Участкового Суворова произошедшее шокировало. Это был не первый страшный инцидент в квартире номер семьдесят два. Он отчетливо помнил бесследно пропавшего парнишку семью годами ранее. Он познакомился с Кириллом когда тот был еще ребенком и дружил с его отцом. Не мог забыть девочку, сошедшую с ума и убившую мать, хотя ее причастность к убийству так и не удалось проверить.
Все произошедшее складывалось по кусочкам в кровавый пазл, составленный человеком, которым двигал неведомый мотив. Кто он? Неполноценный, жалкий изгой общества желающий утвердится за счет страданий жертвы и таким образом ощутить власть. Самопровозглашенный мессия, очищающий город от лишних людей. Семьянин, воспитанный матерью - тираном, и как следствие имеющий кучу сексуальных проблем с женой, а скорее всего с женщинами в целом. Возможно, он страдает параноидальной шизофренией и его действия продукт бреда и галлюцинаций. В любой случае Суворов упустил, просмотрел его, встречаясь, беседуя каждый день с различными людьми. Вероятно, Сергей не видел его, но мысль, что он мог разговаривать с ним, стоять лицом к лицу сильно обожгла. Собственный опыт сыграл с ним злую шутку. Суворов почувствовал себя не нужным и безнадежным, раз через его работу смогло просочится такое зло. Возвращаясь домой поздно вечером Сергей ощущал некую двойственность. Он мог убеждать себя в равнодушии, что бы заглушить чувство вины. Но мог не ощущать ровным счетом ни чего, и таким образом чувствовать собственную вину. В чем он действительно пытался убедить себя, а что было истинно?
Сейчас он придет домой, откроет бутылку недорогого коньяка и все это станет не важным до конца сегодняшнего дня.
5.
Срывая последние листья, из последних сил пытавшиеся удержаться за родные ветви, ветер дерзко трепал деревья, разукрашенные едкими цветами осени. Откуда-то доносился отчаянный собачий лай. Быстро наступали сумерки. Когда улицы с ее обитателями скрыла ночная тьма, лай пса перешел в пронзительный вой.
Через плотно закрытые окна, слышался пропитанный безнадежностью и страхом скулеж. Собачий плачь из-за закрытых окон, перекрывал монотонный звук капающей воды из не исправного крана.
В этой пустовавшей квартире неживые тени бродили по заплаканным углам. Они будоража случившееся здесь.
У кровати прятались кошмары маленького ребенка. У порога кухни бился окровавленный нож в экстазе. Из этого угла кто – то нашептывал странные идеи, страшные, по сути, и содержанию. На полу ванной дрожало чье - то тело, измученное страхом и пьяное от издаваемых полом звуков, который, похихикивая, скрипел, электризуя таинственную тишину. Чужие слезы испарились и впитались в бесцветные обои. На грязном ковре остались невидимые следы, вырисовывающие бессмысленные круги. Зеркало помнило кривившиеся в туповатой улыбке рты, недобрые улыбки, проступающие сине – серые вены, помутневшие глаза, в которых за болью пряталась другая боль.
Вся квартира оживленная заколдованными тенями, давным-давно стала живым, дышащим организмом, чудовищем, управляемым иной страшной силой. Окна стали его пытливыми глазами, холодные, шершавые стены его кожей. В его огромном невидимом мозге, электрическим током пробегали мысли, рождаемые в агонии одиночества и тысячей не слышных обычному человеку звуков. Заточенное чудовище терпеливо ожидало возможности высвободится из ненавистного узилища и насладиться прелестями долгожданной свободы.
Близость свободы будоражила и возбуждала, переходила в настоящую неистовую, неконтролируемую агонию, подобно торнадо готовая смести все на своем пути.
Торопясь в школу к первому уроку, Елизавета Викторовна пыталась удержать зонт, который при каждом порыве ветра пытался вырваться из рук и улететь как можно дальше. При каждом сильном порыве, холодные брызги дождя летели ей в лицо, и женщина спешила укрыться от нечестной игры развеселившегося ветра.
Коридоры школы встретили ее знакомым хором детских голосов, всегда напоминавшим ей жужжание пчел в улье. Привычный запах школьной столовой был ей неприятен, но пустой желудок отозвался на него предательским ворчанием.
Лиза направилась в класс, сейчас урок у седьмого "Б". Два урока классного сочинения. Значит сейчас будет немного времени все обдумать.
Дописывая темы сочинения на доске, она поглядывала на часы. Уже двадцать пять минут и надо поспешить.
Классную комнату не спеша заполняли сонные дети. Молодая учительница русского языка и литературы потерялась среди рослых семиклашек. Хрупкую и тоненькую, ее легко можно было перепутать со школьницей. Дети любили ее, спокойную и сдержанную, возможно, потому что видели в ней не взрослого человека, а только повзрослевшего ребенка с большими тоскливыми глазами, обиженного младенца. Она любила детей в ответ и неправда, что говорят, будто дети теперь все дегенераты, хамы и тупицы. Просто кто - то не может или не хочет понять и полюбить их. А может взрослые слишком заигрываются в стремлении воспитать, наставить, или наоборот пускают на самотек взросление своих чад. Притворяются слишком озабоченными или слишком занятыми. В конце концов даже самый заботливый из родителей поглощен собой в стремлении реализации себя как самого лучшего из родителей, часто не замечая своих ошибок. Чистое тщеславие и чувство вины за свои грехи или грехи своих родителей.
Наконец звонок прозвенел. Гул затих.
– Все мобильные выключаем и убираем. Пару минут на обдумывание темы и приступайте. Я напоминаю, у вас два часа, но если кто - то не успеет, я буду здесь после уроков, можете прийти и дописать.
Воцарилась тишина.
Лиза села за свой стол и сделала долгожданный глоток горячего, крепкого кофе без сахара и сливок. Изнутри обожгла неприятная горечь. Но это лучше чем ни чего. Она ни когда не позволяла себе перекусывать или пить чай вовремя урока, но сегодня это было необходимо. Снова бессонная ночь. Лиза смогла уснуть только под утро, из-за этого и проспала, не успела позавтракать и так на протяжении нескольких дней подряд.
Заполняя школьный журнал, Лиза не спеша потягивала кофе. Она терпеть не могла кофе без сахара и всегда добавляла в напиток молоко или сливки. Сейчас бодрящий напиток не спешил ей помочь. Лиза гнала от себя сон, оставаясь наедине со своими мыслями. То, что не давало ей спать по ночам, настигло ее сейчас. Память воспроизводила образы, пугающие бедную, одинокую учительницу. А все эта квартира на третьем этаже, находящаяся прямо над ее. Квартира номер семьдесят два. Весь подъезд шептался о ней, да что там подъезд, весь двор. В одной из местных газет была заметка о квартире под номером семьдесят два, что на улице "…", дома номер тридцать три. Эти тонкие стены старых хрущевских пятиэтажек, готовы все рассказать о своих хозяевах. Но в этой чертовой квартире, уже пару месяцев, никто не жил. После того как там побывала полиция, по поводу расследования убийства двух девушек, квартиру опечатали и пломба неизменно оставалась в своем прежнем положении изо дня в день. Она сама каждый день, по утрам перед работой, поднимается и проверяет целостность. Это и пугает. В квартире никого нет. Но каждый раз после полуночи, слышны шаги, слышно как включают воду и она долго льется. Слышно, как двигают мебель, над тем местом, где стоит ее кровать. Иногда слышатся голоса. Они ведут диалог, но слова не долетают, доносится только неразличимый гул. Детский плачь. Жалостливый и поэтому жуткий. Доносится детское нервное хихиканье, которое больше всего режет ей слух. Привыкшая слышать детские голоса, детский смех изо дня в день, Лиза без ошибочно могла определить, что хихиканье из этой квартиры не типичное для обычного ребенка. В нем было нечто нервозное, странное, даже зловещее. Что - то гадкое, словно ногтями по металлу, словно зубы свело от холода, словно сломался ноготь, до крови, до мяса.
Может быть это девочка, убившая собственную мать больше года назад. Ее же так и не нашли и она убила девушек, что бы вернуться в квартиру. От этой мысли Лиза вздрогнула, она почувствовала как тело бросило в жар. Не может быть.
Голос ученицы вырвал ее из страшной фантазии.
– Елизавета Викторовна, можно выйти?
Лиза уже почти десять лет работала учителем, и в какой то момент упустила, когда из студентки педагогического института Лизки, стала Елизаветой Викторовной.
– Конечно.
Но все же… не может быть…
…Не может быть. Дверь опечатана. Но это не показатель.
Лиза поняла, что если и дальше будет думать об этом, то ни на шаг не подойдет к своему дому. Она и так, изо дня в день, возвращалась домой без особого желания, возвращалась туда, где никто не ждал ее. Хватит забивать себе голову. В конце концов, у нее есть дверь. Даже две. Крепкие замки, а то, что вечером в темноте ей придется подойти к дому и войти в плохо освещенный подъезд, об этом просто лучше не вспоминать.
Два урока тянулись невероятно долго. Она и не представляла, как мучительно долго ей придется ждать окончания. Скорей бы урок сочинения кончился и начался новый, где ей нужно будет рассказывать самой или спрашивать учеников. Только бы не обдумывать то, что происходит, только бы не представлять тощую фигуру девушки, превратившуюся в нечто с узловатыми пальцами, которые тащат без какой либо цели стул или стол, царапая паркет и слух.
Наконец прозвенел звонок, сообщающий об окончании второго урока и дети покинули класс, Елизавета Викторовна тоже вышла, захватив классный журнал. Закрывая кабинет, Лиза вдруг содрогнулась, ее взгляд остановился на трех пятиклашках, трех девочках, одна из которых повторяла одну детскую считалочку, показывая маленькой ручкой то на одну подругу, то на другую, то на себя и снова по кругу.
– "Вышил месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана, –
"Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить!"
Ты убита!
"Вышил месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана".....
До позднего вечера Елизавета Викторовна проверяла сочинения. Как можно сильнее устать, чтобы дома забыться сном и ни на что не обращать внимания. Ее глаза слипались, слова, написанные корявым детским подчерком путались. "Сегодня я высплюсь", решительно подумала она, "а то, в самом деле, так можно сойти с ума".
Когда Лиза пришла домой, был уже девятый час. Скорее помыться, перекусить и спать, спать, спать.
В начале десятого, она уже уснула. Крепко. Без сновидений.
Ночное спокойствие нарушал только шум дождя. Время от времени, ветер бросал редкие листья в закрытые окна, и они глухо бились о стекла, как ночные летние мотыльки.
Было такое впечатление, что об пол бросили огромную вазу, и она с грохотом разбилась.
Было такое впечатление, что совсем рядом.
Лиза нащупала рукой мобильный телефон и посмотрела сколько времени. Двенадцать ноль одна. Тишина.
Может это был сон?
Внезапный грохот. Присев на кровати, Лиза зажгла ночник и оглядела комнату с уверенностью, что какой - то предмет мебели с грохотом упал в ее комнате, совсем рядом. Но вещи стояли на своих местах. Рядом ни кого.
Отчаянный крик нарушил капризную тишину. От внезапности и испуга, Лиза плотно прижалась спиной к холодной стене, словно ища защиты, в то же время что то начало падать и греметь. Слышались неразборчивые крики, удары топора и звон бьющейся посуды. Там, на верху стоял страшный грохот, десятки различных звуков, слившихся в яростный, неистовый концерт.
По потолку пробегала вибрация от ударов. Дрожала люстра, стекла и посуда в серванте. Лизе казалось, что еще мгновение и потолок рухнет со всеми обитателями, они окажутся совсем рядом и обрушат свое гневное безумие на нее. Ей казалось, что они знают о ней, слышат ее мысли, и непременно уничтожат как свидетеля. Крики усиливались, удары становились еще более и более неистовыми. Она вдруг поняла, что слышала подобные звуки раньше, когда в той квартире отец семейства сошел с ума… Лиза не сразу расслышала звонок в дверь. Не раздумывая, она подскочила к двери и посмотрела в глазок. На лестничной площадке стояло несколько соседей, которых так же как и ее бесстыдно подняли прямо из пастели. Теперь она была не одна, и смело открыла.
– Лиза, ты слышишь? Ужас какой, ужас, – говорила одна из соседок, испуганно озираясь.
– Не иначе убивают кого - то. Мы полицию вызвали, – продолжил ее муж.
Дверь открыла еще одна женщина, и в наскоро запахнутом халате, выглянула из-за двери.
– Да что же это?
Скоро подъездная дверь хлопнула, и на лестнице послышались еле различимые за грохотом шаги. Появился участковый.
Суворов еще с улицы услышал крики. Рассмотрел и тусклый свет из окон той самой квартиры.
Он велел всем расходиться, а сам направился к источнику шума.
Но не все послушались. Лиза и женщина, которая последняя вышла на шум поднялись на пролет вслед за участковым. Из квартиры отчетливо слышались невнятные стенания и звуки ударов. Дверь по-прежнему была опечатана. Суворов позвонил. И в одно мгновение все стихло, словно кто - то выключил магнитофон, спеша скрыть все эффекты, от которых содрогались стены и дрожал пол. Суворов ждал, и вдруг почувствовал, как каждый волосок на теле встал дыбом, Сергей отчетливо ощущал как из дверного глазка, с той стороны на него кто - то смотрит. Стряхнув с себя оцепенение, он снова позвонил, ни кто не открывал. Суворов достал дубликат ключей. Потом сорвал пломбу и быстро открыл.
Все тот же запах. Та же духота.
Люстра осветила комнату, в которой не наблюдалось следов погрома. Окна так же без ручек, но он же собственными глазами видел свет. А погром слышали все.
Осмотрев все метр за метром, заглянув в кладовую, под кровати, Суворов вышел из квартиры бледный, с каменным лицом и начал опечатывать дверь.
– Что там, что? – спросила соседка в нетерпении.
– Ничего. Ложный вызов. – Помедлив, ответил Суворов не поворачивая головы. Ему стало стыдно.
– Но все же слышали. Все же слышали, – повторяла она.
Лиза стояла и смотрела на спину участкового, не в силах, что - то сказать или подумать.
Когда он закончил и повернулся, то встретился с ней взглядом. Лиза смотрела на него усталыми глазами, разочарованными, что так ничего и не прояснилось, и видела ту же болезненную разочарованность и страх в глазах мужчины. Эти темные, большие глаза показались ему невероятно громоздкими на хрупкой женщине, которая не отрываясь и не моргая впилась в него глазами.
– Как это может быть!? – повторяла соседка. – Кто – ни будь, когда – ни будь разберется?
Лиза же стояла молча. Она не могла отвести взгляд от участкового.
Суворов попрощался, стараясь скорее скрыться от пытливого взгляда молодой женщины. А еще от нечта, что смотрело на него сквозь входную дверь квартиры семьдесят два.
Все произошедшее складывалось по кусочкам в кровавый пазл, составленный человеком, которым двигал неведомый мотив. Кто он? Неполноценный, жалкий изгой общества желающий утвердится за счет страданий жертвы и таким образом ощутить власть. Самопровозглашенный мессия, очищающий город от лишних людей. Семьянин, воспитанный матерью - тираном, и как следствие имеющий кучу сексуальных проблем с женой, а скорее всего с женщинами в целом. Возможно, он страдает параноидальной шизофренией и его действия продукт бреда и галлюцинаций. В любой случае Суворов упустил, просмотрел его, встречаясь, беседуя каждый день с различными людьми. Вероятно, Сергей не видел его, но мысль, что он мог разговаривать с ним, стоять лицом к лицу сильно обожгла. Собственный опыт сыграл с ним злую шутку. Суворов почувствовал себя не нужным и безнадежным, раз через его работу смогло просочится такое зло. Возвращаясь домой поздно вечером Сергей ощущал некую двойственность. Он мог убеждать себя в равнодушии, что бы заглушить чувство вины. Но мог не ощущать ровным счетом ни чего, и таким образом чувствовать собственную вину. В чем он действительно пытался убедить себя, а что было истинно?
Сейчас он придет домой, откроет бутылку недорогого коньяка и все это станет не важным до конца сегодняшнего дня.
5.
Срывая последние листья, из последних сил пытавшиеся удержаться за родные ветви, ветер дерзко трепал деревья, разукрашенные едкими цветами осени. Откуда-то доносился отчаянный собачий лай. Быстро наступали сумерки. Когда улицы с ее обитателями скрыла ночная тьма, лай пса перешел в пронзительный вой.
Через плотно закрытые окна, слышался пропитанный безнадежностью и страхом скулеж. Собачий плачь из-за закрытых окон, перекрывал монотонный звук капающей воды из не исправного крана.
В этой пустовавшей квартире неживые тени бродили по заплаканным углам. Они будоража случившееся здесь.
У кровати прятались кошмары маленького ребенка. У порога кухни бился окровавленный нож в экстазе. Из этого угла кто – то нашептывал странные идеи, страшные, по сути, и содержанию. На полу ванной дрожало чье - то тело, измученное страхом и пьяное от издаваемых полом звуков, который, похихикивая, скрипел, электризуя таинственную тишину. Чужие слезы испарились и впитались в бесцветные обои. На грязном ковре остались невидимые следы, вырисовывающие бессмысленные круги. Зеркало помнило кривившиеся в туповатой улыбке рты, недобрые улыбки, проступающие сине – серые вены, помутневшие глаза, в которых за болью пряталась другая боль.
Вся квартира оживленная заколдованными тенями, давным-давно стала живым, дышащим организмом, чудовищем, управляемым иной страшной силой. Окна стали его пытливыми глазами, холодные, шершавые стены его кожей. В его огромном невидимом мозге, электрическим током пробегали мысли, рождаемые в агонии одиночества и тысячей не слышных обычному человеку звуков. Заточенное чудовище терпеливо ожидало возможности высвободится из ненавистного узилища и насладиться прелестями долгожданной свободы.
Близость свободы будоражила и возбуждала, переходила в настоящую неистовую, неконтролируемую агонию, подобно торнадо готовая смести все на своем пути.
Торопясь в школу к первому уроку, Елизавета Викторовна пыталась удержать зонт, который при каждом порыве ветра пытался вырваться из рук и улететь как можно дальше. При каждом сильном порыве, холодные брызги дождя летели ей в лицо, и женщина спешила укрыться от нечестной игры развеселившегося ветра.
Коридоры школы встретили ее знакомым хором детских голосов, всегда напоминавшим ей жужжание пчел в улье. Привычный запах школьной столовой был ей неприятен, но пустой желудок отозвался на него предательским ворчанием.
Лиза направилась в класс, сейчас урок у седьмого "Б". Два урока классного сочинения. Значит сейчас будет немного времени все обдумать.
Дописывая темы сочинения на доске, она поглядывала на часы. Уже двадцать пять минут и надо поспешить.
Классную комнату не спеша заполняли сонные дети. Молодая учительница русского языка и литературы потерялась среди рослых семиклашек. Хрупкую и тоненькую, ее легко можно было перепутать со школьницей. Дети любили ее, спокойную и сдержанную, возможно, потому что видели в ней не взрослого человека, а только повзрослевшего ребенка с большими тоскливыми глазами, обиженного младенца. Она любила детей в ответ и неправда, что говорят, будто дети теперь все дегенераты, хамы и тупицы. Просто кто - то не может или не хочет понять и полюбить их. А может взрослые слишком заигрываются в стремлении воспитать, наставить, или наоборот пускают на самотек взросление своих чад. Притворяются слишком озабоченными или слишком занятыми. В конце концов даже самый заботливый из родителей поглощен собой в стремлении реализации себя как самого лучшего из родителей, часто не замечая своих ошибок. Чистое тщеславие и чувство вины за свои грехи или грехи своих родителей.
Наконец звонок прозвенел. Гул затих.
– Все мобильные выключаем и убираем. Пару минут на обдумывание темы и приступайте. Я напоминаю, у вас два часа, но если кто - то не успеет, я буду здесь после уроков, можете прийти и дописать.
Воцарилась тишина.
Лиза села за свой стол и сделала долгожданный глоток горячего, крепкого кофе без сахара и сливок. Изнутри обожгла неприятная горечь. Но это лучше чем ни чего. Она ни когда не позволяла себе перекусывать или пить чай вовремя урока, но сегодня это было необходимо. Снова бессонная ночь. Лиза смогла уснуть только под утро, из-за этого и проспала, не успела позавтракать и так на протяжении нескольких дней подряд.
Заполняя школьный журнал, Лиза не спеша потягивала кофе. Она терпеть не могла кофе без сахара и всегда добавляла в напиток молоко или сливки. Сейчас бодрящий напиток не спешил ей помочь. Лиза гнала от себя сон, оставаясь наедине со своими мыслями. То, что не давало ей спать по ночам, настигло ее сейчас. Память воспроизводила образы, пугающие бедную, одинокую учительницу. А все эта квартира на третьем этаже, находящаяся прямо над ее. Квартира номер семьдесят два. Весь подъезд шептался о ней, да что там подъезд, весь двор. В одной из местных газет была заметка о квартире под номером семьдесят два, что на улице "…", дома номер тридцать три. Эти тонкие стены старых хрущевских пятиэтажек, готовы все рассказать о своих хозяевах. Но в этой чертовой квартире, уже пару месяцев, никто не жил. После того как там побывала полиция, по поводу расследования убийства двух девушек, квартиру опечатали и пломба неизменно оставалась в своем прежнем положении изо дня в день. Она сама каждый день, по утрам перед работой, поднимается и проверяет целостность. Это и пугает. В квартире никого нет. Но каждый раз после полуночи, слышны шаги, слышно как включают воду и она долго льется. Слышно, как двигают мебель, над тем местом, где стоит ее кровать. Иногда слышатся голоса. Они ведут диалог, но слова не долетают, доносится только неразличимый гул. Детский плачь. Жалостливый и поэтому жуткий. Доносится детское нервное хихиканье, которое больше всего режет ей слух. Привыкшая слышать детские голоса, детский смех изо дня в день, Лиза без ошибочно могла определить, что хихиканье из этой квартиры не типичное для обычного ребенка. В нем было нечто нервозное, странное, даже зловещее. Что - то гадкое, словно ногтями по металлу, словно зубы свело от холода, словно сломался ноготь, до крови, до мяса.
Может быть это девочка, убившая собственную мать больше года назад. Ее же так и не нашли и она убила девушек, что бы вернуться в квартиру. От этой мысли Лиза вздрогнула, она почувствовала как тело бросило в жар. Не может быть.
Голос ученицы вырвал ее из страшной фантазии.
– Елизавета Викторовна, можно выйти?
Лиза уже почти десять лет работала учителем, и в какой то момент упустила, когда из студентки педагогического института Лизки, стала Елизаветой Викторовной.
– Конечно.
Но все же… не может быть…
…Не может быть. Дверь опечатана. Но это не показатель.
Лиза поняла, что если и дальше будет думать об этом, то ни на шаг не подойдет к своему дому. Она и так, изо дня в день, возвращалась домой без особого желания, возвращалась туда, где никто не ждал ее. Хватит забивать себе голову. В конце концов, у нее есть дверь. Даже две. Крепкие замки, а то, что вечером в темноте ей придется подойти к дому и войти в плохо освещенный подъезд, об этом просто лучше не вспоминать.
Два урока тянулись невероятно долго. Она и не представляла, как мучительно долго ей придется ждать окончания. Скорей бы урок сочинения кончился и начался новый, где ей нужно будет рассказывать самой или спрашивать учеников. Только бы не обдумывать то, что происходит, только бы не представлять тощую фигуру девушки, превратившуюся в нечто с узловатыми пальцами, которые тащат без какой либо цели стул или стол, царапая паркет и слух.
Наконец прозвенел звонок, сообщающий об окончании второго урока и дети покинули класс, Елизавета Викторовна тоже вышла, захватив классный журнал. Закрывая кабинет, Лиза вдруг содрогнулась, ее взгляд остановился на трех пятиклашках, трех девочках, одна из которых повторяла одну детскую считалочку, показывая маленькой ручкой то на одну подругу, то на другую, то на себя и снова по кругу.
– "Вышил месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана, –
"Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить!"
Ты убита!
"Вышил месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана".....
До позднего вечера Елизавета Викторовна проверяла сочинения. Как можно сильнее устать, чтобы дома забыться сном и ни на что не обращать внимания. Ее глаза слипались, слова, написанные корявым детским подчерком путались. "Сегодня я высплюсь", решительно подумала она, "а то, в самом деле, так можно сойти с ума".
Когда Лиза пришла домой, был уже девятый час. Скорее помыться, перекусить и спать, спать, спать.
В начале десятого, она уже уснула. Крепко. Без сновидений.
Ночное спокойствие нарушал только шум дождя. Время от времени, ветер бросал редкие листья в закрытые окна, и они глухо бились о стекла, как ночные летние мотыльки.
Было такое впечатление, что об пол бросили огромную вазу, и она с грохотом разбилась.
Было такое впечатление, что совсем рядом.
Лиза нащупала рукой мобильный телефон и посмотрела сколько времени. Двенадцать ноль одна. Тишина.
Может это был сон?
Внезапный грохот. Присев на кровати, Лиза зажгла ночник и оглядела комнату с уверенностью, что какой - то предмет мебели с грохотом упал в ее комнате, совсем рядом. Но вещи стояли на своих местах. Рядом ни кого.
Отчаянный крик нарушил капризную тишину. От внезапности и испуга, Лиза плотно прижалась спиной к холодной стене, словно ища защиты, в то же время что то начало падать и греметь. Слышались неразборчивые крики, удары топора и звон бьющейся посуды. Там, на верху стоял страшный грохот, десятки различных звуков, слившихся в яростный, неистовый концерт.
По потолку пробегала вибрация от ударов. Дрожала люстра, стекла и посуда в серванте. Лизе казалось, что еще мгновение и потолок рухнет со всеми обитателями, они окажутся совсем рядом и обрушат свое гневное безумие на нее. Ей казалось, что они знают о ней, слышат ее мысли, и непременно уничтожат как свидетеля. Крики усиливались, удары становились еще более и более неистовыми. Она вдруг поняла, что слышала подобные звуки раньше, когда в той квартире отец семейства сошел с ума… Лиза не сразу расслышала звонок в дверь. Не раздумывая, она подскочила к двери и посмотрела в глазок. На лестничной площадке стояло несколько соседей, которых так же как и ее бесстыдно подняли прямо из пастели. Теперь она была не одна, и смело открыла.
– Лиза, ты слышишь? Ужас какой, ужас, – говорила одна из соседок, испуганно озираясь.
– Не иначе убивают кого - то. Мы полицию вызвали, – продолжил ее муж.
Дверь открыла еще одна женщина, и в наскоро запахнутом халате, выглянула из-за двери.
– Да что же это?
Скоро подъездная дверь хлопнула, и на лестнице послышались еле различимые за грохотом шаги. Появился участковый.
Суворов еще с улицы услышал крики. Рассмотрел и тусклый свет из окон той самой квартиры.
Он велел всем расходиться, а сам направился к источнику шума.
Но не все послушались. Лиза и женщина, которая последняя вышла на шум поднялись на пролет вслед за участковым. Из квартиры отчетливо слышались невнятные стенания и звуки ударов. Дверь по-прежнему была опечатана. Суворов позвонил. И в одно мгновение все стихло, словно кто - то выключил магнитофон, спеша скрыть все эффекты, от которых содрогались стены и дрожал пол. Суворов ждал, и вдруг почувствовал, как каждый волосок на теле встал дыбом, Сергей отчетливо ощущал как из дверного глазка, с той стороны на него кто - то смотрит. Стряхнув с себя оцепенение, он снова позвонил, ни кто не открывал. Суворов достал дубликат ключей. Потом сорвал пломбу и быстро открыл.
Все тот же запах. Та же духота.
Люстра осветила комнату, в которой не наблюдалось следов погрома. Окна так же без ручек, но он же собственными глазами видел свет. А погром слышали все.
Осмотрев все метр за метром, заглянув в кладовую, под кровати, Суворов вышел из квартиры бледный, с каменным лицом и начал опечатывать дверь.
– Что там, что? – спросила соседка в нетерпении.
– Ничего. Ложный вызов. – Помедлив, ответил Суворов не поворачивая головы. Ему стало стыдно.
– Но все же слышали. Все же слышали, – повторяла она.
Лиза стояла и смотрела на спину участкового, не в силах, что - то сказать или подумать.
Когда он закончил и повернулся, то встретился с ней взглядом. Лиза смотрела на него усталыми глазами, разочарованными, что так ничего и не прояснилось, и видела ту же болезненную разочарованность и страх в глазах мужчины. Эти темные, большие глаза показались ему невероятно громоздкими на хрупкой женщине, которая не отрываясь и не моргая впилась в него глазами.
– Как это может быть!? – повторяла соседка. – Кто – ни будь, когда – ни будь разберется?
Лиза же стояла молча. Она не могла отвести взгляд от участкового.
Суворов попрощался, стараясь скорее скрыться от пытливого взгляда молодой женщины. А еще от нечта, что смотрело на него сквозь входную дверь квартиры семьдесят два.
