А потом в голове возникла совершенно странная идея, которая раньше не пришла бы к Даше, пойти в церковь и попросить священника освятить новое жилье.
Было воскресенье. Верующие тянулись через серую пелену тумана, к дверям той самой, окруженной лесом, церкви, которую так хорошо было видно из окон новой квартиры. Люди шли в божий храм, куда беспрестанно были обращены очи его, где был он сам, его тело и кровь. Люди шли, чтобы возродится в крещении, чтобы бог простил им грехи в исповеди, чтобы утолить желание души в очищении совести от грязи в борьбе с дьяволом с помощью молитв.
Даша не верила в бога. Она стояла перед воротами и не решалась ступить на территорию церкви, чувствуя себя лицемеркой. Мимо шли люди. Мужчины с серьезными или растерянными лицами. Женщины молодые и старые, в длинных юбках, скрывающих ноги, с покрытыми головами. Они крестились, кланялись и проходили в храм. Это казалась Даше странным, диким, непонятным, в ее глазах люди просто кривлялись, каждый их жест перед дверями церкви был фальшивым.
Разглядывая пять белых башен, времен Екатерины Великой в стиле барокко, с золотистыми пузатыми куполами, вырисовывающихся через туман, она почувствовала, чью - то холодную, шершавую руку на своей руке. Даша вздрогнула. Рядом стояла старая бабушка, бедно одетая, маленькая и немного горбатая. Она, щурясь, смотрела на Дашу и не собиралась убирать руку.
– Чего не идешь внучка? – сказала она душевным дрожащим голосом, и улыбнулась, оголив практически беззубый рот, где одиноко торчали два серо желтых зуба на верхней и нижней челюсти.
Даша испуганно пожала плечами.
– Пойдем, пойдем, раз пришла, сердце позвало, надо помолится.
Бабушка слегка притянула Дашу к себе, и девушка ощутила едкую старческую вонь, душный, кислый запах. Приступ тошноты подступил к горлу. Даша попыталась отстраниться, но бабулька увлекала ее за собой, призывая «воздать хвалу Господу нашему».
Перекрестившись, бабушка посмотрела на Дашу, и ей тоже пришлось неумело перекреститься под пристальным взглядом старухи. Бабулька улыбнулась той же смертной маской, обнажив малиновый рот и еле слышно хихикнув, посмотрела вверх на купола увенчанные православными крестами, которые проступали за туманной пеленой.
Даша оказалась в храме. Там было многолюдно и душно, пахло дымом и ладаном. Церковь была переполнена, но подходили новые люди. Они показались Даше сумасшедшими, зомби, она не понимала, для чего пришла сюда, однако не торопилась, уходить, смотрела на молящихся, крестившихся людей, рассматривала пустые глаза святых на красочных иконах, множественные лики и наблюдала как подобно идолам, кумирам верующие зажигали им свечи. Соборные старушки, облаченные в черные одежды – длинные юбки, кофты с длинными рукавами и платочками на головах, покрытыми так, что ткань укрывала даже лоб, стояли по углам или рядом с иконами. Они недовольно таращились на прихожан собирающихся ставить длинные свечи, зло щурились и торопливо вынимали огарки догоревших свечей. Толпа нищих людей, одетых в темные цвета, неестественно смотрелись на пышно убранном, золоченом фоне церковной утвари, церковных стен и красочной росписи. Некоторые целовали иконы, падали на колени, молили о ведомом только им, обреченные надеяться на неисполнимое чудо. Все представлялось Даше грандиозным фарсом, театрализованным представлением. Она наблюдала, как люди кладут деньги в урны для пожертвования, а потом идут ставить свечи за здравие, за упокой.
Все вокруг плыло. Глаза слезились. Реальность искажалась как в кривом зеркале. Будто она смотрела на мир через аквариум с мутной водой.
Долго не решаясь подойти к священнику, окончившему читать проповедь, Даша решила уйти, но в последний момент передумала. Она подошла к высокому мужчине, лет сорока, с черными, как смоль, прямыми волосами и такой же бородой на вытянутом худом лице. Поверх черного подрясника и рясы с широкими рукавами, был одет массивный крест на цепочке.
– Здравствуйте, извините. Можно спросить?
– Здравствуй, – глубоким грудным голосом, на распев протянул он. – Я – отец Александр. Спрашивай. За тем мы здесь.
– Знаете, я, честно говоря, не крещеная и не хожу в церковь, не знаю всех правил, – сказала на одном дыхании Даша, и ей показалось, что ее сейчас погонят и замолчала.
– Ни чего. Каждый приходит к Богу в свое время. Кто - то по рождению, кто - то по смерти. Что беспокоит тебя? – продолжал приятный голос.
И снова ее одолевали сомнения. Что сказать ему? Что их новая квартира проклята? Что ее заколдовали?
– Я бы хотела, что бы Вы освятили квартиру.
– Это хорошее дело. Ты в Храм пришла, за помощью. Не страшно, что не крещеная. Храм – ковчег спасения для верующих. Я приду. Благословлю дом твой. Ведь это дом – благодатное царство человеческой любви, в которой созревают лучшие человеческие черты. А если решишь, приходи креститься. Душу очистишь свою.
Даша похолодела. С чего он взял, что ее душу надо очищать?
- Ты одна или с кем - то живешь?
– С мужем..
– Он не будет против прихода моего?
– Нет.
– Ты и мужа приводи в Храм божий. Адрес скажи, я послезавтра приду утром, к десяти. Тебе удобно?
– Да. «…» улица, дом тридцать три, квартира семьдесят два.
Священник будто посерел вдруг и осунулся. Он чуть разомкнул алые губы, но не произнес и слова, глядя в голубые, непонимающие глаза Даши.
– Тебя как зовут?
– Даша.
– Дарья, – мрачно повторил он в сторону, потом молча, уставился на хрупкую девушку, разглядывая ее, пытаясь запомнить ее бледное лицо, приподнятые брови, пухлые губы. Она часто дышала, положив ладонь левой руки на тонкую шею, словно у нее болело горло, и взгляд священника, почему то задержался на ее изящных мраморных пальцах.
Даше стало не по себе. Ее мучил его изучающий взгляд.
– Даша, я освящал уже этот дом.
– Извините, – нахмурилась Даша, развернулась и поспешила к выходу.
– Подожди. Даша!
Собственное имя из уст священника показалось ей отвратительным.
Она остановилась и обернулась, бросив на священника неприветливый взгляд.
– Что не так в твоем доме? Что беспокоит тебя? – священник подошел к Даше с невероятной тоской в глазах.
– Это я вас должна спросить. Видимо вас уже, что - то напугало. Что именно? – цинично и резко начала Даша, – вы же не поверите, если я скажу, что она заколдована.
– Колдовство – это грех, и верить в него, так же грешно, как и заниматься.
Она, почему то облегченно выдохнула.
– Видимо вы согрешили, если вы так уставились на меня. Ваш Бог не помог. Ну что вы так смотрите? – Она заговорила громко и люди начали оборачиваться, – Я права? Да? Храм Божий здесь. Если ваш Бог и существует, то он ни разу не покидал этих стен.
Люди косились с осуждением. Их лица кривились и виделись Даше цирковыми уродцами. Уродцы прерывали молитвы. Уродцы хихикали и показывали на нее пальцами.
Даша неискренно улыбнулась, сорвала платок с головы и зашагала к выходу, брезгливо озираясь на расступающихся людей.
Отец Александр нахмурился, его лицо исказилось, словно у него разболелась голова. Помедлив в раздумье, он все таки решил догнать девушку и окликнул ее, когда она торопливо покидала территорию Храма. Его спокойствие было только видимостью. Эту квартиру, номер семьдесят два, он освещал, по просьбе ее хозяина Константина и его жены несколько лет назад. У них еще была дочь старшеклассница. Он запомнил семью и квартиру очень хорошо. Войдя в их дом, ему сразу же стало не по себе. Священник ни как не мог объяснить себе причину. Обычная дом, обычная семья. Таких квартир он посетил сотни. Только когда отец Александр оглядывал ее, она глядела в него.
Батюшка все сделал по правилам. Сперва, окропил комнаты, после приготовил чашу для водоосвящения, иконы, свечи, записку с именами всех живущих в доме. На стенах, по четырем сторонам света, прикрепил самоклеющиеся бумажные кресты. Раньше их рисовали, теперь вместо них использовали особые наклейки. Кресты – святые печати, отец Александр окропил освященной водой и помазал святым маслом, произнося специальную молитву. Потом преступил к последней фазе, хождению по дому. За тем, помиловал живущих в квартире. Закончил, целованием креста. Все как обычно. Только восковые свечи, которые держали в руках хозяева, несколько раз гасли без особой причины. А наклеенные крестики отклеивались от поверхности стен. Вернувшись после освящения к себе домой, отец Александр почувствовал, что невероятно устал. Присев в кресло, он ощутил, как проваливается в сон.
Александру ни разу в жизни не снились черно-белые сны, до этого момента. Его сновидения с детства отличались яркостью и цветовым разнообразием, но сейчас сон его был другим. Серым. Пасмурным. Он видел свою церковь. Видел людей, стоящих на территории храма в полной тишине. Безликие, неподвижные, они напоминали восковые скульптуры полумертвецов, застывших в различных неестественных позах. Полулюди не смотрели на единственного человека. Аккуратно пробираясь через толпу, Александр старался не дотрагиваться до них. Они внушали ему чувство омерзения. От них исходил резкий неприятный запах, похожий на запах церковного ладана. Александр понимал, что это сон, но на душе вдруг стало неспокойно. Внезапная секундная вспышка, похожая на свет от удара молнии, озарила церковный двор. Толпа шевельнулась и хихикнула. Не дойдя несколько шагов до дверей церкви, отец Александр остановился. Полумертвецы оживают. Сердце сильно стукнуло в груди, а потом будто провалилось куда-то. Стоя спиной к толпе, Александр чувствовал, как они смотрят на него. Смотрят и хихикают.
- Отвратись от животворящей Божьей благодати, - шипела толпа, - не раскаивайся, не жалей о греховно прожитых днях…
- Да и не утвердишься ты в вере, в покаянии…
- Пусть не просветлит и не поможет тебе молитва…
Александр зажмурился. «Только бы не обернуться», подумал он и открыл глаза. Быстро перекрестившись три раза, он протянул руку к двери и потянул ее на себя. Дверь не поддалась. Она была закрыта. Толпа продолжала шипеть богохульные призывы, и ему не куда было скрыться от их слов.
- … Святое Тело, Кровь Христова…
- … разлучение с Ним…
Александр закрыл уши ладонями, что бы не слышать их слов и шипение утихло, но слова теперь звучали в его голове. Громче, призывнее прежнего. «Это не мои мысли Господи! Это не мои мысли».
«…рухнет храм, верующих поглотит месиво…первородный грех…деяния людские да приведут всех и каждого в жерло адское…»
Шепот превратился в оглушительный вой. Вой внутри его, вой снаружи.
- …я ниспровергаю всякие замыслы, восстающие против познания Бога и пленяю всякое их помышление к послушанию Иисусу Христу, – заглушал Александр молитвой грешные слова, перекрикивая вопли толпы. - Именем Христа я связываю всякий дух лжи, дух сомнения, дух противления и гордости, духовную слепоту, закрытость ума для Евангелия и запрещаю контролировать разум и дух. Господь помилуй Александра, раба твоего. Пусть очищающее слово придет к ним в силе, и Дух Святой принесем им мощное душевное облегчение и печаль, которая приведет к покаянию их. Господь, открой глаза их, что бы они обратились от тьмы к свету от власти иной к Богу и получили прощение грехов…
Толчок в спину. Александр чуть не упал вперед, но во время, подставил руки и ухватился за дверь. Он прервал молитву лишь на мгновение:
- Дух Святой….
Второй удар, сильнее первого, отозвался болью. Его толкнули из спинки кресла, на котором он сидел. Александр вздрогнул всем телом, а потом открыл глаза. Сон. Больше ни кто не кричал в его голове.
Он чувствовал как воротник его подрясника намок, а во рту пересохло.
Пройдет совсем немного времени, прежде чем хозяйка квартиры номер семьдесят два снова придет к нему. Он не сразу узнает ее. Тогда она снова попросит освятить квартиру.
- Даша! – окликнул отец Александр убегающую от храма девушку.
Она оглянулась. Ее лицо каменное и равнодушное напугало Александра. Подождав, когда батюшка подойдет к ней, она сказала тихим голосом:
– Все стены были оклеены перевернутыми иконами, – Даша, грустно смотрела мимо батюшки. – Ликами, иконами, – повторила она, вслушиваясь в собственные слова, что бы до конца осознать их смысл, - Что это? Что это? – замолила она об ответе, теперь впиваясь в него глазами.
Но священник стоял, молча, сожалея, что догнал ее, потому что не знал ответа и неведение жгло, испепеляло его, делая бессильным.
12.
В непроветриваемых коридорах дежурной части, пахло терпким потом и крепкими сигаретами. Рабочий день подходил к концу. Суворов сидел в своем маленьком кабинете, перебирая бумаги. Он не мог сосредоточиться и уже третий раз перечитывал заявление потерпевшего. Рядом стоял бокал с давно остывшим кофе. Он думал о Забелине, который уже несколько дней не появлялся дома. Его жена сообщила, что он ушел на рыбалку, и домой не вернулся. Местные рыбаки не встретили Забелина на его привычном месте, но там, где он обычно рыбачил, нашли брошенные вещи старика. Сумку с наживкой, блеснами и сетью. Рядом любимая удочка подаренная сыном, а неподалеку резиновые сапоги.
За этот день Суворов выкурил уже целую пачку сигарет, и теперь торопливо открывал вторую. Он прикурил.
Некоторое время назад Суворов узнал информацию о первых жильцах «семьдесят второй». Старый архив хранил записи, что в шестьдесят втором эту квартиру получила Зинаида Викторовна Морозова, вместе с дочерью и мужем. Муж Морозов Константин Алексеевич, находился в командировке на дальнем востоке, и пропал без вести примерно через год, так что побывать в злосчастной квартире ему так и не пришлось. О дальнейшей судьбе дочери Нине Константиновна и самой Зинаиде Викторовне ничего не известно и данных, кроме даты их регистрации в той квартире нет, а именно сведений о их переезде из дома, смерти или элементарной выписке из квартиры. Суворов узнал только, что в начале восьмидесятых в квартиру въехала совершенно другая семья. Так что найти таинственных жильцов ему не представлялось возможным. По крайней мере пока. Забелин пробовал выяснить, что либо – среди местного населения, и по адресу места жительства семьи Морозовых до переезда в хрущевку узнал, что они жили вместе с престарелой бабушкой в общежитии, которое уже давно снесли. Бабушка же, Валерия Леонтьевна, умерла тем же летом, и якобы похоронена на местном кладбище, о чем так же нет записей в администрации кладбища. Больше узнать ничего не удалось. Люди не знали, не помнили или не хотели говорить.
И вот теперь пропал Забелин. Сергея раздражала собственная беспомощность. Он сидит и курит, а старик неизвестно где, и он готов был дать руку на отсечение, что виной всему их явный интерес к происходящему. Его исчезновение не совпадение и не случайность.
Было воскресенье. Верующие тянулись через серую пелену тумана, к дверям той самой, окруженной лесом, церкви, которую так хорошо было видно из окон новой квартиры. Люди шли в божий храм, куда беспрестанно были обращены очи его, где был он сам, его тело и кровь. Люди шли, чтобы возродится в крещении, чтобы бог простил им грехи в исповеди, чтобы утолить желание души в очищении совести от грязи в борьбе с дьяволом с помощью молитв.
Даша не верила в бога. Она стояла перед воротами и не решалась ступить на территорию церкви, чувствуя себя лицемеркой. Мимо шли люди. Мужчины с серьезными или растерянными лицами. Женщины молодые и старые, в длинных юбках, скрывающих ноги, с покрытыми головами. Они крестились, кланялись и проходили в храм. Это казалась Даше странным, диким, непонятным, в ее глазах люди просто кривлялись, каждый их жест перед дверями церкви был фальшивым.
Разглядывая пять белых башен, времен Екатерины Великой в стиле барокко, с золотистыми пузатыми куполами, вырисовывающихся через туман, она почувствовала, чью - то холодную, шершавую руку на своей руке. Даша вздрогнула. Рядом стояла старая бабушка, бедно одетая, маленькая и немного горбатая. Она, щурясь, смотрела на Дашу и не собиралась убирать руку.
– Чего не идешь внучка? – сказала она душевным дрожащим голосом, и улыбнулась, оголив практически беззубый рот, где одиноко торчали два серо желтых зуба на верхней и нижней челюсти.
Даша испуганно пожала плечами.
– Пойдем, пойдем, раз пришла, сердце позвало, надо помолится.
Бабушка слегка притянула Дашу к себе, и девушка ощутила едкую старческую вонь, душный, кислый запах. Приступ тошноты подступил к горлу. Даша попыталась отстраниться, но бабулька увлекала ее за собой, призывая «воздать хвалу Господу нашему».
Перекрестившись, бабушка посмотрела на Дашу, и ей тоже пришлось неумело перекреститься под пристальным взглядом старухи. Бабулька улыбнулась той же смертной маской, обнажив малиновый рот и еле слышно хихикнув, посмотрела вверх на купола увенчанные православными крестами, которые проступали за туманной пеленой.
Даша оказалась в храме. Там было многолюдно и душно, пахло дымом и ладаном. Церковь была переполнена, но подходили новые люди. Они показались Даше сумасшедшими, зомби, она не понимала, для чего пришла сюда, однако не торопилась, уходить, смотрела на молящихся, крестившихся людей, рассматривала пустые глаза святых на красочных иконах, множественные лики и наблюдала как подобно идолам, кумирам верующие зажигали им свечи. Соборные старушки, облаченные в черные одежды – длинные юбки, кофты с длинными рукавами и платочками на головах, покрытыми так, что ткань укрывала даже лоб, стояли по углам или рядом с иконами. Они недовольно таращились на прихожан собирающихся ставить длинные свечи, зло щурились и торопливо вынимали огарки догоревших свечей. Толпа нищих людей, одетых в темные цвета, неестественно смотрелись на пышно убранном, золоченом фоне церковной утвари, церковных стен и красочной росписи. Некоторые целовали иконы, падали на колени, молили о ведомом только им, обреченные надеяться на неисполнимое чудо. Все представлялось Даше грандиозным фарсом, театрализованным представлением. Она наблюдала, как люди кладут деньги в урны для пожертвования, а потом идут ставить свечи за здравие, за упокой.
Все вокруг плыло. Глаза слезились. Реальность искажалась как в кривом зеркале. Будто она смотрела на мир через аквариум с мутной водой.
Долго не решаясь подойти к священнику, окончившему читать проповедь, Даша решила уйти, но в последний момент передумала. Она подошла к высокому мужчине, лет сорока, с черными, как смоль, прямыми волосами и такой же бородой на вытянутом худом лице. Поверх черного подрясника и рясы с широкими рукавами, был одет массивный крест на цепочке.
– Здравствуйте, извините. Можно спросить?
– Здравствуй, – глубоким грудным голосом, на распев протянул он. – Я – отец Александр. Спрашивай. За тем мы здесь.
– Знаете, я, честно говоря, не крещеная и не хожу в церковь, не знаю всех правил, – сказала на одном дыхании Даша, и ей показалось, что ее сейчас погонят и замолчала.
– Ни чего. Каждый приходит к Богу в свое время. Кто - то по рождению, кто - то по смерти. Что беспокоит тебя? – продолжал приятный голос.
И снова ее одолевали сомнения. Что сказать ему? Что их новая квартира проклята? Что ее заколдовали?
– Я бы хотела, что бы Вы освятили квартиру.
– Это хорошее дело. Ты в Храм пришла, за помощью. Не страшно, что не крещеная. Храм – ковчег спасения для верующих. Я приду. Благословлю дом твой. Ведь это дом – благодатное царство человеческой любви, в которой созревают лучшие человеческие черты. А если решишь, приходи креститься. Душу очистишь свою.
Даша похолодела. С чего он взял, что ее душу надо очищать?
- Ты одна или с кем - то живешь?
– С мужем..
– Он не будет против прихода моего?
– Нет.
– Ты и мужа приводи в Храм божий. Адрес скажи, я послезавтра приду утром, к десяти. Тебе удобно?
– Да. «…» улица, дом тридцать три, квартира семьдесят два.
Священник будто посерел вдруг и осунулся. Он чуть разомкнул алые губы, но не произнес и слова, глядя в голубые, непонимающие глаза Даши.
– Тебя как зовут?
– Даша.
– Дарья, – мрачно повторил он в сторону, потом молча, уставился на хрупкую девушку, разглядывая ее, пытаясь запомнить ее бледное лицо, приподнятые брови, пухлые губы. Она часто дышала, положив ладонь левой руки на тонкую шею, словно у нее болело горло, и взгляд священника, почему то задержался на ее изящных мраморных пальцах.
Даше стало не по себе. Ее мучил его изучающий взгляд.
– Даша, я освящал уже этот дом.
– Извините, – нахмурилась Даша, развернулась и поспешила к выходу.
– Подожди. Даша!
Собственное имя из уст священника показалось ей отвратительным.
Она остановилась и обернулась, бросив на священника неприветливый взгляд.
– Что не так в твоем доме? Что беспокоит тебя? – священник подошел к Даше с невероятной тоской в глазах.
– Это я вас должна спросить. Видимо вас уже, что - то напугало. Что именно? – цинично и резко начала Даша, – вы же не поверите, если я скажу, что она заколдована.
– Колдовство – это грех, и верить в него, так же грешно, как и заниматься.
Она, почему то облегченно выдохнула.
– Видимо вы согрешили, если вы так уставились на меня. Ваш Бог не помог. Ну что вы так смотрите? – Она заговорила громко и люди начали оборачиваться, – Я права? Да? Храм Божий здесь. Если ваш Бог и существует, то он ни разу не покидал этих стен.
Люди косились с осуждением. Их лица кривились и виделись Даше цирковыми уродцами. Уродцы прерывали молитвы. Уродцы хихикали и показывали на нее пальцами.
Даша неискренно улыбнулась, сорвала платок с головы и зашагала к выходу, брезгливо озираясь на расступающихся людей.
Отец Александр нахмурился, его лицо исказилось, словно у него разболелась голова. Помедлив в раздумье, он все таки решил догнать девушку и окликнул ее, когда она торопливо покидала территорию Храма. Его спокойствие было только видимостью. Эту квартиру, номер семьдесят два, он освещал, по просьбе ее хозяина Константина и его жены несколько лет назад. У них еще была дочь старшеклассница. Он запомнил семью и квартиру очень хорошо. Войдя в их дом, ему сразу же стало не по себе. Священник ни как не мог объяснить себе причину. Обычная дом, обычная семья. Таких квартир он посетил сотни. Только когда отец Александр оглядывал ее, она глядела в него.
Батюшка все сделал по правилам. Сперва, окропил комнаты, после приготовил чашу для водоосвящения, иконы, свечи, записку с именами всех живущих в доме. На стенах, по четырем сторонам света, прикрепил самоклеющиеся бумажные кресты. Раньше их рисовали, теперь вместо них использовали особые наклейки. Кресты – святые печати, отец Александр окропил освященной водой и помазал святым маслом, произнося специальную молитву. Потом преступил к последней фазе, хождению по дому. За тем, помиловал живущих в квартире. Закончил, целованием креста. Все как обычно. Только восковые свечи, которые держали в руках хозяева, несколько раз гасли без особой причины. А наклеенные крестики отклеивались от поверхности стен. Вернувшись после освящения к себе домой, отец Александр почувствовал, что невероятно устал. Присев в кресло, он ощутил, как проваливается в сон.
Александру ни разу в жизни не снились черно-белые сны, до этого момента. Его сновидения с детства отличались яркостью и цветовым разнообразием, но сейчас сон его был другим. Серым. Пасмурным. Он видел свою церковь. Видел людей, стоящих на территории храма в полной тишине. Безликие, неподвижные, они напоминали восковые скульптуры полумертвецов, застывших в различных неестественных позах. Полулюди не смотрели на единственного человека. Аккуратно пробираясь через толпу, Александр старался не дотрагиваться до них. Они внушали ему чувство омерзения. От них исходил резкий неприятный запах, похожий на запах церковного ладана. Александр понимал, что это сон, но на душе вдруг стало неспокойно. Внезапная секундная вспышка, похожая на свет от удара молнии, озарила церковный двор. Толпа шевельнулась и хихикнула. Не дойдя несколько шагов до дверей церкви, отец Александр остановился. Полумертвецы оживают. Сердце сильно стукнуло в груди, а потом будто провалилось куда-то. Стоя спиной к толпе, Александр чувствовал, как они смотрят на него. Смотрят и хихикают.
- Отвратись от животворящей Божьей благодати, - шипела толпа, - не раскаивайся, не жалей о греховно прожитых днях…
- Да и не утвердишься ты в вере, в покаянии…
- Пусть не просветлит и не поможет тебе молитва…
Александр зажмурился. «Только бы не обернуться», подумал он и открыл глаза. Быстро перекрестившись три раза, он протянул руку к двери и потянул ее на себя. Дверь не поддалась. Она была закрыта. Толпа продолжала шипеть богохульные призывы, и ему не куда было скрыться от их слов.
- … Святое Тело, Кровь Христова…
- … разлучение с Ним…
Александр закрыл уши ладонями, что бы не слышать их слов и шипение утихло, но слова теперь звучали в его голове. Громче, призывнее прежнего. «Это не мои мысли Господи! Это не мои мысли».
«…рухнет храм, верующих поглотит месиво…первородный грех…деяния людские да приведут всех и каждого в жерло адское…»
Шепот превратился в оглушительный вой. Вой внутри его, вой снаружи.
- …я ниспровергаю всякие замыслы, восстающие против познания Бога и пленяю всякое их помышление к послушанию Иисусу Христу, – заглушал Александр молитвой грешные слова, перекрикивая вопли толпы. - Именем Христа я связываю всякий дух лжи, дух сомнения, дух противления и гордости, духовную слепоту, закрытость ума для Евангелия и запрещаю контролировать разум и дух. Господь помилуй Александра, раба твоего. Пусть очищающее слово придет к ним в силе, и Дух Святой принесем им мощное душевное облегчение и печаль, которая приведет к покаянию их. Господь, открой глаза их, что бы они обратились от тьмы к свету от власти иной к Богу и получили прощение грехов…
Толчок в спину. Александр чуть не упал вперед, но во время, подставил руки и ухватился за дверь. Он прервал молитву лишь на мгновение:
- Дух Святой….
Второй удар, сильнее первого, отозвался болью. Его толкнули из спинки кресла, на котором он сидел. Александр вздрогнул всем телом, а потом открыл глаза. Сон. Больше ни кто не кричал в его голове.
Он чувствовал как воротник его подрясника намок, а во рту пересохло.
Пройдет совсем немного времени, прежде чем хозяйка квартиры номер семьдесят два снова придет к нему. Он не сразу узнает ее. Тогда она снова попросит освятить квартиру.
- Даша! – окликнул отец Александр убегающую от храма девушку.
Она оглянулась. Ее лицо каменное и равнодушное напугало Александра. Подождав, когда батюшка подойдет к ней, она сказала тихим голосом:
– Все стены были оклеены перевернутыми иконами, – Даша, грустно смотрела мимо батюшки. – Ликами, иконами, – повторила она, вслушиваясь в собственные слова, что бы до конца осознать их смысл, - Что это? Что это? – замолила она об ответе, теперь впиваясь в него глазами.
Но священник стоял, молча, сожалея, что догнал ее, потому что не знал ответа и неведение жгло, испепеляло его, делая бессильным.
12.
В непроветриваемых коридорах дежурной части, пахло терпким потом и крепкими сигаретами. Рабочий день подходил к концу. Суворов сидел в своем маленьком кабинете, перебирая бумаги. Он не мог сосредоточиться и уже третий раз перечитывал заявление потерпевшего. Рядом стоял бокал с давно остывшим кофе. Он думал о Забелине, который уже несколько дней не появлялся дома. Его жена сообщила, что он ушел на рыбалку, и домой не вернулся. Местные рыбаки не встретили Забелина на его привычном месте, но там, где он обычно рыбачил, нашли брошенные вещи старика. Сумку с наживкой, блеснами и сетью. Рядом любимая удочка подаренная сыном, а неподалеку резиновые сапоги.
За этот день Суворов выкурил уже целую пачку сигарет, и теперь торопливо открывал вторую. Он прикурил.
Некоторое время назад Суворов узнал информацию о первых жильцах «семьдесят второй». Старый архив хранил записи, что в шестьдесят втором эту квартиру получила Зинаида Викторовна Морозова, вместе с дочерью и мужем. Муж Морозов Константин Алексеевич, находился в командировке на дальнем востоке, и пропал без вести примерно через год, так что побывать в злосчастной квартире ему так и не пришлось. О дальнейшей судьбе дочери Нине Константиновна и самой Зинаиде Викторовне ничего не известно и данных, кроме даты их регистрации в той квартире нет, а именно сведений о их переезде из дома, смерти или элементарной выписке из квартиры. Суворов узнал только, что в начале восьмидесятых в квартиру въехала совершенно другая семья. Так что найти таинственных жильцов ему не представлялось возможным. По крайней мере пока. Забелин пробовал выяснить, что либо – среди местного населения, и по адресу места жительства семьи Морозовых до переезда в хрущевку узнал, что они жили вместе с престарелой бабушкой в общежитии, которое уже давно снесли. Бабушка же, Валерия Леонтьевна, умерла тем же летом, и якобы похоронена на местном кладбище, о чем так же нет записей в администрации кладбища. Больше узнать ничего не удалось. Люди не знали, не помнили или не хотели говорить.
И вот теперь пропал Забелин. Сергея раздражала собственная беспомощность. Он сидит и курит, а старик неизвестно где, и он готов был дать руку на отсечение, что виной всему их явный интерес к происходящему. Его исчезновение не совпадение и не случайность.
