со своими кошмарами во сне и наяву. Я не сплю по ночам. Я бросил институт и работаю ночным продавцом. Днем засыпаю только со снотворным. Так не снятся сны. Мои друзья считают меня странным. А для меня странно то, что у меня есть друзья. У меня даже девушка есть. С начала я не приглашал ее к себе на ночь. Потом когда она стала оставаться, то долго не могла привыкнуть, к тому, что я не сплю по ночам. Я сказал ей, что просто я «сова», что у меня это что то типа расстройства, но ни чего страшно в этом нет и такое иногда бывает с людьми и просто я сплю днем.
Пытаюсь жить нормальной жизнью, но понимаю, что это не возможно. Пытаюсь представить, какого жить без кошмаров, но не могу.
Последнее сновидение приснилось около полугода назад. Это была женщина или старуха, не помню точно. Не помню ее лица, одежду. Просто черный силуэт, который возникал рядом со мной, где бы я не оказался. На кухне, в спальне, на балконе. Везде. Она ничего не делала, не говорила, словно просто выжидала. Но под этим молчаливым ожиданием таилось нетерпение. Нетерпение и злоба. Она воплощала собой угрозу, страх, боль – пульсирующую рану. Кто она? Зачем здесь? Чего хочет? Для чего преследует меня? А потом появилась мама. Она стояла за ее спиной и смотрела на меня. Она была красивой, молодой, какой я ее запомнил. И она плакала. Стояла и плакала, глядя на меня. Сначала я решил, что она оплакивает меня. Рыдания уродовали ее лицо. Я стал подходить к ней, что бы обнять, а мама торопливо замотала головой и попятилась. И я понял, почему она плакала. Ей было страшно. Так страшно, страшно… Силуэт обернулся, и лицо мамы выразило ужас. Я проснулся.
А теперь как засыпаю, вижу лишь мрак. Из раза в раз с облегчением взираю в пустоту.
Но кошмары не ушли бесследно. Если они не снятся мне, это не значит, что их нет. Они где то рядом. Они затаились. Они молчат. Они замерли, где то за мраком, который прячет меня от них, когда я сплю. Я чувствую это каждый раз, когда открываю глаза. Чувствую кожей. Ощущаю, как они дышат прямо мне в ухо.
Мне одиноко в этих кошмарах. Я одинок с этими кошмарами. Это уничтожает.
Мама говорила, «кошмар закончился. Все будет хорошо». Только когда кошмар заканчивается, начинается другой.
Никогда ничего не изменится. Вот поэтому ей и было страшно. Она наконец поняла это.
День быстро уходил. Скоро стемнело, и начиналась метель. Они втроем сидели на чужой кухне.
– Ну что же произошло?
– Не знаю. Я проснулась, встала. Как обычно прошла в гостиную. Кирилл всегда сидел в это время за компьютером. В этот раз его не было. Я позвала. Потом посмотрела, нет ли его в ванной, на кухне. Но его вообще ни где не было.
Инна закусила губу, закрыла глаза на секунду и шепотом продолжила. Денису показалось, что она вот – вот заплачет.
– Мне, почему то вдруг стало так страшно. В квартире стояла, какая - то жуткая тишина.
Она взглянула за окно.
– Была метель как сейчас. Я еще подумала, что странно если он решил пойти в магазин. Тем более что вчера мы купили все необходимое. Но его куртка, ботинки были на месте. Вся одежда не тронута! – Инна замолчала, поняв, что опять перешла на крик. – Кофе. Даже кофе он не допил. Он был горячий и в чашке оставалось еще половина. Словно он только – только был здесь.
Она замолчала, оглядывая кухню Кирилла. Мельком взглянула на коридор, который частично было видно.
– Прошел час. Потом два. Наступил вечер. Потом понедельник. После работы я решила поехать к нему. Но ни чего не изменилось!
– Прошла уже неделя. – Тихо сказала Таня.
– Да! Уже чертова неделя!
– Ну а милиция? – спросил Денис.
– Через три дня я пошла к ним. – Во рту пересохло. Инна двумя большими глотками допила остатки чая и продолжила. – Они осмотрели квартиру. Нашли его дневник. Последнюю запись. Ту самую, которую вы прочитали. Думают, что либо он решил побыть один и сбежал. Или. Или это самоубийство и по весне они обязательно найдут его.
Последнюю фразу Инна быстро пробормотала и резко встала со стула.
– Бред. – Денис медленно замотал головой. – Чушь. Кирилл не мог такое сделать. Он конечно немного странноватый, но я не верю, что он мог сделать такое с собой.
– На месте все. Документы. Одежда, кроме той в которой я видела его вечером, перед тем как пошла спать. – Инна словно не слышала Дениса. – Он что, ушел в одной майке и джинсах, босиком по снегу в двадцати градусный мороз? А знаете, что самое странное? – говорила она, испуганно озираясь, словно боялась, что ее могут подслушивать. – В то утро дверь была заперта изнутри и закрыта на щеколду. Он не выходил. И не выпрыгивал из окна. Никаких следов.
Инна села обратно, сложила руки на груди и уставилась в одну точку. Повисла пауза. Открытая форточка с грохотом закрылась от сквозняка и тут же медленно открылась. Присутствующие вздрогнули. В соседней квартире заплакал маленький ребенок. Его долго не могли успокоить, и плач, перешел в истерический вой. Не в силах слушать истерику малыша и думать о том, что только узнал, Денис попытался разредить обстановку.
– А может быть, Кирилл прячется в квартире? Просто напугать тебя решил.
Но Инне было не смешно. Она действительно казалась сильно напуганной. Лицо осунулось, круги под глазами делали ее болезненно – усталой.
– Они все обыскали! Он испарился! – глаза ее заблестели от слез. – Это тебе не «Хроники Нарнии»! Здесь нет волшебного шкафа.
– Инна, упокойся, – тихо проговорила Таня, – еще ни чего не известно. Надо ждать.
– Нет. Сегодня же вернусь домой.
– А если Кирилл вернется. Надо ждать, – повторил Денис.
Последняя фраза прозвучала как во сне. Словосочетание «надо ждать» показалась ей издевательством, мистификацией, футуристической насмешкой. Все ее существо вопило от ужаса, а сердце надрывалось от уверенности, что больше она не увидит Кирилла. Инна посмотрела на Дениса, и он заметил гнев в ее глазах. Она съежилась, словно ей стало неожиданно очень холодно.
– Не могу больше находится здесь. Не могу. Мне страшно. Меня пугает эта квартира. Как скрипит паркет, как хлопают двери, как ревут трубы, когда ложусь спать, свет с улицы падает на потолок и тени играют на нем. Они так дрожат и меняются. Ненавижу это. Этот ребенок за стеной орет не переставая. Я искала, квартиру, где он живет, но здесь нет грудных детей поблизости. Разве это не странно? – она вопросительно уставилась на Дениса, и ее озноб он ощутил на себе. Мурашки поползли по его руке. Инна смотрела на него, так как ни когда раньше, она перевоплотилась в безумную незнакомку. - И мне все время кажется, что Кирилл сейчас выйдет из темного угла. Я хочу уйти отсюда.
– Это нервы, Инна. Просто не легко принять то, что произошло. – Денис встал, и присев на корточки возле Инны взял ее за руки.
– Что принять? Что произошло?
Он молчал.
Часы монотонно отмеряли время. Снова из – за порыва ветра хлопнула форточка.
Скоро свет в квартире погас, и свое место заняли уродливые тени на потолке, посилившиеся здесь раньше всех. Они дрожали, изменялись, передвигались и всегда оставались единственными бессменными хозяевами этих стен.
2.
Вспоминая события последних лет, Веру пронизывал страх и омерзение. Она не понимала от чего снова и снова прокручивает в голове происшедшее не с ней, а с соседями, однако эти отвратительные воспоминания, пыталась воссоздать во всех деталях. Хорошо вспомнить, а потом навсегда забыть. Но она вновь и вновь будила воспоминания. Все произошло так близко от нее, что каждый звук, вибрация, запах, картинки проникли глубоко в подсознание, дали корни и теперь нестерпимо выжигали изнутри.
Девушке только исполнилось пятнадцать, когда в долго пустовавшую квартиру напротив въехала семья из трех человек, мать, отец и дочь, ровесница Веры. Верина мама, добродушная и доброжелательная женщина сразу же нашла общий язык с новой соседкой, по характеру так похожей на нее саму. Семья производила впечатление вполне благополучной, ни скандалов, ни пьяных разборок, на фоне других жильцов дома, где одни медленно спивались, другие доживали в старости и одиночестве последние дни. В этом доме, в этом районе немногим хватало сил вести подобие нормальной жизни. Малоэтажная городская окраина, с удручающим, скудным пейзажем. Особенно отталкивающе окраина выглядела весной, когда стаивал грязный снег, день за днем показывая прохожим накопившейся за зиму мусор.
Вечные пятиэтажные хрущевки с малогабаритными, тесными квартирками. Маленькие, злые комнаты - ячейки для формирования реальности, скрытой от чужих глаз. Сгусток напряжения, нарастающий, дышащий, живой. Разлагающий тебя, паразитирующий на тебе. Это ядовитый цветок, медленно набирающий цвет, распускающийся, цветущий, после извергает свой яд и сгнивает рядом с тобой. Сгнивает вместе с тобой. Этот сгусток ты, и ни что иное им быть не может. Теперь ты несешь зло, рождаешь разрушения. Бросаешь семена вокруг, заражая вредоносными спорами других людей, так же как другие люди заражают тебя. Это явление явно негативное – социальное.
В первое время жизнь соседей протекала в своем привычном ритме. Родители работали, дети училась в десятом классе. И скоро между соседями началась дружба, и как следствие череда взаимных визитов.
Ненормальная перемена произошла внезапно.
Для Веры перемены начались с того, что однажды глубокой ночью ее сон прервал мощный грохот и звон осыпающегося стекла, затем удар под окнами и гневный мужской рев. Вера выскочила на балкон, где уже стояли ее родители, но мама тут же велела возвратиться в комнату. Лишь уходя, краем взгляда она увидела как из окна соседей вылетают неразличимые в темноте предметы. От полного отчаяния, надрывистого мужского голоса сжималось в страхе все ее тело, желая уменьшиться и быть не замеченным, и только бы не настигнутым неистовым гневом. Соседи не сразу поняли, что крики принадлежат именно отцу семейства, ведь он был спокойным и рассудительным интеллигентом, и только на мгновение показывающийся из окна человек, не оставил сомнений, что это хозяин квартиры. И Вера вдруг в испуге вспомнила о подруге, находившейся в это время рядом с отцом, и словно почувствовала весь тот ужас, испытываемый ею.
Все стихло, так же внезапно как и началось. После яростных звуков, режущих слух и нервы, наступила еще более нездоровая тишина, более пугающая, нежели грохот, порожденный гневом.
Из опасения или деликатности, родители не стали вмешиваться.
На утро соседка пришла к ним. Бледная, перепуганная, она рассказала о внезапном, необъяснимом приступе гнева у мужа. Они все давно спали, когда началось это безумие. Он просто вскочил с криками, а то, что было дальше слышал весь дом. Они с дочерью успели спрятаться в ванной и сидели там до тех пор пока все не стихло, а выйдя, увидели беспорядок, поломанные вещи и порубанную мебель. Отец лежал на своей кровати, укрывшись одеялом и спокойно спал, а рядом, на подушке лежал топор. Так заботливо маленькие дети укладывают любимую игрушку перед сном. Утром он не вспомнил о своем ночном безумии, был в искреннем недоумении и напуган не меньше жены и дочери.
С этого момента отношения с соседями изменились. Они отказывались от приглашений и сами не звали в гости, стали сторониться соседей, еле здороваясь и не вступали в обычную повседневную болтовню при встрече. Все трое осунулись и как – будто посерели, а в глазах поселилась безразличие и пустота. Опустошенность читалась на их лицах, словно тяжелая болезнь, поразившая всю семью. Никто не знал, что происходит за их дверью. Многие соседи, при возможности, обходили их стороной. Скоро «странную» семью вообще перестали замечать. Если кто то сталкивался с одним из них на лестничной клетке, то член «странной семьи» немедленно, прижимался к стене, пряча глаза в пол, пропуская человека.
